Место, где погиб зубр

Дин Фадин (2025)

Есть места, которые любишь всем сердцем. Есть люди, которым доверяешь без оглядки. Есть выбор, способный перевернуть всю жизнь… Или оборвать ее? У молодого художника Павла тоже есть любимое место — это маленький прокат горнолыжного оборудования, притаившийся среди белых снегов, позвякивающих вагончиков канатных дорог и могучих Кавказских гор, а люди, работающие в этом прокате — его вторая семья. А когда в это уютное снежное царство приходит письмо с угрозой, Паша решает во что бы то ни стало узнать, кто за этим стоит. Но такие люди не любят, когда вмешиваются в их дела…

Глава 3.

В прокате с большой вывеской “Домбай-Ульген” уже никого не было. Точнее, никого из клиентов. Все присутствующие были заняты работой: кто-то собирал разбросанный клиентами инвентарь, кто-то ковырял отверткой лыжные крепления, хозяин за стойкой что-то считал на калькуляторе. Вдоль всех стен, отделанных деревом, расположились доски и лыжи. Одни лежали на специальных полках, другие стояли вертикально, некоторым пришлось лечь на полу. В центре помещения трещала тепловая пушка, у которой я еще в детстве любил греться и которая до сих пор служила верой и правдой хозяину.

Дверь за мной закрылась, я снял с головы шапку, стряхнув облачко снежинок, и прошел внутрь. На меня обернулись несколько пар глаз.

— Кто к нам пришел, — прокатилось довольное с сильным акцентом на весь прокат. Небольшого роста мужичек, стройный для своего возраста, с почти поседевшей уже бородой, вышел из-за стойки в дальнем конце от входной двери и направился ко мне.

За той стойкой располагался дверной проем, за которым было всего три помещения: раздевалка и, по совместительству, комната для персонала, склад-сушильная для ботинок, где, кстати, в основном, происходил и необходимый ремонт техники, и уборная. А еще где-то в глубине между этими помещениями имелся запасной выход.

Вышедший ко мне человек и Тимур были очень похожи, хоть и только внешне. На самом же деле, первый был спокойным, рассудительным и уверенным в себе мужчиной, немного ворчливым, но добродушным, и имел так называемую “железную хватку” во всем, до чего дотягивались руки. Второму, возможно, в силу его молодости, больше подходило определение “молодого повесы” и “оболтуса”, коим часто называл его отец, — Тим был веселым, вспыльчивым и порою даже немного безрассудным. Но я ценил его за то, что при этом он был хорошим и надежным другом — и старался быть ему таким же.

Мне показалось, что отец Тимура очень постарел за время, которое мы не виделись. Мы и с ним обменялись объятиями и серией тяжелых хлопков по спине.

— Паша, я думал, ты уже забыл к нам дорогу.

— И я рад вас видеть. Найдется что-нибудь для меня? — сказал я.

— Спрашиваешь еще. Я никому не отдаю ни твои ботинки, ни твою доску.

— Я каждый раз безмерно благодарен вам за это, Хаджи-Мурат.

— Надолго к нам в этот раз?

— Пока не выгоните.

— Оставайся, — и он любовно хлопнул меня по плечу так, что у меня чуть не отнялась рука.

Я отвлек от вечерней рутины всех без исключения. Даже Тим, уже давно поприветствовавший меня, выскочил из соседней комнаты, чтобы постоять в дверном проеме и с ухмылкой понаблюдать.

Состав сотрудников в этом чудесном заведении не поменялся. Я несколько минут жал руки, обменивался хлопками по спине, выслушивал приветственные шуточки и отпускал ответные. Меня были рады здесь видеть, а я был рад здесь быть.

— Что-то ты все реже озаряешь нас своим присутствием, бордист, — выдал полный высокий мужчина, которого звали Аслан.

— А я смотрю некоторым лыжникам без меня все скучнее, — парировал я.

— Ты вообще не забыл еще, как на доске стоять? — напал с другой стороны поджарый гладко выбритый Эльбрус, который был младше меня на три года, но уже года четыре успешно обучавший туристов и лыжам, и сноуборду.

— Молись, чтоб не вспомнил, иначе тебе конец.

— Какой самоуверенный!

— Так и быть, дам тебе фору, но только по случаю моего первого спуска в этом сезоне.

— Че ребят, уже можно делать ставки? — весело спросил дядя Тима и родной брат Хаджи-Мурата Рашид.

— А на кого ставить-то будешь, дядя? — вклинился Тимур.

— Так на братца твоего названного, — Рашид с усмешкой кивнул в мою сторону.

— Э нет, дядя, такие ставки у нас никто не примет. Это все равно что безвозмездно тебе денег отвалить, — оскалился Тим.

Эльбрус и Аслан накинулись на Тима несогласные. Хаджи-Мурат и Рашид смеялись. В силу возраста они-то давно не гонялись с нами.

Эти двое крепких мужей с пробивающейся сединой в волосах провели здесь, в этом поселке и в этом прокате без преувеличений всю свою жизнь. Особенно им, прокатом, дорожил Хаджи-Мурат, за что покойный их отец и завещал семейное дело именно ему, старшему сыну.

Все это нам любовно рассказывала мать Тимы, а сам Хаджи-Мурат всегда говорил, что этот маленький прокат одинаково принадлежит всем членам его огромной семьи: всем его четырем братьям, включая Рашида и еще двух, и всем их детям, включая Тиму, его младшую сестру и всем их двоюродным братьям и сестрам. Он говорил, что именно так хотел бы их отец, дед Тимура, а завещание он оставил, мол, так, чтобы братьям не пришлось ссориться при дележке. Других-то он тоже не обделил — было, что еще завещать, и он все поделил поровну на всех. Прокат достался Хаджи-Мурату, Рашиду достался дом в Теберде, а двум другим их братьям, которых я плохо знал: квартира в Пятигорске и два автомобиля. Вот только в теплые карие глаза матери Тимы неизменно закрадывалась хитринка, когда ее муж говорил об этом: ведь этот прокат их дед любил больше всего на свете, как теперь и сам Хаджи-Мурат.

— Так завтра будем гоняться? — подал голос парень, который был здесь единственным сотрудником славянской наружности. Леша был невысокого роста, лишь чуть старше меня, рыжий и с лисьими веселыми глазами. — С утра, пока туристы не нахлынули.

Почти каждый из обитателей этого проката уверенно стоял как на лыжах, так и на доске, и мог в два счета на них поставить любого “чайника”. Их принуждала к этому их профессия. Однако, у всех из них обязательно был свой любимый вид снаряжения — тот, к которому лежала душа. И надо признать, что сноуборд был излюблен лишь двумя ребятами из всего этого маленького состава, включая и представителей старшего поколения: Лешей и Эльбрусом. Надо сказать, что Леша вообще был исключением из всех своих коллег, ни разу в жизни не становившимся на лыжи и всей душой настроенным против них.

Остальные же предпочитали лыжи, что открывало нам всем огромный простор для военных действий на вечной войне между лыжниками и сноубордистами. А орудиями этой войны были обильные потоки нескончаемых шуток, иногда настолько острых, что, казалось, они действительно пронзали насквозь.

Я и сам когда-то давно пробовал кататься на лыжах, и даже что-то умел, но давно позабыл эти умения за ненадобностью. Потому что все мое существо тянулось именно к сноуборду и не изменяло ему ни разу за многие годы.

— Ты сам-то проснешься, соня? — усмехнулся я, самонадеянно веря, что это испытание мне по плечу.

— Я в отличие от тебя каждый день во столько просыпаюсь, свободный художник, — взвился он.

— Ну, значит, забились.

— Павлуша у нас сегодня уже отличился. Я говорил? — выбрался из перепалки с Эльбрусом и Асланом Тим. — Девушку вон спас, которую снегом засыпало.

По прокату пронесся удивленный и одобрительный гул, после чего Тима добавил немного подробностей.

— И как девушка?

— Нормально, — ответил я. — Домой пошла. С друзьями.

— А его медом не корми, дай спасти кого-нибудь, — вставил Эльбрус, в отличие от всех остальных своих земляков, говоривший почти без акцента. — Я все еще помню, как он два года назад спасал девчонку, вылетевшую с трассы.

— А он, кстати, только девчонок и спасает, ты заметил? — ухмыльнулся Аслан.

— Мне на них просто везет, — скромно отрапортовал я.

— Хорошо все, что хорошо кончается, — подвел итог Хаджи-Мурат.

Постепенно вспомнив, что у них есть обязанности, все присутствующие нехотя вернулись к их исполнению. Тим что-то сказал отцу на их родном языке, на котором, даже спустя столько лет общения с ними, я знал только приветствие, и обратился ко мне на русском:

— Подожди минут десять. Я сейчас там приберу и пойдем “заселяться”.

Мы забрались пешком в дальнюю часть поселка со взаимными подколами и уловками, будто нам и не было по двадцать пять и двадцать четыре года, а были те самые семь и восемь лет, когда его отец учил нас кататься. Забрали мои вещи из старенького серебристого «фольксваген поло», включая мой дорожный набор с красками и несколько холстов, и поднялись в до слез знакомую и почти родную угловую квартиру на четвертом этаже на улице Пихтовый мыс. Три комнаты и кухня в ней были ничтожно маленькие. Одна из комнат, самая большая, была проходной и не имела двери в коридор — лишь пустой дверной проем, чтобы не занимать место открывающейся дверью. Я, не спрашивая, пошел в «свою» комнату.

То была угловая комнатка, в которой не помещалось ровным счетом ничего, кроме двуспальной кровати. К стене над изголовьем были приколочены полки, дабы иметь возможность хоть что-нибудь здесь хранить, и пара крючков для одежды. Сбоку от кровати было окно. Я бросил свою старую спортивную сумку со всеми скромными пожитками на кровать.

Мы с Тимом скоротали вечер за скудным холостяцким ужином, парой рюмок коньяка и приятной беседой. Тима, как и многие кавказцы, выпивал редко, особенно во время сезона, но ради встречи со мной всегда делал исключение.

Мы легли спать пораньше, чтобы выспаться и успеть на первый подъемник, как и договорились с ребятами.