Сто одна цифра. Стихи и отрывки

Евгений Воронов

Эту книгу я посвящаю моим родителям, которые искали каждый своё, а нашли меня.В ней я собрал мои записки-шифры прежних и нынешних лет, с тем чтобы они попытались пробраться в предназначенные им закоулки вашей памяти и остаться в них.В них сквозь русский иногда прорываются похожие наречия, чтобы лишь напомнить о себе. Так же, как из-за любви к родным российским местам иногда выглядывает нежное отношение к дальним окрестностям.Обложка иллюстрирована работой кёльнской художницы Марии Ким.

Trouville-Deauville

И было…

Ездили с товарищем несколько дней по Москве на мне — то набирая ему витаминов и повышая долю перца чили у него в крови путём скармливания ему за мои деньги китайской и вьетнамской еды, а то спеша в напротив «Шоколадницы» заведение за визами. Их должна была готовить, как было загодя выяснено по телефону, некто Мирей, которую, идя к ней через подобие КПП, я назвал Матьё. Но служивый понял сразу и слова не сказал. Документы не спросил даже. Мы же — помнили о калии и магнии.

В ответ на мой звонок через «местный телефон» она спустилась со своего второго этажа через театральную лестницу консульства довольно скоро:

— Вот ваши чиортови визы! Ви туот фсё перефернули за два дня!

Речь шла о восьми паспортах, в которых визу поставили в течение понедельника и вторника, ибо товарищ мой ещё в воскресенье свою ковровую бомбардировку начал прямо с телефона квартиры консула. Как говорил один владелец из домов в Америце, «хлавное — правильно начать.» Мы вылетели порознь через четыре дня, ведь билеты уже были на руках. А товарищ летел со мной, поскольку наверняка ещё надеялся на витамины и чили.

Чтобы вылететь вовремя и прибыть в Шарль-де-Голль часов в 8 утра, мне предстоял долгий путь из Измайловских лесов через Армянские проулки и Автозаводские просторы в Домодедово. Когда около полпятого утра проулки были позади, и начались автозаводские сталинки, чтобы из них забрать бодрую концертмейстершу, товарищ мой вывалился на едва прибранный асфальт московской неповторимой свежести, направился к киоску и отобрал недопитую банку у ханыги.

Заслуженный, кстати. И гений по совместительству. Пока летели до швейцарских холмов — спали. Пересаживаясь на парижскую лошадь, очнулись и разругались. Прилетели вовремя и разъехались. Мне досталось такси с арабофранцузом за рулём и запахом второго этажа чайной в Кривоколенном. Понятно, что он ожидал от меня, что и я буду говорить на его наречии. Пришлось перенаправиться к вокзалу и, стартовав поездом от Пари Нор, через пару часов очутиться в Давиле среди ветров, покрытого ракушками холодного пляжа и пустых заведений с неработающими плитами.

И было… На третий день шатаний между Трувилем и Давилем через мостик, перекинутый через речку Тукь в самом её узком месте, мне захотелось назад домой — в тень Шарля де Голля, — чтобы увидать ещё что-то, помимо вокзала и дискотеки. И была ночь у ресторана, что у подножия ещё нетронутого огнём Нотр Дам де Пари. А такси домой — не было, ибо бастовали студенты. Но были помощники метрдотеля магрибского вида, а я уже говорил по-французски.

Слушай, бадди, — сказал я ему. Отзвонись корешам, чтобы меня отсюда забрали, а то спать охота, метро закрыто, а ехать бы было пятнадцать остановок. Но не внял он, а только взглянул удивлённо и сердито. Был ли в моих словах белый шовинизм?