Фаталист. Желающего судьба ведет, нежелающего – тащит

Диана Ольшанская

Судьба – одна из ключевых и универсальных категорий человеческой культуры.Во все времена человек полагается на Судьбу и одновременно ведет с ней свою борьбу.Как и наш главный герой, ведомый событиями, как трагическими, так и прекрасными, которые разворачиваются в его жизни. Однажды ему предстоит вступить в схватку с самой Судьбой и выбраться из ловушки предоставленного ею «выбора».

Глава 1

Желающего судьба ведет, нежелающего — тащит.

Клеанф,древнегреческий философ-стоик

В моих руках Калейдоскоп. В нем перемещаются разноцветные камешки, застывая симметричным узором необыкновенной красоты. Красные, синие, желтые и зеленые, они, меняя положение, создают образы моих воспоминаний. Череда вех, отражающихся в зеркалах: важные события, значимые люди, незабываемые чувства…

Легкий поворот Калейдоскопа, и самоцветы меняют узор: новые явления, новые лица, новые чувства. С каждым поворотом меняется все…

Память, невесомо держа меня за руку, ведет по ступеням лестницы, в глубь прошлого, в бескрайнее хранилище воспоминаний, где снова и снова я вижу Тебя…

Я чувствую Твое дыханье, в теплом ветре слышу Твой шепот, в каплях дождя вижу Твои слезы. В осеннем хороводе листьев я смотрю на огненно-рыжие танцы, когда Ты рисуешь сложный орнамент своих фантазий, и мы никогда не знаем что Ты придумаешь на этот раз и кто станет участником Твоей игры — по своей или против своей воли…

Восседая на троне, имя которому Вечность, Ты взглядом скользишь по строкам длинного свитка. Ты выносишь вердикты, которые вскоре зачитаешь нам… каждому — свой…

Когда Ты занесла нас в эти края, до моего двадцатилетия оставался почти месяц.

Мы ехали вдоль длинной дуги горных лугов, протянувшихся по склонам и взбегающих почти к самым вершинам, изобилующим родниками и водопадами, отчего и рождалось это зеленое буйство природы. По сочной зелени травяного ковра были рассыпаны желтые и красные тюльпаны, фиолетовые ирисы, синие гиацинты. Причудливо изогнутые деревья, росли здесь прямо из скал, с которых иногда срывались длиннокрылые птицы и плавно парили вниз.

Когда мы остановились, и все стихло, мне послышалось мерное дыхание огромного зверя — плеск большой воды. Этот звук для меня был настолько непривычным, что я не сразу понял, что слышу, но вот мы уже стоим на огромном утесе, возвышающемся над просторами Кобальтового Моря. Сегодня, как и каждый день с момента нашей первой встречи, оно невероятно красивое…

От самого горизонта до берега, подгоняя и раскатывая волны как тесто, слой за слоем, оно напевало низким грудным голосом свою морскую мелодию. Ярко-синее вдали, возле самого берега оно было светло-бирюзовым. Расплавленный от жары воздух искажал восприятие, и, только приглядевшись, я увидел, что возле берега бирюзовой была не вода, а плоские крыши домов. Перед нами был целый город бирюзовых крыш, и с высоты утеса казалось, что дома укрыты тонким покрывалом прибережных вод.

Мы оказались в лагуне Синего Города, отделенной от моря широкой полосой коралловых рифов.

За годы моих странствий я повидал немало удивительных городов и селений, роскошных замков и дворцов, самых разных чудес, как природных, так и созданных руками человека, но такой Город, такое Синее Царство, столь идеально вписавшееся в прибрежное пространство Кобальтового Моря, видел впервые.

Уже на подходе, мы обнаружили, что не только крыши, но и сами дома, прилавки, и даже старый форт были окрашены в неповторимый синий цвет, местами с белесым налетом выгорающей краски — неизбежная дань щедрому солнцу.

Мы шли по улицам, и внимательно наблюдали за происходящим вокруг, постигая атмосферу и местные порядки. Повсюду были фонтаны — выполненные из железа и камня, в основном в форме растений, украшенные орнаментами, так или иначе символизирующими воду, они возвышались в центре небольших бассейнов. Дойдя до городской площади, мы увидели большой ансамбль фонтанов различных размеров, которые как мы узнали позже, в назначенный час устраивали целое представление, приплясывая струйками в сопровождении хора, поющего а капеллой. Мы с любопытством смотрели по сторонам, вглядываясь в синие улицы, воздух в которых и тот казался нежно-голубым. Прислушиваясь к городу, я испытывал необыкновенное волнение. Я видел столько нового, и мне все так нравилось, что я заведомо дал внутреннее согласие на все, что там должно было произойти.

У жителей этого города, называющих себя кобальтийцами, были большие, черные, с влажным блеском глаза. Женщины, в одежде, напоминающей замысловатую драпировку из ярких тканей, ходили плавной походкой с вытянутой, как мачта спиной, неся на головах большие корзины с бельем, или фруктами. Легко маневрируя между людьми, они плыли как разноцветные каравеллы, каждая своей дорогой по синим улицам этого каменного моря. Поджарые мужчины, одетые в широкие штаны и просторные рубахи в основном сидели в своих небольших мастерских и перерабатывали растение, из которого и добывали синюю краску, идущую как на нужды города, так и на продажу другим городам.

Мимо нас то и дело проходили люди с синими руками, которым оказывали явное почтение: им приветливо кивали, кто-то их угощал выпечкой или сухофруктами, а дети, пробегая мимо, останавливались и уважительно прикасались к их синим натруженным рукам, которые, очевидно, считались символом добродетели. Стоя на площади, мы наблюдали за этим необычным обрядом и обменивались короткими замечаниями о традициях этого места.

«Служение своему городу — большая честь для каждого кобальтийца», — подслушав наш разговор, сказал торговец возле прилавка, демонстрируя еще не смытую с рук краску, которую сам когда-то добывал.

Внезапно гул на площади стих. Люди замолчали, опустили головы и расступились, пропуская шествие молодых женщин в длинных балахонах. Все как одна — они были коротко стрижены, на щиколотках босых ног висели маленькие колокольчики, сопровождающие тонким «дзинь» каждый их шаг. Они шли друг за другом, мелко переступая, тихо, почти про себя напевая мелодию, от которой я замер, словно погружаясь в гипнотический транс, невольно начиная ему вторить. По мере их приближения площадь наполнялась минорным настроением, и каждый взрослый, и каждый ребенок — все как один подхватывали и тихо напевали эту тягучую песню без слов. Девушки шли мимо, неся в руках большие чаши с водой, стараясь не пролить ни капли, а я не мог оторвать взгляд от их лиц, которые были расписаны тонкими горизонтальными линиями и символами воды. Как только они отдалились, уходя за поворот, люди перестали петь и вернулись к своим делам, как ни в чем не бывало.

«Служительницы ходят в горы собирать родниковую воду для Храма Принятия», — пояснил нам торговец. Сейчас он с важным видом указывал в сторону уходящих девушек, не упуская возможности вновь продемонстрировать свою гражданскую добродетель в виде синих рук.

Следуя за вереницей Служительниц мимо алтарей и фонтанов, выложенных мозаикой, наблюдая смиренное благоговение жителей, мы шли следом за их песней, спускаясь и поднимаясь по бесконечным лестницам из красной глины, которые огромными кольцами обвивали весь город. Проходя под арками домов, чьи своды усиливали акустику, мы слышали, как дивные звуки их голосов разносились по самым потаенным уголкам, залетали в каждый дом, в каждый двор, уходя дальше, куда-то вглубь, наполняя синее пространство улиц неизвестным нам смыслом. Останавливаясь на короткую передышку, мы теряли шествие из виду, но продолжали идти за тонкой россыпью колокольчиков на босых ногах Служительниц, наблюдая ритуал, значение которого нам еще предстояло узнать.

Процессия, к которой примкнули не только мы, но и некоторые местные жители, пересекла город и, выйдя за каменные ворота, оказалась на побережье, где перед нами на расстоянии вытянутой руки разливалось Кобальтовое Море. Строгое, оно величественно синело, местами золотясь солнцем, и, продолжая мерно дышать, неспешно накатывало волны, одна на другую…

От берега мы вышли на выложенную каменными плитами дорожку, которая уходила в открытое море и исчезала за утесом. Шагая по ней, я думал о том, правильно ли рассчитана высота плит и не затапливает ли их во время прилива? И скоро, в унисон моим мыслям, мы продолжили свой путь уже почти по морю, погрузившись в него по щиколотку. Шепотом, вторя песне Служительниц, я отметил, что мелодика воды и их голосов была совершенно созвучной. Мне хотелось узнать, кто же автор этого музыкального рисунка, контур которого повторял водную стихию, но не успел я спросить об этом, как мы свернули за утес и, пройдя несколько шагов, встали как вкопанные. Перед нами из ниоткуда вырос удивительный Храм, высеченный в глубине известняковой скалы, которая укрывала его в утробе своего могучего тела. Со стороны берега Мать-Скала, как ее назвал один из шествующих, ничем не была примечательна, и последнее, о чем можно было подумать, что она скрывает в себе белоснежный купол, колонны и стены, покрытые резными узорами, словно шкатулка или кружева, — будто бы Храм был не построен, а соткан. Мы все еще стояли не в силах оторвать от него взгляд, когда девушки одна за другой поднялись по лестницам и скрылись за ажурными стенами этого удивительного строения.

Вопреки ожиданиям, внутри Храм Принятия оказался зеленого цвета с замысловатой росписью внутренних помещений. Я предполагал, что увижу привычные полумрак и свечи, которые обычно описывали книги, но тут все было иначе. В Храме было довольно светло благодаря ажурным стенам. Снопы света пронизывали это пещерное царство и все, что нас окружало, от колонн до полусферы высокого свода — было увито растениями напоминающими плющ. Повсюду свисали лозы, которые переплетались, поднимаясь по перилам до второго яруса, тянулись вдоль стен, дотягиваясь до самых окон, выходящих на море. Перед нами был большой многоугольный зал, полный морской воды, которая серебрилась мириадами точек светящегося планктона. Словно я смотрел не в воду, а на звездное небо — самое красивое звездное небо, находящееся в изумрудной воде этого Храма. Я был глубоко потрясен таким архитектурным решением. В моем воображении я, забежав вперед, видел уже не яркий день, а наступившую ночь, и уже грезил о том, как буду смотреть в небо на звезды сквозь кружевной купол этого Храма, стоя перед водной гладью, также полной мерцающих звезд, теряя ориентир в пространстве, ощущая себя прямо посреди Млечного Пути.

По небольшим мостикам можно было перемещаться по периметру и даже подняться на балкон второго этажа, откуда как на ладони был виден алтарь, исполненный в виде большой чаши. Круговая обходная галерея позволяла двигаться по всему Храму, не нарушая ход службы, и наблюдать за всем, что происходит в самом его сердце. Служительницы шли по каменным дорожкам, выложенным до алтарной чаши, и одна за другой выливали в нее родниковую воду. Они продолжали напевать свою песню, но уже почти шепотом, и чем ближе подходили к алтарю, тем тише звучали, словно отдавали ему не только свою воду, свое смирение, но и свои голоса…

Когда последняя из них опустошила принесенный сосуд, в воцарившейся тишине мы услышали доносящийся издалека голос, который нарастал медленно, но неизбежно. Он заставил нас обернуться и увидеть сквозь тонкую дымку благовоний женщину, сидящую на высоком стуле, которую поначалу можно было бы принять за скульптуру, высеченную из камня. Если бы не магический Голос…

Тонкая полупрозрачная ткань скрывала ее лицо, руки неподвижно лежали на коленях, но Голос неумолимо приближался, становясь плотной звуковой волной, которая неожиданно нас накрыла… Мне подумалось, что это эффект высоких сводов, которые создавали идеальную акустику, направленную внутрь помещения, но уже через мгновенье понял, что мы попали в плен звукового потока, который шел откуда-то сверху, сбоку и даже снизу, рожденный в недрах Женщины-Певуньи и отпущенный на волю редкий дар — голос, бередящий души.

То была странная музыкальная какофония в виде длинных нот, которые почему-то не резали слух, а напротив, вводили в своего рода транс, заставив замереть, в то время как Служительницы тихонько отбивали пятками такт, позвякивая колокольчиками на щиколотках.

Мы слышали тот же протяжный лейтмотив, за которым следовали по всему городу, но здесь он был более насыщенным, витиеватым и импульсивным. Держась за шлейф этой странной мелодии, которая вытягивала из нас чувства, прошивая нитью какой-то внутренней скорби вдоль самого сердца, мы беспрекословно шли за ней куда-то в тонкий мир, укутанный от всех тайной не свершившегося. Выдыхая самое сокровенное, Певунья так долго держала одну ноту, что казалось, звук сливается с вечностью. На самых высоких нотах она пела с такой проникновенной болью, отчего першило в горле, и наворачивались слезы. Этот голос тащил меня на самое дно моего подсознания: слушая ее, я испытывал непреодолимое желание быть за что-то прощеным, стать лучше или умереть…

Выдыхая из себя все до последней капли, после секундного затишья она делала резкий вдох, и вновь растягивала меня на дыбе своего мощного Голоса, отчего я дрожал всем телом, сжимался в крохотную точку и, не смея шевелиться, продолжал ее слушать. Она стала наматывать нить песни на кисти своих рук, вращая ими так, словно плела музыкальные гобелены. Я видел, как от этого звука по воде шли круги, растворяясь в синей стихии, во имя которой и были однажды построены этот Храм и этот Город, окрашенные кобальтовым бризом чьих-то слез…

Жители Синего Города поклонялись водной стихии, поэтому между собой называли его «Городом Воды». Величественный и скромный, в яркой, но нежной палитре, он обладал странным магнетизмом. Довольно быстро я попал под его чары и даже не заметил, как мои мысли и чувства вошли в согласие с этим умиротворяющим ритмом воды, присутствующей здесь повсюду: в фонтанах, в ручьях, в самом море. Я наблюдал за этой мудрой стихией, которая в достижении своей цели, не сжигала, как огонь, не засыпала песком, как ветер, а просто затекала туда, куда хотела, принимая любую форму.

Узнав о нашем приезде, Служительницы Храма во главе с Певуньей попросили нас о помощи. Город готовился к большому празднику, и кто как не мы, с нашей славой уникальных изобретателей, могли помочь жителям в изготовлении сложных механизмов, так нужных для проведения церемонии. По правде говоря, среди самих жителей Синего Города и поручить дело такой сложности было просто некому.

За последнее столетие этот праздник должен был стать самым запоминающимся. Главным его событием был Ритуальный Танец Воды, исполняемый Танцовщицей Моря. Для этого в Храме необходимо было соорудить платформу, на которой она могла бы исполнить этот танец, медленно погружаясь в воду. До праздника оставалось всего сорок дней — крайне мало для выполнения такой работы, но вместе мы могли решить любую задачу.

Мы принялись за чертеж, и уже наутро в мастерской висел эскиз большого механического цветка, который, по задумке, должен был, медленно вращаясь, раскрывать свои лепестки. Для усиления эффекта, мы задумали оснастить цветок зеркалами. Крутящаяся платформа должна была вместе с Танцовщицей Моря медленно погрузиться в воду, где девушка и завершала свой Танец.

Для удобства наш Дом расположился неподалеку от Храма. Помимо того что побережье здесь было неописуемо красивым, мы также подумали о том, что отсюда будет сподручнее переносить к месту готовые детали, конструкции, зеркала, уменьшая риск их повреждения в дороге. Первые дни мы проводили много времени в самом Храме, бесконечно делая все замеры, а также собирали необходимые материалы для небольшой пристройки, в которой мы в скором времени уже плавили стекло из кварцевого песка, привезенного из пустыни, а дальше серебрили готовые листы, изготовляя зеркала. Применяя законы геометрической оптики, мы создавали иллюзию бесконечности пространства, манипулируя зеркальными лепестками цветка, направленными друг на друга. Работа спорилась, все шло своим чередом. По подсчетам, мы успевали к сроку и даже раньше.

Кобальтийцы нас уважали. Правда, они не прикасались к нашим рукам, но всегда здоровались и улыбались, благодарные за нашу лепту в подготовку их большого праздника. Крутящаяся платформа для Храма создавалась у них на глазах, и им уже не терпелось увидеть этот «цветок» в действии. Иногда родители отсылали нам своих детей — озорных черноглазых ребят, которые приносили свежеиспеченный хлеб. А мы отдавали им зеркальные обрезки и они с радостью убегали пускать по городу своих солнечных зайчиков.

Каждое утро из моря возвращались рыбаки с ночным уловом, они затаскивали лодки на берег и располагались на короткий отдых, пока их жены разбирали сети. Однажды я услышал их разговор о том, что в глубинах Кобальтового Моря живут огромные девы с рыбьими хвостами, которые могут утянуть внутрь себя не только рыбака, но и целую лодку. Рыбаки конечно при этом погибали, но, по словам очевидцев, их всегда находили выброшенными на берег с застывшими улыбками на лицах, умиротворенными, будто они, наконец, обрели желанное пристанище. А дальше разгорались бурные споры, где же лучшее пристанище для человека.

Я не знал, где человеку лучше всего и, приближаясь к своему двадцатилетию, думал о том, что человеку, безусловно, важно «где», но еще важнее — «с кем».

Я размышлял о том, что Ты дала мне за годы жизни: людей, которые меня окружали, друзей, которых я любил. Сейчас все складывалось так, как мне хотелось, и не было сомнений, что в этом удивительном месте всех нас ожидало нечто особенное. Синий Город сам по себе был необыкновенным, а в преддверии праздника — становился еще красивее и загадочнее в ореоле легенд о главном ритуальном Танце Воды.

Вспоминался мне и другой Город, в который я когда-то был влюблен, — он дал мне новый смысл существования и, как мне казалось, помог навсегда оставить свое прошлое и идти дальше. Но Синий Город или Кобальтовое Море, а быть может, само песнопение, которое постоянно доносилось до нас из Храма, наводили меня на переосмысление всего, что со мной произошло, показывая витиеватое устройство моей жизни снова и снова.

Каждый день, встречая на берегу свой «кобальтовый рассвет», я вспоминал все, что пережил за эти годы, часто спрашивая себя о том, надо ли мне было проходить всё то, что я прошел? И если да, то для чего?

Я часто видел Тебя в храме, где Ты была особенно задумчива, и, несмотря на все, что было раньше, я благодарил Тебя за то, что Ты позволила мне быть счастливым. Ведь когда мы встретились впервые, все обстояло совершенно иначе…