Додик, или История одесского жиголо

Евгений Анатольевич Маляр, 2021

Повесть об интеллигентном молодом мужчине, волею судьбы ставшем сотрудником эскортного агентства в славном городе Одессе. События разворачиваются в 90-е годы XX века. Рассказ ведется в разговорной манере от имени главного персонажа, а также самого автора. Обычный одесский парень, играющий на скрипке, решает начать самостоятельную жизнь. «Я надеялся, что она будет интересной и беззаботной. С первым пожеланием я угадал. Второе оказалось ошибочным». В повести присутствует детективно-криминальная составляющая, некоторая доля юмора и, конечно же, любовь. Идею автору подсказал режиссер Александр Таран.

На воле

Это решение зрело долго. В какой-то момент пришло понимание безысходности жизни в родительском доме. Ни шагу я не мог сделать без маминого разрешения. Кстати, это и папы касалось, но он уже давно привык к своему подчиненному положению, и не страдал от отсутствия свободы.

Мое объявление о намерении жить самостоятельно произвело эффект разорвавшейся вдруг на кухне небольшой водородной бомбы.

Разница между еврейской мамой и террористом, как написал мне один одноклассник, эмигрировавший в Израиль, в том, что с шахидами переговоры все же при некоторых обстоятельствах возможны.

Я уже учился в институте и чувствовал себя очень взрослым. Мне исполнилось семнадцать лет. Сравнение моего быта с жизнью ребят, обитавших в общаге, навевало грустные раздумья. Все проходило мимо: гулянки, веселые сборища, особое студенческое братство, хулиганские выходки, остававшиеся безнаказанными по причине редкостной находчивости наших остолопов… Все эти прелести воли волновали мое воображение. Мне хотелось есть их ложкой, хлебать из миски через край, наслаждаться и пресыщаться ими.

Мама или не понимала этого, или понимала меня слишком хорошо. Чем старше становлюсь, тем больше склоняюсь ко второму варианту.

Естественно, начался «фырвырк». Сначала полетели «слова, горячие как пули». Потом в ход пошло рукоприкладство. Для начала по наглой морде получил я. Удар сопровождался словесным выражением, которое можно было бы считать проявлением антисемитизма, если бы мама сама не была еврейкой.

Сидевшие мирно на кухне папа и дядя Миша быстро перешили из разряда свидетелей конфликта в число его участников, а вскоре и пострадавших в нем. Если бы я наперед знал все последствия опрометчивого высказывания своих желаний, то просто сбежал бы из дому. В конце концов, так и пришлось сделать.

Разумеется, мне как одесситу койка в общежитии не полагалась. Я приплелся туда, рассказал приятелям о произошедшем, и меня пока приткнули на место Игоря Котенко, уехавшего домой, в Бельцы, за жрачкой. Еще он травы молдавской обещал привезти. Так мне сказали, а я еще удивился, на кой черт им нужна газонная зелень. Может, они так петрушку-укроп называют? И в Молдавии цветущей она какая-то особая? Друзья посмеялись моей домашней наивности и предложили «кинуть кости» пока на койку Игоря. А там посмотрим.

Меня смущало одно небольшое, но веское затруднение — почти полное отсутствие денег. Подсчет активов был коротким. Весь список состоял из одной строки. Лишь верную скрипку я успел схватить в момент побега.

Первой мыслью было взять инструмент и встать с ним в переходе возле вокзала. Я отверг этот метод, и не потому, что стеснялся. Опасение вызывало обилие прохожих неподалеку от Привоза. Среди них запросто могли оказаться знакомые. Они доложили бы маме, а тогда все предыдущие инциденты показались бы просто ласковыми шлепками по мягкой детской попке.

«Думай, Додик, думай Давид» — сказал я сам себе. Но мысли не шли, и я пошел прогуляться. К тому времени на город сквозь кружева листвы уже опустились вечерние сумерки. Не знаю почему, но ноги сами понесли меня на Пушкинскую. Мне всегда нравилась эта тенистая улица.

Не доходя полквартала до дома, в котором, если верить мемориальной табличке, жил поэт «в Одессе пыльной», я оказался у здания филармонии. В детстве, бывало, мама водила меня сюда на концерты классической музыки. Завернув за угол, я хотел полюбоваться на звезды, нарисованные флуоресцентной краской под сводом главного входа, и увидел двух девушек и трех пацанов примерно моего возраста, что-то оживленно обсуждавших с невесёлыми лицами.

Я не страдаю излишним любопытством, но разговор шел на повышенных тонах, и отдельные слова до меня долетали. Даже эта отрывочная информация давала возможность понять суть проблемы, возникшей перед этими молодыми людьми.

Во-первых, они были лабухами. Многие выражения в их речи были характерны именно для профессии музыкантов, работающих по найму.

Во-вторых, один из членов их коллектива, а именно скрипач, попал в аварию, сломал руку, а без него заработки затрудняются.

В-третьих, вопрос нужно решать срочно.

Ребята понравились мне сразу, с первого взгляда. От них веяло какой-то вольной независимостью, то есть тем, к чему я стремился всей душой. Они вели себя так, как им хотелось. Фирменные шмутки ладно сидели на них с легкой небрежностью. Чувствовалось, что вещи им покупали не мамы — они сами выбирали, в чем им удобно и приятно будет ходить. Несомненно, деньжата у этих девчонок и пацанов водились, и источником служили отнюдь не родительские карманы.

Тогда я подумал, что мне повезло. Сегодня мои взгляды изменились. Просто случилось то, что должно было произойти. Нельзя считать своей удачей чью-то сломанную руку. К тому же ничего случайного в мире не бывает. Но в тот момент мне было не до философии.

Отчаяние — мать решимости. А подошел к ребятам и поздоровался. Один из парней мне тут же ответил, что сигарет у него нет. Я ответил, что у меня их тоже нет, потому что я не курю. Тогда другой протянул мне пятерку, предложив выпить пива. Он очень удивился, узнав, что я не пью.

Заинтригованные, музыканты посмотрели на меня.

— Чем же ты тогда занимаешься на досуге? — спросил самый высокий парень.

— На скрипке поигрываю вечерами… — как можно спокойнее ответил я.

Нельзя было тут же начинать хвалить себя. Эта мысль пришла неизвестно откуда, но оказалась верной. Следовало выбрать правильную интонацию. От исхода беседы зависело многое в тот момент. Нужно было обозначить свою заинтересованность, но не перестараться. К тому же я не мог назвать себя новым Ойстрахом — это было бы неправдой. Играть умел, это да, но сказать, что гениально — чтобы да, так нет.

Сейчас я понимаю, что даже если бы нес откровенную чушь, меня все равно бы взяли, хоть временно. Но произвести хорошее впечатление я старался изо всех сил. Вел себя со сдержанным достоинством, то есть так, как, по моему мнению, подобало истинному мастеру.

Ребята немного пообщались, скорее междометиями, жестами и взглядами, чем словами, и высокий парень сказал мне, чтобы завтра я к трем подходил к ресторану «Аркадия». Так и быть, они послушают мое пиликанье. На том и расстались.

В общагу я шел, строя радужные планы. Добравшись, плюхнулся на матрас и тут же отключился. Переживания дня доконали…

Утром меня разбудил непривычный шум, слившийся в какую-то неописуемую общажную какофоническую симфонию. В ней смешались голоса, звон посуды на кухне, постоянное журчание воды, сливаемой туалетными бачками, музыка, воспроизводимая сразу несколькими магнитофонами, приемниками и радиоточкой, и что-то еще непонятное, давящее на уши, но неразличимое.

Потом все стихло. Ребята ушли на занятия, а я решил прогулять этот день. Мне хотелось морально подготовиться и порепетировать. Понятно, что репертуар предстало усваивать новый. О кабацком музоне я имел смутное представление, в основном по фильмам. Сам я ни разу в ресторане не был.

В три ребята меня уже ждали. Я поиграл им. Моя квалификация комиссией в их составе была подтверждена, хотя и без особых восторгов. Уже вечером предстояло выступление. Мне дали лист со списком программы и вручили сценический костюм, который был немного великоват. Начиналась новая жизнь. Я надеялся, что она будет интересной и беззаботной. С первым пожеланием я угадал. Второе оказалось ошибочным.