Менестрели врать не будут

Домна Токмина, 2018

В этой книге совмещены все жанры: детектив, женский роман, немного истории. Но, в основном – политический фарс. Роман не для серьезных людей, а для тех, кто любит от души посмеяться. Действия героев вызываю отличное настроение. Всякое сходство с фамилиями, именами, поведением, ситуациями совершенно случайно. Автор заранее приносит извинения, если кто-то узнал в литературном герое себя.

Глава 1

Деревня Сидристовка располагалась на холмах. Когда-то её окружал лес, но после того, как его вырубили и продали, остались одни лишь пеньки и почти высохшая речка. Ничем особенным она не отличалась от ряда таких же соседних деревушек: та же убогость, бездорожье и безнадежность.

Единственным приличным зданием в деревне была местная администрация, — четырехэтажная, со свежим ремонтом, новой мебелью, битком набитая чиновниками.

Перед зданием мэрии находилась площадь Брани. Вообще-то у неё не было официального названия, но это вполне прижилось, так как здесь зачастую устраивались митинги и пикеты.

Украшали площадь два бронзовых льва размером с ведро. Вид у них был понурый и какой-то запуганный. Хотя чему тут удивляться: у этих львов то и дело спиливали головы и сдавали на металлолом. На эти скульптуры в своё время была потрачена уйма денег из бюджетных средств, в пику соседнему городу, где как-то побывал мэр и удивился, почему это у соседей есть львы, а у них в Сидристовке, — нет?

Иногда митинги около администрации глава проводить запрещал и посылал к Ленину. Обелиск Ленина находился достаточно далеко от мэрии, чтобы не слышать лозунги недовольных граждан. Представлял он из себя четырехугольное сооружение из цемента с цитатой из высказывания вождя революции.

Многие о смысле этого высказывания только догадывались, потому что часть букв давно отвалилась, и как нарочно, в основном, буква «Р», словно намекая, что Владимир Ильич эту букву не просто не произносил, он её игнорировал. Кто-то предположил, что это была задумка создателя этого обелиска.

Но доподлинно известно, что сооружался этот шедевр к какому-то юбилею Ильича, и сроки так поджимали, что художник пошел на авантюру. Не дождавшись нужного материала, барельеф головы выложил из кусков разбитого унитаза.

Понятно, что об этом никто не знал, пока на исповеди скульптор не проговорился батюшке, и тайны не проникли в кабинеты власти. Что с этим делать, начальство не знало. Было предложение снести объект, но под каким предлогом? Поэтому все сделали вид, что ничего не знают и даже не догадываются.

Помимо вышеупомянутых архитектурных сооружений, в селе были и живые достопримечательности: местная писательница Анна Перо и борец за справедливость Зоя Кобрина.

Зоя Васильевна, сорока девяти лет, по деревенским меркам была очень красивой. Её безупречную фигуру отличала некоторая особенность: на передние и задние выпуклости можно было поставить ведро, и оно бы не упало.

Правда, до экспериментов дело не доходило, но её параметры на такую мысль наводили. Другая бы от этих достоинств попыталась избавиться, уморив себя голодом, но только не она, которая себя очень любила всякую, и в одежде не прятала, а подчеркивала свои достоинства. Её наряды отличались яркими расцветками с огромными цветами, еще больше увеличивающими объёмы.

Критику в свой адрес женщина не признавала, а человек, сделавший ей замечание, автоматически становился врагом.

Лицо у Зои было малоподвижным, без эмоций. Порой её сравнивали со Штирлицем — все чувства прятались внутри и наружу выходили крайне редко. Поэтому многие не понимали, откуда появилось мнение, тянущееся из администрации, что Кобрина — дама скандальная и истеричная.

Она могла довести до крайности любого, особо не напрягаясь, сказав лишь пару слов. Причем, сама оставалась безмятежной. Первое впечатление от Зои Васильевны обычно было очень даже положительным. Её яркие карие глаза смотрели внимательно, мягко и, если надо, сочувствующе. Хотелось вывалить на неё все свои проблемы, накопленные годами, доверить самое сокровенное.

Она слушала внимательно, уж что-что, а слушать умела, и хорошо всё запоминала. Иногда это пригождалось, когда собеседник вдруг по какой-то причине перекочевывал в разряд врагов, что бывало довольно часто, учитывая её специфический характер.

Зоя Васильевна не признавала никаких оттенков человеческих поступков — либо чёрное, либо белое: или с ней, или против неё. И еще, — никому не доверяла, в том числе, — себе. На это были причины. Одна из них — её непредсказуемость.

Родилась она в один день с Розой Люксембург, хорошо хоть, не в один год, иначе подготовка мировой революции не закончилась провалом: вдвоём они бы довели идею до конца. Это совпадение в биографии со знаменитой революционеркой, всячески подчеркивала и упоминала, где надо и не надо, парализуя действия неприятелей этой информацией.

Иной сразу задумывался: а есть ли смысл связываться с этой суфражисткой, не станет ли себе дороже? Хотя каждый знает, что диссидентом становится человек, надежды которого по чьей-то вине не оправдались.

В политику Зоя вошла резко и намертво, хоть и по наивности. В местной газете она прочитала объявление о замещении вакантной должности специалиста, в отдел культуры. Ей всегда казалось, что там её ждут. С документами и заявлением она переступила порог кабинета главы.

Но, как оказалось, напрасно. От такой наглости, — именно так прежний глава Скриповкин расценил её действия, — он сначала впал в уныние, а потом в ярость. А возмутила его одна фраза в заявлении-«стрессоустойчивая», в котором карьеристка расписывала все свои достоинства. Сначала он бегал из кабинета в кабинет, тряся заявлением Кобриной и выплёвывая эту ненавистную фразу «стрессоустойчивая».

Казалось бы, покуражился — и забудь! Но это было не в характере мэра. Все поползновения на хлебное место со стороны кого-либо, должны быть пресечены. Этому вопросу было посвящено закрытое совещание, куда были приглашены все органы и Зоин начальник. Была разработана целая стратегия, как испортить карьеристке жизнь.

— Это что за наглость! — кричал Скриповкин, — вот так по-хамски заявлять о себе. Я это место не для кого попало создал, а конкретно под мою сноху. Она ничего не умеет делать, а так и дом рядом, и зарплата хорошая.

С того времени диссидентка по любому поводу любила устраивать пикеты и митинги под окнами администрации. Тогда-то она и объявила, теперь уже бывшему мэру, импичмент. Деревенские не поняли, что она имеет в виду, но из интересу пристроились рядом. Глава тоже не сообразил, поэтому вышел к народу:

— Требуете им-пич-мент, хоть сейчас, — по слогам он произнес незнакомое новое слово.

Зоя обрадовалась столь легкой победе, но тут мэр ее обескуражил:

— Но сейчас у меня его нет. Как появится — всем поровну.

Митингующие обрадовались, даже не пришлось на холоде стоять, главное, пообещал. А для русского человека пообещал — это все равно, что сделал: Ничего не дождешься, но соблюдешь процедуру.

— Вы нас за дураков не держите! — кричала Зоя. — Требую мэра в отставку.

Глава искренне удивился:

— Я на работе пью только по праздникам и почти не прогуливаю, за что в отставку?

Толпа заволновалась, не зная, что делать дальше. С одной стороны мэра все не любили, с другой стороны дома было много дел, и долго стоять рядом с митингующей — не было времени.

— Дай чего Зойка просит, — кто-то выкрикнул из толпы, — холодно стоять.

Бунтарка развернула плакат с требованиями, готовая держаться насмерть, но начался дождь, и буквы на плакате поползли.

Начались преследования. Всех, кто приходил на этот митинг, мэр стращал и призвал такие мероприятия впредь не посещать:

— Я лишу тебя работы, ты у меня нигде не устроишься, — топал ногами и махал руками. Потом, поняв, что это не очень веский аргумент — в деревне работающих было очень мало, большинство — безработные, придумал другую угрозу — выгоню из деревни.

Вот это он говорил зря — такие разговоры дважды закончились для него синяком под глазом. Поняв, что этот довод скорее принесет ущерб его официальному лицу, нежели пользу, решил отыграться на местном корреспонденте, на первой странице газеты разместившего фотографию митингующих с соответствующими комментариями.

Пресса — дело опасное. И чтобы упредить дальнейшее желание журналистов лезть, куда не просят, мэр сфабриковал дело.

Он пригласил к себе для разговора корреспондента, а пока тот находился у него в кабинете, в пальто журналиста подложили пакет с коноплей. Вызванный из города отряд по борьбе с наркотиками уложил представителя свободной прессы на пол, заковал в наручники и увел.

Народ одно не понял в этой истории — зачем коноплю собирать в карман, если она всю деревню задавила — не знают как от нее в огородах избавиться.

Впрочем, журналиста, подержав немного в темнице, вскоре выпустили на свободу.

С Зоей Кузькин разобрался почти тем же способом. Сфабриковал на нее дело о мошенничестве. Якобы Кобрина попросила у него денег на строительство приюта для нуждающихся собак, а он, как человек сердобольный, не мог отказать, и вдруг узнал, что деньги были потрачены на колбасу.

Первая мысль у народа была: это сколько же он ей дал на нуждающихся, если только на колбасу хватило? Все говорило о мэровой жадности. Пошли слухи, которые меценату очень не понравились, пришлось сходу придумать другую версию и обвинить во взятках, подкинув на восьмое марта шоколадку. Население пребывало в недоумении. Однако понимало: вот если бы Зойка воровала как некоторые, то отделалась бы легким испугом. А за шоколадку сесть придется.

На Зойку было заведено уголовное дело, и дали ей год условно.

Всё это время глава был спокоен, как никогда, устранив главного диссидента, он тихо почивал в кабинете власти полностью уверенный, что такое спокойствие теперь гарантированно навсегда. Но все же Кобрина отомстила. Она во все инстанции писала письма о кумовстве и воровстве, о том, что прямо у администрации стоит пивной ларёк мэра, где утоляют жажду притомившиеся работники администрации.

Но, как правило, такие ценные кадры убирают с постов путем повышения в должности. Так Скриповкин оказался в министерском кресле, где и досидел до пенсии. Бывший тракторист отвечал за ту отрасль, в которой вообще ничего не смыслил.

Его сменил на посту Пантелеймон Кузькин, человек поначалу неглупый. Внешне он был довольно привлекателен, харизматичен. На приеме с посетителями разговаривал вежливо, если и не выполнял обещанное, зато впечатление о себе оставлял хорошее. В первый год правления показал себя деятельным.

После его предшественника, которому Кобрина помогла сползти с царского трона, на нового мэра народ возлагал большие надежды, появилась вера, что хоть что-то поменяется в лучшую сторону. Да и избрали Кузькина благодаря программе, в которой предусматривалось избавиться от многочисленных чиновников.

Но когда мэр предпринял первые шаги в осуществлении этой программы, как его тут же пригласили к вышестоящему начальству, где ему доходчиво объяснили ошибочность этого поступка, так как большая часть трудяг администрации — ближайшие родственники теперь, — областного министра.

Для населения ничего не делалось — работы не было, и создавать рабочие места никто особо не стремился. Если появлялся какой-нибудь маломальский бизнесмен, его тут же задавливали налогами и рэкетом. Кузькину это тоже не нравилось. Когда он был всего лишь кандидатом в мэры, а как стал им, тут же стал прислушиваться к мнению не избирателей, а областного начальства.

Поэтому приходилось терпеть постоянное беганье служащих с чайниками из кабинета в кабинет, раскладывание пасьянса на экране монитора, общение их в «Одноклассниках»… Он понимал, что бессилен что-либо изменить. Все это копилось и временами выплёскивалось.

Так появились ежедневные субботники, где разряженные дамы лазали по помойкам и убирали мусор. Некоторые не выдерживали и сбегали с насиженного места, чего и добивался Кузькин.

Но свято место пусто не бывает, тут же его занимало «нужное лицо».

Всю эту суету снимал на видеокамеру прикормленный репортёр по фамилии Мухрай, больше известный в народе как Шухры-Мухры. Потом глава просматривал и отмечал бездельников. Больше всего доставалось тем, кого он среди прочих трудяг не обнаружил, поэтому при приближении фотографа, каждый старался изобразить рвение и предстать крупным планом. Иногда лицо в кадр не попадало.

Поэтому, застигнутые врасплох в нижеупомянутой позе, на прием к мэру входили именно так, неся зад вперед, — для опознания.

Народ радовался, за такие минуты стоило жить. Они еще надеялись, что наступят времена, когда чиновники будут по субботам чистить коровники, раз нечем больше заняться.

Кроме того, мэр находился в постоянном бдении. Дежурные работники администрации обзванивали клуб и соседние кабинеты за неимением других подчиняющихся им объектов и строгим голосом вопрошали:

— Спокойно ли на объекте?

Можно подумать, что если случится пожар или прорвёт канализацию, в первую очередь грудью заслонит от беды ни кто иной, как этот боец невидимого фронта.

Мэр объяснял это просто:

— Граница рядом. Враг не дремлет.

Тогда у населения возникал вопрос:

— Неужели мэр на своих подчиненных надеется больше, чем на всех пограничников России? Может, тогда убрать все войска и поставить в дозор чиновников из Сидристовки. Тогда спать можно будет спокойно.

Но в эту идиллию, как всегда, вовлеклась Зойка Кобрина, и внесла смуту. Народ стал сомневаться. Досидентка взывала на том же постаменте, где всегда руководил субботником мэр:

— Очнитесь! Когда правит отдельно взятый дурак, мнение создается обо всем государстве!

Кузькин из окна кричал, как поджаренный, боясь поговорить с инакомыслящей с глазу на глаз:

— Кобрина, уймись, ты призываешь к свержению. Есть статья.

— Где я призываю? Кто слышал? — насмехалась диссидентка.

— А дураком кто назвал? — вступил в дебаты Кузькин.

— Это Вы сказали. Я Вашу фамилию не озвучивала, — просто издевалась над Пантелеймоном митингующая.

В таких перепалках Зойка всегда выходила победителем.

— С чиновниками в России бороться бесполезно. Когда с ними начинают бороться, их становится еще больше. Отсюда русская народная сказка, — разъясняла народу Кобрина, — отрубил царевич голову Змею Горынычу, а на отрубленном месте еще две вырастают. Оппозиция нужна, чтоб боялись и сильно не наглели. Вот поэтому у народа всегда появляется Иван-дурак, который вроде и не соображает, когда идет на верную смерть, но, не смотря на все трудности, становится героем.

Мэр не понял:

— Ты что имеешь в виду: я — Горыныч или Иван-дурак?

— Каждый должен определиться внутри себя сам, — философствовала последовательница фэн-шуя.

У мэра поехал фасад:

— Иди отсюда и философствуй у себя на кухне. Постамент не для тебя строили, и нечего тут торчать, население возмущать.

Народ, видя, что про него уже заговорили верхи, стал стекаться к месту трибуны.

— А ты, избранец народный, сегодня есть, а завтра нет. Отчитайся, что ты хорошего сделал для села, только не путай — село отдельно, ты-отдельно, — размахивала рукой Зоя.

Мэр в негодовании вылез из форточки подальше, чтоб виднее было. Но достойного отпора народ не дождался: мэр застрял. Опасаясь стать посмешищем, он руководил секретаршей, чтобы та побыстрее его втянула в комнату, было очень щекотно и мэр заливался смехом.

— Ты еще смеяться над избирателями будешь? — гневно произнесла Зойка. — Народ, он над нами смеется? Ему смешно, что мы не доедаем, не доживаем…

На аппаратных Кузькин работал на публику, орал так, что местные собаки закрывали лапами уши и затаивались в будках, боясь лишний раз напомнить о себе.

Работники быстро освоили эту манеру поведения мэра и стали точно также беседовать не только со своими подчиненными, но и с посетителями, что не могло нравиться населению. Стоило кому-то пожаловаться, как все объединялись, и начиналась травля недовольного. Сюда подключалась прокуратура, полиция, фабриковали уголовные дела.

И человек вынужден был либо покинуть свой дом, либо забыть о правах и помнить только свои обязанности. Так случилось и с Кобриной. Поначалу Зоя пошла на прием к вновь избранному главе выразить свою лояльность. Тот принял и, пообщавшись, сделал вывод, что женщина она умная, таких кадров ему как раз недоставало.

И даже захотел увидеть её в кресле своего зама вместо семидесятилетней Воробьихиной.

Не успел он озвучить это, на совещании, как тут же последовал звонок из областного министерства. Главе указали от Зои Кобриной держаться подальше, ибо она — угроза власти. В дальнейшем мэр уяснил, что ни кадровые решения, ни какие другие, без согласования принимать нельзя. Так что роль его заключалась в том, чтобы уметь хорошо принимать комиссии.

Зоя, надеявшаяся, как и все, на перемены, вскоре поняла, что новый стал достойным преемником бывшего мэра. И терпеть этот факт она не собиралась. Кузькин, чем больше оставался на этой должности, становился все увереннее, что это продлится вечно, что теперь он — глыба, которую не сдвинуть.

На избирательных участках рисовали как надо, понимая, что если к власти придет диссидентка, то не будет слушать советы от высокого начальства и разгонит всю администрацию.

Всё чаще мэр стращал показать «Кузькину мать» всем недовольным, на что народ сильно удивлялся: они её и так хорошо знали: не красавица, но и не сильно страшная.

Зойку всегда бросало из стороны в сторону, как щепку в море. Однажды, она со всего маху увлеклась новым учением. Накупила книг и обустроила дом с учетом рекомендаций фэн-шуя, на сале перекатив всю мебель в нужные места.

На окнах у нее торчали в цветочных горшках зеркала, на дверях звенели колокольчики, вся мебель была заставлена слонами и жабами с монетой во рту. Она стала не похожей на себя — всё время перераспределяла в себе энергию.

Вот и на очередном митинге Зоя Кобрина, когда ей доверили сказать речь, что-то мямлила. Видно было, что изнутри ее распирает, но то, что снаружи, — сдерживает. Так в ней боролись два начала — добро и зло. Народ, привычно ходивший на подобные шоу, в этот раз разочарованно стал расходиться.

У смутьянки на шее висел колокольчик, на руке гирлянда из слоников, на уровне зада прикреплены два зеркала — отражать плохую энергетику.

Если говорить о политическом портрете Зои, то это была очень чистая личность, не запятнанная пребыванием ни в одной зарегистрированной партии, когда — либо существовавшей. Но колебания и симпатии нет — нет, да пробивались, и Зойка числилась сочувствующей почти по всем партийным спискам, хотя и там долго не задерживалась за вредные высказывания.

Она своим ехидным умом тут же обнаруживала несоответствие между Уставом и действиями и, чтобы партия не развалилась, от неё старались побыстрее избавиться, потому что ее крамольные речи начинали будоражить усыпленные мозги однопартийцев, и те начинали задумываться и задавать вопросы.