Мой сенбернар Лондон

Дмитрий Раскин, 2019

Семья приобретает щенка сенбернара, которому за его «респектабельность» и немного комичную внешность дают имя Лондон. Что значит собака в доме? – Новый член семьи, причем любимый всеми безоговорочно! Поэтому если Лондон заболевает – за его жизнь идут сражения по всем фронтам. А если выздоравливает и счастлив – то радость его множится на количество членов семьи. Эта добрая, полная юмора и иронии книга, в конечном счете, есть книга о любви. Роман адресован детской и юношеской аудитории.

7. Лондон заболел

Мощью, статью Лондон явно пошел в своего отца. Его папа Кентавр был чемпионом страны, Евразии, а также отдельно (если я не путаю ничего) Европы и Азии. Кажется, у него были все титулы, кроме чемпиона мира, что заставляло страдать заводчицу. Красотой Лондон, похоже, даже и превзошел своего титулованного отца, а вот здоровьем, увы…

Когда заводчица спустила Лондона на пол, Аня сразу же спросила: «А почему у него такие задние лапы»? Заводчица, не смутившись, начала о том, что это у него возрастное и скоро пройдет. Позже, из литературы мы узнали, что «такие лапы» называются «заячья походка». Но, если б узнали не позже, а сразу, разве это изменило бы что? Я же уже его любил.

Нам говорили, что его родословная нас ко многому обязывает. Сразу же вспомнился анекдот: «У нашей собачки такая родословная, что если б она могла говорить, то разговаривать с вами не стала бы». Итак, в соответствии с его родословной мы должны ходить с ним на выставки, стать членами клуба, платить регистрационные и членские взносы, получать дипломы и титулы. Не буду скрывать, возможно, мы с Аней не идеальны. Но к числу наших недостатков явно не относится собаководческое тщеславие.

Собачки, с которыми Лондон общался в городском парке, сходили на выставку, им всем наставили «двоек», и на следующее утро стон и плач стояли над парком. Собачки, то есть хозяйки собачек, кляли необъективное судейство, коррупционную составляющую, плохую организацию действа, судьбу… Мы же, когда нашей зверушке исполнилось полгода, решили все ж таки раз поучаствовать (кажется, было первенство города). Просто, чтобы удостоверится в том, что Лондон нормально развивается. «Заячья походка» к тому времени у него прошла. Не сама собой, конечно, мы над этим работали, всячески животное наше развивали.

Животное наше, неожиданно для нас, заняло первое место в своей возрастной группе, получило грамоту и бумажную медаль. Его братья и сестры, те самые, что были с ним в том вольере, когда я его выбирал, тоже хорошо выступили. Так одна его сестра стала «первой сукой города» (так в дипломе написано!). Помню, поздравляя хозяина, пожал ему руку и не смог не улыбнуться. Когда до него дошла эта некоторая двусмысленность титула, он рассмеялся.

И ровно через две недели после своего триумфа Лондон заболел. Локтевой сустав на его передней правой лапе вспух так, что он практически уже перестал ходить. Задние лапы тоже заболели, только как-то по-другому. А мы, разве мы были тогда готовы к этому?

Первым нашим ветеринаром была женщина средних лет. У нее у самой сенбернары. Замечательно, значит, точно нас вылечит. Ее консультация была столь же лаконичной, сколь и невнятной. Все сводилось к тому, что надо расстелить по квартире какие-нибудь мягкие коврики и тогда все пройдет. Она полагалась на естественный ход событий. И явно не хотела даже так вот, заочно конфликтовать с нашей заводчицей. Какие-то, надо полагать, свои отношения у них. То есть в ее интерпретации виновата не заводчица, а Рок. Говорила нам успокаивающие слова, но от постановки диагноза ненавязчиво так уклонилась.

Второй ветеринар пожилой, основательный, респектабельный (нашли по рекомендации), с профессорской бородкой. У нас отлегло, камень с души он снял, такой он был надежный, высокопрофессиональный, умудренный. И какие паузы делал в разговоре. Уже одни эти паузы нас убеждали, что недуг Лондона, это так, «вылечим, рассосется». Завершая свой визит, он сказал, со всеми своими паузами: «Я также оказываю и ритуальные услуги. Для тех собак, что лечились у меня, десятипроцентная скидка. Звоните в любое время».

Лихорадочно искали нового врача. Нашли, наконец. Кто-то из хозяек тех собак, с которыми мы гуляем в парке, подсказал. И вот этот ветеринар занимался Лондоном почти уже всю его сенбернарью жизнь.

Мама моя по телефону (к этому времени родители уже год как живут в Израиле) возмущенно, как она умеет, категорично:

— Ты должен обменять щенка. Тебя обманули при покупке. Пусть ветеринар составит акт. Ты в своем праве. Добивайся.

Ну что ж, говорю:

— В таком случае, надо обменять и Мишку, он у нас тоже все время болеет.

У Лондона оказался бурсит локтевого сустава на передней лапе. Ветеринар не исключал, что это даже может быть платой за то, что передние лапы слишком мощные, сродни мутации. А задние лапы — здесь было подозрение на дисплазию тазобедренных суставов. То есть, наша победа над «заячьей походкой» это еще далеко не все.

Боли были страшные. Лондон страдал.

Нам прописали множество медикаментов. Все внутримышечные инъекции мы с Аней делали ему сами, а ветеринар приезжал, чтобы делать уколы в сустав. Евгения Арнольдовна приходила помогать Ане ставить ему компресс.

Лондон быстро понял причинно-следственную связь между инъекцией и улучшением своего состояния. И это несмотря на то, что сами уколы были весьма болезненными. До сих пор стоит перед глазами: Лондон ковыляет за тобой по квартире, просит укол. А ему же не объяснишь, что больше уже нельзя — передозировка. Сердце сжимается… это до спазма, до кома в горле. А он же бессловесный. Не задается вопросом «За что»? или «Почему я»? Страдает терпеливо, безропотно, можно, наверное, сказать, что мужественно. Наше человеческое отношение к страданию ему не дано. Он не может, например, полюбить страдание или же стать интересным себе самому в страдании. Тут какой-то особый оттенок, тут, наверное, что-то есть от чистоты страдания. И в этой своей «чистоте» оно уж очень слепо, немилосердно. Страдание без декораций, «масок» и «фиговых листков».

Как я боялся тогда, что не сумею, не справлюсь. Опыта же нет. А одной любви недостаточно. Вдруг он умрет.

Но Лондон выжил. Выздоровел, мало-помалу, мы все залечили, и вот он уже перестал хромать. Вот уже бегает. А я уже перестал вставать по ночам, дабы проверить, все ли в порядке у нашего зверя. Да, конечно, теперь нам всю жизнь предстоит заниматься профилактикой. Но это именно жизнь, а все остальное неважно. И все «накладные расходы» на эту самую жизнь не важны, конечно же. Главное, что это жизнь, бытие лучше небытия и уж точно, что интереснее. А нам надо срочно накачивать мышцы на задних лапах.

Я приобрел для него ездовую шлейку и стал запрягать его для таскания тяжестей. Шлейку мне привезли из Москвы, она была кожаная, а в нашем городе продавались только из кожзама. Когда начали тренироваться, стало ясно, все, что не из кожи, порвалось бы в течение месяца. Начинали мы с буксировки колес от легковушек, вскоре дошли до шин от «Камаза». (Сначала одна шина, потом сверху кладу еще одну, потом еще.) Однажды, какая-то бабушка, глядя на эти наши муки с шинами спросила: «Вы их сдаете? А почем»?

Проблема в том, что Лондон не видел смысла. Я читал, конечно, что проводятся соревнования по дог-пуллингу и еще по каким-то силовым дисциплинам, и там сенбернары таскают многотонные сани. Но наш, похоже, и не собирался становиться чемпионом, будто сознавал всю скоротечность спортивной славы. Мотивировать же его, к примеру, кусочком сыра… Это выглядело так — я бегу впереди, задом наперед, если быть точным, бегу так, чтобы кусочек был перед самой мордой нашего «паралимпийца». Помогало, конечно, но лишь отчасти, так как Лондон все-таки «не делал из пищи культа». Я же потерял на этом где-то килограммов восемь веса. Но я, в отличие от моего зверя, знал, за что страдаю. Я, опять же, в отличие от него был хорошо мотивирован. Боролся за его ноги. И, получалось, что боролся за них, в том числе, и с ним самим. Лондон, как мы сразу же поняли, любит правила, ему нравится «правильный» мир. Мир и был для него таковым, но почему же он при всем при этом еще и с шинами?! Но так ли иначе, уже через три месяца на задних его лапах выросли весьма приличные мускулы, призванные компенсировать природные дефекты его костей и суставов.

Другое дело, когда физическое усилие по тем ли иным причинам ему интересно. О, тут можно сказать, что у нашего ленивца, симулянта и лежебоки вырастают крылья. Встретил как-то на прогулке в парке знакомого, у него французский бульдог, кобель. Поэтому, чтобы можно было спокойно поговорить, даю Лондону команду «лежать» и сажусь на него сверху, так сказать, фиксирую… беседуем мы со знакомым, и все хорошо, и Лондон зафиксирован, как вдруг бульдог решил все ж таки рявкнуть на Лондона, видимо, принуждаемый хозяином слишком уж долго сдерживался. Лондон вскочил так, будто я и не сидел на его плечах вовсе. Я же, как тот ковбой на родео, чья задача удержаться хоть сколько на быке.

Мы так тяжело, мучительно его поднимали, что радовались каждому проявлению его мощи.

Привязал его однажды к детской горке, благо, Лондон был в мягком, кожаном ошейнике, а тут Аня возвращается из магазина. Лондон рванул к ней так, что поволок за собой горку (она была не закреплена), а горка большая, и из железа, в ней, наверное, килограммов четыреста.

В деревне Лондон сгоняет с забора кота, он у нас любит только Норочку, с остальными же кошками был суров. Я, естественно его сдерживаю (политика разумного сдерживания), хвост его работает как пропеллер и, в конце концов, пришелся мне по спине, между лопаток — как поленом с размаху.

В общем, вырастили мы такую вот «форму жизни», килограммов на девяносто, примерно, при втянутом животе и сухих мышцах. Голова шириной где-то с мою грудную клетку и огромные карие глаза.

Болел он довольно часто, правда, ни разу не было у него никаких простуд, сенбернар все-таки. Но, чуть что, возникали проблемы с желудочно-кишечным трактом. Это, слабое звено у сенбернаров. (Ничего не поделаешь.) Как и у меня, к слову. Так что здесь у нас с Лондоном общие интересы. Если б он мог говорить, обсуждали бы наши болячки, делились опытом, как бывает у соседей по палате, что лежат с одним и тем же диагнозом. И таблетки у нас тоже общие. Наш ветеринар всегда прописывал ему «человеческие» лекарства. Лондон, если у меня вдруг гастрит ли, колит, всегда делился со мной. Только, в отличие от меня, он на болячках не зацикливался, судьбе счёта не выставлял, прошло и ладно.

Если у зверя нашего кишечная инфекция, надо голодать. А он не понимает. Причинно-следственной связи между едой и новым приступом поноса и боли, увы, не видит. Мы пытались ему объяснить, но нет, он не внял. А есть нельзя. Он ждет. Смотрит. Через какое-то время понимает — сегодня не дадут, и уходит к себе, но не протестует, не обижается, «ни слова упрека». А ведь, бывает, ему приходится голодать и два, и три дня. Не понимая, почему обделен, лежит грустный. Потом приходит ко мне, как всегда обниматься, лежать под моим столом и прочее… это его утешает. А, главное, он не разлюбил меня из-за того, что я почему-то вдруг перестал его кормить. Евгения Арнольдовна задумалась, а что будет, если Аня аналогичным способом проверит мои чувства к ней? Отбиваю подачу известной фразой: «Не пытайтесь это повторить». Мишка же говорит, что Лондон у нас существо тонкой душевной и кишечной организации.

Собака всегда ближе к смерти, нежели мы. И век ее немилосердно короток, и смерть — она может быть инфекцией на талом снегу, куском какой-нибудь дряни, что ваш пес подберет с земли, клещом в траве такого красивого, очаровавшего вас гармонией и покоем луга.

Итак, мы делаем прививки от всего, что только можно, с февраля по ноябрь опрыскиваем Лондона от клещей и после каждой прогулки проверяем шерсть, а вдруг! Это наша борьба с той случайностью, что может взять-оборвать его радость быть.

— Лондон, представь, что бы с тобой было, если б ты родился не сейчас, а где-нибудь в девятнадцатом веке? — объясняет ему Мишка. — Что бы ты делал без наших прививок?

— Мишка, — говорю, — Это и тебя в той же самой мере касается.

Когда Лондон болеет, мы говорим ему, что он Лондон печального образа, а наша дежурная утешительная присказка «трудно быть Лондоном».

Если заболевает кто-то из нас — Лондон не всегда понимает, например, когда мне приходится выгуливать его, будучи больным ОРВИ или гриппом, он как-то не чувствует моего состояния (обидно, да?). Однажды Ане удалили зуб. Она пришла и легла. Лондон проникся сразу. Нарушив запрет на проникновение в спальню, лег рядом с кроватью и смотрел сострадающим, безусловно обладающим психотерапевтическим эффектом взглядом все три часа, пока Ане не полегчало.

Подхвачу я вдруг ОРВИ, тогда, дабы не заразить Аню, удаляюсь в добровольное изгнание, в гостиную, на диван. Это для Лондона праздник. Бледное слово «праздник» вряд ли здесь передаст всю меру его сенбернарьего счастья. Потому как в гостиной он имеет полное право спать. Вот он и ложится на полу, рядышком с моим диваном. Правда, спать он будет на голом полу, ибо коврик ему класть здесь нельзя. Но что ему сейчас какой-то коврик! Он счастлив.

Если я ночью проснусь, он почувствует это сквозь сон, не просыпаясь полностью, начнет пинать снизу могучей лапой диван (иногда пинает одновременно и передней и задней лапами) или же станет хлопать лапой по краю дивана, до тех пор, пока я не хлопну ладонью по лапе. Тогда он начинает счастливо урчать, как огромный трансформатор. Совершено счастливый трансформатор. А часто бывает — он хлопнет лапой по дивану, оставит лапу на краю, я пожму его запястье, поглажу, да и оставлю руку поверх лапы — так и заснем, уже до утра.

— А вот, если б Лондон знал, что ты на диване только из-за болезни, он бы радовался, что ты болеешь? — интересуется Мишка. — Специально таскал бы тебя по лужам, морозил б в сугробах, чтоб ты простудился? — кажется, Мишка у нас пошел немного в Евгению Арнольдовну.

— Думаю, если б Лондону было дано понимание ситуации, если б у него был выбор, — отвечает серьезная, обстоятельная Анечка, — Лондон отказался бы от радостей дивана, только, чтобы папа наш был здоров. — Не то чтобы у Ани не было чувства юмора, просто у нее получается так: если тема важная, значимая, надо сначала понять, разобраться, ответить по сути (здесь она чем-то напоминает самого Лондона), а потом уже, если мне и Мишке так уж хочется, смеяться и дурачиться.

Лондон, появившись в моей жизни, почти сразу же поставил большой жирный крест на моей начинающейся было гипертонии. (Сенбернар полезен для здоровья!) А если взять мои проблемы с позвоночником… Мне устроили консультацию у светила. Светило сказало, что надо резать. Предупредив, что операция может и не помочь, потому что межпозвонковая грыжа очень уж давнишняя у меня. Я в растерянности. Но как заработала мысль — а кто же будет гулять с Лондоном? Он был как раз в самом расцвете сил, и я боялся, что Аня в какой-то ситуации при всех его успехах в послушании может с ним и не справиться.

Услышав от доктора, сколько времени займет постоперационная реабилитация, я начал рассказывать ей о прогулках с сенбернаром, из-за которых мне и придется отказаться от ее любезного приглашения под скальпель. Светило, наверно, решило, что мне нужна также помощь врача несколько иного профиля.

Потом уже, советовался с другими специалистами, сопоставлял мнения. Мнения были противоречивы. Наконец один очень опытный невролог определил, что операция мне все ж таки не нужна, может даже и навредить, к тому же сделает меня зависимым. Он очень уважает консультировавшее меня светило, но дело в том, что это светило хирургии именно, и потому «ее взгляд на вас сами понимаете под каким углом». Ура! Свобода! Да здравствует консервативное лечение! «Нет» хирургам и разным прочим патологоанатомам! Но тогда, в начале, напуганный и растерянный я отказался от операции из-за Лондона. (Не дай мне бог абсолютизировать этот опыт, конечно.) Так что, получается, Лондон отвел.

А спину я, в конце концов, закачал. В том числе и всеми моими упражнениями с Лондоном. Когда на Лондона уже не действуют команды, уговоры и кусочки сыра, берешь его за ремень шлейки, что укреплен у него на спине (ручка такая получается), и тащишь вперед вместе с шинами, тут уж не до собственного многострадального позвоночника. Лондону становится стыдно, и он снова начинает работать лапами. Но это его чувство стыда все-таки вскоре проходит. Поэтому на вопрос, каким я занимаюсь спортом (никто не спрашивает, правда) с чистой совестью можно было бы отвечать — дог-пуллингом. Скромно умолчав, что я там не в ипостаси дрессировщика только, я там еще и в качестве собачки.