Печальная история братьев Гроссбарт

Джесс Буллингтон, 2009

Средневековая Европа. Убийцы и грабители братья Гроссбарт отправляются в путешествие из германских земель на юг, спасаясь от гнева местных жителей и надеясь разбогатеть. В семье Гроссбарт уже несколько поколений промышляют разорением могил, и братья намерены прославить себя и предков, добравшись до легендарных склепов Гипта. Чтобы добраться туда, им придется пройти через опасные и неизвестные земли в компании самых разных путешественников: купцов и убийц, падших священников и жуликов всех мастей. Только мир Гроссбартов одновременно знаком нам и бесконечно далек: это мир живых святых и вполне реальных демонов, мир монстров, безумцев и чумы, мир оборотней, сирен, мантикор и чудовищ, которых сложно описать, а еще труднее назвать. Братьям предстоит узнать, что у всех легенд есть своя правда, а смерть – это далеко не самое страшное для тех, кто вступил на дорогу зла. Содержит нецензурную брань!

I

Первое богохульство

Сказать, что братья Гроссбарт были жестокими и корыстными душегубами, значило бы возвести напраслину на худших из разбойников с большой дороги. А назвать их кровожадными свиньями значило бы смертельно оскорбить даже самых грязных боровов. Они были Гроссбартами с ног до головы, во многих странах и землях эта фамилия все еще имеет серьезный вес. Хоть братья и не были такими омерзительными, как их отец, или такими хитрыми, как их дед, на деле они оказались хуже, чем оба этих ужасных человека. Кровь может испортиться за одно поколение, а может веками очищаться, чтобы породить нечто поистине чудовищное. Так и произошло с кошмарными близнецами — Гегелем и Манфридом.

Оба были среднего роста, но щуплого телосложения. Манфрид мог похвастать непропорционально большими ушами, а размеру и форме носа Гегеля позавидовала бы не одна репа. Медно-рыжим волосам и бровям Гегеля отвечала серебристо-серая шевелюра брата. Худые лица обоих покрывали оспины. Им едва исполнилось по двадцать пять лет, а они отрастили бороды такой потрясающей длины, что даже с близкого расстояния их можно было принять за стариков. Братья вечно и ожесточенно спорили, чья борода длиннее.

Прежде чем их отца поймали и повесили в какой-то унылой деревеньке далеко на севере, тот успел преподать сыновьям семейное ремесло; если, конечно, разграбление могил можно счесть достойной профессией. Задолго до времен их прадеда фамилия Гроссбарт связывалась с самым подлым мошенничеством, но лишь когда кладбища превратились в нечто большее, чем просто земля горшечника^[6], семья обрела свое истинное призвание. Отец бросил их, когда братья едва могли удержать в руках лом, и отправился на поиски богатства и удачи, как его собственный отец однажды исчез, когда сам он был начинающим воришкой.

По слухам, старший Гроссбарт умер в ошеломительном богатстве где-то в пустыне на юге, где древние гробницы превосходят самые великие замки Священной Римской империи и по размеру, и по убранству. Так младший Гроссбарт говорил своим сыновьям, но весьма сомнительно, что в его болтовне содержалось хотя бы малое и усохшее зернышко истины. Братья твердо верили, что отец отыскал деда в Гипте, а их самих бросил на произвол судьбы и жестокой, вечно пьяной матери. Даже узнай они, что отец на самом деле стал поживой для ворон и умер без гроша за душой, вряд ли изменили бы ход своей жизни. Разве что проклинали бы его реже — или чаще, тут трудно угадать.

Дядюшка сомнительного родства и побуждений забрал братьев у безумной матери и взял под крыло на время взросления. Кем бы он ни приходился мальчикам на самом деле, борода у него была неоспоримо длинной, и он, как всякий прежний Гроссбарт, был всегда рад вскрыть склеп и унести оттуда неблаговидную добычу. После нескольких столкновений с местными властями, из которых им чудом удалось выбраться, дядюшка растворился в ночи, прихватив с собой все их имущество. Обездоленным братьям осталось вернуться к матери, решительно настроившись украсть все, что не пропила и не растеряла за минувшие годы эта сморщенная старуха.

С лачугой, где братья родились, годы обошлись хуже, чем с ними: замшелая крыша обвалилась, пока они с дядюшкой разоряли погосты в долине Дуная. Пропахшая плесенью хибара служила убежищем только барсуку, которым Гроссбарты пообедали, получив лишь легкие ранения от когтей сонного зверя. Братья отправились к усадебной конюшне, где узнали, что их мать умерла зимой и теперь лежит вместе с остальными в кургане за городом. Под проливным дождем братья Гроссбарт плюнули на невысокий холм и поклялись, что сами упокоятся в величественных гробницах неверных или вовсе не узнают покоя.

Всего имущества у них было — две широкополые шляпы, зловонная одежда да инструменты. Но вид нищей могилы, в которой гнила их ничтожная родительница, взбодрил братьев, они приготовились к странствию на юг. Однако для такой экспедиции потребовалось бы больше припасов, чем пара ломов и маленький кусочек металла, бывший некогда монетой, так что Гроссбарты решили свести кое с кем счеты. Жидкая грязь затекала в их ботинки, тщетно пытаясь замедлить зловещее шествие братьев.

Свободный крестьянин Генрих всю жизнь выращивал репу на своем наделе неподалеку от городской стены. Его тяжкая доля осложнялась бедными урожаями и негодным состоянием ограды вокруг поля. В детстве братья частенько крали у него недозрелые овощи, но однажды Генрих подстерег воришек. Не пожелав воспользоваться хлыстом или руками, справедливо разгневанный крестьянин отлупил их лопатой. Расквашенный нос Манфрида так никогда и не принял прежнюю форму, а левая ягодица Гегеля по сей день несла позорный след встречи с лопатой.

С самого исчезновения проклятых мальчишек Генрих обрел плодородие — как на своем поле, так и в постели, которую делил с женой и детьми. Две дочки присоединились к старшей сестре и брату, и стареющий крестьянин радовался, что есть руки, которые скоро можно будет приобщить к делу. Генрих даже сумел скопить денег, чтобы купить здорового коня вместо старой клячи, и уже почти отдал своему другу Эгону все, что задолжал за телегу, которую тот для него смастерил.

Не щадя посевов, братья Гроссбарт пересекли поле и подошли к темному дому, когда грозовые тучи окончательно затмили слабый лунный свет. Однако их глаза давно привыкли к ночной темени, и братья приметили, что крестьянин выстроил небольшой сарай рядом с домом. Оба одновременно сплюнули на дверь и, обменявшись ухмылками, принялись молотить по ней кулаками.

— Пожар! — заревел Манфрид.

— Пожар! — вторил ему Гегель.

— Город горит, Генрих!

— Генрих, всех зовут на помощь!

Генрих так спешил подсобить соседям, что выскочил из постели, не обратив внимания на стук дождя по крыше, и распахнул дверь. Трескучая лучина у него в руке осветила не встревоженных горожан, а уродливые рожи братьев Гроссбарт. Генрих мгновенно их признал, взвизгнул, выронил лучину и попытался захлопнуть дверь.

Но Гроссбарты оказались быстрее и выволокли беднягу под дождь. Крестьянин замахнулся, чтобы ударить Гегеля, но Манфрид пнул Генриха под колено прежде, чем тот успел нанести удар. Генрих вывернулся в падении и попытался ухватить Манфрида, когда Гегель крепко заехал крестьянину по шее. Генрих извивался в грязи, пока братья его охаживали, но, стоило ему вконец отчаяться, когда кровь потекла у него из носа и рта, как на крыльце возникла его жена Герти с топором в руках.

Если бы нос Манфрида не был сплющен, топор наверняка бы его отхватил, когда женщина поскользнулась на мокрой земле. Гегель повалил ее, и оба покатились в грязи, пока муж Герти стонал, а Манфрид подхватил топор. Крестьянка укусила Гегеля за лицо и вцепилась ногтями в ухо, но потом Гегель увидел, как его брат заносит топор, и откатился в сторону, когда лезвие обрушилось ей на спину. Сквозь мутную пленку грязи, залившей ему лицо, Генрих смотрел, как его жена забилась в конвульсиях и обмочилась, а дождь сменился мелкой моросью, пока она истекала кровью в истоптанной жиже.

Братья никогда прежде не убивали человека, но ни один из них не ощутил даже слабого укола совести, совершив такое гнусное преступление. Генрих пополз к Герти, Гегель заглянул в сарай, а Манфрид вошел в дом детских слез. Гегель запряг коня, бросил на дно телеги лопату Генриха и мешок репы, а затем вывел его наружу.

В темном доме старшая дочь Генриха бросилась на Манфрида с ножом, но тот встретил ее рывок ударом топора. И, хотя Гроссбарт великодушно хотел только оглушить ее обухом, металл проломил череп, и девушка упала. Две малышки рыдали в кровати, а единственный сын съежился у тела погибшей сестры. Приметив рядом с небольшой кучкой лучин свечу из свиного сала, Манфрид сунул ее в карман, зажег вымазанную жиром тростинку от углей в очаге и осмотрел помещение.

Стащив с кровати и детей одеяла, он бросил на них лучины, несколько ножей и пару клубней, что жарились на очаге, а затем перетянул узел бечевкой. Манфрид задул лучину, спрятал ее в карман и перешагнул через всхлипывавшего мальчишку. Во дворе ждали конь и телега, но ни брата, ни Генриха не было видно.

Манфрид бросил узел из одеял в телегу и огляделся, пока его глаза быстро наново приспосабливались к дождливой ночи вокруг. Он увидел Генриха на расстоянии пятидесяти шагов: крестьянин, поскальзываясь, бежал, а за ним безмолвно гнался Гегель. Гроссбарт прыгнул, пытаясь ухватить беглеца за ноги и повалить его, но промахнулся и сам упал лицом в грязь. Генрих оторвался и помчался в сторону города.

Сложив ладони рупором, Манфрид заорал:

— У меня тут малыши, Генрих! Возвращайся! Сбежишь, им конец!

Генрих пробежал еще несколько шагов, затем перешел на шаг на самой периферии обзора Манфрида. Гегель поднялся и бросил на крестьянина злобный взгляд, но понимал, что нельзя его вспугнуть неуместной попыткой догнать. Поэтому поспешил к брату, и, когда Генрих потрусил обратно в сторону фермы, принялся шептать в огромное ухо.

— Будут последствия, — проговорил Гегель. — Точно будут.

— Он на нас весь город спустит, — согласился его брат. — Это нечестно, ведь его жена пыталась нас убить.

Манфрид коснулся давно сросшегося носа.

— Мы лишь сводили счеты, ей не стоило лезть, да еще с топором.

Гегель потер шрам пониже спины.

Генрих подошел к братьям, лишь инстинктивно ухватив суть их слов. Всякий добрый крестьянин любит своего сына даже больше, чем жену, и Генрих понимал, что Гроссбарты без колебаний прикончат юного Бреннена. Генрих расплылся в безумной ухмылке, думая о том, как завтра поутру весь город сплотится вокруг его утраты, выследит этих псов и вздернет на виселице.

Крестьянин сурово посмотрел на Гегеля, но тот не остался в долгу и ударил Генриха в нос. Голова у него закружилась, а затем Генрих почувствовал, как его вяжут, будто непослушное чучело — веревка врезалась в лодыжки и запястья. Генрих, словно в тумане, увидел, как Манфрид вернулся в дом, а потом резко очнулся, когда в дверном проеме заплясал свет. Манфрид бросил несколько углей из очага в солому на кровати, и крики девочек слились, когда всю постель охватил огонь. Манфрид вновь вышел наружу, волоча за собой одной рукой почти потерявшего сознание Бреннена и сжимая в другой клубень репы.

— Не так все должно было пойти, — заявил Манфрид. — Ты нас вынудил…

— Дважды нас обидел, — согласился Гегель.

— Прошу вас. — Покрасневшие глаза Генриха метались между сыном и огнем в доме. — Простите меня, парни, честное слово. Отпустите его и пощадите малышек. — Крики девочек становились все громче. — Бога ради, проявите милосердие!

— Милосердие — потребная добродетель, — проговорил Гегель, потирая деревянный образок Богородицы, который сорвал вместе с ремешком с шеи Герти. — Покажи ему милосердие, брат.

— Разумные слова, — согласился Манфрид и поставил мальчика на ноги лицом к отцу.

— Да, — выдохнул Генрих, слезы промывали дорожки в грязи на лице гордого крестьянина. — А теперь девочек, девочек отпустите!

— Они уже в пути, — сказал Манфрид, взглянув на дымок, взвившийся над крышей, и перерезал мальчику горло.

Если Гегель и счел такую кару слишком суровой, он ничего не сказал. Ночь лишила кровь причастного цвета, так что в лицо Генриху хлынула просто какая-то черная жидкость. Бреннен качнулся вперед, растерянность в его глазах разбила отцу сердце, а губы беззвучно шевелились в грязи.

— Благословенна Дева Мария, — нараспев произнес Гегель, целуя ворованный образок.

— И благословенны мы тоже, — закончил Манфрид, откусив кусочек от теплого клубня.

Девочки в горящем доме замолкли, когда Гроссбарты выезжали со двора: Гегель на коне, а Манфрид в телеге. Они заткнули Генриху рот клубнем, так что тот не мог даже молиться. Братья повернули на проселок, который вел на юг, в горы. Дождь прекратился, когда Гроссбарты неторопливо пустились в бега.

Примечания

6

Земля горшечника — в Новом Завете участок в Иерусалиме, купленный для погребения путников на те тридцать сребреников, которые Иуда Искариот получил за предательство. Ср. Мф. 27:6–8. В данном контексте — простое и бедное кладбище.