На молитве. В тишине и в буре

Евгений Поселянин, 1916

Е. Поселянин (псевдоним Е.А. Погожева), замечательный духовный писатель рубежа XIX–XX веков, оставивший богатое наследие. Это несколько десятков книг и статей по истории Церкви, жизнеописания святых и подвижников, книги о религиозной жизни души. Трудно определить жанр литературных произведений Поселянина это и не собственно художественная литература, но и не публицистика, и не проповеднический жанр как таковой… Пафос его творчества обращение в веру своих соотечественников, которые, называясь православными христианами, в большинстве своем таковыми не являлись. Он хотел показать красоту и глубину христианского подвига в повседневной, «обычной» жизни. Не было у него ни обличительного тона, ни апокалиптического накала столь свойственных эпохе. Его идеал преображение внутренней жизни, и молитва для этого необходима.

Заветные места

Сосняк. Бесконечный, привольный сосняк. Дремучий бор, задумчивый и тихий, скрывающий какие-то тайны.

На холме, у подошвы которого слились две лесистые речки, восстала пустынная обитель… Пред часами служб пронесется по бору благовест колоколов; и когда ударят к «Достойно», старые сосны закивают в лад седыми верхушками, молясь и почитая совершающееся в соборном храме чудо. Мерным боем отзванивает часы и получасы могучая и вместе легкая колокольня, словно возносящаяся в небо; звучный бой расплывается в воздухе, и снова все тихо, и безмолвно молятся сосны.

И тому, кто знает эти места, тому начнут сниться въявь счастливые сны…

Идя по опушке леса, все ждет он, что вот затрещит хворост от чьей-то тяжелой походки и появится медведь, направляясь к Саровскому отшельнику за куском пустынного хлеба, и отшельник в белом балахоне, с сияющим благодатью лицом, станет кормить его из своих рук.

Забравшись в чащу леса, вы сейчас — кажется вам — набредете на большую скалу-камень. На камне на коленях тот же пустынник. Руки его простерты к Богу. Обратив к небу лицо с выражением неотступной мольбы, он тихо шепчет краткие слова Мытаревой молитвы: «Боже, милостив буди мне, грешному!» И старые сосны склонились к нему, точно хотят помочь ему в его борьбе с силами ада, и невидимые ангелы готовы слететь и окружить его. Но нет еще на то мановения Божьей руки. Старец Серафим одиноко ведет свою борьбу пред очами взирающего на его подвиг Бога.

А там, в обители, на горе, когда после обедни и трапезы затихнет движение богомольцев, — тогда для вас монастырь наполнится невидимой для других толпой.

Между собором и длинным белым корпусом келий, от которого осталась теперь одна лишь комнатка, — келья старца, обведенная, как чехлом, стенами нового храма; в этом пространстве между собором и кельями волнуется, как море, большая толпа народа. Отовсюду сошелся-съехался он: изблизи и издалека, из лачуг и богатых хором. Иные уже не в первый к старцу раз. Другие недавно о нем услышали. И то, что услышали, было так необыкновенно, чудесно, что бросили все дела, чтобы увидеть скорей это чудо — Саровского старца Серафима.

… И идет, развертывается вглубь и вниз эта святая русская быль, эта жизнь, светлейшая, чистейшая небесной звезды, тихая, отрадная, сладостная.

Зима. Ночь. Второе января 1833 года. Белые снега вокруг Сарова в оправе зеленых вечных лесов. Ясное небо ночное в огнях. Все тишина, все тайна, все святыня. Выше же всего тайна, что совершается в тесной келье старца Серафима. Много видела она чудес, и в один счастливый день сошла в нее для посещения избранника Своего Сама Царица Небес. И вот последняя тайна.

В белой одежде своей, на коленях изливается в последней молитве душа старца…

Вся жизнь промелькнула пред умственным взором: и дни детских молитв, и первые подвиги в Сарове, и видения, утешавшие душу, и несказанной тягости труды — отшельничество, столпничество, молчальничество, затвор, и легион открывшихся ему и искавших у него вразумления, помощи и силы душ человеческих, — и под этой всей жизнью одно неизменное, непреходящее чувство: тоска по Богу, жажда Бога…

Скоро, сейчас…

Никто не видел, как хор ангелов с тихой нездешней песнью слетел к Саровской горе. Как расширились стены, поднялся потолок тесной Старцевой кельи. Как по небу светлый путь из лучей разостлался от этой кельи туда, до заветного «третьего неба», и как с торжеством в родные обители рая возносили руки ангелов многострадальную, познавшую уже на земле небесную жизнь душу старца Серафима…

Вот какие видения чудятся вам, когда вы, зная все, что там было, бродите по Сарову…

Читатель, пойдемте походим с вами по этим заветным местам…

…………………………………………………………..

Путь в Саров лежит через Арзамас, что в четырех часах железнодорожного пути от Нижнего Новгорода.

Довольно доселе людный, а когда-то и вовсе оживленный бойкой торговлей, Арзамас длинен, и вы долго едете по нем, любуясь прекрасными, богатыми его церквами…

Сейчас же за Арзамасом начинается простор лугов и полей: леса нет почти вплоть до Сарова. Верст за пятнадцать от пустыни можно свернуть немного в сторону, на знаменитый любовью и заботой о нем старца Серафима Серафимо-Дивеевский женский монастырь. Но мы поедем прямо на Саров, и последнюю часть пути посвятим беседе о подвигах старца.

Старая русская набожная семья курского гражданина Мошнина, занимающегося крупными подрядами по каменным постройкам. Рано умер. Жена продолжала вести дела, начатые мужем. Была разумная, домовитая. Любила бедных, устраивала судьбу девушек-сирот — делала им приданое, выдавала их замуж.

Не могла просмотреть умная женщина работы, совершавшейся в душе второго и младшего сына ее Прохора. Чудное что-то было в этом ребенке. Чудные свершались над ним дела.

В то время как мать осматривала строившуюся колокольню, мальчик упал с верхнего яруса: не было перил. Кинулась мать бежать вниз, похолодев от ужаса, чтобы собрать кости ребенка, а он стоит невредимый.

В другой раз сильно заболел Прохор — болел тяжко, долго и упорно. И вот Матерь Божия является во сне мальчику и говорит ему: «Я приду к тебе и исцелю тебя». Чрез несколько дней несут по городу знаменитую икону Богоматери Коренную. Ударивший проливной дождь заставил свернуть через двор Мошниных. Вдова приложила сынка к иконе, и мальчик исцелился.

… Ночь. Уснула в хозяйственных расчетах, в думах о сиротках, о которых она пеклась и выдавала замуж, домовитая Агафия Мошнина. Спят и другие обитатели мошнинской усадьбы. Живут во всем доме только огни разноцветных лампад, что горят, мигают пред старыми иконами. И кажется порой, что оживают суровые лики, глядящие прямо из вечности бесстрастными прозорливыми очами.

Пред старыми иконами стоит мальчик…

Тихонько, таясь и крадучись, поднялся он с кроватки, подобрался к иконам и замер.

Хорошо ему. Теперь, в темноте и тишине ночи, нет больше, кажется ему, никаких преград между ним и его Богом, и вместо заснувших людей дом населился пришедшими к нему гостями из райской стороны…

Не видит их ребенок, но чувствует. Улыбаются ему ликами своих икон, хотят ему помочь и наставить.

Хорошо…

Сердце колотится в груди усиленно, но сладко. До слуха доносятся отголоски какой-то священной, нескончаемой песни. И этой песни нельзя вдосталь наслушаться. Какие-то токи всеобъемлющей, благодатной любви к Богу проходят через все тело, и от них тело как-то легчает, словно отделяясь от земли и возносясь в высоту.

Вся душа трепещет любовью, желанием эту любовь доказать, быть неотступно при Христе, нести для Него жертвы… Вот в древности страдали же дети — принимали за Христа мученический венец, отходили, чтоб с ангелами воспевать Ему вечно новую песню.

А темные лики преподобных смотрят мальчику в душу. Мучеников больше нет; есть бескровное за Христа страдание. Взять свой крест и идти за Ним…

Дремучий лес, шалаш из ветвей, струи говорливого ручья, пение птиц, славословящих Бога. И среди этой чудной пустыни — инок с непрерывной хвалой Господа на устах… Мальчик Прохор широко открытыми глазами смотрит пред собой. Этот-то ведь инок — он сам…

…………………………………………………………..

Проходят годы.

Несколько молодых людей в одежде странников взбираются под тяжестью котомок по крыльцу Мошниных. В главной комнате в углу на столе, покрытом белой скатертью, поставлены семейные образа в серебряных окладах, лежит небольшое распятие из меди. Это вдова Мошнина должна благословить сына Прохора, которого она отпускает в монастырь.

Само собой уже давно всем понялось, что не жилец он в миру. Никто не видел его за обычными развлечениями молодежи. Но кому хотелось послушать о святых местах, о жизни былых угодников, те шли к нему. И случалось, что какой-нибудь зажиточный щеголь-паренек, плясавший накануне в хороводе и зубоскаливший с молодицами, часами, не двигаясь с места, слушал сладостные рассказы Прохора… И взошедшие по мошнинскому крыльцу молодые люди — это куряне… Увлекаемые примером Прохора, собрались они идти за товарищем в монастырь…

То, что совершалось теперь, казалось и ожиданным, и естественным…

Вот в этом семейном уютном жилье стоит молодой, стройный, красивый Прохор пред матерью, и не умеет она ничего сказать ему. Только дрожащими руками крестит его медным распятием, да в глазах ее светится тоска разлуки и безграничная материнская любовь.

А ему — что в тот миг видится ему? Видится ли детство, рассказы матери о Божьих святых, неясные порывы к Богу, счастье первой «умной», все существо проникнувшей молитвы, радость благодатного, сошедшего на душу умиления?

Видится ли будущее — непроходимый, неумолчно шумящий вечнозеленый бор — и в этом бору одинокий отшельник — он сам…

…………………………………………………………..

На высоком холме своем, царя над окрестностью, стоит Саров, и громко поют под вечер его колокола медную славу во имя Пречистой, которой завтра празднует церковь.

Под этот звон входит в Саров Прохор. Ласково принял его игумен, тоже, как и он, родом из Курска…

Начало монашеских подвигов. Всюду первый на службах, усерднейший в послушаниях. Сосредоточенный, молчаливый. Чувствуют опытные монахи: происходит в нем какая-то великая и ценная внутрення яработа…

И вот после обычного монашеского пути один за другим принимает он на себя особенные подвиги.

Вот уходит в пустыню, и глушь Саровского леса оглашается временами восторженным пением Серафима. Как вольная птица вольной песнью хвалит он Бога.

Страшна та борьба, доходящая до страшных схваток лицом к лицу, что ведет он с непримиримо жестоким врагом… И вот для конечной победы избирает он новый жесточайший подвиг — столпничество. Тысячу дней стоит у себя в келье на камне, на коленях, и тысячу ночей — на камне-скале в лесу, под открытым небом, подняв к Богу молебные руки, и шепчут не переставая уста ту же, все ту же молитву — Молитву мытаря: «Боже, милостив буди мне, грешному»…

По нет, и этого мало душе, захотевшей познать во имя замученного и распятого за нас Христа всю глубину муки, всю силу страдания…

Молчальничество, затвор и углубление души в Боге, открывшиеся ей тайны, восхищение ее в небесные обители, хождение по раю…

Душа созрела.

Приблизясь к Богу, пламенеет чистейшей любовью к людям. Все понимает, всех жалеет, вмещает в себе весь мир, давая каждому отдельному человеку такую силу привязанности, словно любила одного лишь его.

Сквозь даль пустыни почуяли люди эту любовь. Пошли ею греться. Идут беспрерывной вереницей — из сел, деревень, из лачуг и столичных дворцов. Все несут великому старцу тот же груз — камнем лежащие на сердце грехи, тоску, покаяние, желание и надежды лучшей жизни и веру в светлое, безгрешное существование после измучившей и исказившей душу земли…

…………………………………………………………..

Поедем в Саров!

Поедем в это пустынное место, где все так не похоже на повседневность, где когда-то могучая русская душа прорвала непроходимые для земного человека преграды между небом и землей, и жила на земле, как в небе, и в небе ходила, как по земле.

Ступим на эту священную почву, изрезанную по всем направлениям шагами дивного праведника. Вдохнем в себя воздух той кельи, что полна навеки оставшихся в ней его чудодейственных молитв, в которых когда-то прозвучали тихие речи пришедшей к Своему избраннику Царицы Небес.

С верой, ставши хоть на короткое время снова детьми, войдем в святые врата Сарова.

Вот сразу пред нами во всем величии высокий собор, имеющий вид спокойно плывущего могучего корабля. Как напоминает этот Успенский храм заветную, на чудесах построенную «Великую Церковь» Киево-Печерской лавры…

В уступе южной стены, снаружи, прилегает часовня над могилой великого старца, в которой много десятков лет ходили на поклонение, как ходят теперь к его раке. Место в земле, где стоял гроб, теперь облицовано мрамором, и сверху сделан сход.

А вот мы внутри собора.

Какой чудный, величественный иконостас… Словно запутались, переплелись могучие, каких и в природе не бывает, какие были разве только в земле обетованной, виноградные лозы, образуя просветы для икон. И весь иконостас устремился множеством ярусов в высоту, восходя к небу…

Между двумя столпами, поддерживающими своды, стоит во славе беломраморная, под балдахином древнерусского стиля, рака чудного старца… Когда она открыта, вы видите под шелковыми или парчовыми воздухами очертания главы и прикладываетесь чрез прорезь к челу.

… О, духом поспеши, выйди навстречу к нам, тихий, скоропослушный чудотворец! Прижми нас к твоей груди; дай нам часть твоего на всех хватающего сердца. Как твоим прежним гостям, так и теперь — от своей души к душе нашей — воскликни громко: «Христос воскрес!» И пусть от этих заветных слов возродится все во внутреннем мире нашем…

Встань, поспеши к нам! Прими, выслушай, побеседуй. Блесни, осияй нас твоей святыней; согрей, просвети твоей благодатью!

Серафим, Серафим!

Стойте тут, раз уж дошли до этого святого места, раз в нескольких шагах от вас в этой раке один из славнейших нерукотворных живых храмов торжествующего Бога.

Стойте, говорите все, что на сердце, что наболело, чего вы желали и что не сбылось; чего ждете, но не смеете надеяться. Все ему говорите — дурное и хорошее. Он все разберет и в чистом виде светлым фимиамом вознесет молитву вашу внимающему Богу.

Идет за молебном молебен; не молкнет зов к нему, вокруг кого при жизни волновалось, бывало народное множество, кого теперь зовут с разных концов, кто так скоро и осязательно отвечает.

Ведь всякий зов к нему вызовет его милость, ласку, дар вашей душе.

Если же вам не нужно ничего, стойте, грейтесь у очага святости, «смущаясь и дивясь», радуясь этому воздуху той совершенной праведности, по которой с детства тоскует ваша душа…

Потом, от его раки, пойдем в новый храм, воздвигнутый над его кельей.

В западной части обширного богатого храма хранятся четыре стены его кельи, заключавшейся раньше в большом каменном корпусе, разобранном, чтоб дать место этому храму.

Справа от входа — печь с лежанкой из белых с зеленым убором изразцов, справа — единственное небольшое окно. В углу — снимок с той находящейся в Дивеевском монастыре подлинной келейной и любимой его иконы Богоматери Умиления, пред которой он скончался в коленопреклоненной молитве.

Подсвечники с аналоем стоят на вероятном месте этой блаженной кончины. А большой, во весь рост, портрет на стене прямо пред вами прекрасно передает эту кончину. Очи сомкнуты на святом благодатном лице; но ждешь — вот откроются. Уста не дышат. Но кажется — вот-вот раскроются, прошепчут: «Радость моя!»

Теперь, по берегу Саровки, имея слева сосновый бор, пойдем в «ближнюю пустыньку», у которой расположен и колодезь.

В «ближнюю пустыньку» старец в последние годы жизни ежедневно уходил на большую часть дня. Самая келья его перенесена в Дивеево. По пригорку, где стоит снимок с той кельи, был огород, где он работал. А через дорогу — чудотворный источник.

Однажды старец увидел на том месте Богоматерь, ударившую жезлом по земле, и тогда закипел ключ воды… Сколько чудесных произошло от этой воды исцелений!

Теперь у источника теплая купальня. Раздевшись, входят в помещение, где в деревянном срубе сделаны трубы, краны, под которые подходят, и тогда студеная вода окатывает все тело.

Как легко, как бодро чувствуется потом!

Еще дальше в лес… Вот место моления на камне, отмеченное лежащим здесь остатком скалы, кусочками давно уже разнесенной богомольцами по России.

Вот «дальняя пустынька», где старец жил отшельником, где, неслышные людям, лились его песни Богу, где медведи принимали хлеб из его рук.

Постойте тут… Оглянитесь, вслушайтесь…

То не снег играет на солнце. То сверкает белая риза души его.

То не старые сосны шевелят верхушками. То старец тихо шепчет душе вашей слова привета, любви и надежды.