Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

Елена Александровна Асеева

Удивительная по красоте легенда о битве бога Перуна и Скипер-зверя в сплетении с мифологией славян и русскими сказками унесет читателя в увлекательное приключение, познакомит с замечательными духами, существами и созданиями, населяющими Явь, Навь, Синюю Сваргу. В это невероятное путешествие читатель последует вместе с сестрицей и братцем, Алёнкой и Ореем, своим ходом несущими новую эру, обычаи и знания славянам и самой Яви.

Глава девятая. Безобразный Кадук и новые спутники

— Нетяжкий я, легошенький, аки маковая зернинка, — в который раз молвил сие беспокойство Копша, крепко держась обеими ручонками за шею Орея. Куды он, все-таки, залез. Абы так стенал, так причитал, что мальцу его стало жаль, и он посадил себе духа за спину, и теперь слегка согнувшись, поддерживал под сраку. Копша в свой черед ногами крепко обвил стан отрока, и цепко обнял руками его выю. Кувшин духа сберегающего клады несла Алёнка, ступающая позадь братца. Однако Копша часточко оборачивался и оглядывал столь важную ношу нынче, поколь переданную в чужие руки, словно переживая, что девчужка может ее себе прибрать.

— Як тык маковая зернинка, а млеко, ты прорва чумазлая, цельную кринку вылакала, — сопереживая тяжести Орюшки, и больно бесстыдству Копши возмущаясь, проронил Багрец, сызнова занявший место поперед всех спутников, прямо за клубочком.

— Ну, ежели язычить без утайки, — поучающе отметил дух сберегающий клады, — дык я не чумазлый. И вылакал не кринку, а токмо полть ейну. Понеже по вечёру Алёнка и Орей иную полоть из нее откушивали. Да и млеко я не сжирал, а схоронил под оземь. Отнюдуже оно будя вертаться в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень.

— О… наново запел свою присказку. Слыхивали мы ее и не раз, поелику полно всяко о том гутарить, — и вовсе гневливо кликнул Бешава да возглас его, вроде, и, не отлетев, мгновенно вернувшись, слегка зазвенел в воздухе над странниками. А может это тенькали такие приставучие комары не столько даже жалящие, сколько густой серой тучей летящие над детьми и духами, вторящие бряцающим бубенцам на поясах Алёнушки и Орюшки.

И местность кругом все также продолжала являть болотистость. И в обширных окнах слегка покачивалась стоячая сине-прозрачная вода, чрез которую можно было увидеть глубокое дно, покрытое опавшими ветвями, валежником, переплетенное белыми нитями растений и почти черными сгустками мха. Иноредь водьи смотрелись, прямо-таки, темно-синими или бурыми, и тогда на их поверхности вода пузырилась, вроде закипая. А когда те крупные пузыри лопались, в воздух выбрасывались сгустки пара и больно неприятные запахи, не просто чего-то перекисшего, а таки сгнившего. Низенькие или вспять высокие машистые бугры, пролегая по длинным островкам, были плотно укрыты ершистыми зелеными, бурыми, серо-розовыми, белыми мхами. Чьи приметные тонкие ветоньки, равным образом, переплетались со стелющимися побегами растений, заползали на коротенькие кустики (с корявыми отростками вместо ветвей) и низкие, искривленные сосенки, вроде обглоданные со всех сторон. Такие деревца зачастую были без веток, а порой на их стволах не имелось даже коры, как и хвои на ветках, словно кто-то, будучи вельми голодным, все обглодал.

По мхам было вельми сложно ступать. Посему стоило совсем чуть-чуть сойти с того пути по оному катился клубочек, как нога проваливалась по щиколотку в воду, а при извлечении ее из лужицы гулко хлюпала. Вода в окнах оказалась кислой на вкус, пить ее побоялись, хотя жажда ребятушек изредка одолевала. Впрочем, погодя сама собой проходила, точно они вдоволь напились.

Обилие комаров, хоть и не кусающих, но весьма заунывно верещащих, как кислятина, витающая в воздухе, подталкивали путников шагать скорей, ни давая даже малости отдохнуть али отдышаться. А кады с небосвода, все также серо-голубого лишенного солнца, посыпала мельчайшая мжица капель, холодных и на вкус соленых (будто слез пролитых за померших сродников), странники и вовсе перешли на быструю поступь, нет-нет срываясь на бег, а колтки на широченные прыжки. Дотоль почасту хнычущий Копша днесь притих и перестал следить за кринкой в руках девонюшки не то, чтобы ей доверившись, просто весьма тяжко переживая приключившееся ненастье, неприятно осыпающее с небушка на него паморось.

— И чаво энто, — проронила Алёнка, поспешающая в след братца, да подняв вверх кувшин, махнула им туда-сюда, рассеивая ряд комарья летящего над ней. — Гнусь нас не жалит, токмо заунывно канючит? — вопросила она, обращая спрос к Бешаве, оно как тот был много ближе к ней, ступая позади.

— Небось, думает, что вы мертвые, абы туто-ва живые люди не хаживают, — отозвался колток и подобно отроковице, взмахнул в свой черед рукой вправо да влево, разгоняя тучу комаров.

Однако все те движения были бессмысленны, и гнусь ужо миг спустя сызнова сбилась в единую стаю, заверещав, кажется, сильней, доводя до дурноты. А по правую сторону от странников показалась небольшая ровная полянка, покрытая зеленой травой и яркими цветами. Их лежащие прямо на траве стебли держали на себе круглые крупные соцветия, белого, голубого, желтого, розового, синего и даже красного цвета.

— Може, отдышимся, — молвил Орей, узрев ту лысину и разком остановился, легошенько вскинув на спине духа сберегающего клады, — а то я малость притомился.

Мальчуган качнул головой в направлении полянки и с тем скинул со лба мелкую капель бусенца, который вымочил волосы и одежу не только на нем, но и на Алёнке, и на Копше, и даже ветоньки бузовника на колтках, поелику они грустно свесили вниз листочки и перестали перекатывать ягодки. Да, так, не дождавшись ответа, срыву шагнул вбок правой ноженькой, прямо в мягкую ту муравушку и также сразу провалился почти по щиколотку в воду, каковая нежданно разошлась в стороны, к довершению всего раздвинув и саму зеленую травушку.

— Постой! Постой, Орюшка! — громко загамил Багрец, немедля замерев на месте и обернувшись. — Эвонто чаруса, коварная топь во мхах схороненная. Она в сиг тобя на дно утащит.

Отрок и сам сие скумекал, понеже почувствовал, как ноженьку его ктой-то крепко ухватил, не вырвешь. А поверх мягонькой муравушки, растущие крупные цветы внезапно, дрогнув, обернулись плоскими шляпками гриба мухомора, чью красную кожицу усеивали белые бородавки. И те шапки гриба были такими крупными и стояли столь густо, что полностью скрывали под собой траву. А ноженьку Орея кто-то ощутимо потянул вниз так, что она войдя, по колено, вглубь чарусы, дернула вбок и само его тело. Посему оттого рывка отрок завалился на правый бок, единожды выпустив из хватки сраку Копши. И не ожидающий сего действия дух резко свалился, сквозь разошедшуюся травушку, прямо в темно-синюю водицу, вызвав слышимый плюх, и уйдя под нее наполовину. Впрочем, уже в следующий миг Копша, высунув на поверхность воды голову, и яростно взмахивая левой рукой и ногой (доколь не утопленных), громогласно заверещал:

— Пособите! Спасите! Топну!

А шапки мухомора промеж того сменили свои ровные образы на выпуклые (точно вспухнув), блеснув собственной лощеностью. Бородавки на них (опять же мгновенно) лопнув, выпустили в выспрь дымчатые черные пары. Поелику находившийся к ним ближе всех Орей громко закашлял, ощутив во рту ни тока кислятину, но еще и удушающую горечь.

— Братец! — всполошено вскликнула Алёнка, и, бросив под ноги кринку, перескочив через нее, кинулась к мальчику, ухватив его за левую руку да потянув вверх. А из водицы, обок духа сберегающего клады, внезапно высунулась серая с четырьмя перстами рука, точь-в-точь, как клешня рака, сложившаяся челюстями, обряженными малюсенькими коготками. Та клешня резко щелкнула, вроде жаждая ухватить Копшу, али Орея. Посему первый испуганно зыркнув в сторону высунувшейся руки еще громче возопил:

— Спасите! Пособите! Нешто топну?! Охти-мнешеньки!

И словно побуждаемая теми воплями девонюшка, рывком дернула на себя братца, единожды заваливаясь на левый бок и с тем вырывая его ногу из плена водицы. А подскочившие следом к ребятушкам колтки, подхватив один другого под руки, подняли на ноги. Притом дюже взволнованный Багрец, не обращая внимание на плюхающего руками и ногами по воде Копшу, дыхнул:

— Бежим! Бежим!

И коль девоньку, ведомой под руку Багрецом, удалось провести вперед, сделав малость шагов, то Орей, поддерживаемый Бешавой, так и не сдвинулся с места.

— Ты чаво, Орюшка? — вопросил младший колток, вдругорядь дергая отрока за рукав, и к тому же делая поспешный шаг, побуждая и его бежать.

— Куды бежать? А, Копша? — весьма сурово проронил мальчоня и вытащил из объятий духа рученьку, оставляя в собственном владении поступки.

Тем временем рука с клешней, торчащая из водицы, пропала из наблюдения, точно нырнув обратно. А на самой полянке, ноне покрытой ядовитыми грибами, на их шляпках, как-то махом лопнули все бородавки, выпустив вязкие черные пары, весьма быстро загустевшие. Хмарь самую капелюшечку кружила над мухоморами, а ужоль в следующий миг принялась наползать на тонущего в водьи Копшу, у которого теперь только и была видна, что его голова увенчанная красным колпаком. Дымчатые пары опять же собирались в средине полянки, создавая али все-таки вытягивая из воды мшистую, пупырчатую кочку. Ещё маленечко и кочка, схожая с мощным валуном, сменила цвет с черного на зеленый, где более темные пятна указывали на истлевающие части, понеже и в воздухе дюже смрадно завоняло гнилью. И немедля утопающему возгласу Копши отозвалась пузырчатая рябь водного окна.

Впрочем, в тоже мгновение Орей, развернувшись, упал на коленки, и, выкинув руки вперед, ухватил духа за жалкую поросль златых куделек, растущих на лбу. Он срыву дернул вверх волосья и единым тем движением вырвал Копшу из водицы почитай до стана, отчего последний, вже закативший свои красные глаза в бок, раскатисто «вохнул». А когда Алёнка, вырвав руку из хватки Багреца, вернулась к братцу (сим обнаруживая с ним единство во всем), и опустившись на присядки, ухватила духа за грудки кафтана, этак, вызволяя из водицы, валун, находящийся посередь полянки, принял очертания создания.

И глянувшие на него колтки к собственному изумлению увидели духа родственного тем, каковые обитали в Яви, и величались Кадуки, выдающегося не только округлостью образа, дюже пузатого и дымчатого, но и человеческим лицом. Абы округлое оно имело большой рот, от уха до уха (словно жаждущего сглотнуть всякого), до конца не закрывающийся, сквозь щель которого являло заостренные зубы и топорщившийся красный язык, да почти кровавые очи, без какого-либо белка али зрачка. На голове духа возвышались шляпки мухомора, кои местами, особлива по спине, окутывали и его безобразное (в виде валуна) тело.

Понеже узрев то создание, скорей всего не привычное межмирью, Алёнка, подымаясь с присядок и прижимая к своей груди голову Копши, покачивающегося на чуть дрожащих ножках, с какового потоками стекала вода, молвила:

— Доброго дня. Дух энтих мест.

— Величание оного Кадук, — завершили за девоньку колтки, расположившиеся позадь детей, и с тем вызволяя из водьи мальчугашку так, что он присел на корточки.

А Кадук, как его назвали духи, сразу сдержал движение кабаньих ног заканчивающихся копытами (проступивших в черных дымчатых парах тела), опершись ими о прилегшую к земле травушку, да наблюдаемо дернул вправо-влево длинным, словно плеть хвостом тем смахнув останки растущих рядом мухоморов и вспенив кружащее марево.

— Зывут мене Кадук, — грозно продышал дух и качнулся вперед-назад, будто не до конца обретя свое отекшее, безобразное тело. — И туто-ва бытую я многий лета, абы…

— Абы, — закончил за него, Копша, и прижался к Алёнке, склонив голову на бок и чуть потряхивая круглым колпаком. — Перетрухнул ступать дале, да на сей мари застрел. И нонечька бытуешь в кисляде, да пужаешь кажодного встречного.

— Не кажодного, — задумчиво отозвался Кадук и своей покатой головой, восседающей прямо на теле, без всяких переходов, качнул туды-сюды, не понятно в какие стороны для наблюдающих за ним путников.

Он может и желал ответить чего большего, и для того даже широко отворил свой округлый рот (расширив его до заостренно-длинных ушей порой чуть трепещущих), однако зыркнув в небосвод, как-то зараз замер. А в серо-голубой дали поднебесья неожиданно блеснула златыми лучами, малая крапинка света, пожалуй, озарившая пространство округ себя. Впрочем, Кадук, судя по всему, лишь отвлекая внимание на всплеск света в небесном куполе, внезапно разбух, не столько увеличившись в росте, сколько в ширине, погасив в той дымчатой хляби, как кабаньи ноги, так и хвост. И не менее размашисто растянулся его безгубый рот, слегка приоткрывшись и явив острые, шилообразные зубы, утыканные в два ряда, да красный язык, плотно покрытый белыми бородавками. Этим безобразным языком он торопливо облизал, раздвоенный глубокой выемкой, подбородок и длинный, широкий нос, конец которого напоминал шапку мухомора.

— Понадоба когой-то пожамкать, — наконец озвучил собственные изменения дух и тотчас выплеснул изо рта длинный красный язык, каковой концом, будто змеюка, обвил обе ноги Копши. Еще сиг и язык также резко вернулся вспять, утянув за собой в открытый рот духа, Копшу, вырывая из объятий Алёнки, и скрывая его в той не малой дыре. Кадук громко икнул, и, сомкнув рот, наблюдаемо качнул брюхом, точно чегой-то туда кинув, да много тише молвил:

— Дык вотде будя лучии. А то оченно я голодарь, малешенько туто-ва людей и духов хаживает, зачастую души почивших.

А в небосводе нынче зримо затянутом серыми тучами, густыми и сыплющими вниз мельчайший и довольно-таки морозный ситничек, вновь что-то ослепительно блеснуло. Златые лучи пустили рассеянные полосы сияния во все стороны и даже вниз, тока на миг озарив все окрест, а потом опять же сразу погасли, точно тот свет был дюже дальним и долетал до межмирья отдельными пучками нитей.

— Сожрал, — чуть слышно дыхнула Алёнушка и в той горести вздев рученьки, схоронила испытанный ужас перекосившегося на бок рта в розовых ладошках.

— Ах, ты! старая кочерыжка! — в противность беспокойному крику сестрицы, грозно отозвался Орюшка. Мальчоня рывком вскочил с присядок на ноги, и, ринувшись к Кадуку, должно быть, в два прыжка доскочив до него, что есть мочи, огрел кулаком его по брюху. Пятерня отрока, врезавшись в мягкую, дымчатую суть духа, пронзила ее насквозь и почитай по локоть ушла в утробу. Брюхо Кадука резко дернулось вначале назад (словно втянувшись), а потом также скоро вперед, выпучившись, да будто выплюнула из себя руку мальца. И тот же миг из туманного, черного брюха духа явилась пясть Орея, коя крепко удерживала в перстах правый сапожек Копши.

Мальчонка, лишь из пуза духа выглянула нога Копши, торопливо схватился за нее и второй рукой, да резво ступив назад, потянул ее на себя. И днесь не мешкая стан братца ручонками обхватила Алёнка, а в нее вцепился Багрец да Бешава, и, ну-ка, тянуть духа сберегающего клады на себя, раз… другой и третий. Кадук яростно квакнул вроде распевшаяся по весне серо-желтая жерлянка, издав нечто схожее с «уканьем». И тотчас открыв свой огромный рот, выпустил оттуда густые, черные и горькие пары, плеснув их прямо в лицо Орея. Посему мальчик, приняв ту смрадную густоту на себя, яростно затряс головой и громко закашлял, да только ногу Копши не выпустил, всего-навсего сильней на себя ее дернул. Отчего дух сберегающий клады показался из брюха и второй ногой, почти до стана.

— Охти-ахти, ты, шелупина таковая! — грозно продышал Кадук, сызнова разинув свой большущий рот и пугая странников острыми, шилообразными зубами, утыканными в два ряда да красным языком покрытым белыми бородавками. Он теперь еще тягостно закачал длинным, широким, один-в-один, нависающим в виде шапки мухомора носом. И неожиданно изогнув свое сгустившееся тело почти, что навис над головой Орюшки, а из его нутра послышался приглушенный вопль Копши:

— Спасите! Уберегите! Губит мене душегубец, Кадук! — а мгновением погодя в черных клубящихся парах его пасти показался сначала округлый красный колпак духа сберегающего клады, а потом и сама его голова с порослью златых куделек на лбу. И Алёнка это мелькание Копши узрев, сразу выпустила стан братца, да шагнув вперед, впритык к Кадуку (потянув за собой пристроенных позадь нее обоих колтков), ухватила проглоченного духа за волосья и чуть торчащее правое лоптастое ухо.

— Орюшка! — вскликнула девчурочка, обращая на себя внимание братца. А последний хоть и тряс головой, да часто-часто моргал, абы пары, выпущенные из Кадука, жгли ему очи, одначе моментально сообразил, что надобно сестрице. Посему немедля выпустил из рук, дотоль удерживаемый сапог Копши, и, пособляя Алёнке, вздев руку, сунул ее в пасть Кадука, ухватив духа сберегающего клады за левое ухо. А ужоль опосля малец вместе с девонюшкой потянул Копшу вверх.

— А…! — заорал дух сберегающий клады, и тягостно затряс головой и всем телом, вылезая из внутренностей Кадука почти до стана, да стеная тому раскатисто крику укнул, а после каркнул.

И тотчас в небесах вельми ярко и много ближе, над путниками и чарусой, вспыхнули размашистые златые лучи, точно, желающие разогнать серость облаков, самую толику потревоженных ветром, и с тем сдержавших холодную морось. Еще не более мгновения и в серой ряби небосклона явилась, будто вынырнув из-под облаков, чудная златая птица. Весьма крупная с длинной точеной шеей, маленькой головой увенчанной хохолком да долгим широким хвостом в виде опахало (каковой в дуновении ветра блистал каждым перышком). Она вдруг блеснула своим дивным придивным желтовато-блестящим опереньем, взметнула опахалом хвоста и принялась медленно и плавно спускаться вниз, совершая небольшие круги.

Впрочем, того прилета путники бывшие на чарусе ни видали, абы были заняты вызволением из утробы одного духа, другого. Понеже кады птица наблюдаемо опустилась над болотной полянкой, сестрица и братец сообща дернули Копшу за уши вверх так, что внутри Кадука чегой-то гулко плюхнуло, выпустив первого из нутра почти до сапожек. Посему когда детвора подхватила духа сберегающего клады уже и под руки, их самих внезапно потянуло вверх. Еще самую малость и ноги отроковицы да отрока, а за ними и колтков (весь тот срок держащихся за Алёнкин стан, да по мере сил пособляющих), оторвались от мшистой землицы. И из чрева Кадука вослед ребятушек полностью вырвался Копша, напоследок полоснув пожирателя по красному языку златой подковой, смахивая с его поверхности белые бородавки вниз в черные глубины его утробы.

— А..! — пронеслось весьма раскатисто над болотами, да эхом отразилось со всех сторон и даже заухало в окнах водицы.

Это Копша только сейчас приметивший собственное вызволение, вытянул в сторону лежащего на кочке кувшина руки да громко возопил:

— Кринку! Кринку забирывайте! Без кринки я никоим побытом!

И тогда же недвижно лежащий на землице кувшинчик, яростно сотрясся, из его донышка выросли два округлых волдыря, вроде выдавленных наружу. Они, малость, подрожав, пошли малыми трещинками, а после, срыву лопнув, выпустили из себя, раскрывшиеся как бутоны на цветках, небольшие перепончатые утиные лапки. Красные лапки теперь и сами шелохнулись, как и качнулась кринка, намереваясь, опустится на собственное дно. Она, еще раз колыхнулась, и, так-таки, перевалилась на днище, поелику лапки ее коснулись оземи да, не мешкая, оперлись на них, на чуточку времени неподвижно затаившись. Одначе уже в следующий момент времени посудинка приподняла тулово, расширяющееся книзу с пережабиной под горлом, и побежала вначале вправо, а потом влево. На пережабине внезапно появилась тонкая трещинка, каковая раздавшись в стороны, шевельнулась по краям, и сразу послышался громкий крик:

— Мене! Мене, Кринку запамятовали! Без мене вам никоим побытом! Никуды!

А на черном, словно студень, вязком и, одновременно, дымчатом брюхе Кадука медленно сошлась в единую полосочку дырища, оставленная от вынутого из утробы сапога Копши. Дух теперь сомкнул и свой огромный рот, да слышимо плюхнул, выплескивая из боков длинные столбы вязкого дыма. Те пары как-то мгновенно загустели в виде рук оканчивающихся четырьмя перстами, кои сложились подобно челюстям, схожими с клешнями рака да обряженными маленькими коготками. Кадук торопливо вскинул руки вверх вслед поднимающихся колтков, детишек, Копши и чудной птицы, да резко щелкнул клешнями, пожалуй, на вершок, не дотянувшись до кожаных порабошней Бешавы. Благо в этот момент младший колток малешенько поджал ноги, а чудна птица взяла вбок, смещая собственную ношу в сторону бегающего по землице кувшинчика, всполошено закричавшего:

— Мене туточки не вергайте! Мене забирывайте!

И ему с высоты не менее взбудоражено отозвался Копша:

— Кринка! Кринка аки я без тобе?! — словно прощался не с посудинкой, а с родней и, на-кась, даже легошенько дернулся в его сторону, обаче не сильно и видимо не намереваясь покинуть удерживающих его подмышки рук ребятишек.

И в тоже мгновение, дотоль смирно лежащий недалече, клубочек, будто из желтой шерстяной нити скрученный, пригасивший сияние огнистых зерняток (может потому как вспужался Кадука), ярко вспыхнув, покатился в сторону кувшина, продолжающего бегать туда-сюда, инолды даже пытавшегося подпрыгнуть. Впрочем, подскочить повыше посудинке никак не удавалось, посему она всего-навсего гулко плюхалась на землю донышком, всяк раз, при таком падении, выкидывая вперед красные лапки. Клубочек вельми скоро докатился до кувшинчика, и, резко сиганув вверх, нырнул чрез горловину внутрь него. Отчего вже в следующий сиг кринка и сама присела на лапках. Да будто переняв от клубочка прыткость, срыву скакнула выспрь, нанизавшись горловиной на стопу Багреца, и ужо там благоразумно затихнув, свесила вниз лапки. А дивный птах, подхватив и последнего спутника, сразу и больно быстро взмыл выспрь, взметнув своими мощными крылами да обдав всех висящих под ним порывистым дуновением.

— Ужось я вас! Ужось я вам! — гневливо прокричал в след улетающих Кадук и яростно защелкал своими клешнями-руками. Да только он зря ярился, выплескивал изо рта густые черные клубы, качал головой и тряс мухоморами, особлива приноровившихся расти на спине, ибо странников ему было не достать.

А чудная птица, столь неожиданно пришедшая на выручку, ужотко несла путников вглубь межмирья, каковое стлалось все теми же болотными далями, привольем неведомым. И оземь покрытая водьями да мшистыми островками днесь не была землицей-матушкой. Не являлась она богиней Мать-Сыра-Земля, наполняющей собою Явь, каковая по поверьям славян живой слыла, коей каменные горы заменяли кости, мощные корни деревьев, жилы, а вода, текущая по руслам рек, кровь. То совсем другая оземь стлалась, где не должно было жить-поживать человеку, зверю, птице аль духу, обитать богам, абы она стала на вроде шва, оный крепил один мир к иному и тем самым объединял это пречудное творение Рода в необозримое приволье Вселенной.

— И чё энто Кадук туто-ва застрял? — прерывая молчание, вопросил Бешава, он также как и его старший братец крепко да обеими ручонками держался за стан Алёнки, точнее днесь за ее поясок, иногда покачиваясь во время полета птицы.

— Може побоялся ступать дальче, — также негромко отозвался Багрец, видно, не желая, дабы детишки их толкование с братцем слыхивали и оттого беспокоились.

— Вмале ведь истончится в дым, видал, скока тех белых паров над водой пузырится, — протянул младший колток и сострадательно вздохнул.