Голубая гортензия

Джуди Андерс (2024)

После внезапной смерти матери жизнь Патриции кардинально меняется. Некогда любимая дочь, она оказывается под гнетом строгих правил сварливой тетки. Как сбежать от тирании чопорной вдовы? Единственная надежда — Гарольд Говард, самый богатый наследник побережья. А он даже не подозревает о чувствах Патриции, презирает ее отца и замешан в трагедии, которая перевернула жизнь их семьи. Но боги, что отняли у нее мать, уже подбросили кости, сулящие неотвратимую встречу с Гарольдом. Сможет ли Патриция не попасться в сеть интриг, опутавших жаркий городок Хармленд?

Глава 7

Моника Хьюз закрашивала седину в серо-русый цвет, который казался Патриции немного грязным, и никогда не носила брюки. Она предпочитала ходить в вечернем костюме из жакета и юбки даже дома (потому что в других местах бывала весьма нечасто) и считала это проявлением своей утонченности и элегантности. Ее редкие короткие ресницы, всегда густо накрашенные тушью, торчали в разные стороны, как обрубки в розовом кусте, мочки ушей провисали под тяжестью серег с крупным камнем изумруда, а кожу лица и шеи покрывали глубокие борозды морщин и возрастные пятна. По мнению Патриции, тетя Моника выглядела весьма обыкновенно для своих шестидесяти лет, но в то же время ужасно, чтобы давать ей какие-либо советы по поводу внешности.

— Пат-ри-ци-я! — кричала миссис Хьюз из окна. Ее голос звучал как удары в обеденный колокол: — Срочно вернись и сними джинсы, переоденься!

Патриция отняла у лабрадора мячик и бросила вдаль. Тот ринулся следом, поднимая в воздух пыль земли и клочья газона.

— Не могу! — отозвалась она. — Я занята!

Моника высунулась по самую талию, оглядывая двор.

— Фредерик?

— Дочь, иди в дом и сделай, что просит тетя, — мягко приказал Фред.

— Папа, нет. Как будто я не знаю, что будет дальше. Она скажет, что джинсы носят только рабочие на ранчо, и заставит переодеться в юбку. Как тогда играть с Сэмом? А стоит мне зайти, как она никуда не выпустит и заставит разгадывать с ней кроссворд. Ее просто бесит, что я играю и мне весело.

— Не затевай ссору. Ты младше, а значит, искать компромисс нужно тебе.

Отец говорил так отстраненно, что Патриция почувствовала себя скверно. Мама никогда не придиралась к таким глупостям и не имела предубеждений к какой-либо одежде. Лабрадор вернулся с мячом в зубах и с разбегу повалил ее наземь. От неожиданности Патриция вскрикнула, но затем расхохоталась, а Сэм принялся облизывать ее лицо. Фред улыбнулся, но Моника с раздражением опустила створки окна.

Как только тетка поселилась у них, из ее дома привезли белоснежную пушистую кошку, которую та обожала больше всех живых существ на свете. Такая любовь вызывала у Патриции недоумение: в их особняке никогда не жили кошки, потому что Регина страдала аллергией на шерсть. А еще Патриция стала замечать белые ворсинки на любой своей одежде, и у нее тоже началась аллергия — но больше психологическая, которая проявлялась разве что в крайней степени раздражения к бесполезной любимице тетки. С самого детства она была безразлична ко всем питомцам. Хоть ей и доставляло удовольствие наблюдать за Сэмом, как он ловит в кустах всяческую живность или бегает с высунутым набок языком, его функции оставались вполне понятными: собака, тренированная для охоты. Он живет в вольере и не топчет грязными лапами в гостиной. Для чего существовала эта странная кошка, вызывало вопросы. Наверное, чтобы лежать на диване, причмокивая, вылизывать шерсть, шипеть и выгибать спину на собственное отражение в зеркале.

— Сэм, не валяйся, прекрати. Ты тяжелый, — хохотала Патриция, легонько отталкивая собаку.

Фред вмешался, снял лабрадора с дочери и помог ей подняться. Она отряхнула одежду; ее волосы растрепались и были полными песка и мусора. Игривый задор пса передался и ей, и Патриция никак не могла перестать громко смеяться. Ее щеки раскраснелись от возбуждения, а Сэм продолжал тыкаться в нее мокрым подвижным носом, выпрашивая еще немного внимания и ласки.

— Не дразни его и не раззадоривай. Это собака.

— Мы просто играли, пап. Он никогда меня не кусал.

— Нельзя знать, что на уме у животных.

«И что у тебя — тоже», — подумала Патриция.

Фред сделал Сэму несколько суровых замечаний. С понурым видом тот поплелся к загону.

— Мы же договорились, что ты слушаешься Монику.

— Я слушаюсь ее, папа.

Если Моника Хьюз и взялась за воспитание племянницы, результаты ее усилий все еще оставались незамеченными. Казалось, что она просто раздражена любой мелочью в девочке и с удовольствием готова ткнуть ее носом в недостатки. Прошло три месяца с тех пор, как умерла Регина, и Патриция впервые за всю жизнь ощущала себя лишним и ненужным существом в некогда мамином доме. Оказалось, что ее комната грязная и захламленная всякой девчачьей ерундой, от которой поскорее нужно избавиться. Одежду она носит неподобающую: тетя хотела бы видеть ее в женственных платьицах без намека на распущенность, но уж никак не в шортах, джинсах или коротких топиках. Как-то Моника возмущалась, что Патриция ходит по дому в облегающей майке, но даже не надевает бюстгальтер. «Нельзя так разгуливать перед отцом, — объяснила она свой гнев, — он мужчина». Разговаривает Патриция громко, как невоспитанная леди, неправильно ест, не уважает взрослых… И еще очень длинный список промахов, который пополнялся с каждым новым днем.

Сначала Патриция глумилась над правилами Моники, но вскоре обнаружила, что для отца причуды старшей сестры весят значительно больше, чем ее желания. Это открытие стало настоящим подтверждением предательства. Отец словно боялся обожать ее, как бывало раньше, когда они в шутку спорили с мамой, кто больше любит Патти, и по очереди целовали ее в лоб и щечки. Времена, когда она чувствовала себя любимой дочерью, кажется, подошли к концу. Теперь она стала просто младшей, да еще настырной и невоспитанной. Она даже перестала быть Патти и как-то незаметно для самой себя окончательно превратилась в Патрицию.

— «Патти»? — однажды возмутилась Моника словам Фреда. — Так годится называть только десятилетнюю девочку. Для юной леди такое обращение не подобает.

— Не согласен, сестра.

— Ты обращаешься к ней, как к ребенку, и она продолжает себя таковой считать. Чем быстрее она поймет, что уже взрослая, тем будет проще для всех нас.

С тех пор Фред больше ни разу не произнес милое имя дочери.

В том году Патриция дважды перечитала «Убить пересмешника», и ее замучили приступы зависти к детям Аттикуса. Конечно, она вряд ли мечтала о такой жизни, но тосковала по теплу и вниманию отца, которых неожиданно лишилась.

В угоду Монике во всем особняке сделали перестановку. Патриции с боем и истерикой пришлось отстаивать свою комнату. Она победила, но миссис Хьюз таких побед не прощала. В отместку Моника принялась за бывшую спальню Регины.

— Нехорошо хранить в доме вещи покойников, — ворчала она, проверяя шкафы и комоды невестки, — это призовет беду.

С отвращением на лице Моника закидывала разноцветные кружева в огромный мусорный пакет. Да уж, думалось ей. Невестка всегда жила только одним местом и уделяла ему особенное внимание. Чем же иначе поддерживать сумасшедшую привязанность Фреда? Тот недалекий попугай всегда был падок на шлюх.

Когда Патриция поймала ее в маминой комнате, то пришла в ярость.

— Это не твои вещи. Не трогай.

Моника растерянно обернулась. Ее крошечные глазки тонули в складках нависших век, а тушь и бледно-зеленые тени отпечатывались на коже при моргании.

— Я навожу порядок. Между прочим, стараюсь для вас.

— У нас есть горничная, чтобы убираться. Но она хотя бы не ковыряется в чужих ящиках с нижним бельем.

Моника недобро улыбнулась, и Патриция быстро опустила глаза на ее туфли. Она успела рассмотреть, что на тощих ногах тетки под капроновыми колготками виднеются волосы, как ухо загорелось от ее костлявых пальцев.

— Ах ты маленькая хамка, — тихо сказала Моника, притянув Патрицию к себе, — разве тебе не объясняли, что с дамой, которая старше на сорок пять лет, нужно разговаривать немного по-другому?

Было не столько больно, сколько унизительно. Патриция оскалила зубы и вцепилась ногтями в локоть Моники. Серые с красными вкраплениями глаза тетки изредка моргали, впиваясь в нее взглядом. Молча выдержав этот поединок, Патриция вырвалась, потирая пульсирующее ухо. Она бросилась вниз по лестнице, стуча маленькими каблучками, и едва не сбила с ног Клариссу, которая звала всех к завтраку.

В ванной она обнаружила, что плачет — слезы собирались в уголках глаз, и стоило только моргнуть, как они проливались на щеки. Схватив из коробки салфетку, Патриция осторожно промокнула нижние ресницы, но уже ничего нельзя было исправить. Щеки покраснели, а губы слегка припухли, и она всхлипнула, как вдруг окончательно расплакалась. Как смела эта старая гарпия так обращаться с ней? Почему отец позволяет тетке унижать ее и оскорблять память о маме?

Как ни старалась Патриция, успокоиться уже не получалось. Слезы капали сами, а натертые до бордовой красноты глаза болели. Не раз на этаже кричали ее имя, но она боялась появиться в столовой в таком виде. От созерцания ее унижений злорадству Моники не будет предела. А что, если именно сейчас и нужно показаться отцу? Вдруг слезы растопят его сердце, покрывшееся ледяной коркой? Поправив перед зеркалом воротник платья, Патриция потерла кулаками щеки, чтобы выглядеть еще более расстроенной.

И тут в голову пришла идея получше. Вспомнив, с какой стороны обычно сидит отец, она замахнулась и ударила себя по щеке, а затем еще раз и еще, пока красные следы пальцев не проступили на коже более отчетливо.

Патриция прошла к столу с поникшей головой и села на свое место. Плечи покрылись мурашками, ведь все притихли, наблюдая за ней. Сквозь пелену слез она едва ли видела, что лежит в тарелке. Только всхлипывала и жевала яичницу с овощами, не чувствуя вкуса, потому что нос заложило от рыданий. Фред вытер пальцы салфеткой и оставил ее рядом с собой. Моника бросила на него пугливый взгляд, точь-в-точь как ее кошка, пойманная за удобрением горшка с цветком. Ее обвисшие сережки задергались от нервного качания головой.

— Дочка, что случилось?

— Ничего, — ответила Патриция плаксивым голосом.

— Я повторяю вопрос. И что у тебя со щекой?

Моника прищурилась, разглядывая племянницу, и вилка выпала из ее рук.

— Не знаю, — Патриция подняла голову и потрогала себя за лицо, — может, у меня тоже аллергия на шерсть, как и у мамы?

Она продолжала всхлипывать и следить за меняющимся выражением лица тетки. Кларисса стояла в дверях, за спиной Фреда, и слушала их разговор.

— Патриция? Почему ты плачешь? Скажи мне, что произошло?

— Я скучаю по маме…

Фред растерялся, переводя взгляд то на дочь, то на сестру.

— Неправда, — не выдержала Моника, — ты ни о ком не способна рыдать, кроме как по себе!

— Папа, я только попросила ее не трогать мамины вещи! — закричала Патриция. — Я лишь пыталась донести, что нельзя их выбрасывать, а она влепила мне пощечину! Скажи, почему вы так ненавидите меня и мою маму?

— Что? Дочка, какие вещи? Моника?

— Ложь! Лгунья! Я ее не трогала!

— Она ковырялась в маминой комнате, доставала все из ящиков, чтобы потом втихую избавиться, — тараторила Патриция. — Еще она натаскала меня за ухо. Папа, пожалуйста, отправьте меня в школу-интернат, раз я вам так мешаю!

— Актриса! Где ты была сейчас? Что ты себе сделала с лицом?

— Тихо! Это правда, что ты ее ударила?

Фред не успевал за их криками и сорванными голосами.

— Нет, — Моника сжала кулаки на столе. — Она хамила, а я объяснила ей, как себя вести со старшими.

— Патриция? Ты сказала правду?

— Да.

Она с вызовом посмотрела в покрасневшие глаза тетки. Те горели гневом несправедливости, а тонкие губы обиженно сжимались.

Фред коснулся вспотевших висков, собираясь с мыслями.

— Я надеюсь, что такое произошло в первый и последний раз. Моника, я прекрасно знаю характер Патриции. Да, он кажется непростым, но моя дочь никогда не будет плакать из-за пустяка. Значит, ты действительно что-то ей сделала. Патриция, я знаю, что тебе не нравятся правила Моники, но она взрослый человек, и ее нужно уважать. Впредь вы обе, — он пальцем указал на каждую, — прежде чем перейти на крик и пощечины, подойдете ко мне и объясните, что между вами произошло. Вы меня поняли?

— Да, папа.

Ответ Моники пришлось подождать.

— По некоторым из сидящих за этим столом плачет театральное отделение…

— Ты услышала меня, сестра. В этом доме я главный, и я отвечаю за вас обеих. Мне такие сцены больше не нужны.

— Я наелась, папа. Можно я пойду?

Фред облизнул пересохшие губы и молча кивнул. Патриция убежала.

— И ты веришь этой маленькой лгунье?! — взорвалась Моника. — Да-а-а, Фред Колман! Потому тобой и помыкала каждая женщина, что ты идешь на поводу их дешевых представлений. Сам виноват! Эта такая же выросла. Ей было у кого брать уроки!

— Моника, можешь не продолжать.

— Я и пальцем не трогала твою…

— Моника! — Фред хлопнул ладонью по столу, — довольно! Я все сказал. Еще раз пожалуется на тебя — приму меры. Воспитывать — не значит давать девчонке лещей, помни об этом и не переходи грань.

— У твоей девчонки грязный рот. Еще раз выдумает про меня небылицу, я залью ей хлорку под язык.

— Значит, тут же вернешься к себе. У меня нет никого, кроме Патриции, и я никому не позволю ее обижать.

— Ты забыл о старшей дочери.

— У нее своя семья.

— Думаешь, эта всю жизнь просидит у твоей постели? Шире раскрывай рот для ложки с кашей, которую она для тебя уже варит. Жаль, что только в твоих надеждах, Фред Колман.

Они смерили друг друга сердитыми взглядами и разошлись, оставшись каждый ни с чем. Кларисса вздохнула и принялась убирать со стола.

Чуть позже Моника заметила полоску света, крадущуюся по полу от спальни Регины. Кто-то был в комнате и даже не спрятал следы своего присутствия. Она уже подумала на горничную, которую девчонка наверняка измучила просьбами разложить все по местам, тихонько подобралась к приоткрытой двери и обомлела. В щелочку она увидела Фреда. Он сидел на идеально заправленной кровати, с упавшими плечами и головой, отчего локтями упирался в широко разведенные колени. Его всегда гладкие волосы были почему-то взъерошенными. Лицо брата скрывалось от взгляда Моники, но его в руках она угадала мягкие очертания женского пояса для чулок. Что-то кольнуло у нее под ребрами. Фред неторопливо поглаживал пальцами черную шелковую ткань. Все, что осталось ему от Регины, — чулки, пояса, бесчисленные кофточки и накидки… Монику обуял порыв разрушить его сакральное уединение, полное интимных воспоминаний о жене. Она уже схватилась за дверь, как вдруг догадалась, что если сейчас ворвется в спальню, то униженной третьей лишней окажется сама.

И также бесшумно испарилась, оставив Фреда не разоблаченным в своей печали.