Войны ветра

Дмитрий Янковский, 2008

Несправедливо осужденный трибуналом Воин Ветра, офицер воздушного флота Российской империи Егор Сморода поставлен перед выбором: сгнить на каторге или присоединиться к членам загадочного Института прикладной Экзофизики, которые при помощи невероятного оружия очищают город от вампиров, демонов, оборотней и другой агрессивной нежити. Однако после того как Сморода вступает в подпольную организацию «охотников за привидениями», выясняется, что ставки в этой игре гораздо более высокие, чем ему казалось вначале. Впрочем, беглому каторжнику уже нечего терять.

Стану я диким горцем,

По небу рукою шарить.

У меня под крылом солнце,

Пусть оно меня жарит.

М. Башаков

Глава 1

Похищение

Когда в Питер приходят белые ночи, они заново разжигают во мне пламя жизни. Точнее, это ощущение впервые возникает в мае, когда закатные облака приобретают удивительный оттенок разогретого янтаря. Всю зиму я не живу, а кое-как перебиваюсь от утра к вечеру, страдаю, несмотря на недюжинную физическую подготовку, затяжными бронхитами и чисто питерской паранойей, возникающей от нехватки солнечного света. Наверное, как и большинство жителей этого странного города. К тому же, тем, кто тут рожден, возможно, легче, чем мне, приезжему. Но приказы командования не обсуждаются, особенно, когда речь идет о должностном повышении молодого, подающего надежды офицера. Кого волнует, что любой москвич будет чувствовать себя в Питере не очень комфортно? Мне говорили, что на акклиматизацию уйдет года два, да только пошел уже третий, а я, как ждал белых ночей, так и жду.

Поначалу я, грешен, спасался искусственным ультрафиолетом, но потом понял, что всерьез таким образом не избавиться ни от питерской паранойи, ни от зимней депрессии. К тому же посетительницы салонов красоты во время моих визитов взирали на меня с некоторым недоумением. Их наверняка удивляло, зачем здоровенному мужику с обожженной мордой прихорашиваться? Уж понятно, от солярия я краше точно не стал бы. Ну да и пусть. Потом я нашел новый метод — ударные дозы аскорбиновой кислоты. Выручало, но не спасало. Хотя все это больше в плане неприятных воспоминаний — календарное лето уже на носу, а с ним и конец депрессии. Так что настроение в этот вечер было у меня предельно хорошее, впору думать не о витаминах, а о бутылочке чего-нибудь слабоалкогольного для укрепления состояния.

Но даже коктейли категории «Г» я терпеть не мог употреблять в одиночестве. Не из боязни опуститься, а из глубоко внедренных воспитанием принципов. Потому, выбив из торгового автомата кассету «Турбо-Каскада», я направился к офицерскому общежитию на Петроградке в надежде найти желающих приобщиться к внедрению алкоголя в кровь. Вечерело. Точнее, было без малого двадцать три часа, но сумерки лишь начинались, причем именно летние питерские сумерки, а они, надо признать, не без придури. Они то ли активизируют в организме выработку каких-то гормонов, то ли, наоборот, снижают фон чего-то там биохимического, в связи с чем мозги начинают функционировать странновато. Это еще мягко говоря. Если же прибегнуть к определению винд-штурмана Васи Хомяченко, то народ начинает глючить по-черному, а кого и по-разноцветному, причем каждого доброго горожанина на свой лад. Я вот, к примеру, на Елагином острове почти по-трезвому видел бегающее дерево. Ну не то чтобы долго, а так, пару мгновений — сыграла тень со светом, наложилась на возбужденную подступающим летом биохимию мозга, и на тебе. Честно говоря, у меня тогда сердце немного екнуло, несмотря на кое-какой боевой опыт. Если же говорить о галлюцинациях попроще, например о слуховых, то от них летом просто деваться некуда. Бывает, топаешь ночью по тротуару где-нибудь на Васильевском, и создается полное ощущение, что за спиной у тебя кто-то шпарит в том же направлении и с той же примерно скоростью. Оборачиваешься — никого. Неприятное, надо сказать, ощущение. А вот если залить в организм парочку картриджей того же «Турбо-Каскада» или «Авангарда», к примеру, все это переживается не в пример легче. Вот и выходит, что в Питере человеческий организм, независимо от сезона, работает исключительно с химическими присадками, как маневровая турбина какого-нибудь винд-крейсера на хорошем форсаже. Только, если в мотор летом надо присаживать загуститель, а зимой разбавитель, то моя конструкция требует зимой витаминов, а летом горячительного. Причем обе присадки в интенсивных дозах.

Послушать меня, кто-нибудь подумает, что у парня проблемы со здоровьем. Или, как минимум, с головой. Но наш отрядный медмастер Кирилл Филиппенко был кардинально обратного мнения и ставил меня в пример другим офицерам касательно общефизической подготовки, а также в плане соблюдения оптимальных для здоровья режимов. Знал бы он, какие это режимы, так не распалялся бы, наверное. Хотя трудно сказать. Сам имея некоторое покраснение носа от безответной любви к медицинскому спирту, он наверняка воспринял бы мою систему, как минимум, с пониманием, если не с одобрением. Но предавать ее широкой огласке я все равно не собирался, поскольку военное начальство могло не разделить филиппенковского, чисто медицинского оптимизма.

Остановившись на углу офицерского общежития, я достал оранжевый жетон пятнадцатирублевки, взятый на сдачу из автомата с «Турбо-Каскадом», и подбросил его на предмет принятия оптимального решения — направиться в первый корпус или же во второй. Пока жетон вертелся в остывающем воздухе, я успел загадать — если выпадет «фича», иду в первый, к Юрке Бабслею, если «бэк», значит, во второй, к Гаррику Орландине. Жетон шлепнулся на ладонь, причем выпала «фича», и я успел усмехнуться, подумав, что весь вечер придется внимать рассказам Бабслея о его любовных приключениях, но в следующий миг мне по башке прилетело чем-то тяжелым и твердым, сняв с копыт не хуже бутылки «Синьки». Я, понятная песня, шарахнулся лицом о карбон мостовой, да так, что повторно посыпались искры из глаз. Последним мелькнул в сознании факт расстройства из-за испорченного вечера.

Очнулся в темноте. Где — лучше не думать. Башка трещит, хоть стальными хомутами обтягивай. Тошнит. Сильно. Пошарил по карманам — хрен там по колено, а не пластиковое разноцветье остатков денежного довольствия за минувший месяц. Пойло тоже сперли, уроды. Старый леер-трос бы им в задницу за такое преступление против личности и, более того, против человечности… Нет, ну обидно, честное слово! Вырубили, как пацана! И ведь не охранника из сети аптек «Гулькин нос», а офицера винд-трупера обобрали, здоровье наверняка подпортили, временно лишив трудоспособности. Мне лишнее сотрясение мозга совсем ни к чему, оно у меня, турбиной их разнеси, третье. Не хватало только из-за уродов-гопников списаться на сушу! Я бы, случись такое, точно открыл на них бы сезон большой охоты. Я бы их тогда не на землю, а прямиком под землю посписывал, причем, по возможности, с особой жестокостью. Но, окажись тут медмастер Филиппенко, он бы наверняка рекомендовал мне в нынешнем состоянии воздержаться от лишних эмоций, чтобы не усугублять последствия сотрясения. Я этому не данному совету последовал, взял себя в руки и решил тихонечко выбираться в более цивилизованные районы города. В принципе, взять у друзей в долг до выдачи очередного довольствия особой проблемы не составляло, благо не все были столь расточительными, как я. Наверное, у них организмы работали круглый год без присадок, иначе не объяснить феномен остававшихся до получки денег. Обиднее было получить по балде без попытки оборонительных и контрнаступательных действий. Друзья в общаге засмеют, если узнают — спецназовца отоварили гопники! Лучше не говорить никому. Лучше уж сделать вид, что поскользнулся спьяну на прилипшем к карбону собачьем дерьме и впечатался чавкой в осветительную опору.

Темнота оставалась темнотой, тишина тишиной. Ничего не менялось в окружающем пространстве. И это было скорее хорошо, нежели плохо, поскольку давало время осмотреться и принять запоздалые тактические решения. Встав на четвереньки, я сделал попытку поползти хоть в каком-то направлении. Несмотря на неважное состояние, это удалось без всякого труда. Но не очень далеко — я сразу уперся в стену. Пришлось обследовать окружающее пространство в поисках выхода. Вообще-то у меня не было ни малейших сомнений в том, что выход, точнее, открытая дверь, найдется в одной из четырех стен. Потому что я мог подумать о чем угодно — об избиении, об ограблении, но у меня не возникало и намека на мысль о пленении. Одно дело шарахнуть офицера винд-флота тяжелым предметом и обнести его карманы, другое — захватить его с какой-то целью. Это уже преступление такого порядка, что преступник может запросто головы не сносить. Это уже терроризм, это похищение, да еще не какого-нибудь слесаря-оптронщика, а человека, имеющего государственную защиту категории «Е». Короче, я и подумать не мог о пленении, пока не наткнулся на стальную дверь. Наглухо запертую.

Вот тут я струхнул. Тут я, братцы, понял, что нападение могло быть и не случайным. Тут враз вспомнились байки, которыми винд-драйвер Салогуб кормил нас после отбоя. Мы тогда их воспринимали как нечто отдаленно-абстрактное, к нам, в большом городе, не имеющее отношения. Например, россказни о городских партизанах. Это знаете, в каком-нибудь Екатеринбурге полицейские наряды отлавливали их по подвалам, как бомжей. А на юге они порой чинили настоящий беспредел с резней и погромами. Но в Питере! Мысли не было. До сегодняшнего вечера. Подумать немного, так понятно, что грабителям никакого резону нет запирать кого бы то ни было. Если поймают с краденым, то год-два на болотах и свободен, а так могут незатейливо и в расход пустить. Ведь когда подлецы уходили с добром, уже прекрасно знали, кого тряханули. Раз уж обчистили карманы, должны были найти офицерскую «бирку». И нашли, нашли, никаких нет в этом сомнений, поскольку при себе я «бирки» не отыскал.

Вообще, при достаточно развитом инстинкте самосохранения, грабителям, обнаружившим «бирку», надо было все вернуть, откуда взяли, и смыться на полном форсаже не только из района, но и из города. А раз сделано этого не было, то оставалось только два варианта — либо я оказался жертвой выпускников психбольницы, прошедших комиссию по выписке экстерном, либо меня повязали городские партизаны, существование которых в северной столице не без оснований ставилось под сомнение всеми полицейскими чинами. И если первый вариант представлялся мне скорее комичным, несмотря на приличную шишку на темечке, то второй, даже при гипотетическом рассмотрении, заставлял собраться и запустить мозги на полные обороты.

В принципе, партизаны в Питере найтись могли. Конечно, нелегально проникнуть в город мешала не только городская стена, но и пограничные патрули по периметру, и полицейские проверки. Не говоря уже о бдительности самих добрых горожан, которая в Питере, по сравнению с Москвой, казалась мне поразительной. Будь ты сто раз легальным гражданином, но если у тебя смуглая кожа, то беспрепятственно перемещаться по городу будет сложно. Точнее, утомительно. Поэтому уже лет двадцать выходцы из арабского мира сторонились больших городов, даже при возможности осесть в них легально.

Однако партизаны в Питере быть могли. Как минимум, теоретически. Не в том плане, что отряд варваров в одну из промозглых зимних ночей проник в город, за стену. Это, скорее всего, незамеченным не осталось бы. А в том, что отряд мог сформироваться из легальных граждан арабского происхождения. Во всемирной Сети бродит достаточно информационной заразы, способной свинтить мозги многим, у кого не хватает плоти на члене — начиная от древних манифестов ваххабитского толка и заканчивая новомодным веянием последователей стратегии «зеленого шума». Такую нагрузку на уши и на глаза мог выдержать человек взрослый, сформировавшийся, обремененный какой-то ответственностью, но у таких людей есть дети, на которых, в первую очередь, и рассчитывают авторы варварской пропаганды. Молодая зеленая поросль — пятая колонна, легальные дети легальных родителей. И хотя уже больше двадцати лет в пределах городских стен запрещены любые не смешанные браки варваров, но зачастую и половины арабской крови в жилах достаточно для осознания себя правоверным.

Все эти выводы не прибавили мне оптимизма. Более того — я скис. У меня не было ни малейших иллюзий по поводу собственной участи, окажись мои догадки верны. Быть «языком» в руках врага — участь короткая, бесславная и унизительная. Можно было, конечно, помечтать о геройстве, но это пустое — не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать, что примитивными варварскими средствами силового допроса можно любому развязать язык. А винд-трупер Имперского флота, коим я по праву именуюсь, является фигурой достаточно информированной, чтобы оказаться лакомым куском для городских партизан, буде таковые отыщутся. Полученную от меня информацию, после моей мученической смерти, можно будет выгодно продать своим же братьям-мусульманам, или, если хватит ума, использовать самостоятельно. Только мне это уже будет без разницы.

Предотвратить подобное развитие событий можно было только одним способом — без затей сделать ноги. Никто за подобный маневр в трусости не упрекнул бы, а высшее начальство, за усилия по сохранению секретности, еще и медальку какую вручило бы. Да вот беда — не умел я просачиваться через запертые стальные двери.

Еще раз, уже с большей тщательностью, проведя ревизию не только карманов, но и всей одежды целиком, я понял, что при мне не оставили ничего, что могло бы стать оружием или инструментом. Насчет оружия беспокойств у меня не было, я сам мог стать не слабым оружием, а вот отсутствие инструмента, с помощью которого можно было бы добиться успеха в открывании двери, встревожило не на шутку. Тут уж сколько ни размышляй, придумать ничего не получится. В подобных случаях, а именно при попадании в безвыходную ситуацию, все инструкции предписывали не тратить силы, а сидеть и ждать, когда переменится ход событий. В этом был резон, я по личному опыту знал, что все трудно решаемые ситуации чаще всего сами собой меняются со временем — на сцену выходят новые лица, меняется время, а иногда и место действия. В таком виде сама ситуация меняется на другую, нередко переставая быть безвыходной без всяких усилий со стороны попавшего в нее.

На самом деле, если перейти от теории к практике, мне следовало ждать, когда дверь откроют хозяева положения. Когда-нибудь это непременно должно произойти, потому что просто заморить офицера винд-флота голодом, не выведав никаких секретов — форменный идиотизм. Однако само по себе отпирание замка не гарантировало мне освобождения, поскольку неизвестно, кто и каким числом вломится в распахнутую дверь. Судя по тому, что офицера-спецназовца не потрудились даже связать, преступники чувствовали себя достаточно бодро. На пустом месте такая самоуверенность зиждиться не могла, ее наличие говорило не только и не столько о численности банды, сколько о характере ее огневой мощи. Потому что и впятером без плазмоганов идти на винд-трупера — храбрость, граничащая с безумием. Мусульманам же храбрость была вообще не очень-то свойственна — поединком они называли стычку, когда их десяток против одного европейца.

Исходя из всего этого, я мог смело готовиться к визиту более чем пятерых противников при поддержке такого же количества малокалиберных ручных плазмоганов. Радость сомнительная. Но как-то вытягивать задницу из возникшей западни все равно необходимо — я хоть и готов умереть в любую секунду, как положено воину, но не спешил приблизить этот момент.

Содержимое карманов, точнее, полное отсутствие в них хоть чего-нибудь, меня не обнадежило, поэтому следовало переходить к изучению возможностей самого помещения. Осмотр в темноте — дело бессмысленное, так что всю информацию пришлось получать посредством осязания и обоняния. Слух нес исключительно сторожевую функцию, на осязание же легла функция информативная. Стены, на ощупь из многокомпонентного строительного композита, не имели и следов штукатурки — проведя по одной из них ладонью, я ощутил шершавую, очень сырую поверхность. Значит, подвал, раз так мокро. Пол, наоборот, оказался по большей части сухим и пыльным, лишь у стыка со стенами труха скаталась от влаги. Слой пыли был настолько толстым, что ее можно зачерпывать горстями. Уже неплохо — в ближнем бою это подходящее средство для ослепления противника.

Подумав о глазах, я взялся искать лампы. Меня держали в темноте, подобный подход вполне логичен, но, скорее всего, для себя противник приготовил более комфортный режим освещения. Я ожидал найти стандартные химические гирлянды, которые давно уже стали привычным источником света для большинства помещений. Их можно было с успехом использовать в качестве оружия, если разомкнуть подводящие нити без активации. Газ выделяющийся при этом в окружающее пространство настолько едок, что с успехом заменяет боевую слезогонку. Но химических светильников я не нашел. Вместо них на невысоком, чуть больше моего роста, потолке обнаружились электрические газообменные лампы, почти как на боевых кораблях. От них по стенам к технологическим отверстиям бежали высоковольтные кабели. Ладно, на худой конец сойдут и они.

Я осторожно снял кабель-трассу, отломил цанговые цоколи ламп и обнажил провода. Теперь, если противник приведет в действие выключатель, то вместо вспыхнувших ламп, которые выбили бы мое неадаптированное после темноты зрение, у меня в руках окажутся две длинных электрических плети. Не ахти как круто против плазмоганов, но все же не голой задницей ежей давить. А включить электричество мои похитители просто обязаны, не поверю я, что хоть одна живая душа решится драться с российским винд-трупером в темноте. Пусть и при наличии оружия у нападающей стороны.

Чтобы обеспечить себе дополнительный шанс на выживание, я решил еще немного поиграть с электричеством. Двумя плетями драться все равно неудобно, того и гляди сам себя током стукнешь, так что от лишнего провода в руке я решил избавиться с пользой для дела. Похитители ведь не бесплотные призраки, через стены просачиваться вряд ли умеют, значит, пойдут через дверь. А я постараюсь приготовить им прием погорячее.

Не откладывая задумку в долгий ящик, я собрался примотать оголенный конец провода к перилам короткой металлической лесенки, ведущей от двери к месту моего заключения, но понял, что это не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Дело в том, что жил в проводе было две, а из уроков электротехники винд-кораблей я помнил, что провода эти неравноценны. Один является источником переменного тока и называется «фаза», другой почти полностью заземлен, и его называют «нулем». Примотай я к перилам «ноль», боевая эффективность такого подключения тоже бы равнялась нулю, поскольку разницы потенциалов между проводом и землей не будет почти никакой. Кидать на противника надо «фазу», тогда шарахнет как следует. Но как определить где ноль, а где фаза, если разомкнут рубильник? Тока нет, фазу искрой не проверишь.

Я призадумался. Честно говоря, докой в электротехнике я не был, у меня, в отличие от корабельных стрим-мастеров, специализация была совершенно в другой области. Пришлось как следует напрячь память, чтобы припомнить, что вещала нам в кадетском корпусе Красотка Кира, преподававшая там основы электротехники. Будь на ее месте суровый педагог-мастер мужского пола, я бы, честное слово, запомнил больше. А так мы всем курсом пялились на структурные элементы ее тела, какие можно было различить под мундиром. Различить можно было не так уж много — не очень большая грудь и довольно узкие бедра, но остальное дополняла наша фантазия, на работу которой уходила почти вся энергия двух академчасов целой роты.

В общем, в памяти если что и осталось, то все эти остатки были жестко модулированы эротическими переживаниями. Следовательно, для дешифровки данных следовало в первую очередь вызвать те самые фантазии, а с ними могли вспомниться и слова педагог-мастера Киры Канаа, которые она произносила, пока мы на нее пялились. Наверное, для службы в ее должности требовалась изрядная доля эксгибиционизма, без этого ежедневно работать с кадетами женщине было бы трудно. И у нее эта изрядная доля определенно имелась, она от наших взглядов получала явное удовольствие, а зачастую сама же нас провоцировала. Кира была намного старше нас всех — нам по двадцать, а ей почти сорок, но эта разница в возрасте не являлась препятствием для установления некоего визуально-эротического контакта между нами и ею. Других женщин в кадетском корпусе все равно не было, даже на камбузе. При этом каждому из нас хоть раз приходила в голову недоуменная мысль, мол, почему начальство не пыталось заменить ее мужчиной. Ответ был получен мною от кадетского медик-мастера.

— Думаете это случайно? — усмехнулся он, продавая мне склянку медицинского спирта за несколько дней до выпуска. — Нет, ребята. В каждом кадетском корпусе есть такая базыга, призванная доводить вас до того накала, который помог бы вам потом сбрасывать сексуальное напряжение в одиночестве.

Думаю, он не шутил. Как бы там ни было, но вспомнив, как мы пялились на ее сиськи, я действительно выудил из памяти кое-что электротехническое. Например, то, что полным нулем нулевой провод на практике никогда не бывает. Собственное сопротивление не позволяет ему полностью сбрасывать всю нагрузку с включенных в эту сеть электроприборов, поэтому между ним и истинной землей всегда существует небольшая разница потенциалов — вольт десять. А десять вольт можно запросто проверять на язык, если напряжение есть, щипнет как следует. Выключатель размыкает только один провод, скорее всего, фазу, это безопаснее для монтеров, потому они так и делают. Значит, оба провода надо проверить на язык — тот что щипнет будет нулевым, а другой, соответственно, фазовым.

Но, честно говоря, сам вид силового провода не внушал ни малейшего желания прикасаться к нему языком. Вроде все рассчитал, все понятно, но цифра напряжения в триста вольт сама по себе пугала в достаточной мере. Однако выхода другого не было — не имея иного оружия, я должен был заручиться поддержкой хотя бы электрического тока. Я уже собрался с силами и высунул язык, когда мне в голову пришла альтернативная мысль. Чтобы убедиться в отсутствии на любом из проводов высокого напряжения, можно было коснуться кабелем перил металлической лесенки. От трехсот вольт, в таком случае, неизбежно ударит искра. Если ударит, то другой провод будет «нулем», а если не ударит, то «ноль» можно отыскать «на язык». Довольный возможностью хоть временно воздержаться от «языкового теста», я шлепнул концом провода по стали и чуть не ослеп от шарахнувшего в темноте дугового пламени. Еще несколько секунд после этого у меня перед глазами плыли огненные круги, а сетчатка хранила изображение окружающего пространства. И пульсировала мысль: «Вот бы коснулся язычком».

Попытка проанализировать произошедшее привела к двум возможным выводам. Либо монтеры нетрадиционно сориентировали фазу с нулем, соединив провода так, что выключателем размыкался ноль, а не фаза, либо только что кто-то снаружи включил рубильник. Второе предположение показалось мне более вероятным, поскольку иначе меня бы шарахнуло током, когда я разбирал цоколь лампы. А раз так, значит, времени на подготовку к встрече мне отпущено с десяток секунд, не больше. Тут уж было не до страха перед электричеством. Сунув искрящий фазовый провод в щель сварного шва лесенки, я рухнул на корточки и затаился возле ступеней, зажав в руке второй силовой кабель. Тут же за дверью послышались шаркающие шаги и голоса на арабском. Я напрягся, готовый дорого продать свою жизнь. А хоть за сколько-то продавать ее было просто необходимо, поскольку смерть от попадания плазменного заряда во всех отношениях лучше пыток на допросе с пристрастием.

Щелкнул замок, дверь распахнулась, впустив в помещение тугой поток электрического света. Я ожидал, что первый визитер наступит на лестницу, но он в запале с разбегу перепрыгнул все ступеньки и приземлился на пол, подняв в воздух клубы пыли, скрывшие его по пояс. Эта пелена меня выручила — пока партизан размахивал плазмоганом, не зная, куда целиться, я перекатился, невидимый для него, и нанес удар силовым проводом по бедру. Араб тут же рухнул, а я, для верности, добавил ему фазой по шее. Он затих, только ступня продолжала ритмично подергиваться в конвульсиях перед моим лицом. Пора было завладеть его оружием, но попытавшись рвануть плазмоган из пальцев, я понял, что их так скрючило судорогой, что не разогнуть.

В это время второй араб шагнул на лесенку, к которой было подведено напряжение в триста вольт. Он тут же скорчился и покатился по ступеням, высекая из них электрические искры. Рухнул партизан прямо у моих ног, продолжая содрогаться в конвульсиях, но я не стал ждать, когда он окончательно успокоится, — в правой руке мусульманина был зажат скорострельный малокалиберный плазмоган, а от такой добычи в моей ситуации отказываться было до крайности вредно для здоровья. Выхватив из подрагивающей руки оружие, я, как на тренировке по тактике, перекатился в самый темный угол, в движении пальнув короткой очередью через дверной проем наружу, где маячили еще несколько фигур. Раздались вскрики, пара особо горячих голов снова рванулась на лестницу, но их ждала та же участь, что и первых двух — пораженные током, они скатились на пол. Свет из дверного проема протискивался в пыльное помещение трепещущим белым блоком, как нечто совершенно материальное, обо что можно удариться в темноте. Остальные партизаны, видимо, поняли принцип моей ловушки, а потому решили не рваться в подвал, а подумать, как сделать это безопасным для себя. Но делать что-то без стрельбы арабские террористы почти не умеют, потому свои размышления они густо приправляли выстрелами через дверной проем.

Оставаться на месте в моей ситуации было опасно — помещение почти полностью простреливалось снаружи. К тому же у нападающих вполне могли оказаться термические гранаты, хотя можно было надеяться, что ребята попытаются обезвредить меня живым, а значит, пустят в ход гранаты в последнюю очередь. Оставалось двигаться, чтобы не быть слишком легкой мишенью. Размышляя об этом, а на размышления ушло не больше пары секунд, я заодно прикинул возможную численность противника. По опыту было известно, что меньше, чем впятером, мусульмане на русских и католиков не нападали, это при наличии у нападавших оружия. Если же оружия не было, то счет начинался с десятка. В данном случае партизаны выступали при поддержке карманной плазменной артиллерии, но и противником у них был винд-трупер российского флота, что должно было сподвигнуть их на увеличение численности отряда. Получалось, что арабов должно быть не меньше десятка, но и больше пятнадцати им самим, наверное, пригнать было бы стыдно. Хотя слово «стыд» в отношении городских партизан было нонсенсом, все помнили события пятилетней давности под Ростовом, когда сотенный отряд арабов захватил родильный дом Святой Марии и шнурками от штурмовых ботинок успел передушить до подхода винд-крейсеров всех рожениц вместе с младенцами.

Это воспоминание придало мне решимости, и я рванул вперед, прикрывшись пущенной в дверь плазменной очередью. Как раз в этот момент в проеме возникли два силуэта и вспышка плазменного выстрела. Целились, понятное дело, мне по ногам, ведь даже арабский партизан способен смекнуть, что безного допрашивать проще, чем безголового. Но от подобной атаки, характерной для ряда ситуаций, нас научили ловко уходить на занятиях по тактике огневых контактов. Я кувыркнулся влево через плечо, продолжая держать мусульман на прицеле и прижимать спусковую пластину. Недаром приходилось потеть на уроках — оба партизана, приняв на грудь по нескольку капель разогнанной плазмы, отлетели далеко от двери, оставив в воздухе клубы дыма и запах горелой плоти. Попадание заряда такого калибра не бывает смертельным, если не влупить прямо в голову, поскольку капля плазмы не проникает глубоко в тело. Она лишь перегревает воду в поверхностном слое тканей, на глубине полутора сантиметров, не больше, моментально превращая ее в пар под высоким давлением. Происходит подкожный взрыв, оставляющий в теле неглубокую рану диаметром с двадцатирублевый жетон. Плюс ожог, понятное дело. В результате мощный удар и шок, выводящий противника из строя гарантированно и надолго. О потере крови при таком ранении можно не беспокоиться — плазма прижигает все порванные сосуды, оставляя рану обугленной, но сухой и стерильной. Именно поэтому партизаны вооружились против меня малокалиберными пушками — хотели взять живым.

На самом деле в их планы, я думаю, не входило столько возни, сколько вышло. Ребята собирались зажечь свет, а потом, под прицелом десятка стволов, замкнуть мне руки в молекулярки и отвести в помещение, переделанное за время моего «отдыха», в комнату для допроса. Видно, им не приходилось еще иметь дело с российским спецназом. Я слышал только о похищении партизанами в Европе функционера иезуитского ордена. Тоже спецназ не последний на планете, у них подготовка сравнима с нашей, хоть и без присущей винд-флоту специфики. Но все же к подготовке должен прилагаться соответствующий боевой дух, так мне кажется. И хотя у иезуитов боевого духа тоже хватало, но у русского спецназа попросту больше опыта столкновений с мусульманами, чем у европейских коллег. Такой протяженности границ с варварами, как у нас, нет ни в одной стране мира. И у нас на них накоплена особая злость — все же иезуитам еще ни разу не приходилось выносить из своих роддомов задушенных рожениц и младенцев десятками, а нам приходилось. В том числе и мне лично. Так что я внутренне был готов спустить с любого партизана шкуру живьем.

Однако, пока я еще находился в таком положении, что шкуру запросто могли стянуть с меня самого. Надо было что-то кардинально менять. И тут меня осенило. Я так спешил выхватить у первого же поверженного мусульманина плазмоган, что не удосужился обыскать тело получше. А ведь если термические гранаты могли оказаться у тех, кто пребывал в раздумьях снаружи, то они могли найтись и у тех, кто навек упокоился внутри. Подстегнутый этой идеей, я, сильно пригнувшись, ринулся к лесенке. Пыль все еще стояла столбом. С одной стороны, это помогало мне двигаться почти невидимым для противника, с другой — и мне снижало обзор, так что я с разбегу налетел на тело, споткнулся и растянулся, едва не коснувшись лбом ступеньки под напряжением. Вот это был бы номер. Собаки бездомные на окраине полопались бы от хохота. А на моей могиле начертали бы надпись: «Не рой другому яму». Но раз Господь Вседержитель отвел меня от столь позорной участи, значит, дело мое правое.

Отдышавшись пару секунд, я ощупал поверженного, и у меня сердце забилось чаще, когда пальцы наткнулись на гладкие сферы термических детонаторов. Их было три штуки. А раз так, то рядом, с оставшихся трех жмуриков, можно снять еще девять. Что я и проделал с великим воодушевлением.

Прикинув расстояние и траекторию полета гранаты внутрь дверного проема, я сорвал чеку и запустил снаряд в цель. Там с глухим хлопком шарахнуло фиолетовое пламя перегретой плазмы, и вместе с пылью ноздрей коснулся резкий запах озона. Я сорвал фазовый провод с лестницы, чтобы открыть себе путь, оперся на нее ногой и швырнул в проем вторую гранату, на случай, если кому удалось укрыться от первого взрыва. Снова ширкнуло слепящее пламя, а в лицо пахнуло жаром, будто от углей в камине. Запах озона сделался раздражающим, почти нестерпимым.

В два прыжка преодолев лестницу, я вскинул плазмоган и, оказавшись в дверном проеме, выпустил короткую очередь, чтобы для страховки прикрыться огнем. Но это уже было лишним — в тридцатиметровом коридоре с шершавыми стенами из композита не осталось ничего, кроме десятка обугленных, еще дымящихся тел. Два ярко-белых пятна цинковых окислов на полу отмечали эпицентры взрыва гранат. Но осторожность терять не стоило — в боковых стенах тоже имелись двери, а какие опасности притаились за ними, известно только Богу.

Осторожно, короткими тактическими шагами, ставя ступню за ступню, держа плазмоган на уровне глаз, я наискось пересек коридор и шарахнул в ближайшую стальную дверь подошвой ботинка. Она не поддалась. Возможно, за ней ничего и не было, но одно из главных боевых правил винд-трупера — не оставлять живых противников за спиной. Отшагнув, я прищурился и полоснул плазмой по тому месту, где за металлом прятался язычок замка. Участок двери раскалился добела, после чего одним мощным ударом ноги мне не составило труда выворотить перегретый замок из гнезда. Вскинув плазмоган, я подтолкнул распахивающуюся створку плечом и ввалился внутрь. За порогом обнаружилась комната для допросов. Точнее, судя по оборудованию, пыточная. Причем комната площадью около пятнадцати квадратных метров оказалась далеко не пустой — меня встретили перекрестным огнем двух плазмоганов. Но ожидание такой встречи у бывалого винд-трупера, наверное, уже глубоко в рефлексах. Я ушел в кувырок раньше, чем увидел противников. Говоря точнее, я полностью их так и не увидел — передо мной, когда я рухнул на пол, пропуская над собой поток плазмы, предстали только три пары ног. Две мужских, прикрытых бордовой тканью штанов из спецодежды дворников, и одна женская — в туфлях на высоком каблуке, затянутая в модную молекулярную микросетку с изображением стилизованных Сил Небесных. Мужские я тут же подрезал плазмой, а когда варвары с криками шлепнулись на пол, я добил их двумя выстрелами в голову. Опыт подсказывал мне, что и женщина, особенно вооруженная, может оказаться опасным врагом, но что-то помешало мне выстрелить.

Осторожно, не сводя с незнакомки прицела, я поднялся во весь рост и увидел ее всю. Молодая совсем девчонка, лет двадцать на вид, ни во внешности, ни в одежде нет ничего арабского. Летняя блузка из переливающегося «арго», короткая тонированная юбка, ноги затянуты в микросетку. Красивые, кстати, ноги. Да и вообще фигурка вполне ничего — грудь небольшая, аккуратная, бедра узкие, спортивные, плечи красивые, шея… Но больше всего поразили огромные голубые глазищи и густая грива сияющих каштановых волос.

— Не стреляй, — попросила она по-русски.

Оружия в руках незнакомки не было. Но вообще-то она была мне до лампочки. Если девка оказалась в компании вооруженных мусульман, то цена ей копейка с мелочью.

— С какой радости? — вяло поинтересовался я.

— Я молодая, я жить хочу…

— Веский довод, но вообще-то я тут в гостях. А хозяева оказались столь не радушны, что я, право слово, сильно расстроился. В расстроенных же чувствах я не всегда способен вести себя адекватно. Что ты, сучка, тут делаешь?

— Я медсестра. Из универа на Карповке.

— Замечательно. А я винд-трупер Российского Имперского флота.

— Знаю. Меня притащили сюда, чтобы тебя пытать. Ну, уколы делать, прямое воздействие на нервы, генитальное вторжение без кровопотери…

— Рад познакомиться, — хмуро ответил я. — Тебе куда плазму всадить, сначала в живот, или из уважения к женскому полу сразу в голову?

— Отпусти меня. — На ее глазах заблестели слезы.

Нет, стыдно говорить об этом, но палец у меня заклинило на спусковой пластине. Вот собрался со всей решимостью размозжить ей башку, а тело не подчинилось. Видимо, зверь, который внутри меня, был о медсестре иного мнения, чем сознание. В смысле, тот зверь, который руководствуется гормонами, а не здравым смыслом.

— Какого черта? — решил поинтересоваться я. Мне казалось, что ее ответ добавит мне решимости, и я перестану тратить время попусту.

— Они меня поймали на улице, как и тебя.

— Но пытать-то ты меня не отказалась.

— Я боюсь смерти… И боли.

— Боли еще понятно. Я ее сам боюсь. А смерти чего бояться? Даже вздрогнуть не успеешь, как плазма испарит твои дурные мозги.

— Зачем? — шепотом спросила она. — Хочешь, я лучше сделаю тебе то, что тебе точно понравится? Это много времени не займет, я хорошо умею…

Это и придало мне решимости.

«Вот стерва», — подумал я и прижал спусковую пластину.