И невозможное возможно. Маленькие повести и рассказы

Евгения Григорьевна Евтушенко

Автор погружает читателя в мир человеческих характеров, судеб и отношений, раскрывает глубинные основы поведения и поступков в разных жизненных ситуациях. Это помогает читателю глубже и полнее понять себя. Привлекает жизнеутверждающий, позитивный характер повествования, дающий надежду на счастливый выход из самых сложных обстоятельств жизни.

© Евгения Григорьевна Евтушенко, 2018

ISBN 978-5-4490-6623-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поздняя любовь

Петр Иванович — высокий, сухощавый, с тонкими чертами лица, лица интеллигента. Он держится свободно, всегда спокоен, уверен в себе. Улыбка у него открытая, оживляет лицо. Любит пошутить, посмеяться. С ним легко. Чувствуется, что не держит камня за пазухой.

Седина уже посеребрила его виски. За своей внешностью следит тщательно. Хорошо одевается — добротно и со вкусом. Любит яркие галстуки, платки и жилеты.

Руководит отделом в крупной фармацевтической компании и в карьере, пожалуй, достиг своего потолка. К большему уже не стремится.

Перевалило за пятьдесят — полжизни прожито. Недалеко и до старости. Ее приближения Петр Иванович боится. Старается не думать об этом, просто жить.

А жизнью своей доволен. Но — какая-то однообразная она. Все понятно, знакомо, предсказуемо. «Скучновато». Он не печалится, нет-нет. Просто все уже давно определилось, все известно. Цели достигнуты. Пришло то, чего так долго добивался, что считал смыслом усилий — достаток, стабильность. Казалось, теперь бы только и жить — спокойно и счастливо. Просто жить. Но в душе нет-нет, да и появляется смутная маята. Когда хочется чего-то еще, а чего — понять не может. Наверное, молодости?

Порой Петр Иванович даже сожалеет, что все интересное у него уже было.

С работой ему явно повезло — солидная должность, уважение сотрудников, неплохой заработок. В семье порядок. Выросли дети, уже студенты, скоро вылетят из родного гнезда. И с женой ему хорошо и спокойно. Правда, прежние пылкие чувства уже остыли, переросли в теплые, доверительные отношения. Мария Федоровна давно уже не работает, отличная хозяйка, в доме уютно, чисто, тепло, и как-то вкусно.

Мария Федоровна все еще приятна собой. Всегда ухожена. Отменный друг — на нее можно положиться.

Много пережили всякого, не раз возникали трудные, порой отчаянные обстоятельства. Вместе выдержали все. Всегда рядом.

* * *

Той весной Петр Иванович отдыхал с женой в Чехии, в Карловых Варах. Туда любила ездить Мария Федоровна — на лечебные воды.

Остановились в небольшом уютном отеле, недалеко от Колоннады с минеральными источниками.

Петр Иванович лечиться не любил и не видел смысла в процедурах. Считал, что за три недели курортного лечения здоровья не прибавить, предпочитал заниматься тем, что приятно ему самому. Отказался от ванн и массажей, много гулял. В окрестностях городка было немало интересных пешеходных троп. Привлекала тишина, чистый воздух. Отдыхал от душной и шумной Москвы.

Быстрая, пружинистая ходьба была ему по душе. Ощущал прилив новых сил, бодрости, чувствовал себя снова молодым, энергичным. В душе начинало звучать что-то звонкое, напевное и одновременно маршевое.

То, что пелось в молодости. После таких прогулок Петр Иванович пребывал в отличном настроении, ел с аппетитом и прекрасно спал.

Любителей ходьбы по окрестностям было немало. На своем маршруте его внимание привлекла молодая девушка. Стройная и тонкая, с непослушными, развевающимися волосами, она всегда оказывалась впереди него. Обгоняла легко и быстро. Один только миг — и ее изящная фигурка в белой длинной юбке, с рвущимся на ветру воздушным шарфом, легко взлетала вверх. А еще через мгновение вся эта красота скрывалась за поворотом. Эта юбка и этот шарф выделяли девушку из общей полуспортивной джинсовой массы. Необычная романтика сквозила в ее облике. «Очень интересная девица. Не иначе, художница», отметил про себя Петр Иванович, — «А как она юна, как легка!».

В очередной раз, обгоняя его, она оглянулась. Он перехватил ее лукавый пристальный взгляд и теплую улыбку. Услышал:

— Бон Жур, месье!

И ее смех, звенящий колокольчиками. Она тут же исчезла за горой, поросшей кустарником. Петр Иванович приятно удивился вниманию этой молодой и красивой особы. Только стар он для этих игр!

Вечером опять увидел ее, у Колоннады с источниками. Пока она пила воду, ему захотелось лучше рассмотреть незнакомку. Молода, порывиста, миловидна. Раскована и уверена в себе. Держится свободно, не обращая внимания на окружающих. Словно весь мир принадлежит ей одной. Темные, с веселым прищуром, глаза. Непокорные, черные волосы. Длинный легкий шарф свисает поверх длинной белой юбки. «Выглядит парижанкой», — подумал Петр Иванович. Он встречал таких во время своих командировок во Францию.

К девушке подошел молодой мужчина, легко обнял ее, что то сказал, поправил ей пряди волос. Она поцеловала его.

«Похоже, она тут не одна», — отметил Петр Иванович.

Молодые люди, оживленно разговаривая, направились к центру города. Петру Ивановичу отчего-то стало скучно.

— Петя, ты опоздал на четверть века, — с доброй улыбкой заметила жена, наблюдавшая за ним. Он досадливо усмехнулся:

— О чем ты?

Прогулки по окрестностям курорта продолжались. Маршрут их менялся лишь время от времени. В лесу Петр Иванович ориентировался по навигатору. Но однажды забыл его в отеле, и в переплетениях тропинок — запутался. «Надо же, заблудился», — удивился он.

Времени до обеда оставалось в обрез. Вокруг никого. Нужная тропа никак не находилась. Остановился, растерянно глядя по сторонам.

Вдруг позади себя услышал знакомый смех. От неожиданности вздрогнул, оглянулся. Сзади стояла та самая девушка. Обрадовался, сказал ей, немного растерявшись:

— Я заблудился, как выбраться отсюда поскорее?

Она снова засмеялась и показала на одну из тропинок. Дальше пошли вместе. — Жозефина, — представилась она ему. — Живу в Париже. Здесь мы с братом.

Петр Иванович оказался прав в своем предположении. Она действительно была парижанкой. И внутренне, про себя, улыбнулся, и представился:

— Петр. Из Москвы.

Разговор вели по-французски. Он хорошо знал этот язык и был рад, что они понимают друг друга.

— Нет. Вы — Пьер. Так — правильно.

Опять он услышал звенящий колокольчик.

«До чего ж она смешлива и эмоциональна», — с любопытством посмотрел на нее Петр Иванович.

Девушка быстро вывела его к тропинке, ведущей к началу маршрута. Вот и знакомая улица, а совсем недалеко — его отель. К обеду успел, хотя жена уже начинала волноваться.

Заснуть в эту ночь долго не мог. Вспоминалась Жозефина, ее голос, смех, тонкие запястья, легкие браслеты на них. Чем-то она его заинтересовала. Пожалуй, даже взволновала. Петр Иванович отчаявшись заснуть, встал, подошел к окну. Опустился туман. Тускло светили уличные фонари. Неожиданно в сознании всплыло, словно высветилось, событие далекой юности, казалось, давно исчезнувшее в недрах памяти. Ему было лет 12—13. К матери, дававшей уроки музыки, пришла новая ученица. Он открыл ей дверь и задохнулся от восторга. Перед ним было что-то легкое, воздушное, неземное. Сказочное. Остолбенел. Только растерянно смотрел на девочку. Заметив это, она весело рассмеялась — звонко и тонко, будто прозвенел хрустальный колокольчик. Он молча показал ей рукой на дверь, где была мать, ушел в свою комнату и долго не мог прийти в себя. Испытал необычное ощущение восторга и счастья, захватившее его целиком.

Эта девочка больше не приходила к ним. Какое-то время он ждал ее появления. Спросить у матери — стеснялся. Постепенно, со временем, воспоминания об этом стерлись из памяти.

И вот теперь, уже на склоне лет, он увидел в Жозефине ту самую сказочную девочку из далекого детства.

Через несколько дней они встретились снова, у самого начала тропы, петляющей и уходящей далеко вверх. Пошли вместе. Разговорились.

— Мне здесь очень нравится. Тихо так. Красиво, свежий воздух, высота и простор, — говорил Петр Иванович, помогая ей взбираться по тропе, круто уходящей вверх.

— Я тоже очарована этой красотой. Я ведь художница, — сказала она и улыбнулась. — Здесь у меня родилось много новых идей. Повезу в Париж чемодан набросков.

Посмотрела на него, ожидая ответа.

Петр Иванович признался, что равнодушен к живописи. Часто бывает в Париже, в командировках. Конечно, был и в Лувре, но там — столпотворение, от которого только устал. Стыдно признаться, но «Мадонна» не произвела на него впечатления, хотя в живописи предпочитает реализм. В других галереях побывать не удалось — не хватало свободного времени.

— Я могла бы познакомить вас с современной живописью. По крайней мере, с той, что мне близка. Раз вы бываете в Париже — звоните, — предложила она. И протянула визитку.

Ее поведение покорило Петра Ивановича своей естественностью и легкостью в общении.

Они гуляли вместе еще не раз. Петр Иванович узнал от нее много нового. Услышал неизвестные ему до того имена западных художников — их творчество было ему совсем не знакомо. С удовольствием слушал живую, эмоциональную, очень выразительную речь, смотрел в ее горящие, одухотворенные глаза.

Жозефина рассказывала ему и о себе. У нее мать и брат, которые не поддерживают ее увлечение живописью — это не та профессия, которая кормит, в Париже ведь много свободных художников.

— Но я держусь!

Она весело засмеялась. Много говорила о своей любимой канарейке — ее подарили друзья. Очень привязалась к ней, птичка радовалась ее приходу, приветствовала ее. Неожиданно умерла от какой-то болезни. На лице Жозефины появилась тихая грусть, по-своему украсившая ее.

Интерес был взаимным. Петр Иванович чувствовал, что и ей любопытны его рассказы о Москве, впечатления о путешествиях. Она охотно отвечала и на его вопросы.

Петр Иванович наслаждался общением с этой удивительной девушкой.

Со временем стал чувствовать, что не только он, но и Жозефина ждет этих встреч, тянется к нему и с неохотой расстается, когда приходит время возвращаться в отель.

Он встревожился. «Зачем? Зачем мне это?»

Исчез его хороший сон. Подолгу не мог заснуть, перебирал в памяти их встречи, прогулки, разговоры. С ним явно что-то происходило. Он словно проснулся. Ожил. В голове крутилась цитата из любимого в молодости Тагора — «и раскрылся весь мир перед ним, как огромный красивый цветник».

В ней ему нравилось все. Темные смеющиеся глаза, легкая походка, жесты, манера одеваться, аромат терпких духов. Все влекло, все манило. Так хотелось к ней прикоснуться. И так боялся этого внезапно вспыхнувшего желания.

Порой ловил на себе ее особенно внимательный, даже, испытующий взгляд. Взгляд, в котором сквозило что-то обволакивающее и нежное. Бархатное и призывное. Казалось, она ждет от него каких-то важных слов, жестов, даже действий и недоумевает, почему он так нерешителен.

Чувствовал, что возникла какая-то нить, соединяющая их. Она, эта нить — такая тонкая, такая хрупкая, что может оборваться в любой момент, от неосторожного слова, движения, взгляда. От любого дуновения. Был деликатен, событий не торопил.

В который раз задавал себе один и тот же вопрос — «почему она выбрала его? Зачем? Вправе ли он, в его возрасте, поддаваться своим чувствам? Что он может дать ей? И нужно ли это ему? Ведь у него прекрасная жена, взрослые дети».

Петр Иванович был настолько охвачен вдруг нахлынувшими на него острыми ощущениями, что стал опасаться, что его настроение заметит жена. Но та была целиком занята своим лечением, и он успокоился. А муки совести его особенно не терзали. В конце — концов, это невинное приключение, ничего особенного.

Свои чувства к Жозефине Петр Иванович старался не проявлять. Общения с ней ему было достаточно. Приятно было ощущать себя помолодевшим и интересным для юной женщины. Вернулись давно забытые ощущения полета, восторга, ожидания неведомой радости.

Находился во власти новых переживаний. «Влюбился, как мальчишка. Старый дурак. Ну, а дальше-то что?»

Пришел день, когда Жози, так он теперь ее называл, расставаясь с ним, неожиданно сказала, что назавтра улетает. Кокетливо прищурилась: «До встречи, Пьер, жду вас в Париже».

Когда она улетела, ощутил в душе пустоту. Пропал интерес к прогулкам. Валялся в номере, шурша газетами, читать которые не хотелось. Думал только о Жозефине.

Понимал всю бесперспективность развития возникших романтических отношений. Мириться с этим не хотелось. Не хотелось расставаться с такой красивой сказкой. Считал, что жизнь, подарив ему встречу с Жозефиной, обошлась с ним слишком сурово и несправедливо. Поманила, растревожила. Лишила покоя. А ему это надо?

Вспоминая встречи с ней, жалел, что не решился хотя бы обнять ее, поцеловать. Спрашивал себя: боялся получить отказ и потерять ее? Или элементарно трусил, оберегая себя от возможных осложнений?

За всю свою жизнь Петр Иванович никогда не изменял жене. Хотя он любил компании, общество женщин, ему нравилось их внимание к нему. Поговорить, даже немного пофлиртовать он любил. Но реальная измена жене всегда представлялась ему чем-то не столько безнравственным, сколько физически нечистоплотным, гадким и отвратительным.

В Москву Петр Иванович возвращался загоревшим, похудевшим, внешне даже помолодевшим. Душа же была измотана бессонницей и мыслями о ней. О Жозефине.

* * *

Шло время. В рабочей суете, бытовых хлопотах острота воспоминаний о приключении в Карловых Варах постепенно таяла, теряла свою силу. Постепенно успокоился. Пришел к выводу, что поступал правильно.

Стал больше, чем обычно, уделять внимание жене.

А Мария Федоровна, забыв про болячки, похорошела. Говорила мужу, радостно вздыхая:

— У нас словно вторая молодость. Как прежде!

Петр Иванович, действительно, не мыслил жизни без жены. Она нужна была ему, как воздух. И в то же время не мог понять, как ему лучше — когда в его мыслях присутствует Жозефина, или когда ее нет у него в голове.

* * *

И вот теперь, через три месяца — очередная командировка в Париж. Неожиданно снова забилось сердце. Словно и не было этих месяцев относительного душевного покоя. Оказалось, что его Жози лишь на время спрятана за семью печатями. Опять дразнит его своей молодостью и очарованием.

Он разыскал ее визитку с адресом, спрятанную в рабочем столе.

Жизнь сразу преобразилась, наполнилась радужными ожиданиями. Страхи и сомнения куда-то пропали. Уверен, что в Париже они обязательно встретятся. Только вдруг он ошибается? Вдруг она давно забыла его?

Воздух Парижа показался ему тягостно удушливым. Природа будто замерла в ожидании осенней свежести. В парках и аллеях клены уже роняли желто-багряные резные листья. Только цветы радовали глаз по-летнему сочными и яркими красками.

Сразу по прибытии, еще в аэропорту, набрал номер Жози. Автоответчик сухо сообщил, что мадмуазель нет дома. Оставлять сообщение Петр Иванович не захотел.

Вечером, устроившись в отеле, позвонил снова. Результат тот же. Удрученный, он долго глядел в окно на сверкающий огнями Париж. Почему-то был уверен, что она с мужчиной. Переживал, досадливо вздыхал. Тут же спрашивал себя — зачем он ей? У нее молодых — на каждом шагу. Вздыхал — откуда они берутся, эти годы?

Звонок от нее раздался очень поздно, уже за полночь. Несколько секунд молчания и — знакомый голос, торопливая речь:

— Конечно, помню. Карловы Вары. Неужели Пьер?

По ее интонации почувствовал, что звонку рада.

Она сразу же спросила:

— Когда мы сможем увидеться? Спросила просто, не скрывая своего интереса. У Петра Ивановича выросли крылья.

— Ты обещала познакомить меня с современной живописью, — спросил он, не узнавая своего голоса.

— Я готова, — с радостью сообщила она.

Договорились, что встретятся у Центра современного искусства имени Помпиду, у фонтана Стравинского.

Петр Иванович ждал Жозефину с розой в руке. Она увидела его первой.

— Пьер, Пьер! — кричала она еще издалека, протягивая к нему руки.

Тоненькая, словно подросток. Блестящие темные глаза заполняли все ее лицо.

Как она была похожа на ту девочку из сказки, что потрясла его воображение еще в юности! Его охватило такое же, как и тогда, ощущение восторга и счастья.

Радость Жози была так нескрываема, так непосредственна и естественна. Сердце Петра Ивановича сжалось в предчувствии счастья. Или беды? Жозефина была одета в присущем ей стиле, но теперь — в цветах осени: длинная коричневая юбка, широкий золотящийся шарф, который обвевал ее хрупкую фигуру. Завершала наряд шляпка — маленькая, бутылочного цвета, восхитительно идущая ее лицу. «Как же она хороша» — в который раз подумал он. «И так рада встрече. Неужели не ошибся?».

Приветственное объятие, короткий поцелуй. Она что-то быстро, порывисто говорила, глядя ему прямо в глаза, смеялась звонким колокольчиком. Он в смятении почти не слышал ее, только глядел на нее. И не мог оторвать взгляд. «Как обворожительна и прекрасна. Удивительно!»

Вдруг пришло ощущение, что простой эта встреча не будет.

Жозефина с удовольствием исполняла роль гида. Она водила его по этажам музея, показывала полотна Шагала, Матисса. Кандинского. Ее восхищал символический подтекст картин, скрытый в них смысл. Она говорила, не умолкая.

Но его привлекали не шедевры искусства. Петру Ивановичу хотелось быть просто вместе с Жозефиной. И говорить не о художниках — о другом.

— Тебе не может не нравиться Шагал. Посмотри, как он, своеобразен, интересен в выражении чувства. И правдив. Любовь у него действительно возвышенна. Посмотри, как летит эта женщина в синем небе, — увлеченно говорила она, показывая на влюбленных, парящих над облаками.

— Это экспрессионизм. Удивительное направление. Правдивое. Все происходящее вокруг, мы пропускаем через наши души, а душа задерживает ведь не все. Только самое главное. Только суть. Голую правду чувств. Без лишних красот, как, скажем, у импрессионистов. Они глубину чувства прячут за внешним впечатлением.

Она говорила это, совсем по-детски дергая его за одежду. Старалась привлечь к себе внимание. В его глазах ей хотелось увидеть отклик и понимание.

«Какие мы все разные, и как по-разному воспринимаем этот мир. Ведь и на самом деле, то, что мы видим, очень субъективно» — подумал Петр Иванович.

Идея и смысл этого направления в живописи стали понятны ему. Но душа категорически отказывалась принимать эти картины. Этих уродливых женщин.

— Неужели наша сущность так безобразна? — спросил он Жози.

— Я хочу наслаждаться женской красотой. Например, красотой той девушки, которая стоит сейчас передо мной.

Она слегка покраснела.

— Пьер, не надо так конкретно. В этих картинах не натура, в них — философия жизни. Художник стремится раскрыть ее суть. Не приукрашивая. Здесь главное не тело, а смысл существования.

Она со страстью, живо жестикулируя, старалась доказать ему, что он не прав, что экспрессионизм действительно глубок и совершенен.

— Жози, — мягко перебил он ее. Он и не заметил, что назвал ее так ласково.

— Я уважаю твое мнение. Возможно, даже наверняка, ты права тысячу раз. Но правда реализма мне все же ближе и понятнее.

Они вышли из музея на площадь, обогнули уличных фокусников, и большую толпу людей, наблюдавших за аттракционом.

Теплый осенний вечер был обворожителен. Духоту вытеснила вечерняя прохлада. Погода явно благословляла их встречу. Несмотря на возникший спор и разногласия во взглядах на искусство, радостное чувство от встречи не покидало их.

— Я проголодалась. Мне хочется показать тебе самый старый ресторан Парижа, — сказала Жозефина. — Это почти рядом, — и потянула его за руку.

— Отлично, — согласился он.

— Этот ресторан в центре, у метро Одеон, называется LeProcop.

Добрались туда довольно быстро.

— Мадам? Месье?, — официант, услужливо склонив голову, проводил их к свободному столику, подал меню.

— Я закажу на свой вкус. Не возражаешь?, — и, обращаясь к почтительно застывшему официанту, произнесла: — Заячье фрикасе с сидром, красное Бордо, а на десерт — мороженое.

— Ты любишь мороженое?, — спросила Жозефина. — Если нет, съем и твою порцию, — пошутила она.

— Знаешь, — продолжала Жозефина, — здесь обедали великие люди Франции — Вольтер, Мюрат, а лейтенант Наполеон оставил в залог свою шляпу. Он был тогда без гроша в кармане.

В полумраке ресторана звучала музыка. Слышался задумчивый голос Ива Монтана.

— Я люблю эту песню, — заметил Петр Иванович.

— Опавшие листья?, — переспросила Жози, и продолжила: — А мне больше нравится, как поет Мирей Матье. По-женски трогательно, и очень пронзительно.

Они ели очень вкусное, затейливо приготовленное фрикасе. Маленькими глотками отпивали красное вино, стремясь продлить удовольствие. Тихо перекидывались словами. Улыбались.

— Я часто вспоминала наши прогулки, разговоры. Ждала твоего приезда. Правда. Сказав это, она вдруг смутилась, поправила тонкой рукой прическу.

— Я тоже рад, что опять вижу тебя.

Он смотрел в ее глаза. В них причудливо мелькали отблески горящей свечи.

Они молчали, прислушиваясь к себе. И оба ощущали тревожащую жажду близости друг друга.

Напряженное внутреннее ожидание нарастало.

Опять зазвучала знакомая мелодия.

— Хочу танцевать. Она прижалась к нему. Петр Иванович остро ощутил терпкий запах ее духов, ее жаркое, такое желанное тело.

Ужин закончился. — Все так вкусно, — он похвалил ее выбор — и блюд, и вина.

Говорить не хотелось. Слова казались лишними, пустыми. Им так хотелось остаться наедине.

— Пьер, пойдем ко мне. Я живу одна.

Он ждал этих слов. И так боялся этого!

— Все, мне конец!, — мелькнуло в голове.

Через полчаса Жозефина открывала дверь своей квартиры.

Они посмотрели друг на друга. А потом порыв бешеной страсти бросил их в тесные объятия. Он и не предполагал, что способен на такой взрыв эмоций, и на такую нежность. Что он может быть таким. Что такое вообще возможно.

Счастье переполняло его.

Они были счастливы оба!

Теперь, когда они стали близки по-настоящему, они говорили, говорили, и не могли наговориться.

Им хотелось знать все друг о друге. Все, что было в их жизни до встречи.

— Почему ты выбрала меня?, — задал он так долго мучивший его вопрос.

— Потому, что любовь не спрашивает.

Она помолчала, задумалась.

И неожиданно заметила:

— А может, разочаровалась в молодых.

Задумалась Ее взгляд ушел куда-то вглубь себя. В это мгновение она была далека от него.

Перед ее глазами стояло перекошенное злостью лицо Жюльена, Чувственное и порочное. Они были вместе уже несколько месяцев, когда он неожиданно привел незнакомую девушку и пытался уложить ее к ним в постель, считая, что в этом нет ничего особенного. Любовь исчезла сразу. Жозефине он стал противен. А он разозлился, кричал, что она дура, отказывается от удовольствия любви втроем.

Вздохнула протяжно. Она не хотела больше ошибаться. Ей так нужна была любовь сильного, уверенного в себе, порядочного человека.

По ее молчанию, по тому, как она тяжело вздохнула, Петр Иванович понял, что у нее до него был неудачный роман.

Квартирка у Жозефины была маленькой, чистой, скорее строгой. Ничего лишнего. Никаких картин. Живые цветы, книги.

— А где же ты рисуешь? — удивился Петр Иванович. Жозефина пообещала показать ему студию, которую снимала вместе с подругой. Сказала, что художник должен отдыхать от самого себя.

Вышла приготовить кофе.

На столе лежали альбомы по искусству.

Петр Иванович потянулся к одному из них.

Пикассо.

Захотелось посмотреть, почувствовать, что было таким близким для Жози.

— Мне нравится Пикассо. Особенно эта картина, — сказала Жози, когда увидела, на чем задержался взгляд Петра Ивановича. — Называется «Жизнь».

Она задумчиво продолжила:

— Жить так непросто. Страдания — от рождения до самой смерти. Смотри, как здесь мужчина оберегает свою любимую от старости и смерти. И как он прекрасен. Искусствоведы все спорят об этой картине. А мне так все понятно….

Она склонилась к нему. Замолчала.

— Я хочу, чтобы и ты меня защищал. Оберегал. Теперь я не одна. У меня есть ты.

Он ощутил в себе нежность отца. Понял, как она одинока и как он нужен ей. Он должен защитить ее.

Встретил ее проникновенный взгляд. Обнял, прижал к себе.

* * *

Командировка кончалась.

Петр Иванович познал всю боль и трагедию мужчин, имеющих помимо семьи и любимую женщину. Жена нужна ему, как воздух. А Жози ввергала его в шквал новых чувств, без которых теперь он уже не смог бы жить.

Расставание было тяжелым. Жозефина плакала, по-детски тянула к нему руки. Петр Иванович успокаивал ее, говорил ласковые слова, просил верить ему. Он обязательно найдет возможность встречаться — снова и снова. Они будут счастливы.

Петр Иванович едва успел к регистрации на свой рейс. Впереди Москва, семья, жена. Как он будет смотреть ей в глаза? Вдруг что-то заметит? Догадается? Он не хотел тревожить Марию Федоровну, причинять ей боль. «Придется врать».

Двойственность положения угнетала. Но ни минуты не пожалел о том, что произошло с ним в Париже.

Представлял, какой пресной была бы его жизнь, не появись в ней Жозефина. Возвращаться в ту жизнь он уже не хотел.

После парижской командировки Петр Иванович изменился. Похудел, движения стали живыми, порывистыми, глаза лучились. Стал регулярно посещать тренажерный зал, не ленился. Даже устроился на подработку в соседний отдел, с удовольствием занимался там делами, которыми раньше пренебрегал, считал их противными и скучными.

С Жозефиной общался часто. Они звонили друг другу, писали, виделись по скайпу — у него на работе. В Париж он вырывался каждые три месяца. Задыхался от любви и жалости, расставаясь с ней.

Но ни разу у него не возникла мысль оставить семью! Ни разу.

А Мария Федоровна, заметив несвойственное мужу нетерпение, волнение перед командировкой в Париж, придирчивое разглядывание себя в зеркале, почувствовала, что он изменился, отдаляется от нее. Призадумалась. Память услужливо подсказала некоторые детали его поведения. Другая женщина? Встревожилась. Потом заставила себя не думать об этом. Ревность на склоне лет — унизительна. Она знала, что Петя верен был ей всю супружескую жизнь. Он слишком привязан к ней, к семье, к детям. Серьезен и благороден. Вспомнила, как не раз с брезгливостью и презрением делился с ней о коллегах, позволявших себе связи на стороне. Но сомнение зацепило за душу, ранило, и давало знать о себе обмиранием сердца, повышением давления. Эта заноза жила теперь в ней. Мария Федоровна внутри вся сжалась, но вида не подавала.

* * *

Весной Жозефина неожиданно сама прилетела в Москву.

Встретились в отеле. Она показалась ему изменившейся, необычно молчаливой. Что-то беспокоило ее. Не было прежнего восторга, смеха, трепета, не зажигалась от его поцелуев.

— Я приехала решить с тобой вопрос моей жизни, — тихо сказала она. От нетерпения и пугающей неизвестности он едва не уронил вазу, куда ставил розы.

— Я беременна. Хочу оставить ребенка, как память о тебе. Мы не сможем быть вместе долго. Рано или поздно о нашей связи узнает твоя жена, будет конфликт и нам придется расстаться.

Чуть не плача, она продолжала: — Мне будет легче, если ребенок будет желанным и для тебя. Ты согласен?

Она внимательно посмотрела на него. И добавила: — На большее я не претендую, ты же знаешь.

Он растерянно молчал.

В нем боролись радость и страх за нее, ответственность за ребенка, за их судьбу.

Твердо сказал: — Я хочу его. Буду помогать тебе во всем. Я счастлив иметь от тебя малыша, и не оставлю вас.

Жозефина бросилась ему в объятия, заплакала от радости. Их жизнь и любовь приобрели теперь другие оттенки, другое звучание и смысл. Это были дни, наполненные любовью.

Когда он получил известие о рождении сына, долго сидел не двигаясь, в радостном оцепенении.

У его Жози — сын! Его сын! Он вновь стал отцом. В его-то годы!

* * *

Теперь — все по-новому.

На фирме сложнее организовывать командировки в Париж, но он преодолевает препятствия, хотя это непросто. Удивляется — насколько изощренным может стать человек, попавший в любовные сети. Ему сопутствует удача.

Когда в очередной раз он оказывается в Париже, дверь ему открывает мать Жозефины — седая, худощавая, элегантного вида француженка, заметно старше его. Он уже был знаком с ней — познакомились в один из его прежних приездов. Судя по всему, она не противится их связи. Жозефина была занята.

И вот Петр Иванович слышит милый его сердцу голос, и в который раз думает о счастливой страсти, которой жизнь одарила его в его возрасте. Он не верит в случайности. «Зачем-то судьбе было нужно все это»

Перед ним — прежняя Жози, но теперь, с младенцем на руках, она выглядит, как мадонна.

— Я решила назвать его Жан-Пьером, — сказала так, как будто они расстались вчера. — В честь тебя, — добавила она.

Он протянул ей изящное кольцо. Это его первый дорогой подарок. Ему всегда хотелось порадовать ее, но прежде он боялся оскорбить ее этим. Разве могут быть подарки за любовь? Теперь же перед ним не просто любимая женщина, а мать его сына.

Всю эту неделю в Париже он чувствует себя совершенно счастливым человеком. Забыл обо всем на свете, Когда Жан-Пьер попискивает, он берет его на руки, прижимает к себе этот беззащитный комочек. Вскакивает по ночам. Помогает купать его. Он даст ему все, что в его силах.

Они купили коляску, детскую кроватку и много других мелочей. Ему нравится чувствовать себя главой семьи, за которую был в ответе. Придется содержать их, заботиться о них.

Жозефина продолжает рисовать своих уродливых женщин, которые, как ни странно, иногда покупаются. Она живет на эти деньги, ей их хватало, когда была одна.

Теперь, когда у нее Жан-Пьер, придется писать что-то другое, что будет иметь спрос.

Их отношения сейчас более глубокие и ответственные. У них теперь сын. И свою любовь они делят между собой и им.

Они по прежнему находят возможность как можно чаще встречаться — то в Париже, то в Москве. Самолеты стали частью их жизни. Видятся каждые два-три месяца, знают подробно о жизни друг друга, жизни сына.

* * *

Мария Федоровна уже не сомневалась. Была почти уверена, что у него есть другая женщина. И это — не просто связь, не просто увлечение. Она боялась думать об этом, об опасности угрожающей их браку. Молчала. Как то смирилась. Надеялась на его порядочность. Чувствовала, как трудно ему самому.

Дитя любви, Жан-Пьер рос здоровеньким и очень забавным.

После года он стал узнавать отца. Жози постаралась, чтобы к его очередному приезду, он стал говорить «папа».

Когда Петр Иванович увидел сына, топающего к нему со словами «Папа, хочу…», волна нежности затопила его.

Жози оставалась для него желанной и любимой женщиной. Всегда новой и интересной.

Мария Федоровна ничем не докучала ему, занималась своими делами. Он уверен, что она и не догадывается о существовании у него другой семьи. Настолько захвачен происходившим с ним, что о будущем, да и о Марии Федоровне просто не думалось.

* * *

В один из его приездов в Париж им удалось выбраться в Норвегию. Жози очень хотела посетить там музей Мунка, увидеть в подлинниках картины этого великого экспрессиониста. В Осло, в его доме-музее, были вновь выставлены его «Крик» и «Мадонна», знаменитые полотна, возвращенные в музей после кражи и отреставрированные.

Его особенно поразил «Крик». Он долго стоял перед этой небольшой картиной.

Жози рассказала, как она была написана. Однажды художник гулял с друзьями. Неожиданно вечернее небо стало кроваво-красным, казалось, всюду полыхают языки пламени. Мунка охватил ужас. Он тотчас оставил друзей, бросился домой и там сразу же взялся за кисть. Картине вначале дал название «Крик природы».

Петра Ивановича поразили искаженное ужасом лицо, громадный рот, наполненные страхом глаза. Вдруг ощутил в себе необъяснимую тревогу, заполнившую его целиком, без остатка.

А Жози продолжала:

— Считают, что картина эта отражает не крик природы, и не тревогу самого Мунка, а ужас всего человечества. И это похоже на правду. Действительно, на полотне — знамение нашего кровавого века.

В душе у Петра Ивановича поселилось чувство необъяснимой тревоги и ужаса, не за человечество, а за него самого. Наваждение исчезло. Он вдруг словно бы очнулся от сна, и впервые задумался, что ждет их впереди — его, Жози, Жан-Пьера. Эта поездка в Осло, посещение музея, картины Мунка, словно высветили для него их будущее, такое неизвестное, призрачное, хрупкое. Все может оборваться и рухнуть, в один момент.

Жози почувствовала, какое сильное впечатление произвели на него полотна Мунка, и была довольна, что он разделяет ее интерес к экспрессионизму. А Петра Ивановича не покидали тревожные мысли о будущем. Ведь он стареет. Сможет ли вырастить Жана, защитить от бед и несчастий свою любимую женщину? Что ждет их, если с ним что-то случится? А как Мария Федоровна?

* * *

Жан-Пьеру — три года. Эту дату решили отметить приездом Жози в Москву. Он заказал ей гостиничный номер в центре города. Ее любимыми конфетами выложил на покрывале кровати: «Я тебя люблю». Накупил роз. На вечер — билеты в театр.

Петр Иванович, подъезжая к аэропорту Домодедово, находился в радостном предвкушении встречи. Уже знал, что ее самолет благополучно совершил посадку.

И вдруг, выходя из машины, неожиданно столкнулся с оцеплением. Бросилось в глаза, что вокруг много милиции, скорой помощи.

В здание аэропорта никого не пускают. Что—то случилось!..

Тревожно забилось сердце в предчувствии беды. Объяснений никто не дает. Слышатся предположения — одно страшнее другого.

Лишь через полчаса по громкой связи сообщили, что в зале прилета — теракт. Есть погибшие и раненые.

Мобильный телефон Жозефины упорно молчал. Петр Иванович вдруг ощутил острую режущую боль в сердце. Не сдвинуться с места.

Когда чуть отпустило, перезвонил.

Телефон Жози по-прежнему молчит. В голове одна ужасная мысль: «Неужели она? Навсегда???». Перед глазами всплыла картина Мунка, так поразившая его в Норвегии.

Он едва не кричал от боли, внутри металось и выло сердце. «Все. Конец! Не уберег, не защитил!»

Позже появилась первая информация о погибших. Он подошел к спискам, долго смотрел, перечитывал. Не сразу увидел фамилию Жози. Нет, ошибки не было. Стопудовая тяжесть раздавила его. Ничего не ощущал. Как робот, вернулся в машину, долго сидел в ней без единой мысли в голове. Потом вдруг проскочило: «А как же Жан? Его сын?». И тут он зарыдал. Так, как плачут мужчины от безысходности и отчаяния.

Только под утро вернулся домой. Прошел, не раздеваясь, в гостиную. Сел в кресло. Тупая боль в сердце не проходила.

Встревоженная жена, прождавшая его всю ночь, увидела почерневшее, постаревшее лицо Петра Ивановича.

— Что случилось? Почему не позвонил? Я так волновалась! Она ждала ответа.

Петр Иванович молчал.

Поняла, что ему очень плохо.

— Слава Богу, что живой. Сейчас примешь ванну, станет легче, — заботливо говорила она, пытаясь помочь ему. Было слышно, как с шумом полилась вода.

Из его головы не выходило: «А ее нет!».

Мария Федоровна молча вернулась в гостиную. Поняла: произошла какая-то трагедия. Расстался с любовницей? Спасительная мысль озарила ее.

Он, по-прежнему одетый, сидел в кресле.

— Петя, да что же случилось? — взволнованно спросила еще раз, и не сразу узнала его хриплый голос.

— Сегодня в Домодедово был теракт.

— Да, я слышала в новостях. Это ужасно.

Она внимательно смотрела на него.

Слышно было, как ванна наполняется водой.

Тоскливое: «А ее уже нет!» не выходило из головы.

— Погибло много людей.

Жена напряженно ждала продолжения.

И, как гром среди ясного неба: — Среди погибших мать моего сына.

Как!!!

Она охнула, закрыла лицо руками, молча ушла в свою комнату.

Там было тихо. Эта тишина нескончаемо давила на него, но он не смел зайти к жене. Ушел в кабинет, где, не раздеваясь и не двигаясь, просидел несколько часов.

Ванна давно наполнилась. Хорошо, что сын, припозднившийся со свидания, успел закрыть кран. Заметил про себя — «Стареют родители!», ушел к себе.

В кабинет вошла жена, и осипшим голосом, не глядя ему в глаза, спросила: — Сколько же лет твоему сыну?

— Три.

Она вспомнила ту девушку в белом у Колоннады в Карловых Варах.

Так это она!.. А вслух спросила: — У него есть другой отец?

— Нет. Я у него один. Мой сын-француз.

Больное сердце Марии Федоровны ухнуло в пятки, забилось мелкой дрожью. Остановилось. В этот миг она хотела умереть, чтобы не страдать так. Потом почувствовала, как кровь начала медленно и тяжело ударяться в сердце. «Надо жить» — решила она.

Обида сдавила горло, душила. Но потом появилось чувство жалости к нему и сострадания. «Надо помочь, успокоить».

Ее молчание отдавалось пронзающей болью в его груди. Он ждал приговора.

— И ты хотел бы… — он услышал ее удушливый шепот.

Она не успела договорить. Он прервал ее тихим, но твердо, прозвучавшим голосом.

— Да, очень… Если только сможешь простить меня.

Мария Федоровна тяжело вздохнула. Слез не было. Немигающим взгляд устремлен в пол. Еще больше вжалась в кресло. Тело срослось с ним. Ее как бы не существовало.

В голове пронеслось: он же ее любил. Она помнит, знает, как он любил ее — преданно и безоглядно.

В ее жизни с ним было так много хорошего, пережито так много тяжелого, связавшего их неразрывно и навсегда.

Беда, радость у них была всегда на двоих. Мария Федоровна не могла уничтожить эту любовь. Она любит его до сих пор. И должна разделить с ним его беду, его ношу. Да, это испытание. Но я должна найти силы принять его.

— Это мы решим вместе, — собравшись, тихо сказала она.

Петр Иванович услышал от жены, то, что очень ждал. На что надеялся.

Едва оправившись от постигшей утраты, он вылетел в Париж.

Там ему пришлось преодолеть много препятствий.

Он выдержал и это испытание. Представил суду веские доказательства своего отцовства.

Его признали отцом ребенка.

Мать Жозефины не возражала против приезда маленького Жан-Пьера в Москву. Возраст и здоровье не позволяли ей заниматься ребенком во Франции. Была уверена, что Петр Иванович с Жан-Пьером будут навещать ее.

Свой долг перед Жози он выполнил.

Когда в московском аэропорту приземлился самолет из Парижа, Петра Ивановича с Жан—Пьером встречала улыбающаяся, красивая женщина — его жена.

Мария Федоровна держала в руках большую игрушку. Мягкого, доброго мишку.

Ее большое, любящее сердце приняло Жан-Пьера.

Теперь она стала ему матерью.