Додик, или История одесского жиголо

Евгений Анатольевич Маляр, 2021

Повесть об интеллигентном молодом мужчине, волею судьбы ставшем сотрудником эскортного агентства в славном городе Одессе. События разворачиваются в 90-е годы XX века. Рассказ ведется в разговорной манере от имени главного персонажа, а также самого автора. Обычный одесский парень, играющий на скрипке, решает начать самостоятельную жизнь. «Я надеялся, что она будет интересной и беззаботной. С первым пожеланием я угадал. Второе оказалось ошибочным». В повести присутствует детективно-криминальная составляющая, некоторая доля юмора и, конечно же, любовь. Идею автору подсказал режиссер Александр Таран.

Детство, университеты и вся прочая бледно-голубая фигня

Додик начал рассказ с самого начала. Нет, не с сотворения мира, а с момента своего появления в нем. Я передаю ему слово. Лучше главного персонажа никто не скажет.

***

Я родился на улице Успенской, которая тогда носила имя видного советского дипломата Чичерина. В те времена уже было в ходу слово «нарком», означавшее отнюдь не народного комиссара, и в нашем дворе жил пацанчик, куривший молдавский план, но широкого распространения этот дурман в 1980 году еще не получил.

Родители мои, так уж получилось, были евреями. Папа работал на щетинощеточной фабрике, совсем рядом с домом, а мама трудилась кассиром в универсаме на Ленина угол Ярославского. Когда я родился, ей уже исполнилось 39, а папа был на пару лет старше. Других детей у них не было. Ждали меня долго. И вот я явился, торжественно оглашая громким криком всю окрестность аж до Кировского садика.

Мне кажется, я запомнил эхо своего голоса, отражавшееся от стен и сводов нашего подъезда, когда меня заносили во двор, хотя это, конечно, чушь. Через эту арку вносят младенцев и выносят покойников вот уже почти два века. Ее пористые ракушечные камни давно пропитались звуками людской жизни, как хлеб вареньем.

Конечно, я не могу ничего такого помнить, но столько раз слышал эту историю, что представляю себе ее, будто сам всё наблюдал со стороны.

А было так: в солнечный поздне-майский воскресный день мой папа гордо нес сверток с орущим младенцем, сзади семенила мама, а навстречу выходили соседи.

— Что такое что? — поинтересовался глуховатый парикмахер Абраша, прикладывая к уху ладошку.

— Это Софочка и Игорь привезли своего сына из роддома… — меланхолично ответила тетя Тоня, развешивавшая белье на толстой проволоке, протянутой от домовой стены до большого дуба.

Дядя Володя, не прекращая стучать молотком на своей веранде, увитой одичавшим виноградом, отвлекся от верстака и констатировал наличие повода.

Не тратя зря времени, соседи начали выносить со своих веранд и балконов скамейки и столики — они имелись почти у каждого. Потом появились тарелки-вилки-стаканы, выпивка и закуска, в общем, у кого что было.

Гуляли долго и шумно. Мама вскоре ушла укладывать меня, а папа напился необычайно, до состояния, определяемого писателем Алексеем Толстым как изумление. Он все повторял, что они уже не ждали, и вот такое счастье…

Да, был еще один момент, отчасти определивший, возможно, всю мою дальнейшую судьбу. Когда мама развернула пеленку, соседи, собравшиеся в круг, замолчали, и в тишине явственно прозвучал голос дяди Миши, пожилого водителя, бывшего когда-то еще биндюжником: «А хороший зайн, как мне кажется». Не все знали, что такое «зайн», но, наверное, догадались по контексту, что он имеет в виду. Там даже уже тогда было на что посмотреть.

Дядя Боря, пользовавшийся огромным авторитетом по причине богатого жизненного опыта, отсиженной десятки и профессии кладбищенского землекопа, поддержал соседа Мишу. Открывая бутылку, он тоже попал в самую точку: «Не, он таки точно станет скрипач! С таким смычком, который уже есть, нужно только скрипку подобрать подходящую!»

Все посмеялись. Я там был, и конечно ничего не помню, но точно знаю, что все происходило именно так.

Дальше какой-то провал. То есть жизнь шла своим путем, не тревожа меня, а потому и отпечатка никакого не оставляя.

Кто-то умный когда-то давно сказал, что никакого времени на самом деле нет, что его выдумали люди, чтобы им было удобнее отсчитывать и запоминать события. Для этого часы изобрели, и календарь тоже. Если бы не события и проблемы, то и время измерять было бы незачем. Подтверждаю своим опытом правдоподобность этой гипотезы. До первого посещения детского сада хронометраж для меня не имел никакого значения.

Сначала все шло хорошо. Мы с детьми играли, таскали какие-то ведерки, насыпали в них песок совочками, девчонки наряжали кукол, мне дали облупленную репку из папье-маше с тряпичной ботвой, потом барабан. Тамара Михайловна, директор детсада, лично уделила мне внимание. Она сказала, чтобы я барабанил, но у меня тогда еще не развилось чувство ритма, столь свойственное мне в более поздние годы.

Из всего этого рая я по всем законам жанра был низвергнут. Причиной тому стала не какая-то провинность. Это была типичная безгрешная кара. Воспитательницы заметили, что после похода на горшок мне, в отличие от других мальчиков, нужно мыть не только попу. Как ни странно, дополнительные трудозатраты их не расстраивали, а скорее веселили. Казалось бы, ситуация бесконфликтная, и даже говорить не о чем, но зависть еще никто не отменял. Нашлись мальчики в нашей группе, которые стали меня буквально терроризировать. Не все, конечно, но парочка таких была.

Уже намного позже эти нападки стали для меня причиной глубоких раздумий о том, что даже практическая бесполезность чужой собственности может повлечь агрессию, если такого имущества нет у других, или оно есть, но, по мнению обладателей, уступает принадлежащим им аналогам по потребительским качествам. Эти рассуждения возможно, созвучны марксизму, но чем еще объяснить стремление многих мужчин купить автомобиль побольше или жениться на какой-нибудь официально признанной королеве красоты?

Но это все философия и экономика. А тогда я только удивлялся: чему завидовать? Вечно замаранному «хозяйству»?

Деловую сметку проявила только Тамара Михайловна. Сначала она интересовалась, во всем ли я пошел в папу, как будто это и так не было видно. А потом она приступила к практической реализации полученных теоретических знаний. Под благовидным предлогом она пригласила папу, пришедшего за мной, в свой директорский кабинет, откуда мой родитель вскоре выскочил как ошпаренный. Больше он на такие фигли-мигли не попадался.

В следующий раз родители пришли за мной вместе, но Тамара Михайловна не заметила маму, которая задержалась за углом, и продолжила свои настойчивые ухаживания. Рядом мыла пол наша уборщица, тетя Фира. Не прошло и мгновенья, как мама, вырвав у пожилой женщины, оторопевшей от внезапности, швабру с намотанной мокрой тряпкой, бросилась на эту потенциальную разлучницу. Как был замят этот скандал, я уже сейчас и не припомню.

Проблемы преследовали меня и в школе. Кто-то подсмотрел за мной в туалете и разнес весть о необычайном размере определенной части моего организма. Результатом стало девичье хихиканье, но было это еще не так обидно. Хуже складывались отношения с пацанами, особенно старшеклассниками. Началось с того, что они пару раз сдернули с меня штаны вместе с трусами в присутствии девчонок. Ребята хотели меня унизить, но добились противоположного эффекта. Потом методы стали более грубыми. Меня били, по одному и толпой.

Тут уже не выдержала мама. Она забрала меня из общеобразовательной школы и перевела в музыкальную. Инструмент был выбран в полном согласии с заветом дяди Бори — скрипка. Правда, соображения были более прозаичными: в нашей маленькой квартире пианино было просто некуда поставить. А скрипка много места не занимает.

В музыкальной школе дети должны быть более культурными — так считала мама. Она сказала, что там много «наших» (на практике оказалось, что почти все). Каково же было ее удивление, когда, придя в середине года для разговора с учительницей, она увидела, что Аркаша Айзенберг, кучерявый мальчик из нашего класса, похожий на купидона, бьет меня коленом прямо по предмеру его зависти!

В общем, и с музыкальной школой пришлось расстаться. «Это какие-то махновцы, а не дети!» — только и сказала мама.

Тогда же произошел случай, после которого меня перестали обижать одноклассники. Шура Гройсберг, один из учеников нашего класса, решил «поставить меня на счетчик». Это означало, что я должен ему пять рублей (приличную сумму по тем временам, между прочим) за то, что я его якобы обидел. А если не принесу, на что мне великодушно отводилось целых два дня, то появится «прибавочная собственность». Где Шура слышал этот термин, о том история умалчивает.

Я пришел во двор озабоченным и грустным, что сразу заметил дядя Боря. Расспросив меня и выяснив обстоятельства возникновения проблемы, он поинтересовался, когда заканчиваются занятия в школе на следующий день.

В два пополудни, я, мысленно оценивая последствия невыполнения наложенной Гройсбергом контрибуции, вышел из дверей школы. На улице меня ждал дядя Боря. Он был одет в хороший костюм, при галстуке, а голову его украшала шляпа.

— Где твой кредитор?

Я кивнул в сторону Шуры, идущего домой развязной походкой. Дядя Боря поманил пацана пальцем.

— Ты говорил, что мой юный друг тебя обидел?

— Ну…

Дядя Боря мог бы сойти за директора кафе-мороженное или еще какого-то начальника, если бы не взгляд. В глазах его навсегда застыл холод мордовских лагерей.

— А как же именно он тебя обидел? — весьма учтиво поинтересовался он.

— А вам зачем? — Шура попытался брыкнуться…

— Да так… Любопытно, что за такая обида стоит пятерик. Может, я тоже захочу тебя обидеть? Недорого…

В общем, о долге больше никто не вспоминал, а пацаны перестали меня шпенять. Они стали мне «не то, чтобы корешами, а просто пряниками». По крайней мере, об этом Шуру очень вежливо попросил дядя Боря, и возражений не последовало….

Мне взяли репетитора, который принимал меня в своей квартире. А дома я упорно повторял уроки.

Что вам сказать? Весь двор таки был в полном восторге. Соседи ничего не знали о причине агрессии ко мне соучеников, но тоже почему-то стали ее проявлять. И даже дядя Миша сказал что-то вроде «я когда-то сделаю с него форшмак, если он не прекратит пиликать мене у ухо». Двор переживал эпоху полного единодушия, несмотря на возникавшие после распада СССР политические разногласия.