Теку, или Испытывая жажду

Евгений Стефанов

Время подобно торговой палатке с бесконечно разнообразными открытками-представлениями о том, что было, есть и будет. Как ни странно, но то, что будет – это единственное, что осталось на линии времени для меня. Я помню лишь то, что был частью чего-то в самом деле важного. Я представлял собой деталь в большом механизме. Как и всякая деталь, я мог сломаться, потому что в рамках целого несовершенен. И в какой-то момент я…

© Евгений Стефанов, 2022

ISBN 978-5-0053-7615-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Начало

Четыре часа после полудня. Всегда считал, что в это время отдам концы; я выдохся, и теперь размышляю о том, что будет дальше.

Вижу огромных идолов. Они сделаны для того, чтобы услаждать язык. Как заманчиво: забетонировать свою жизнь, разжечь костер страстей и забыться, скрыться — неважно где и с кем. Ради удовольствий можно жить среди мусора и питаться всякой дрянью.

Недалеко торчит многоэтажка: стекла окон потрескались, и от стен то и дело отшелушивается плитка. Впереди проход зияет безжизненной чернотой. Поднимаюсь на крышу, чтобы глотнуть свежего воздуха. «Срываюсь вниз в кромешный мрак…»

Я забрался так высоко, что почувствовал себя почти свободным. «Лечу и времени не знаю…» В эйфории выкидываю пустую бутылку вниз — мой вклад в общее дело.

Солнце спешило за горизонт. Сам горизонт, кажется, приподнялся и как бы неестественно изогнулся краями вверх; стал похож на бледного оттенка волну, словно мир занедужил.

Тишина. Странно, но ночь не пришла. Вместо нее клубится полумрак. «И вот на дне последний такт… Часов вселенских в сон кидает…» Словно на все живое наброшена темная вуаль.

Сердце бьется гулко, и, словно вторя ему, издалека послышались тяжелые удары, как если бы в дверь. От грохота пришлось заткнуть уши. Минуты три я ничего не слышал, но чувствовал кожей. Пошел дождь. «Мое» здание стало медленно проседать. Там, внизу, была сплошь вода. Какого ждать конца: захлебнусь ли я, придавит ли меня бетонной плитой?

Я прыгнул в воду, в водоворот, разбуженный первобытным страхом перед превосходством стихии.

Откуда-то донесся знакомый запах — бабушкиного абрикосового пирога, только что из печи. Его тепло согрело меня… Что-то резко поплохело.

* * *

Ужасное похмелье… Телек включен: «Местами возможны осадки». Не забыть бы зонт. В животе ощущение боли перемежается с ощущением пустоты, горечь во рту.

Засыпаю ненадолго. Предки в это время на работе. К обеду успею испариться, иначе начнутся расспросы, почему не в универе. Разве может быть оправданием плохое самочувствие? Тем более, он еще не остыл со вчерашнего вечера. Да-а, вчера мы жутко поругались. Нет! Оправдания не может быть в принципе!

После серии восстанавливающих процедур удается выйти из состояния остаточной прострации. Теперь заправить постель, вещи в стирку, а сам — за порог. Фух! Успел!

По раскаленному асфальту туда-сюда снуют муравьи. Как бы кого не задавить. Или лучше не смотреть? Интересно, сколько смертей уже висит на мне?

На асфальт села пчела. Притихла. Она, кажется, нашла что-то вкусненькое. Ты же должна собирать пыльцу с цветов, разве не так? Улетай отсюда! Здесь тебя ждет только смерть! Либо тебя раздавят сейчас, либо ты наешься всякой дряни, принесешь эту дрянь в улей и погубишь семью; ты завязнешь в меде, как завязли в смоле эти камешки, в которых ты ковыряешься!

Надо ли успеть на занятия? Нет, не надо. Я сел на сарай и доехал до Центра. Спускаюсь по Ермоловскому бульвару, не такому уж многолюдному, в самое сердце Старого города. Бульвар рассекает проспект Карла Маркса на две проезжие части и тянется стройной зеленой аллеей аж до железнодорожного вокзала. Так что я засекаю время на часах — обычно я справляюсь за двадцать две минуты.

Мне всегда нравилось тут гулять, среди густой зелени. Да и вообще мне нравится Центр. Я бы жил в Центре, но родители живут на Юге, на улице Пирогова. И я с ними. Юг — это спальный район, поэтому я стараюсь там только спать. Гуляю же всегда в Центре.

Пришло время пообедать. Вон река — змеей проползает через город. Внизу по течению, на Нижнем рынке (это примерно посередине моего пути), всегда можно урвать что-нибудь вкусненькое. Вот уже встречаю первых попрошаек, дальше их становится только больше.

В Старом городе еще сохранились в избытке «коммуны» — дворы на несколько домов. Вид у них был захолустный, и жили там разные бедные люди. Так что на две «прожиточные» семьи приходилась одна нищая.

Добравшись до Нижнего рынка, я увидел знакомые чебуречные и дешевые пельменные-наливайки. Бездомные уже собрались возле заведений. Покормил бы их кто… Как будто вышел Кормитель с корзиной и начал вбрасывать в толпу буханки хлеба. С первой буханки толпа зашевелилась-заволновалась. Началась давка. Буханок было явно недостаточно. Все они были посчитаны, но кто будет считать бездомных?

Я прохожу сквозь строй попрошаек. Все они протягивают руку, кто-то просит Христа ради, кому-то нужно спасать свою дочь. У меня в кармане есть кое-какие деньги. Кому же их отдать? Как понять, кто нуждается в них больше всего? А что если он окажется плутом, а где-нибудь за поворотом действительно стоит тот, кто бы уже без них не смог? А вечером тут проходит, так же как я сейчас, крутой парень и все скидываются ему ради общего блага. Душа остается спокойной или мечется, сбивает дыхание, падает камнем на дно желудка — так дух взывает к духу, разделяя с тобой свои желания и тревоги. Безногий вояка — на, брат! Досталось же тебе. Выпей за тех, кого уже нет.

Мне навстречу идет немного сутулясь человек в капюшоне. Я знаю его! Он не снимает капюшон даже в кафе, куда заходит попить свою ежедневную чашку кофе. Он всегда социально активный, иногда социально расстроенный. Может, к примеру, расстроиться из-за выбросов в атмосферу. Сам правда на машине ездит. Ну и что с того? Все мы допускаем приемлемую степень комфорта, потому что наш комфорт — святое дело. Остальное по мере возможностей… Он не пытается расширить давно сформировавшийся круг общения. Это его яма, где он способен не терять равновесия. Он относит себя к дзен-буддистам — с ними у него паритет. Его зовут Борис, я с ним дружу, кажется, сто лет.

Мы обнялись. Давно не виделись — раньше чаще. Понятно: семья, работа, медитация. Впрочем, на Бориса я всегда могу положиться. Нужны деньги — он займет. Да разве дело в деньгах?! Просто мы знаем друг о друге парочку непрописных истин, вот и все.

Я подсел к нему за столик. К нам тут же подошла официантка и дала написанный от руки листочек-меню.

Мы стали выбирать — некоторые позиции перечеркнуты. Официантка молча стояла возле нас.

Я заказал гречку с мясом и салат.

— Салата нет, — сказала она с умным видом.

— Тогда гречку и мясо.

Борис заказал то же самое и суп.

— Вам в одной тарелке? — спросила официантка.

Мы переглянулись.

— Нет, — хором сказали мы.

— Хорошо, — она удалилась, но почти сразу же пришла и сказала, что суп закончился.

— Тогда оставьте гречку и мясо, — Борис пожал плечами.

— Вам одну порцию?

— Нет, каждому.

— Что каждому?! — вспыхнула она. — У вас был суп и гречка с мясом.

— Да, так, — согласился с ней Борис.

— И я заказывал гречку с мясом, — вставил я.

— Вы не могли заказывать гречку с мясом, — отрезала она. — Я же вам сказала, что осталась одна порция.

— Что тогда осталось? — спросил я.

— Все остальное.

— Давайте остальное! — сказал я уже без надежды.

Судорожно закивав, она ушла.

— Ну как дела? Как семья? — спросил я Бориса.

— Да… нормально.

— Что-то не так?

— С женой поругался.

— А из-за чего поругались, если не секрет?

— Измена, — сказал Борис.

— Она?

— Нет, я.

— А. Дома живешь?

— Пока да… Слушай, не хочу сейчас об этом, а то еда не переварится.

— Ну ладно. Как твои духовные дела?

— Идут потихоньку…

К нам подошел шеф-повар на пару с официанткой.

— Так, слушайте меня ВСЕ! — вскричал он, и все кто сидел в кафе уставились на него. — Гречка с мясом закончилась.

— Но она же сказала, что есть одна порция, — я указал пальцем на официантку.

— Она не могла вам такое сказать! — возмутился шеф.

— А как же с остальным? — спросил я.

— Остальное есть… Послушайте, не морочьте нам голову! Закажите что-то конкретное. Мы тут на ногах с самого утра. Уже голова закипает от вас!

— Пошли отсюда, — кинул мне Борис.

Нам вслед посыпались ругательства.

Неподалеку мы нашли чебуречную; заказали по чебуреку не отходя от кассы и уже через пять минут сидели-ели на лавочке. Борис похвалил чебуреки.

— Да, неплохие, — согласился я.

— Мы с тобой могли бы открыть кафе.

— Опять ты за свое! — сказал я.

— А что? Меню, интерьер — все предельно простое. И никакой крыши над головой — круглый год, день и ночь посетители смогут сидеть под открытым небом. Есть одно местечко в Центральном парке, может знаешь, да конечно знаешь — заброшенный ЗАГС. Там такие красивые колонны по кругу стоят, а еще терраса.

— В прошлый раз ты мне предлагал открыть чайный магазин, — припомнил я ему.

— Ну, выбирай сам, что тебе ближе…

— Ни-че-го! Я не хочу быть бизнесменом.

— По-моему, ты свободен в этом мире только, если занимаешься собственным делом, — сказал Борис. — Хотя не в этом дело.

— А в чем?

— Как-будто я родился с нитью, которая прокинута через грудь вниз живота, а там, внизу живота — пропасть, куда она спускается, и конца ее не видно. А иногда эта нить натягивается. Я за нее дергаю или с того конца дергают — не знаю, но я всегда смотрю только в одну сторону — в глубину. Пытался не замечать, хотел избавиться от этой нити, а она только бесконечно истончается, но не обрывается. И куда бы я ни шел, она уже поджидает меня там. Я общаюсь с кем-то, не думая о ней, но замечаю, как вытягиваю ее, как нити из новенького свитера, оставляя на нем стежки; вытягиваю ее из интереса к собеседнику, из ощущения прекрасного дня — из всего…

Я ничего не ответил. Борис продолжил:

— Ну ладно. И какие проблемы волнуют тебя?

— Мусор.

…

— Нет никакой истины, потому что даже смерть обратима.

— Ну да, конечно. Такой вот способ избежать смерти — это поверить в то, что ее нет вообще.

— Рейнкарнация. Смотри. Я умру. Или нет! Я умру в моем теле, но тело продолжит существовать, оно будет утилизироваться природой: будет расщепляться, пока все его обитатели не заживут по-новому — где-нибудь в другом теле. Но то же и с душой! Она расщепится, перегниет и даст почву для новых душ. Поэтому я никогда не умираю, а только перехожу из одного состояния в другое.

…

— А у меня между прочим новость. Я стал отцом! — гордо выпятив грудь сообщил Борис.

— Поздравляю! Кто?

— Пацан — Алешка! В общем, будешь крестным?

— Я — крестным?

Можем ли мы страдать и сострадать? Проще страдать без сострадания… Истину вообще не произносят. Тогда о чем весь этот разговор? Крещение, посвящение — ничего конкретного. Даже если тебе принесут гречку с мясом, то это может оказаться просто размазня. Мда… Что-то я раскис.

В растерянности озираюсь вокруг. Улавливаю озабоченность на лицах одних людей. Взгляд безразлично скользит и замечает враждебность на лицах других. — «Чо уставился? Иди давай!»

Неподалеку что-то строят. Уже целую вечность строят. Первые лет десять вообще ничего не происходило — менялись только заборы вокруг стройки: деревянные, металлические, снова деревянные. Но вроде бы скоро достроят. На носу выборы. Им нужно успеть доделать то, что еще можно было не делать до сих пор. Кто-то там наверху спросил, теперь нужно ответить; нужно придумать, где взять еще денег. Придется им творчески подойти к этому — сплошные таланты, когда дело касается денег! А может оставить все как есть и назвать это «памятник застою»?

Я присмотрелся к стройке: сейчас там репетировали церемонию открытия. Я неподалеку — слава богу, не слишком близко к этому общественно значимому. В слова то и дело подмешиваются удары в барабаны: речь недостаточно выразительна. Но все же я в стороне, насколько громко бы ни били в барабаны, насколько сильно ни кричали в микрофон. Иногда меня отвлекают аплодисменты. Смотрю на собравшуюся толпу. Смотрю на все это социально значимое. Я делаю над собой усилие, чтобы смотреть. Пытаюсь приобщиться к происходящему. Между тем, душа лезет вон.

Собака катается по земле. Вся извалялась в пыли. Блин, зонт забыл! Собака… Мне снилась собака. Она гналась за мной. Я был в здании и убегал от нее вверх по ступеням. А потом разбился о стеклянную дверь. Сквозь эту дверь я увидел стеллажи с книгами. Их не достать: дверь заперта! Я прыгаю вниз, чтобы спастись…

Громыхнуло! Я с опаской посмотрел наверх: вороны кружили над замусоренным берегом реки, выискивая что-нибудь себе на обед.

Я перебрался на берег реки и лег в тени растущего там деревца (под ним лежало грязное барахло). Ай! Стекло поразбросали. Что ни говори, а с бабушкиным пирогом ни один чебурек не сравнится. Может, попросить как-нибудь маму испечь? Сегодня, пожалуй, не стоит…

Искупаюсь… Там, на берегу, у самой кромки, от скрипов изнывает лодка…

На веслах кто? Чья это лодка? Иль кто меня сбивает с толку?

Голова опрокинулась на скользкий грунт, я бултыхнулся в воду. Фу! Ил! Туда плыви — где поглубже.

Я плыву вдоль крутых берегов. Я не один — со мной мой друг Игнат. Он пытается раззадорить меня: то и дело заплывает вперед. Он так легко плывет! Я уступаю ему: нет настроения. «Ну ты и лентяй», — сказал он, и окатил меня водяными брызгами. — Сделалось холодно.

Игнат меня достал! Подождав, пока он отплывет подальше, я нырнул и поплыл к берегу. Еще немного… Теперь дыши, дыши!

Сижу на берегу реки и слышу, как Игнат зовет, потом оскорбляет меня. Его голос затихает. На реку ложится туман. Река теряет форму и обесцвечивается.