Неумерший

Жан-Филипп Жаворски, 2013

Это мир раннего Средневековья, мир, где властвуют кельтские мифы, легенды и магия, мир, где бродят древние чудовища. Это история Белловеза, сына вождя, убитого собственным братом. Белловеза, посланного на войну, на верную смерть. Белловеза, который погиб в бою, но вернулся с того света. Он отправляется в путь, желая раскрыть тайну своего воскрешения, но еще не знает, что его ждет немало предательств, чудес и монстров, да и само время после смерти ощущается по-иному, а граница между миром живых и мертвых практически исчезает. Мрачность и эпичность фэнтези, проработанный исторический фон, изысканный стиль, сложность композиции и неожиданный сюжет – все это «Неумерший», одно из самых оригинальных произведений европейской фантастики последнего десятилетия.

Jean-Philippe Jaworski

MÊME PAS MORT

Rois du Monde, Première Branche

© 2013 Les Moutons Électriques, éditeur

© Дарья Хайнбух, перевод, 2020

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Лауреат премии Imaginales за лучший фантатсический роман на французском языке

Лауреат премии Planète SF

* * *

«Неумерший» — это настоящий триумф, как с точки зрения сюжета, так и с точки зрения языка.

Он, несомненно доказывает, что Жан-Филипп Жаворски — один из лучших атворов французского фэнтези, и этот жанр во Франции является не копией своего англоязычного родственника, а чем-то иным, жанром, который постоянно обновляется, удивляет и уходит в самые неожиданные направления.

ACTU SF

«Неумерший» — это роман необычайной силы, который играет с хронологией и временем, балансируя между эпопеей и воспоминанием о прошлом, между романом об инициации и военной сагой, причем все эти элементы основаны на проработанном историческом и археологическом материале.

LE MONDE

* * *

Я простирался мостом над течением рек могучих;

Орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море;

Был пузырьком в бочке пива, был водою ручья;

Был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим;

Девять лет был струною арфы,

год был морскою пеной…

Кад Годдо. Битва деревьевПеревод В. В. Эрлихмана

Первая ночь. Ты поведаешь обо мне

Ты спустишься по течению рек и пересечёшь горы. Ты пройдёшь через леса и переплывёшь моря, которые простираются по правую сторону света. Дорога приведёт тебя к кельтским королевствам, к эллинским тиранам и к этрусским лукумонам. Повсюду ты будешь называть моё имя, прославлять мой род, мои походы, мои подвиги. Ты станешь первым сказителем преданий обо мне, зодчим, наводящим мосты, глашатаем вне бранного поля. Ты не посмеешь отказать мне в этой услуге. Ты не посмеешь пойти наперекор моей воле.

Не сносить головы тому, кто поднимется против меня! Если ты отвергнешь мою просьбу, то я повелю отобрать всё твоё имущество, а тебя самого взять под стражу. Я раздам твой янтарь и амфоры своим героям, а себе оставлю лишь твою голову. Я вымою её, обваляю в мёде, эле и соли, опущу в можжевеловое масло и уберу в один из тех сундуков, где скапливается дань покорённых мною народов. А когда ко мне пожалуют почётные гости, я устрою им знатный пир. Я повелю расставить блюда с чернофигурной росписью, бронзовые длинногорлые кувшины и крате́ры^[1], в которых густые вина твоей страны смешиваются с дикими водами наших источников. Затем я водружу твою голову посреди сочного мяса и лоснящихся рыб, сладких фруктов и терпкого питья и скажу: «Полюбуйтесь, каков был ионийский торгаш, оскорбивший моё гостеприимство. Так гуляйте же, гости дорогие, ешьте, пейте, веселитесь! А тот, кто гнушается моих щедрых даров, горько об этом жалеет». Ты и сам убедишься в моём бескрайнем великодушии: если откажешься увековечить память обо мне, я-то уж тебе удружу! Я сделаю тебя спутником всех моих пиршеств.

Но ты поведаешь обо мне.

Ты — богатый купец и хитроумный пройдоха, но без меня ты так и останешься обычным торговцем, что выменивает вазы и вино на невольников и металл. Я же возвеличу тебя. Ты станешь моей посмертной песнью. Ты станешь голосом, разносящимся по всем трём мирам^[2]. Ты станешь вступительными строфами сказания, творцом которого являюсь я сам. Какой прок от твоих амфор, треножников и рабов? Всё это лишь земные блага. Я же дарую тебе слово. Я вдохну в тебя своё дыхание, дыхание воина, героя и короля. Доводилось ли тебе когда-либо слышать более щедрое предложение?

Ты умеешь толковать письмена, но удастся ли тебе считать облик воина так же искусно, как твои таблички? Взгляни на это мускулистое тело, на обожжённую солнцем кожу, на широкие ладони, на грозный орнамент, сплетённый из моих татуировок и шрамов. В них столько знаков, столько отпечатков прошлого! Моя торговля — война. Я оставил глубокий след в жизни народов, через которые прошёл. В награду за это они оставили отметины на моём теле. Злейшие мои враги преподнесли мне самые ценные трофеи; благодаря им я сохраняю величие даже нагим. Однако я уже стар, мне скоро сравняется два века^[3]. Мои руки ещё крепки — мало кто из молодых храбрецов осмеливается поднять на меня глаза, но уже дети моих детей резвятся меж хижинами и пастбищами, мне больше нет надобности обесцвечивать волосы, и порой меня клонит в дрёму, когда пир затягивается до зари. Черты павших товарищей стёрлись из моей памяти, первые девушки, которых я возжелал, уже увяли красотой или почили. Теперь пришло время мне поразмыслить о том, чтобы продолжить свой путь. Но я не смогу уйти, не позаботившись о том, чтобы оставить о себе память — только так я не умру.

Именно поэтому ты поведаешь обо мне.

Когда я был ребёнком, мне случалось проделывать один незатейливый трюк. Я подцеплял муравья кончиком палочки и пускал его по ней вверх. Как только букашка достигала края, я переворачивал веточку. Муравей снова пускался по ней вверх, и я снова отправлял его в исходную точку. Эта нелепая игра продолжалась столь же долго, сколь длился мой каприз… И лишь на закате лет я постиг её смысл: я и есть тот муравей, а мир — моя палочка.

Я родился в землях столь дальних, что ныне они путаются в моём сознании с лесами Сумрачного бога^[4], откуда ведут своё происхождение отцы моих отцов. С тех пор как я возмужал, я много исходил дорог: шёл по мягкой почве лесных чащ и плотной дернине лугов, пробирался по каменистой осыпи склонов и зыбкой трясине болот. Я много повидал: и диковинной красоты природу в дотоль неведомых краях и народы, там живущие, столь же разнообразные, как деревья в лесу. За время долгих скитаний я потерял одного за другим всех товарищей моей молодости, язык моих предков исказился до неузнаваемости, и даже собственная память истощилась от бесконечной череды минувших событий. Вот уже двадцать зим^[5], как я расселил свой народ на этой широкой равнине меж морем и горами. Вот уже двадцать зим, как мир празден, он дремлет в пределах этих сочных лугов, пологих склонов холмов, ленивых изгибов рек, питающих наши земли. Вот уже двадцать зим, как мир баюкает нас безмятежными грёзами о бессмертии. Но стоит мне только приказать собрать стада, сжечь фермы и посевы и отправиться в дорогу, как мир вновь пойдёт по своему пути, всё более непостижимому, чем нам запомнилось, всё более бескрайнему, чем нам желалось. И если не дано человеку объять мир, то это потому, что мир бежит у него из-под ног. Мир — это бесконечно угрюмая мелопея^[6] с множеством ладов, мир — это дорога с беспрестанно меняющимися горизонтами, мир — это королевство, скроенное из само́й материи мечты. Мир — это чудо, хоть и жестокое, позволившее мне познать вкус тревоги.

Мир — это наваждение.

Ты ведь тоже странник, купец. Ты тоже видел, как бегут волны за бортом корабля, как мчатся облака по небу, играющему разными красками, как быстро пустеют и дичают ещё недавно возделанные пашни. Ты, как и я, знаешь — ничто не бывает незыблемо, всё пребывает в движении, всё преходяще, и только скоротечность нашего существования создаёт видимость постоянства. Быть может, так же, как и я, ты предавался мечтаниям в шёпоте листвы, в полутени одного из ваших храмов или перед бурным потоком реки. Но деревья ломаются, камни рассыпаются, реки увязают в песке. Всё развивается, разрушается, проходит, и даже плоть живых — всего лишь материя мёртвых. Ты — человек толковый и, верно, постиг мою мысль. Таких сильных духом людей, как ты, на свете мало, и таких людей я ценю. Разгадка тайн мироздания чуть было не погубила меня, а для человека, которого я чтил превыше всех других, она и вовсе стала роковой…

Мы пребываем в многогранной вселенной, а может быть, и в мире ином — во сне богов. Если только, конечно, мы не игрушки в руках жестокого и невежественного ребёнка. Народ и прорицатели видят бога в каждом роднике, в каждом камне, в каждом деревце, обвитом ветвями омелы. Друиды же шепчутся о том, что принцип вселенной в единстве, что есть лишь один бог, он и самец, и самка, и отец, и мать, и ребёнок. Так где же таится истина? Да и на что мне истина? Я знаю, что мне её уже не постичь.

У меня больше нет времени, чтобы и дальше носиться по свету в погоне за многоликими соблазнами, за химерами и упиваться ими без устали. Грядёт мой скорый конец. Мир настигает меня. Близится ночь, когда пелена застелет мои глаза, когда немощь настигнет меня в битве, и длинный железный меч повиснет в моём кулаке, как в руке ребёнка. Близится ночь, когда я выплачу дань этому миру, нашим богам, когда мне придётся столкнуться с безграничной утратой. Король, лишённый власти. Воин, лишённый силы. Человек, лишённый будущего.

Но ведь я столько успел повидать, я взрастил столько племён, я одолел столько могущественных врагов! Я не хочу раствориться в забвении. Не хочу коснеть в безмолвии и покое. Не могу смириться с тем, что бесследно кану — навек обручившись с Матушкой сырой землёй — вместе с лошадьми, золотом, вином и оружием, сложенным мне в приданое. Если я упокоюсь здесь, на равнине, где в мире и достатке проживает моё большое племя, мне возведут курган. Мои дети и внуки будут почитать его как мою обитель, а те, кто последуют за ними, будут знать его как королевскую гробницу. Два или три поколения моих сыновей во время «сборища Луга»^[7] будут, возможно, оглашать здесь свои решения. Затем о моей могиле станут слагать предания, а с годами она превратится в осевший бугор: пахари сравняют его с землёй, и в этом краю он будет предан забвению. Рядом с «Аварским бродом»^[8] я видел множество старых, изъеденных мхом валунов. Они стоят и поныне, но более ничего о них не известно — точно так станется и с моей могилой. Разумеется, вместе с мёртвыми я буду возвращаться во время трёх ночей Самониоса^[9]. Но столько духов мелькает на празднествах среди гостей, о коих мне не ведомо ничего, и даже о тех, кто явился на мои пиршества — знаю лишь, что они печальны, ведь никто их больше не узнает. Я не хочу пополнить ряды этих безымянных теней, чьи подвиги, победы, страдания и дела сердечные теперь ничего не значат.

Мне не надо могилы. Не надо мирной кончины среди моего народа. Не надо ни пышных королевских церемоний, ни жертвоприношений, ни жарких костров, ни поминальных пиров. Не надо сокровищ, оставленных во тьме погребальной комнаты. Я пойду искать смерть на поле битвы. Я выступлю вперёд из рядов моих воинов, чтобы бросить ей вызов. С длинным мечом всадника в правой руке и коротким клинком пехотинца в левой я приглашу её на танец мечей. Она — мой давний враг, но иногда случалось ей быть и моей союзницей. Я прекрасно знаю, на какие уловки, низость и предательство она способна. Я отплачу ей тем же подлым коварством и, дразня и потешаясь над её могуществом, сойдусь с ней лицом к лицу в разукрашенной маске воина. Предвкушаю, как от оглушительного хора карниксов^[10] и рожков у неё затрясутся все кости. Затем я брошусь в её объятия, в самую гущу войска противника. Я желаю, чтобы мою погибель увенчали блистательные лучи славы и неистовая ярость, по силе сравнимые с бурей, коей и была моя жизнь. Я хочу испить чашу наслаждения до дна, до разящих ударов этрусских копий и секир. И пусть моё обезображенное тело останется лежать на поле боя и гнить под солнцем и дождём. Пусть его растерзают стервятники и расклюют вороны. Мёртвым они понесут меня туда, где я никогда не был живым. На небо.

Смерть, которую я себе уготовил, — не королевская. Она геройская. Не сочти меня одним из тех наивных варваров, коих вы, чужеземные ионийцы, так беспечно презираете. Я не позволю ни тщеславию, ни эпическим песням поэтов ослепить себя. Я беспристрастен. Смерть, которую я добровольно призываю, — ужасный конец. Я принял достаточно ударов, я повидал достаточно ран, я слышал достаточно предсмертных воплей, чтобы прочувствовать на себе всю невыносимую жестокость расправы. Эта кончина — объятия ужаса. Эта погибель врежется в память, как железо вонзается в плоть. Это и станет венцом моей славы — отдав себя на растерзание на глазах друзей и врагов, я останусь геройским шрамом в преданиях обоих народов.

Ибо вечен только дух, и только слово наполнено жизнью. Я знаю, что в ваших краях и у ваших соперников тирренийцев используют письмена, дабы сохранить слова в камне, глине или металле. Я видел понятные лишь мудрецам надписи на вазах и урнах, гласившие: «Я принадлежу такому-то человеку». Я опасаюсь этих слов. Они мертвы так же, как мертвы тела, лежащие под курганами из камней и травы на тирренийских некрополях. Эти знаки имеют не больше смысла, чем следы дичи на рыхлой почве. Они свидетельствуют лишь о том, что здесь был тот, кого больше нет. А чтобы идти по следам этих букв и пытаться истолковать изречения, нужно постичь сложную науку. Но и это следопытство не поможет узнать о воине ничего, кроме имени, что отлито в бронзе — за славой воина не угнаться, она сама даст о себе знать. Только живое слово способно помочь ему вернуться, чтобы поведать о себе каждому — рабу и владыке, мудрецу и невежде. Лишь живое слово дарует бессмертие.

Через три полнолуния, через три зимы от меня останутся лишь голые кости, разбросанные среди сорной травы. Но не всё ли равно? Моё имя, подвиги и злодеяния будут у каждого на устах. Я буду здесь, живее, чем раньше: многоликий, противоречивый, простой, перерождённый. Очистившийся. Я буду всегда. Даже если забудут моё лицо, даже если мои подвиги перепутают с чужими, даже если моё имя утратит точность и станет звучать иначе, следуя капризному узору других языков. Я буду ипостасью владыки и героя до тех пор, пока моя маска воина не займёт, быть может, своё место в сонме священных идолов.

Именно поэтому, мой друг, ты поведаешь обо мне.

Примечания

1

Кратер — древнегреческий большой сосуд для смешивания вина с водой — глубокая чаша с двумя ручками из глины, реже — из металла или мрамора.

2

В понимании кельтов Небо, Море и Земля — это три независимые области и одновременно три части единого Мира.

3

«Век» у кельтов исчислялся шестью пятилетними циклами, или тридцатью солнечными годами.

4

Бог Цернунн — в мифологии кельтов бог леса и диких животных и бог изобилия. В аспекте Подземного Мира Цернунн — Тёмный человек, Бог, который живёт в доме под Холмом и является владыкой подземного царства, связанным с циклами умирания и возрождения природы.

5

Гражданское исчисление протяжённости года заключалось между одним и последующим праздником божества Тара, т. е. от ноября до ноября, и часто год именовался «зимним», поскольку праздник Тара начинался в первых числах самэна (зимы).

6

Мелопея — монотонное протяжное пение.

7

Праздник «сборище Луга» отмечался 1 августа и знаменовал собой начало уборочных работ. Луг — кельтский бог, покровитель земледелия, скотоводства и многих ремёсел.

8

В настоящее время является современным городом Бурж.

9

Кельтский праздник мёртвых. Считалось, что на Самониос открываются врата в другой мир, стирается тонкая грань между материальным миром и миром духов.

10

Карникс — духовой инструмент для воодушевления воинов и устрашения противника. Он представлял собой вертикальную бронзовую трубу, возвышавшуюся над головами воинов, на её верхней части помещалось, как правило, изображение кабаньей головы.