Мент. Реализация

Дмитрий Дашко, 2022

Всё шло как надо: из двадцать первого века он попал в нужное время и нужное место – Советскую Россию 1922 года. На его счету раскрытые сложные дела и поимка особо опасных преступников. Но происходит сбой, и классный опер вдруг оказывается никому не нужным. Требуется серьёзная и хорошо продуманная реализация, чтобы снова вернуться в «обойму». Книга рекомендована для чтения лицам старше 16 лет.

Глава 6

— Задержанный Стасевич доставлен по вашему приказанию, — отрапортовал Юхтин.

— Благодарю. Обожди за дверью, вызову, когда понадобишься, — отпустил я милиционера.

Юхтин закрыл за собой дверь.

Я посмотрел на задержанного — худенький брюнет лет шестидесяти с ярко выраженными семитскими чертами лица и крючковатым носом, одет в помятый костюм в полосочку и кремовую накрахмаленную рубашку, на ногах нечищеные туфли.

— Как вас величать? — спросил я.

— Абрам Моисеевич. Простите, с кем имею честь?

— Быстров Георгий Олегович — новый начальник милиции. Да вы не стойте — присаживайтесь.

— Спасибо.

Он опустился на стул перед моим столом, взглянул на меня затравленным взглядом — как удав на кролика.

— Рассказывайте, Абрам Моисеевич, за что вас задержали.

— А вы разве не знаете? — удивился он.

— Знаю, но я предпочёл бы услышать вашу версию событий.

Скажи я иначе, кто знает, какую лапшу мне бы постарались навешать на уши. А так есть вероятность услышать что-то более-менее правдоподобное.

— Ну, раз вы всё знаете, я отвечу вам то же самое, что сказал Филатову. Если у старого больного еврея есть маленький магазинчик, это ещё не значит, что он богат как Крез.

— То есть с вас потребовали денег?

— А что ещё могут желать от старого еврея, у которого есть своё дело? — пожал плечами Стасевич. — Только деньги. Нет, вы не подумайте — я не отказываюсь платить, но почему так много? Раньше с меня брали намного меньше…

— Сколько с вас запросил Филатов?

Стасевич назвал сумму. Я присвистнул.

— Ох, ни хрена себе!

— Я тоже так подумал и отказался платить такие деньжищи. Тогда Филатов приказал меня задержать.

— По какому обвинению?

— Ба! Вы бы слышали его слова. Он заявил мне прямо в лицо, что был бы человек, а статья для него всегда найдётся.

Я невольно улыбнулся. Оказывается, эта фраза уже давно в обиходе.

— Не вижу ничего смешного, Георгий Олегович! — обиделся Стасевич.

— Простите, Абрам Моисеевич. Не хотел вас задеть. Это так… своё.

— Впервые вижу милиционера, который передо мной извиняется.

— Ещё один вопрос, Абрам Моисеевич — прежний начальник милиции знал о поборах?

— Если и знал, то точно не от меня.

— То есть ему вы не жаловались?

— Филатов сразу предупредил: если вздумаю рассказать Токмакову, меня просто сживут со свету. Представьте себе, у него тогда были такие глаза, что я ему сразу поверил. А я умею разбираться в людях, жизнь научила.

— Понятно. А мне вы сказать не побоялись… Почему?

— Мне понравилось то, как вы начали. Пришли и сразу пристрелили этого мерзавца Митрохина. Это ведь он обычно приходил за деньгами. Не только ко мне, к другим людям, у которых в Рудановске есть собственное дело. Если кто-то задерживал платежи, Митрохин угрожал, мог избить — моему хорошему знакомому просто взял и сломал руку за то, что тот пропустил ежемесячную выплату. Рука до сих пор не срослась, а ведь ему нужно кормить семью. Так что я обрадовался, что у нас теперь новый начальник милиции. И, наверное, не один я.

Он усмехнулся.

— Вы далеко пойдёте, Георгий Олегович, если вас, конечно, не пристрелят.

Я хмыкнул.

— Постараюсь не доставлять врагам такой радости. Дадите письменные показания против Филатова?

Стасевич отрицательно мотнул головой.

— Тут вы на меня не рассчитывайте.

— Почему, Абрам Моисеевич? Филатов выпил у вас и ваших знакомых столько крови — давайте посадим его в тюрьму.

— Думаете, вы первый, кто хотел отправить нашего начальника за решётку? Увы, я вас разочарую. Другой мой знакомый пытался добиться справедливости, но в итоге его дом взял и сгорел, знакомого сильно избили, а Филатов так и остался на свободе. Я слишком дорожу своим домом. Его построил ещё мой отец. Так что наш с вами доверительный разговор не для протокола.

— Жаль, Абрам Моисеевич. Очень жаль, — грустно произнёс я.

— А уж мне как жаль, — вздохнул задержанный. — Филатов — редкостный мерзавец и заслужил пулю в голове не меньше Митрохина. Однако папа всегда говорил мне, чтобы я был реалистом и смотрел на вещи трезвым взглядом. Вы хорошо заявили о себе в нашем городе, но пока за вами не видно силы. Люди потянутся к вам только тогда, когда поймут, что вы — не герой-одиночка. Извините за горькие слова, но такова жизнь.

— Я вас понял. Хорошо, Абрам Моисеевич, надеюсь, мы ещё вернёмся к этому разговору.

— Что со мной будет?

— Я бы с радостью отпустил вас домой прямо сейчас, но сначала переговорю с Филатовым. — Представляю, что вы от него услышите!

— Меня будет интересовать не то, что он скажет, а то — как именно он это произнесёт. И поймите: я вижу вас впервые в жизни, и у меня нет основания доверять вашим словам.

— Доверяй, но проверяй. Кажется, это так называется.

— В первом приближении.

Я позвал конвойного:

— Юхтин!

— Слушаюсь, гражданин начальник.

От Стасевича не скрылось, что меня величают гражданином, и на его лице появилась лукавая улыбка.

— Отведите задержанного назад в камеру.

— Слушаюсь. Задержанный, встать. Руки за спину и на выход.

Минут через десять в кабинет вихрем ворвался мужчина, чьё довольно красивое лицо было обезображено длинным шрамом, явно полученным от сабельного удара. Его гимнастёрка была перетянута кожаной портупеей. Из-под козырька глубоко опущенной фуражки сверкали чёрные глаза.

— Это вы — новый начальник милиции? — наехал он на меня.

— Да. А вы кто такой?

— Филатов, начальник подотдела уголовного розыска. По какому праву вы применили оружие и застрелили моего подчинённого?

— Это была чистой воды самозащита. Ваш подчинённый первым открыл по мне огонь. Только не спрашивайте, что на него нашло. За те тридцать секунд, что я провёл в его обществе, мне не удалось столь глубоко проникнуть в душу Митрохина. Я вызвал следователя, пусть разбирается.

Как ни странно, но Филатова мои слова успокоили.

— Простите, погорячился, — виновато произнёс он.

— Бывает, — кивнул я. — Боюсь даже представить, как бы повёл себя на вашем месте.

— Лучше не представлять. Хотя Митрохин — точно не был подарком. Его контузило в гражданскую, он часто мучился сильными головными болями, в итоге характер совершенно испортился. Грубил людям, мог сорваться… Несколько раз подумывал уволить его, да было жаль, всё-таки боевой товарищ, фронтовик… Видимо, в конце концов последствия ранения взяли своё. Сгорел наш Митрохин.

— Война есть война. Так просто не проходит, — согласился я и как бы между прочим заметил:

— У вас в камере находится задержанный Стасевич. В чём его собираетесь обвинить?

Глаза Филатова испуганно забегали.

— Стасевич? — он сделал вид, что вспоминает. — Ах, этот! Особой конкретики пока нет… — И всё же? — настойчиво спросил я.

— Ну… есть основания подозревать его… в краже. Да, в краже.

— И что именно украл гражданин Стасевич? Филатов заволновался ещё сильнее. Чувствовалось, что он не был готов к вопросам и теперь сочиняет на ходу.

— Надо в материалах дела почитать, уточнить — так сразу и не припомнишь… Не очень серьёзная кража, но это не повод, чтобы преступник гулял на свободе.

— Конечно-конечно, — поддержал его я. — Вор должен сидеть в тюрьме.

— Именно, — обрадованно закивал он. — Вы совершенно точно это подметили — вор должен сидеть в тюрьме.

— Это не я подметил, это другие умные люди задолго до меня сказали, — я не стал присваивать чужие лавры. — Меня только одно смущает.

— Что же действует на вас таким образом?

— стал постепенно входить в роль Филатов.

— Вы отдали распоряжение задержать Стасевича, времени прошло — всего ничего, но вы с большим трудом вспоминаете, за что его держат в камере. По-моему, звучит странно.

— Ну, а что вы хотели? Меня после известия о смерти Митрохина как из седла вышибли… До сих пор в себя прийти не могу, — начал довольно сносно оправдываться Филатов.

Как ни крути, но дурака на должности начальника уголовного розыска точно держать бы не стали. Просто мне повезло застать его врасплох. При иных обстоятельствах он бы уже соответствующим образом обставился так, что комар бы носа не подточил.

Ладно, пора прерывать эту самодеятельность. Она меня порядком достало.

— Всё, хватит! — резким тоном сказал я.

— Я вас не понимаю, — с напряжением в голосе произнёс он.

— Горбатого при мне лепить больше не надо, Филатов. Вы ведь человек грамотный?

— Конечно.

— Тогда садитесь и пишите рапорт на увольнение.

— Вы с ума сошли! — воскликнул он.

— Нет. Это вы, Филатов, сошли с ума, если решили, что меня так легко одурачить. Я в городе всего ничего, но уже имею представление, чем вы тут занимаетесь.

— Интересно-интересно, и что же тут вам про меня напели? — хмуро спросил Филатов.

— Митрохин принял меня за посланца от Алмаза, а когда догадался, что я его обманул — попытался убить. Вряд ли вы как начальник не были в курсе связей вашего подчинённого.

— Слова-слова… — глумливо улыбнулся Филатов.

— Да, слова… Только поэтому я не могу тебя арестовать прямо сейчас, хотя руки чешутся — спасу нет. Я ведь знаю, что ты вымогаешь у предпринимателей деньги.

— Стасевич, небось, разболтал, — хмыкнул Филатов. — Зря он пасть открыл, не подумал, что язычок-то можно и укорить. Ой, зря…

— Только тронь — и я пристрелю тебя, как Митрохина, — пригрозил я.

— А ты борзой, начальник! — покачал головой Филатов.

— Тебе, падаль, никто на «ты» переходить в разговоре со мной не разрешал. С доказательствами у меня туго — тут ты прав. Но я найду их, найду обязательно, и тогда ты сядешь на нары.

— Это ещё неизвестно, кто из нас первым на них окажется. До меня, начальник, слушок один добрался: дескать, промеж вас с Кравченко кошка пробежала. Может, брешут люди, но дыма без огня всё равно не бывает, — вальяжно заговорил он.

— Чего молчишь, продолжай!

— Продолжу, уж будьте покойны… Что если я анонимку в ГПУ настрочу? Такую цидулю — ни одна зараза не подкопается. Да и сомневаюсь я чего-то, что Кравченко сильно захочет разбираться, сколько там правды, а сколько — всего остального. Ему ж только повод дай, сожрёт и не подавится. И куковать тебе тогда за решёткой, Быстров. А к тебе буду приходить, передачки носить.

Пальцы сжались в кулак. Как мне хотелось врезать гаду — слов нет! Но я мысленно посчитал до пяти и взял себя в руки. Начну драку, сделаю себе же хуже. Эта расчётливая сволочь сможет обернуть всё против меня. Не успел явиться на службу, как одного сотрудника пристрелил, второго побил…

Нет, тут нужна холодная голова.

И арестовать его не получится — Стасевич давать показания отказался, другие «бизнесмены» тоже напуганы и будут молчать. Улик против Филатова у меня нет.

— Филатов, даю тебе последний шанс. Или ты пишешь прямо сейчас рапорт на увольнение по собственному желанию, или я делаю так, что ты вылетаешь отсюда с треском. Думаешь, будет сложно тебе выговоров и строгих выговоров навлеплять? Ты — хоть и сволочь, но сволочь умная. Должен понимать, что у меня рычагов давления больше.

Я в глаза не видел текущий КЗОТ или что его заменяло в этом времени, однако предположил, что увольнение происходило примерно по одной логике с мне привычным, только с определёнными нюансами.

— Не ты меня ставил, не тебе и снимать! Губисполком тебя прокатит! — не уверенно заявил Филатов.

— Хочешь подёргаться? Зря, — сквозь зубы процедил я. — Только агонию продлишь. Ты мне веришь, Филатов?

Я посмотрел на него. Он не выдержал и отвёл взгляд в сторону.

— Это самоуправство, Быстров!

— Нет, Филатов. Это пока жалкая пародия на справедливость. Настоящая справедливость наступит, когда я тебя посажу. Потому мой тебе совет: пиши рапорт, собирай вещички и уматывай из города. Тебе здесь жизни не будет. — Пошёл ты!

Однако я чувствовал, что он постепенно сдаётся под моим напором и сопротивляется скорее из упрямства и ложно понимаемых представлений о гордости.

— Пиши! — потребовал я.

— А катитесь вы все к ядрёной фене! — вдруг выдохнул он, сел за стол, взял перо, обмакнул кончик в чернильнице и стал быстро писать на листке бумаги.

Закончив, резким движением сломал деревянную ручку пера.

— Какого хрена портишь казённое имущество, Филатов? Вычту из увольнительного пособия.

Его лицо стало красным от бешенства.

— Ладно, Быстров. Сегодня твоя взяла. Посмотрим, что будет завтра. Ты мне тут совет дал — так и я тебе кой-чего посоветую: ходи осторожно и оглядывайся… начальник!