Киндер-сюрприз для декана

Джина Шэй, 2022

Что должен сделать порядочный бывший, узнав, что ты от него утаила ребенка?Устроить скандал, бугурт, некрасивую сцену, потому что его, бедняжку, обидели!Свалить в закат, и никогда на нем не отсвечивать – потому что три года без него как-то справлялись, и дальше проживем!Ни в коем случае не переезжать следом за тобой, лишь бы почаще видеться с ребенком! И не селиться в квартиру напротив! И не расстраивать твою свадьбу!Что делать, если мой бывший не был порядочным, и не собирается им становиться?Содержит нецензурную брань.

Глава 8. Юлий

— Привет, привет.

С одной дз стороны — не особенно одобряется болтать с чужими детьми. С другой стороны, ничего криминального я не сделаю. Только полюбуюсь маленько. Деваха-то шикарная, глаз не отвести.

Всегда почему-то хотел именно дочку, и быть тем самым долбанутым отцом, который учится плести своей принцессе косички. Жизнь сложилась как сложилась. Боженька послал мне сына, причем обходным путем, но и так тоже случается. Я не жалею.

Только любоваться мелкими принцессами и думать, что, может быть, когда-нибудь с кем-нибудь у меня тоже такая получится, мне никто не запретит.

А эта еще и стоит рядышком, лапками за мое колено держится, дух переводит, на меня смотрит.

Коротко обозреваю площадку. Примечаю и мать этого чуда в вишенках, уже заметившую исчезновение малышки и поднимающуюся со скамейки. У неё в руках знакомый мне цветастый переплет Холериной книжки. Сговорились они все, что ли? Ладно, не важно. Машу ей ладонью, показываю на беглянку.

Женщина благодарно кивает и неспешно шагает в нашу сторону. Мудро. Молодые мамаши вокруг детей носятся как с писаными торбами, а эта — здраво оценивает обстановку.

Опускаю взгляд на деваху и даже сам удивляюсь, насколько пристально она на меня смотрит, посасывая пальчик.

— Давай все-таки без этого, вишенка, — осторожно за рукавчик оттягиваю руку малышки ото рта. Ожидаю, что она капризно скривит мордаху и закатит скандал, что всякие страшные дядьки ей тут удовольствие от жизни мешают получать, а она заливается хохотом и снова хватается ладошками за мое колено. На котором, кстати, с прошлого раза осталось два роскошных сладких отпечатка.

— Ну и как тебя зовут, мелочь? — спрашиваю, выжидающе поглядывая на приближающуюся женщину. Хочется продлить это дивное знакомство по совершенно необъяснимым причинам. Никогда не замечал в себе тяги вот так вот трепаться с чужими детьми, но вот сейчас желание такой силы, что прикусить язык просто не получается.

— Калолина Юйевна, — ужасно важничая и неожиданно развернуто сообщает малышка, солидно пряча лапки за спину.

И ведь правильно важничает. Имячко-то замудренное, длинное, да еще и с отчеством, а ей на вид — года два. Не все её сверстники в её возрасте слово «пингвин» сказать могут.

Повезло какому-то папе Юре, однако. Такая красота у него по дому топает.

— Извините, пожалуйста, — родительница «потеряшки» наконец до нас добирается и устало опирается на спинку скамейки, — Кара, отпусти дядю. Ты его испачкала.

— Кафетой, — соглашается малышка и осторожно, пальчиком трогает шоколадное пятно на моем колене.

— Да-да, конфетой, золотко, — рассеянно кивает женщина и заглядывает в сумку, проговаривает уже для меня, — сейчас, подождите, у меня были салфетки.

— Это не страшно, — мне не хочется её напрягать, но она категорично покачивает головой.

— Нет, нет, сейчас я найду. Подождите только. И не давайте Карамельке вас снова пачкать, она может.

— Значит, тебя зовут Карамелькой, — перевожу взгляд на малышку, которая не торопится ни на горку, ни на качели, — что тут скажешь, тебе подходит. Настоящая конфета.

— Де кафета? — с совершенно непередаваемым детским акцентом озадачивается прелесть.

— Кара, никаких больше конфет, — строго откликается женщина, забираясь рукой явно на самое дно своей сумочной преисподней, — твоя мама меня съест, если ты сладкого переешь.

Мама?

А я-то думал…

— Карамелька…

Резкий оклик перебивает мои мысли. Резкий оклик будто служит ударом во внутренний гонг.

Холера…

Ошибиться нереально.

Увы, я точно знаю, на кого настроены все мои внутренние датчики.

Она-то тут откуда?

Она пролетает сквозь кусты, забив на цепляющиеся за платье веточки.

Она сгребает малышку в охапку и отпрыгивает вместе с ней от меня, будто я могу отравить одним только косым взглядом.

Немые сцены бывают разными.

Бывает и такая.

Я смотрю на Холеру, мягко говоря, охреневая. Что она тут устроила? За каким чертом она хватает чужого…

Щелк…

Будто невидимый пазл встает на нужное место, и до меня медленно начинает доходить.

Перевожу взгляд на стоящую рядом со скамейкой и вытаращившуюся на внезапную Холеру женщину. Господи, какой же я идиот…

Да, я не общался с матерью Холеры по учебе — во время старого скандала в учебной части горло драл её батюшка, но… Они так похожи, что то, что я не понял их родство — действительно маркер космической моей тупости.

— Мама, мы уходим, — голос Холеры неожиданно дрожит, и сама она не двигается с места.

— Катя, подожди, я обещала дать мужчине салфетки. Каро его испачкала, — Иванова-старшая укоризненно покачивает головой.

— Мы уходим! — настойчиво повторяет Холера и делает шаг от меня.

А я поднимаюсь на ноги.

Потому что есть две вещи, которые в моем мозгу работают даже тогда, когда все функции отказывают ввиду близости этого моего проклятия с крыжовниковыми глазами.

Первое — чутье.

Второе — калькулятор.

— Ты не говорила, что обзавелась дочкой, — проговариваю медленно, глядя в глаза Холере. А они — отчаянные, точь в точь как в те секунды, когда я ловил её на лаже в курсовиках.

— Это не ваше дело, Юлий Владимирович. Вы мне никто.

Я почти восхищен её самообладанием. Даже сейчас, когда под ногами у неё горит земля, она продолжает непримиримо скалить зубы и упорно мне выкает. А может — она делает это просто назло. Меня ведь всегда это бесило.

— Никто, говоришь, — улыбка у меня получается, мягко говоря, раздраженной, — так может, ответишь мне на последний вопрос, Холера? Как у твоей дочери отчество? Юрьевна? Или Юльевна?

Она не могла знать, просто не ожидала, что сама её кроха мне все это сдаст.

Холера молчит. Мертвеет лицом. Отступает от меня еще на шаг и прижимает малышку к себе еще крепче.

Что ж, это тоже ответ. Весьма красноречивый!

Слова…

Слов нет.

Только кипучий огонь в легких.

Что ей сказать? Как не убить прямо тут? И как самому на ногах удержаться, потому что мир трясет.

— Мама, забери Каро, — голос Холеры звучит неожиданно твердо, — идите в номер. Я скоро буду.

Говорит бесцветно, глаз от меня не отводит, будто я — хищный зверь, что готов вцепиться в горло, если она только глаза от меня отведет.

Скоро? Она рассчитывает разобраться со мной скоро? Какая наивная девочка.

Впрочем ладно. Она хотя бы собирается со мной говорить. Космический прорыв в нашем с нею общении.

— Катя, может быть… Позвать Кирилла? — моя бывшая союзница явно все сильнее преисполняется враждебности в мой адрес.

— Пусть спустится, если я не приду через пятнадцать минут.

Малышка, которую только что бесцеремонно схватили, громко протестует против ухода с детской площадки.

— Гуять хочу, еще гуять…

Голосочек звонкий, в нем так пронзительно звучат слезки.

— Оставь её здесь, — это мое шипение рвется у меня из груди. Первые мои слова после откровения. Все что сейчас я могу сказать — только то, что рвется само, на инстинктах.

Холера будто не слышит. Передает дочь — нашу с ней дочь — с рук на руки бабушке и кивает им в сторону дорожки. Уходите мол.

— Я сказал…

— Говорите дальше, — Холера проходится по моему лицу кислотным взглядом, — кто ж вам помешает сотрясать воздух, Юлий Владимирович. Беседовать с вами при ребенке я не собираюсь.

А я, может… Хотел бы при ребенке. Так больше шансов, что я не придушу эту мелкую стерву прямо здесь и сейчас.

Я иду к ней медленно, по мере того как удаляется от меня тонкий голосочек хнычущей малышки.

Удивительная разница, но сейчас Холера не отступает. С места не двигается и бровью не ведет, покуда я над ней не нависаю. Непоколебимая, как стена. Будто сейчас она прикрывает свои тылы. Залюбовался, если бы не хотел прибить её так сильно.

— Значит, у меня есть дочь, — произношу медленно, заставляя себя не срываться на рык.

— Вы ошибаетесь, Юлий Владимирович, — Холера говорит нарочито негромко, глядя на меня снизу вверх, — дочь есть у меня.

Господи. И так-то от ярости все в глазах плывет, а тут она со своими закидонами выступает.

— Ты научилась размножаться почкованием? — удивительно, что она не обугливается от моей ярости, потому что каждое слово, что вырывается из моей груди — чистая соляная кислота, в концентрации. — Или, может, будешь врать, что я ошибся в подсчете сроков? Ты родила от меня.

— Я не буду врать, — голос Холеры звучит контрастно холодно, — я просто напомню. От ваших детей вы дали мне таблеточку. Забыли?

Земля под ногами будто вздрагивает.

Это хороший удар. От него встряхивается и мелко шумит под ногами мир.

Я помню прекрасно, что стало причиной для расставания. Сущая мелочь, из которой эта идеалистка раздула бучу — так я тогда думал. Думал, это станет мелкой размолвкой, и мы урегулирем это позже, но…

Мир был против. И протестовал от души.

— Это так не работает, — хрипло произношу я упрямо, — о таких вещах сообщают.

— Зачем? — Холера приподнимает бровь. — Чтобы вы снова за меня все порешали и отвели меня за ручку на аборт?

— Мы могли это обсудить.

— Как обсудили новости о слитом компромате? Как обсудили попытку моей подруги совершить самоубийство? Ах, да, точно, мы же ничего не обсуждали, — Холера фальшиво кривит губы, — потому что вы были заняты, Юлий Владимирович. И тогда, и месяц спустя, и два месяца спустя.

— Катя, послушай, — выдыхаю хрипло.

— Нет, это ты меня послушай, — она резко сужает глаза, — да, я родила Каролинку. А еще я консультировалась со врачом. И знаешь, что мне сказали? Это чудо, что Каролинка вообще получилась. Потому что по идее таблеточка твоя волшебная должна была её убить. И если раньше я ненавидела тебя просто потому, что ты мудак, который со мной развлекался, то теперь, каждое утро, когда я смотрю на дочь — я думаю о том, что её у меня могло и не быть. Из-за твоей таблеточки. И ненавижу тебя сильнее. Сильнее. Сильнее!

Она шипит и скалит зубы как отчаянная волчица, а я…

А я сгребаю её в охапку и стискиваю так, чтоб она вскрикнула.

Потому что из всего того спектра эмоций, что меня сейчас колотят напополам с шоком — есть и благодарность. Бешеная, лютая, отчаянная благодарность.

Потому что… Она могла аборт сделать. Не сделала. И…

Трр-кхсч..

Если раз услышал этот звук — потом уже ни с чем не перепутаешь. Правда опознать звук и среагировать на него — вещи разные. Я просто не успеваю, когда мне в бок, под ребра, снова с размаху впечатывают чертов шокер.

И это ж… Бля!

Мир пошатывается, я — не удерживаюсь на ногах, падая на колено.

Холера делает шаг от меня как от прокаженного.

— Я живу в другом городе, — произносит она холодно, — выхожу замуж. У Каро будет отличный отец, которому ты и в подметки не годишься. Кто знает. Может, лет в четырнадцать она сама решит с тобой пообщаться. Но это будет её решение. А до той поры ты к ней не подойдешь. Не приблизишься даже.