Начало исхода. Сборник рассказов

Егор Сандырев

В данном сборнике присутствуют рассказы разнообразнейшей тематики и направлений. Читателю будут представлены сказания в стиле славянского фэнтези и альтернативной истории, средневековые страшилки и рассказы про Великую Отечественную войну. Думается, что каждый желающий найдет себе что-то по душе.

Куда пропал траншей-майор?

Субботним июльским ранним утром в родовое поместье дворян Львовых, деревню Толстовку, бодро рысящая тройка гнедых внесла бричку, из которой сразу же раздался повелительный окрик:

— Тиш-ше, ты, черт тебя дери! Героев везешь, а не мешки с хламом! — и на довольно-таки пыльную дорогу спрыгнул, неловко припав на правую ногу, гусарский ротмистр в ментике Изюмского полка.

— Да как же, ваше сиятельство, — свесил тут же голову с козел рябой возница самого пройдошестого вида, — как же можно растрясти-то, ежели мне сами пять рублев сверху положили!

— Хм, — удивленно потянул тут же усами ротмистр, — пять рублей? Отчего же, братец, пять рублей? Почему не шесть, или весь червонный?

— Ну, это как ваше сиятельство положит! — развел руками в сторону возница и почесал себя кнутом по спине. — Могу и полсотни запросить за такой большой прогон, а только вы же первый меня порубать саблей своей изволите, как давеча грозились!

— Это ты точно! — тут же расхохотался в густые усы ротмистр и махнул рукой — не пять, а все шесть рублей сверху дам! Знай наших, черт рябой! — После чего развернувшись, ротмистр направился прямо к хозяйскому флигелю, представлявшему из себя довольно старый уже двухэтажный каменный дом с претензиями на античность в виде четырех облупившихся колонн с фронтоном и фамильным гербом. Из флигеля навстречу двигался пожилой старик в старомодном сюртуке бригадира времен еще, дай бог, молодости Потемкина и покорения Тавриды. Старик был хоть и порядком стар и лыс, но держался прямо, хотя временами и опирался на трость с серебряным набалдашником в виде орлиной головы.

— А что, батя, — весьма фамильярно обратился ротмистр к старику, — до самих Львовых добраться изволил или нет еще?

— Я тебе не батя, щенок! — тут же вспылил старик и, яростно блеснув глазами, ткнул тростью в сторону ворот усадьбы — Прочь! Пошел прочь, шут гороховый! Вести себя научись, сопляк, со старшими, прежде чем визиты наносить.

— Экий ты, батя, не сговорчивый! — ухмыльнулся, довольно фыркнув в усы, ротмистр при этом, не забыв поинтересоваться, — И героев войны даже вином не угостишь?

— Геро-ои! — едко протянул, сплюнув прямо под ноги гусару старик. — Сдали на разгром Москву и ходят теперь — грудь колесом. Ладно, хоть самому Наполеону сопли-то в Париже утерли, а то бы и на порог бы усадьбы не пустил. Позвал бы слуг, да так вжарили бы вам по спине с мушкетов, чтоб знали, как столицы свои сдавать.

— Ну и боевой же ты старикан! — упер руки в бока ротмистр и кивком головы указал вглубь брички. — Ясно в кого сын пошел. Не зря он о вас так отзывался.

Старик, еще не веря, осторожно приблизился к открытой двери возка. На подушках разметавшись, лежал весь в поту в пропрелой льняной рубашке совсем еще молодой юноша с едва наметившимися усиками на бледном изможденном лице, на котором воспаленно горели блеклые светло-серые глаза.

— Навоевался… — осел прямо в пыль старик и зарыдал.

Вечером, сидя у полыхающего камина в гостиной, ротмистр рассказал, как сын бригадира стал инвалидом. Старик, в самом деле, имел полное право гордиться своим отпрыском, но мысли его были заняты совсем другим.

Молодой Львов, имевший за плечами лишь домашнее обучение и кое-какие навыки рукопашного боя, позаимствованные от своего дядьки, отставного штык-юнкера Семеновского полка, в семнадцать лет решил поступить на действительную службу. Возможно это произошло бы попозже, но родной отец Мишки, а именно так звали нашего героя, бригадир Сергей Иванович, дядькой был очень неуживчивым со скверным и очень вспыльчивым характером, за который его, к слову сказать, сам Суворов пожаловал орденом Св. Анны и спровадил из армии куда подальше. Доводилось молодому отпрыску рода Львовых получать от батеньки синяки таких размеров, что в один прекрасный момент тот не выдержал и бросился из дома родного, куда глаза глядят. Глядели глаза, кажется, правильно, и угодил он вскоре в Сумской гусарский полк, куда его приняли эстандарт-юнкером сразу же по прибытии. Старый Львов хоть и поколачивал младшего, но о будущем своего отпрыска порадел еще заранее, а потому Мишка даже не знал, что к моменту его зачисления в полк он уже лет как десять состоял на действительной военной службе в лейб-гвардии Измайловском пехотном полку. Старые связи бригадира Львова позволили не только определить сына в гвардию, когда тот еще под себя ходил, да сиську сосал, но и дали ему выслужиться аж до капрала лейб-гвардии. Глядишь, через год-другой в гусарском полку стало бы на одного офицера больше, да грянула Отечественная война. И Львов-младший с разъездом в семь сабель под Молево-Болото получил свой первый боевой опыт, напав на такой же разъезд польских улан, которых гусары порубили в капусту, а их корнета взяли в плен. Начальство даже не успело как-то оценить заслуги Львова в том бою, как спустя несколько дней под Островно, он возглавил уже целый эскадрон, после смерти своего командира, с которым он и опрокинет сразу два эскадрона французских гусар, за что его прямо на поле боя произведут в корнеты. Потом Смоленск и Бородино. В Бородинской бойне, уцелеть было трудно, тем более, что вновь возглавив осиротевший эскадрон, он, сломя голову бросился на целый кирасирский Сен-Жерменский полк. Подоспевшие товарищи из соседних эскадронов поддержали его, а потому из пламени боя вынесли изрядно порубленного, но все же живого корнета Львова, который мог теперь до конца жизни утверждать, что это он, и никто иной разгромил кирасирский полк силами одного эскадрона. Такое дело не могло пройти мимо ушей начальства и геройского гусара наградили Золотой саблей «За храбрость» и произвели в поручики. Потом два месяца госпиталя и назначение в партизанский отряд, с которым он прошел в боях до Борисова, где его на переправе догонит шальная пуля, но и он наделает дел не мало, в том числе возьмет в плен бригадного генерала и две сотни французских гренадер. За это сам главнокомандующий северной армией генерал Витгенштейн снял с себя орден Анны с алмазами и повесил ему на грудь.

— Заслужил, так носи! — дал напутственного пинка генерал перспективному офицеру и зачислил его в свои адьютанты.

Потом Бауцен, Лютцен и, наконец, Либертволквиц под Лейпцигом. Там ему и суждено было лечь костьми, да бог уберег. Восемь конных атак пережил штабс-ротмистр Львов. Четыре лошади пали под ним. В дивизионе из трех эскадронов не осталось ни одного уцелевшего офицера, и он повел их в последнюю девятую атаку, где его уже во второй раз за войну изрубят так, что сочтут мертвым. Двенадцать рубленых и колотых ран насчитают впоследствии на нем. Зато Владимирский боевой крестик станет достойной наградой отличившемуся герою. Львова-младшего по ранам списали было в инвалидную команду, что этапом двигалась на излечение в пределы Российской империи, но Мишка решил, что война для него не окончена и он лично обратился к своему покровителю генералу Витгенштейну за помощью. Тот не оставил его и отправил с рекомендательными письмами под Гамбург, где определили его в качестве инженерного офицера для развития саперных работ вокруг обложенной крепости. Каким бы там он инженерным офицером себя бы не проявил, но в апреле 1814 года шальное ядро контузило так сильно Мишку, что службу пришлось оставить. Да и не смог бы он толком служить. Пластом лежал Мишка, практически не вставая. Витгенштейн, узнав о случившемся, лично просил императора и согласно высочайшего повеления, инженерного траншей-майора Михаила Львова, а он успел выслужиться до таких чинов, отправили в почетную отставку с пенсионом и мундиром гусарского ротмистра.

— Всем был хорош, Мишка, — вздыхал горько ротмистр, потягивая свою трубку-носогрейку, — да французишки дух выбили из него.

— Его выбор! — отвернувшись к огню, бросил глухо старик. — Вольно ж ему было в траншеи эти лезть. Вот и получил.

— Ему от прусского короля орден дали «За достоинство», так, поди, теперь у кого найди такой!

— Кому нужны теперь его кресты и отличия, если он помрет не сегодня, так завтра?

— Ну, коль не отдал душу до сих пор, то до старости и подавно протянет. — Осторожно заметил ротмистр. — Я еще не таких контуженых знаю…

— Знает он, — хмыкнул старик и пошевелил кочергой угли в камине. — А слыхал ли ты, ротмистр, о Котляревском?

— О генерале-то Котляревском? — уточнил на всякий случай ротмистр.

— О нем самом.

— Ну, кто же не знает! Герой, каких поискать. Георгия за штурм Ленкорани имеет.

— А то, что разбит он персами в котлету, и валяется какой уж год по госпиталям ты, надеюсь, тоже слыхал? А ведь это генерал, ни какой-то там майор. И то, гляди, мучается так, что не приведи господи. А я сыну такой участи не хочу.

— Никто не хочет такого. Да и поправится он. Вот увидите. — Ротмистр, широко зевнув, добавил, — а пока неплохо было бы поспать часок-другой с дороги.

— Иди уж, болтун, высыпайся. — Махнул вяло рукой старик гусару. — Наверху тебе постелили.

Наутро старого Львова разбудил радостный вопль управляющего имением, Степана Олсуфьева со двора:

— Ваше сиятельство, Сергей Иванович, помещики Татарников и Геруа с супругами пожаловать изволили!

— Принесла нелегкая. — Отмахнулся, было, старик, но все же встал и, накинув халат, отправился в туалетную комнату привести себя в порядок. Тем временем два соседа со своими супругами, что по привычке прикатили на чашку чая в воскресное утро, уже войдя в дом, расположились в гостиной, ожидая, когда хозяин поместья спустится. Однако вместо Сергея Ивановича спустился молодой бледный юноша в гусарском мундире при золотой сабле.

— Отставной ротмистр Сумского полка Михаил Львов! — представился тут же юноша.

— Миша, — всплеснула тут же руками жена Татарникова Екатерина Тимофеевна, — ты ли это? Ведь писали, убили…

— Так точно, я! — резко кивнул головой гусар и упал на кресло, которое обычно занимал его отец. — Вчера-с приехать только изволил.

— Вон оно как, — покачал головой Татарников, что, будучи местным предводителем дворянства в свое время даже избирался в руководители ополчения, с которым дошел до Вязьмы, за которую был отмечен Анненской звездой, — а чего в отставке?

— За ранами. — Коротко бросил, спускаясь по лестнице со второго этажа Львов-старший, пристально вглядываясь в сидящего сына.

— Что-то не вижу ран! — как можно добродушней прогудел с дивана, который он чуть ли не весь из-за большой грузности фигуры занимал, Геруа.

— Вот и я не вижу, — упорно продолжая сверлить взглядом сына, продолжил Львов старший. — Намедни чуть живого внесли. Думал, уже отпевать сегодня будем.

— Ну, ты, брат, даешь! — расхохотался, не веря, Татарников, хлопнув себя ладонями по коленам — Да ему не помирать, а в пору на нашей Марусе жениться!

— Да уж погодим с женитьбой-то… — начал, было, старый бригадир, но его тут же перебила Татарникова.

— Мишель, да ты, никак кавалер?

— Так точно! — снова кивнул гусар, закинув ногу на ногу. — За Гамбург представлен к кресту. Вот ожидаю.

— Эка деревня эта ваша… Гамбург. — Рассмеялся Геруа — То-то у нас тут… — рассказчик замялся, забывшись, — красота!

— А что, Мишель, на бал? — все не унималась Татарникова. — Ведь бал у нас нынче Тимофей объявил. Так будешь?

— Ну, куда я денусь, любезная… — гусар замялся…

— Екатерина Тимофеевна! — тут же подсказала Татарникова и, мило улыбнувшись, добавила, — за это первый танец с меня и Маруси!

Конец ознакомительного фрагмента.