На молитве. В тишине и в буре

Евгений Поселянин, 1916

Е. Поселянин (псевдоним Е.А. Погожева), замечательный духовный писатель рубежа XIX–XX веков, оставивший богатое наследие. Это несколько десятков книг и статей по истории Церкви, жизнеописания святых и подвижников, книги о религиозной жизни души. Трудно определить жанр литературных произведений Поселянина это и не собственно художественная литература, но и не публицистика, и не проповеднический жанр как таковой… Пафос его творчества обращение в веру своих соотечественников, которые, называясь православными христианами, в большинстве своем таковыми не являлись. Он хотел показать красоту и глубину христианского подвига в повседневной, «обычной» жизни. Не было у него ни обличительного тона, ни апокалиптического накала столь свойственных эпохе. Его идеал преображение внутренней жизни, и молитва для этого необходима.

Все для Бога!

Одно из самых больших, самых тяжелых и неисцелимых несчастий, на которые часто обречены люди чуткой пламенной души, — это неудача в любви, это полное равнодушие со стороны тех людей, к которому эти чуткие, живые, отзывчивые души привязываются прочно, крепко, навсегда, привязываются со всеохватывающей силой, с желанием в этом чувстве видеть главное содержание своей жизни. И вот часто на такое-то чувство нет ответа…

Происходит что-то странное, почти невероятное. Люди красивые, талантливые, обаятельные не встречают отклика там, где они вложили все свои душевные силы, тогда как там же люди, не умеющие вполовину любить так, как любят они, люди ничтожные, пошлые, во всех отношениях им уступающие, встречают не только полный отклик, но возбуждают ту самую страсть, какую те, отвергнутые, испытывают к отвергающим их людям.

Есть что-то странное, непонятное, мистическое во всем этом.

Если вдуматься во все то страшное, трудное, унижающее, что переживают люди в подобных обстоятельствах, станет жутко, станет страшно за них. И от всей искренности своей скажешь, думая об этой душе: «Благослови ее Бог!»

Мне пришлось близко наблюдать одну из таких драм. Одна молодая девушка, в семье с большим положением, считавшаяся, как говорится, богатой невестой, привязалась к человеку, товарищу своего брата. Человек этот был способный, но принадлежащий к столь широко распространенному в России типу людей, из которых, как они ни одарены, ничего путного не выходит.

Было грустно видеть, с какой небрежностью этот человек стал обращаться с ней с тех пор, как узнал о ее горячем к себе чувстве. Наконец у нее на глазах он стал ухаживать за барышней гораздо менее интересной и женился.

Эта его жена не могла ничего сделать для дальнейшего его развития. И он провел жизнь прозябая, тогда как в союзе с той ему бы на долю вышла счастливая жизнь.

Когда я думал о нем, мне невольно казалось, что этот человек страдает одним ужасным недугом. Это какая-то жажда разрушения.

Этот молодой человек происходил из богатой семьи. Но вместе со своей матерью, оставшейся вдовой, и со своим братом он быстро пропустил сквозь руки большие имения, которыми род его владел не одну сотню лет.

Столь же мало бережно относился он к тем духовным сокровищам, которые подарила ему жизнь: бедный жалкий человек пренебрег тем счастьем, которое ему открывалось…

А та верная душа все продолжала тосковать и не забывала о нем и тогда, когда он уже женился и через то стал для нее совершенно недоступным. Из-за этого она долго не выходила замуж, отвергайте многочисленные предложения, которые ей были делаемы не только из-за того, что она была выгодная невеста, но и потому, что многим она внушала горячее и глубокое чувство.

Я был свидетелем одной их встречи в провинции, куда она приехала гостить к своему родственнику, занимавшему там большое положение, и где он в очень скромной доле жил со своей женой. Я чувствовал, что она в город попала на муку, что она будет стараться увидеть его и что он продолжит то же свое грубое к ней отношение, которое теперь становилось тем понятней, что он должен был невольно сравнивать свое теперешнее положение с тем, чем он был бы, соединись он с ней, и свою собственную ошибку должен был выместить, по своему обычаю, на ней.

Я видел ее на одном большом приеме, как она всюду искала его глазами, и наконец, когда нашла его забившимся куда-то в угол, постаралась незаметно приблизиться к нему, чтобы поговорить с ним. Она приглашала его зайти к ним запросто, на что он резко ответил, что очень занят и не может ходить по гостям, расспрашивала его о его семье, на что он давал ей нехотя самые резкие и короткие ответы.

Я сравнивал эту еще полную жизни, с милым внимательным лицом девушку и грубого человека, стоявшего перед ней и нехотя с ней говорившего, и удивлялся тому, как далеко может идти снисхождение великодушной женской души.

В том городе, где происходила эта печальная встреча, была чтимая икона Богоматери. И как-то, войдя в церковь под вечер, я увидел стоявшую поодаль от иконы, с лицом, к ней обращенным, эту несчастную девушку, которая замерла в молитвенном движении.

Я знал и чувствовал, о чем она молилась. Она молилась уже не о том, о чем молилась она прежде, в первые месяцы и первые годы их встречи, когда она вымаливала у Бога, чтобы он полюбил ее так же, как она полюбила его.

Она молилась только о том, чтобы выдержать ту скорбь, которая разрывала ее сердце. А главная тяжесть этой скорби была — по ее великодушию — не в том, что любимый человек был от нее навсегда отдален, но что его жизнь сложилась так печально.

Ее судьба наконец устроилась. Она вышла замуж за человека, который давно добивался ее руки и которого постоянство и благородство победили ее упорство. Он окружил ее величайшим вниманием и преданностью. У нее были дети. Но во всем этом не было того горячего счастья, которого она ждала от другого человека.

Порой она вспоминала его. Однажды мы, не называя того человека, вспоминали о нашем пребывании в городе, где она видела его в последний раз.

— Но вы уже больше не страдаете? — осторожно спросил я.

— Да это, кажется, «овеем прошло, — ответила она. — Я все это передала Богу. Единственное, что мне оставалось и что мне надо было сделать тогда с самого начала, — передать мою любовь в руки Богу, от Которого я эту любовь получила… Не знаю, для чего все это было, не видишь во всем этом смысла, хотя, конечно, когда-нибудь это все объяснится. Я вспоминаю обо всем этом без горечи, без ропота, даже почти без всякого сожаления.

Вот правдивая повесть об одной из тех душ, которые были в тяжелом душевном положении из-за неудачи в любви…

И если эти возвышенные души не находят отклика там, во что вложили все свое сердце, то на это есть, конечно, глубокие причины.

Есть такие души, неисследованную глубину которых может наполнить только океан Божественной любви. Есть души столь тонкой организации, что их не оскорбит одно лишь прикосновение чистейшей Христовой десницы.

Как, например, бегаем мы за людьми и угождаем им и ничего взамен от этих людей не получаем. Тогда как все, что мы делаем для Бога и во имя Бога, наполняет душу такой высокой радостью и до такой степени Господь тем или иным образом всегда даст людям почувствовать, что Он принял дар и ценит его, что, чем больше для Него делаешь, тем больше хочется еще делать.

Один мой знакомый, который уже несколько лет все остающиеся от его бюджета остатки посвящает на разные приобретения для Церкви, передавал, что он пришел к мысли жертвовать на Церковь после того, как испытал, как невнимательно люди, которым он дарил, относились к его подаркам.

— Ведь иной подарок, — говорил он, — цена хорошей священнической ризы, и на что я променял тот дар, который мог бы сделать Богу! Надо взять другую тактику: осыпать приношениями Церковь, а из людей ничего не давать никому, кроме тех, которые во мне нуждаются…

И как я, испытав на своей шее безответственность людей, которые избалованы жизнью, — как я понимаю теперь слова Христовы о том, чтобы звать к себе на пир, — шире понимая, делать всяческое внимание всяким слабым, нищим, бедным, больным — отребиям мира сего.

Бог умеет замечать дары. А я скольким давал подарки, для скольких с тщательнейшей заботой выбирал, чем бы их лучше порадовать, и все решительно зря…

А что может быть по своему значению выше, как жертвовать, например, сосуды церковные. И если омываются грехи тех людей, за которых принесены в тот день просфоры и вынуты части, когда священник, ссыпая вынутые частицы в чашу, произносит: «Отмый, Господи, грехи поминавшихся здесь Кровию Твоею честною», — то, конечно, омывается и часть по крайней мере грехов того, кто принес церкви самый сосуд…

Все ясней открываются мои глаза на людей. И я ясно теперь могу следовать слову Христову: не любить мира и я же в мире…

Но я не грущу, и тем сильней растет мой благоговейный восторг к Божеству…

Все в Нем, все для Него!