Перверсивная хроника событий

Д. С.. Гастинг

Чтобы найти правильный вопрос к слишком пугающему ответу, ей придётся написать свою собственную историю болезни — и значит, буква за буквой изучить азбуку безумия.

Е значит евгеника

В день, когда ей исполнилось восемнадцать, она проснулась в семь часов и сразу же рванула в паспортный стол — ещё ждать пришлось два часа, пока откроют. Сонная, в пергидрольных кудряшках паспортистка посмотрела на неё как на идиотку и сказала — слушайте, вам через два года так и так менять, потерпите уж два года, а? Ева в ответ тоже посмотрела на неё как на идиотку — этот взгляд она уже очень хорошо усвоила. Ещё два года ходить в Дуняшках, ещё чего не хватало.

Вместе с именем пришлось сменить и отчество, потому что Ева Федотовна смотрелось уже совсем анекдотично. Сначала ей не хотелось слишком уж радикальных перемен, и она готова была согласиться на одну только букву, Ева Фёдоровна, но так ей показалось ненамного лучше — что совой об пень, что пнём об сову. В общем, в топку это всё, пишите что-нибудь другое на Ф, да хоть Феликсовна, ну а чего, Феликс по крайней мере железный, а железность ей очень даже пригодится.

Ну а фамилию как? Фамилия у неё была Шпуева, что не рифмовали только лица, начисто лишённые поэтического таланта, и паспортистка, поначалу вялая, уже откровенно ржала; Ева психанула и сказала — знаете что, пусть ещё лучше рифмуется — и стала называться просто Шпуй. Ева Феликсовна Шпуй, студентка медфака.

Софья Сергеевна, как узнала, чуть со стула не свалилась, и Ева поняла, что в общем-то и Софья Сергеевна в неё не верила. Но это было неважно. Важно было только одно — что Ева верила в себя и в свой план.

Евины родители, идиоты, верили в Бога. Но что это за Бог, думала Ева, мог создать её родителей-идиотов? Бог, неспособный избавить человечество от явлений вырождения и наделить его исключительно полезными и выдающимися качествами, был, по мнению Евы, в разы никчёмнее паспортистки, способной переправить уродливое имя на нормальное.

Возможно ли с помощью хирургического вмешательства, специально подобранных лекарств и терапевтических процедур превратить человеческое существо с плохой наследственностью и зачаточным интеллектом в нечто большее, в homo superior?

Возможно ли победить наследственное слабоумие, психические отклонения, врождённую склонность к насилию?

Возможно ли в принципе поднять низшие существа до уровня, когда они смогут приносить пользу обществу?

Эти вопросы ставит в одном из своих замечательных романов современная писательница Дженнифер Макмахон. Ева, разумеется, никогда не слышала о Дженнифер Макмахон — последним художественным произведением для неё стал недочитанный Булгаков. Ответы на свои вопросы она предпочла искать эмпирическим путём. Ей нужно было, как хорошему скульптору, разобрать такое существо, убрать всё лишнее, а потом заново наполнить прежнее тело новым содержанием.

По ночам, корпея над всевозможными научными трактатами, над всеми доступными справочниками по селекции и евгенике, Ева разрабатывала свою уникальную методику, представлявшую собой сочетание лекарственной терапии, электрошока, гипноза, холодных ванн и сенсорной депривации. Методику, призванную полностью очистить сознание пациента от любых характерных свойств той личности, какой он раньше был — если он вообще был личностью.

Ева чудовищно уставала. Ева ненавидела химию. Но желание сотворить нечто уникальное было сильнее усталости и сильнее ненависти.

Единственным чувством, которое было ещё сильнее того и другого, стало чувство голода. Но тут тоже помогло обыкновенное, но всё-таки чудо — после семинара по гистологии, на котором Ева шлёпнулась в голодный обморок, ей предложила свою помощь сама королева курса Маринка Котова.

Маринка была красива, как ангел, и предприимчива, как чёрт. Если в три часа ночи вы внезапно вспоминали, что к завтрашней лабораторной нужны пыльца фей, моча единорога и кровь десяти девственниц не моложе семидесяти трёх лет, достаточно было позвонить Маринке. Маринка звонила Ленке, Ленка Таньке, Танька Петру Фомичу, и в семь часов утра всё необходимое предоставлялось вам в разнообразном ассортименте. Разумеется, при таком раскладе утруждать себя учёбой Маринке не приходилось — будущие медики чуть не дрались за право написать за неё реферат; денег хватало тоже, и скорее от желания обзавестись новыми связями, чем от необходимости зарабатывать на жизнь она устроилась на полставки провизором в аптеку возле института.

— Слушай, — сказала она Еве, когда та, пошатываясь, поднялась с пола и всем своим видом попыталась показать, что у неё всё в порядке и нечего тут суетиться, — я поговорю с Иваном Бенедиктовичем.

Так Ева устроилась в аптеку, совмещавшую в себе сразу два плюса: дела шли вяло, а деньги платились в срок. Ева спокойно читала свои бесконечные учебники, Маринка чатилась со своими обожателями, периодически заходил какой-нибудь малахольный, требовавший свечи от запора или мазь от геморроя, и Маринка рассыпалась в любезностях. Ой, да что вы смущаетесь, подумаешь, свечи, зато у вас подсвечник красивый. А уж если кто-то брал презервативы, их она вручала торжественно, как Нобелевскую премию, и, чуть скосив глаза, многозначительно шептала: приходите к нам ещё. Ева совала покупки, не глядя на покупателей, и вновь утыкалась в книгу. В аптеке, в кромешной темноте общежития, в очередях, в метро, в лифте, в дверных проёмах, отчаянно пытаясь не засыпать, накачиваясь дешёвым кофе и дешёвым же портвейном, Ева разрабатывала комбинацию амитала натрия, метрозола и диэтиламида лизергиновой кислоты, ту самую комбинацию, что должна была принести ей абсолютную победу.

Так прошли первые четыре курса.