Месть Империи 2. Боги Севера

Дмитрий Анатольевич Емельянов, 2020

Империя, несмотря на всю свою мощь, застряла под стенами Ура, и сейчас там решается ее будущее. Кто окажется тем, за кем пойдет история, кто сможет все перевернуть? Младший наследник, узнающий о своем происхождении, молодая ведьма, готовая выполнить волю Братства, северный варвар, все-таки пересекший призрачную черту? Или в дело вмешается еще одна сила? Как это всегда и бывает… Сила, которой еще нет, но о которой уже начинают шептаться северные ветра. Мир меча и магии, где настоящие мужчины и женщины вершат свое будущее. Текст оригинальный, но общая концепция навеяна романами Джорджа Мартина, Джо Аберкромби и некоторыми другими похожими книгами.

Глава 12

— Так и сказал: «Сдохнете здесь с ними!»

Ганьери смерил шагами комнату раз, затем другой. Осведомитель серой мышью замер в углу.

— А что венд? — Филиппо переспросил еще раз, и незаметный человек повторил:

— Не отдам, говорит.

Ганьери в сердцах плюхнулся в кресло.

— Что скажете, Торелли?

Комендант непонимающе пожал плечами:

— Нам-то что: пусть режут друг друга. Вызовем этого однорукого, растолкуем — все разборки за пределами городской стены. Вот и все!

Ганьери с ненавистью посмотрел на коменданта гарнизона. Он совсем забыл, что тот совершенно не в курсе последнего приказа из дома. Раскрывать свою заинтересованность было нежелательно, поэтому он зашел с другого конца.

— Узко мыслите, а еще военный! Хотя, может быть, как раз поэтому. Руголандцы вырежут вендов — это не беда. Беда в том, что венды не сами по себе — они гребцы на купеческом корабле. Начнется бойня, сожгут галеру, убьют купца, разграбят товар! Вам еще перечислять? Какая слава о нас разнесется, кто к нам приедет, если здесь грабят и убивают купцов?

Слегка ошеломленный напором, Торелли замялся:

— Ну, если с этой стороны посмотреть…

Глава города его уже не слушал:

— Надо урезонить этого, как его…

— Дури, — подсказал комендант.

— Вот-вот, Дури. Надо бы как-то втолковать ему, что здесь нам разборки нежелательны.

Филиппо забарабанил пальцами по столу, а Торелли покачал головой:

— Не послушает! Там же кровная месть. Руголандцы и так упертые как бараны, а уж если кровник, то совсем беда.

Задумавшись, Ганьери спросил словно невзначай:

— Сколько у нас бойцов в гарнизоне?

— Пятьдесят арбалетчиков, столько же меченосцев, еще пара десятков всадников… — Комендант вдруг замер, ошарашенный внезапным прозрением. — Вы что, хотите… Даже не думайте! Наши бойцы только на стенах хороши, а в чистом поле это руголандское зверье порубит их в мгновение ока!

Выпалив, Торелли перевел дух, а Ганьери поторопился отпереться:

— Да нет! Вы что, с ума сошли?! Ни о чем таком я не думал! — Он разозлился на самого себя, поскольку комендант уловил верно — была у него такая шальная мысль.

Торелли уже успокоился и начал размышлять вслух:

— Подождем! В городе мы резни не позволим — тут мы в своем праве. — Он еще подумал и добавил: — А вот за стенами руголандцы могут ждать своих кровников хоть до весны!

— До весны?! — взвился Ганьери. — Да вы очумели совсем?! Весной корабль должен быть в Саргосе! — Встретив удивленный взгляд коменданта, Филиппо осекся и быстро скомкал конец фразы: — Ну, наверное, где-то там… Ладно, хватит об этом!

Ганьери снова вскочил и заходил взад-вперед по комнате, обдумывая новую, еще не сформировавшуюся мысль. На мгновение остановившись и заметив все еще сидящего коменданта, он махнул рукой:

— Хорошо. Идите, Торелли! Я еще подумаю, что можно сделать.

–

На верфи в этот день работали, как обычно. Венды народ шальной, но отходчивый, и к обеду все уже весело смеялись, вспоминая утреннюю свалку.

— А помнишь, помнишь! Он как в ногу мою вцепится зубами!

— Помню, конечно! Я-то лбом приложился, аж в голове зазвенело. И ты орешь во все горло: «Упырь!» Чуть штаны не обмочил!

— Да ври! Не было на тебе штанов!

Все радостно заржали. Так и шло: кто-нибудь вспоминал эпизод, и все катались со смеху. Никто не упоминал приход однорукого, словно про него все забыли. Все, но только не Фарлан! Он уже несколько раз порывался спросить Щуку о разговоре с Ларсеном, но каждый раз выходило не с руки. Наконец, получив в свою миску порцию каши, он выцепил глазами жующего Аргуна и подсел к нему.

— Каша сегодня хороша!

Фарлан отправил в рот первую ложку, а Щука, отложив свою миску, враз посерьезнел:

— Спросить хочешь чего? Спрашивай!

Черный тоже отставил миску:

— Так сразу значит? Хорошо! Что ты ему ответил?

Аргун ухмыльнулся в усы:

— Чего однорукий хотел, не спрашиваешь — вижу, знаешь.

Фарлан продолжил жечь старшого взглядом:

— Так что?

— Я же тебе как-то уже говорил, венды своих не бросают. — Щука опять взялся за миску. — Общество так решило! — Аргун принялся за кашу, но через мгновение хмыкнул: — Толи наши тебя с мальцом за своих приняли, толи на руголандцев сильно злобятся — как хочешь, так и понимай!

Фарлан помолчал, затем внимательно, словно стараясь запомнить, посмотрел на бородатое лицо Аргуна и встал.

— Спасибо. Когда бы ни довелось мне вернуть вам долг, завтра или через десять лет, я всегда буду помнить!

–

Дури подошел к дверям дома главы совета города Винсби. Два здоровенных мужика в полосатых желто-бордовых камзолах развели тяжелые алебарды. Створки огромных дверей, как по команде, распахнулись, и мажордом палаццо Ганьери пригласил гостя зайти. Сказать, что Дури был потрясен, это ничего не сказать — одни только двери в два человеческих роста высотой, покрытые потрясающей резьбой, он мог бы рассматривать часами. До сегодняшнего дня Однорукий не раз бывал в Винсби, и даже внутри городских стен, но видеть скрытые высокими заборами дома знати ему не доводилось. Дури хотелось остановиться, потрогать все эти прекрасные вещи руками, постоять у колонн или рассмотреть рисунок на полу, но если кому-нибудь пришла бы в голову мысль, что его интересует тончайшая резьба или искусная живопись, то только человеку, совсем не знающему Дури Однорукого. Дури был фантазером, и фантазии его были особого толка! Он мог бы подолгу стоять перед всем эти великолепием и представлять, в какую часть хольма он поставит вон ту колонну или поместились бы в сарай эти огромные двери. Или, например, как будет ржать Гонди Косоглазый, если ему подарить вон ту картину с сисястыми бабами. Такие вот мысли роились в голове у Однорукого, следующего за мажордомом. Приглашение на ужин от Ганьери его не удивило: он знал, что город постарается избежать кровопролития на своей территории, и Дури уже принял решение — они встретят вендов на берегу. Рано или поздно ремонт закончится, и купец выведет галеру в море. Вот тогда все и решится! Конечно, он сначала поломается, согласится не сразу — а вдруг удастся что-нибудь выжать из этих толстозадых сквалыг?

Филиппо ждал за богато уставленным столом. Специально ради гостя преобладало мясное и жареное: Ганьери не поленился, зашел на кухню и сделал внушение:

— Эти дикари жрут одно мясо. Все овощи для них — трава, понятно?

Дури сел за стол и сразу накинулся на еду, проигнорировав миску с водой для мытья рук. Ганьери с интересом и некоторой долей отвращения наблюдал, как Дури хватал куски мяса и, обливаясь жиром, вгрызался в них зубами.

Филиппо щелкнул пальцами, и слуги обновили кубки с вином. Залпом осушив кубок, Дури подумал, что в жизни не ел такого вкусного мяса — сочное, упругое и в тоже время мягкое, оно слегка обжигало гортань острыми пряностями. Живот Однорукого раздулся и урчал, но он потянулся и взял еще кусок. Работая челюстями, он уже прикидывал: «Если когда-нибудь возьмем этот город на щит, то повара заберу себе!»

Слуга, стоящий рядом с гостем, не забывал подливать, и к концу ужина Дури уже хорошенько набрался, но тем не менее, пока ел и пил, не проронил ни слова. Однорукий вообще был не многословен, а в этот раз он ждал начала от хозяина.

Филиппо дождался, пока гость окончательно наестся, и перешел к главному:

— Несомненно, вы догадываетесь, о чем пойдет наш разговор?

Дури откинулся на спинку стула и громко рыгнул. Ганьери утвердительно качнул головой, и неизвестно откуда возник мажордом с новой открытой бутылкой вина. Он церемониально наполнил кубок гостя, и Ганьери поднял свой:

— За взаимопонимание!

Однорукий еле заметно кивнул и залил в себя очередной кубок. Филиппо проводил внимательным взглядом последний глоток.

— Нам понятны ваши претензии. Кровная месть — это святое! Но также нам очень важно, чтобы не страдали наши интересы: бойня в городе очень повредит торговле.

Дури хлопнул пустым кубком о стол.

— Мои люди рвутся в бой, и они не понимают, почему город укрывает наших врагов?! — Он дождался, пока слуга вновь наполнит бокал. — У нас так повелось: тот, кто помогает твоему врагу, — твой враг! Мы люди простые, нам ваших игрищ не понять.

Филиппо демонстративно вскинул руки:

— Мы никому не помогаем, упаси бог! — Выдержав небольшую паузу, он все же добавил: — Но, повторюсь, мы хотели бы, чтобы смелые воины Руголанда учитывали наши интересы.

Дури сделал приличный глоток и решил заканчивать:

— Если учитывать ваши интересы, то надо ждать, когда туринская галера выйдет из дока, а это расходы.

Ганьери улыбнулся, поняв, куда клонит его гость:

— Ждать не надо — завтра Парастидис выйдет из дока! Делайте что хотите, но только за пределами города. Ну а чтобы вашим воинам было не скучно этой ночью, я прикажу послать вам два бочонка хорошего вина.

Однорукий нахмурился. Он рассчитывал на куш пожирнее, но и того, что венды уходят завтра, тоже не знал. Почесав в раздумье криво выбритый подбородок, Дури кивнул:

— Хорошо, договорились! Завтра мы будем ждать их за стенами, в город не пойдем.

Выходя из ворот дома Ганьери, Дури не мог избавиться от ощущения, что этот скользкий истриниц провел его, как мальчишку. Однорукий считал себя опытным переговорщиком, в клане Ларсенов все договоры поручали заключать ему, и он ни разу не сплоховал. Дури прокрутил разговор еще раз — зацепиться было не за что. Он все сделал правильно, но шестое чувство подсказывало ему — это не так!

–

Длинная каменная коса, на которой стоял город Винсби, с трех сторон омывалась морем. Южная сторона сходила в море широким песчаным пляжем, на котором и разворачивались ежегодные ярмарки. Если следовать вдоль городской стены вглубь острова, то в одном месте полоса пляжа сжималась, и городскую стену отделяли от моря не больше сотни шагов. В этом месте горожане настелили катки и случае необходимости затаскивали корабли в защищенный стеной городской док. В стене были сделаны специальные ворота, достаточно широкие для прохода корабля. Именно эти ворота и открылись ранним утром, для того чтобы спустить на воду галеру Парастидиса. Первыми вышли венды в полном боевом облачении. Дружина работала на купцов не один год, и это было видно сразу, на снаряжение не скупилась. Три десятка бойцов, почти все в кольчугах, у половины хорошие кованые шлемы. Рабочие дока выходить следом не торопились: катки, канаты, масло для катков — все пришлось отложить в сторону, сначала надо было решить проблему поважнее. Эта проблема стояла в лице полусотни бойцов Дури Однорукого. Руголандцы с утра заняли позицию у самой кромки воды и, увидев выходящих вендов, тут же выстроились в две шеренги и закрылись щитами. Опытные воины с той и с другой стороны сразу оценили друг друга. Железной брони у руголандцев поменьше, доспехи, в основном, из вареной в уксусе кожи, но зато численный перевес на их стороне.

Фарлан и Ольгерд встали с правой стороны шеренги вендов, рядом со Щукой. Эти двое были экипированы на зависть всем: длинные кольчужные хауберки и такие же чулки-шоссы. Кованые шлемы с личиной, отличные стальные мечи и круглые кавалерийские щиты с шипом посередине — лучшее, что собрал клан Хендриксов за нескольких поколений. Самые умелые бойцы Ларсенов тут же перебрались на левый фланг, ведь всем известно: доспехи и оружие не идут в общую добычу, а достаются тому, кто убил их бывшего владельца. Неожиданно шеренга вендов всколыхнулась, и в середину строя, растолкав ближайших, влезли сам Парастидис и его секретарь.

Поправив шлем, Дагон безнадежно вздохнул:

— Идея дурацкая!

— Я тебя не звал, а мне все равно не жить, если корабль отсюда не выйдет. — Нуклеос вытащил длинный сверкающий клинок халидадской стали, и кое-кто из бойцов Дури, злобно выругавшись, перешел в центр.

За перипетиями разворачивающегося спектакля следили тысячи горожан. Все стены были усеяны любопытными головами, и лучшие места занимались еще с ночи. К тому моменту, как открылись ворота, весь город был уже на южной стене, а в трактире на площади принимались ставки. За вендов, несмотря на симпатии, давали один к десяти. Торговая братия смотрела на мир реалистично и не верила в чудеса — уж слишком велико было численное преимущество руголандцев.

На восточной воротной башне собралась вся городская знать. Разряженные дамы сверкали крупными бриллиантами, а их кавалеры красовались бархатом и перьями плюмажа. Прибывший позже всех Ганьери прошел к своему месту, на ходу раскланиваясь с почтенной публикой. Едва взглянув на арену будущего сражения, он тут же бросил злой взгляд на своего мажордома Паломо.

— Стефано, объясни мне вот это! — Указательный палец Филиппо ткнул в стоящего перед строем Дури.

Пожилой седовласый мужчина испугано глянул на своего хозяина.

— Не понимаю. Это безупречное средство никогда не подводило. Задержка максимум двенадцать часов.

Заерзав в кресле, Ганьери прошипел прямо в подставленное ухо своего тайного порученца.

— Не могу убить тебя прямо сейчас, но обещаю…

Закончить ему не позволил грохот железа и жуткий волчий вой.

— У-у-у! — Издав боевой клич шеренга вендов сомкнулась и, прогремев кулаками по щитам, замерла в ожидании команды к атаке. Ганьери закусил губу: все рушилось из-за этого придурка Паломо — неужели он перепутал пропорции?! Перед его глазами две железные шеренги уже сделали первый шаг, но вдруг вперед выскочил юноша и зычным криком заставил всех остановиться:

— Ларсены! Я Ольгерд, сын Яра Седого, хочу поединка с тем, кто убил мою мать!

Дури поднял руку, останавливая готовую ринуться в бой дружину, и повернулся к своим воинам:

— Щенок хочет сдохнуть, так же, как и его мамаша. Дадим ему такую возможность?

Вместо ответа вперед выступил громила с секирой:

— Дури, позволь мне приголубить мальца!

Крутанув меч левой рукой, Дури злобно оскалился:

— Не торопись, Бешеный, я сам! — Однорукий сделал несколько шагов навстречу парню. — Что, Ольгерд, хочешь отомстить за свою мать? — Его губы искривилось в хищной улыбке: — Так подходи, это я ее убил! Проткнул ее поганое брюхо, выносившее таких, ублюдков, как ты!

— У-у-у! — диким зверем завыл в ответ Ольгерд, и его лицо перекосилось от крика безумной ярости: — Я заставлю тебя кровью выблевать каждое твое поганое слово!

Парень бросился на врага. Он бежал, как слепой бешеный пес, не видя и не слыша ничего вокруг себя. Если бы он мог видеть, то поразился бы так же, как и все — свои, чужие и даже зеваки на стенах. Если бы он мог слышать в этот момент, то услышал бы единый выдох изумления. Дури, до последнего момента стоявший с самодовольной улыбкой на лице, с проклятием Ольгерда вдруг согнулся пополам, и тело его содрогнулось в конвульсиях. Затем он упал на колени и выблевал все, что у него было в желудке. Он катался по земле, выл и блевал! Выл и блевал!

Венды, Ларсены, все, кто слышал последние слова Ольгерда, остолбенели. Никто не мог произнести ни слова. Тишина нарушалась лишь воем Дури и топотом бегущего обезумевшего юноши.

Хрясь! Меч Ольгерда нашел тело врага. Хрясь! Хрясь! Ольгерд рубил не останавливаясь, ничего не видя и не слыша! Тело Дури затихло, но меч все продолжал кромсать уже мертвого врага. Никто не решался подойти к одержимому, и несколько длиннющих мгновений Ольгерд продолжал рубить поверженного Ларсена, вкладывая в каждый удар всю накопившуюся ярость. Он остановился, только когда опомнился сам. Придя в себя и взглянув на дело рук своих, юноша зашатался и упал рядом с ненавистным врагом, так и не поняв, что произошло и в каком он вообще мире.

На башне в этот момент повеселевший Ганьери повернулся к изрядно напуганному Стефано:

— По-моему, получилось неплохо! Что скажешь?