Печальная история братьев Гроссбарт

Джесс Буллингтон, 2009

Средневековая Европа. Убийцы и грабители братья Гроссбарт отправляются в путешествие из германских земель на юг, спасаясь от гнева местных жителей и надеясь разбогатеть. В семье Гроссбарт уже несколько поколений промышляют разорением могил, и братья намерены прославить себя и предков, добравшись до легендарных склепов Гипта. Чтобы добраться туда, им придется пройти через опасные и неизвестные земли в компании самых разных путешественников: купцов и убийц, падших священников и жуликов всех мастей. Только мир Гроссбартов одновременно знаком нам и бесконечно далек: это мир живых святых и вполне реальных демонов, мир монстров, безумцев и чумы, мир оборотней, сирен, мантикор и чудовищ, которых сложно описать, а еще труднее назвать. Братьям предстоит узнать, что у всех легенд есть своя правда, а смерть – это далеко не самое страшное для тех, кто вступил на дорогу зла. Содержит нецензурную брань!

VIII

Довольно разговоров

Снегопад закончился, встало солнце. Гегель молча пялился на Николетту. Рассказывая свою историю, она ела одну за другой миски какой-то вязкой жижи из ведра, стоявшего рядом с креслом, но Гроссбарта беспокоило не ее внезапное пристрастие к глине. Он встал, пошатнулся и швырнул свою бутылку в огонь, где та взорвалась. Выхватив меч, он заорал брату:

— Манфрид, вставай!

Гегель попятился так, чтобы клинок оставался между ним и ведьмой.

Та лишь тихонько закудахтала, продолжая сидеть в кресле. Манфрид осоловело уперся спиной в заднюю стену и приподнялся. В недоумении он переводил взгляд с Гегеля на сидящую старуху. Господи Иисусе, ну и развалина.

— Тише, тише, — проговорила она.

— Тише?! Ты, проклятая ведьма, я тебе голову отрублю!

В глазах у Гегеля помутилось, то ли от усталости, то ли от ярости, то ли от выпитого, он и сам не знал.

— Ведьма? — Манфрид попытался встать, но сполз вниз по стене. — Это ведьма, брат?

— Ты знал, кто я, когда позволил мне прикоснуться к тебе и твоему брату, — терпеливо сказала она.

— Это правда? — Манфрид пронзил брата испепеляющим взглядом.

— Не подходи!

Гегель занял место между Николеттой и Манфридом. Он хотел отрубить ей голову одним ударом, но побаивался приближаться. Наверняка ведьма владеет опасными чарами.

— Держи свое слово, Гроссбарт, — сказала Николетта, и ее глаза вспыхнули, хотя огонь в очаге угас, и не было пламени, которое могло бы в них отразиться.

— Это она призвала на нас мантикору?

Голова Манфрида кружилась, а его оружия не было видно.

— Да черт бы его побрал! — Гегель не мог заставить себя не кричать. — Никакая это была не маникора, а треклятый гару, я ж тебе говорил!

— По-французски значит «волк»^[12], — вмешалась Николетта. — Не думаю, что так можно назвать Магнуса, разве что метафорически.

— Заткнись! — В висках у Гегеля пульсировала боль. — Просто рот закрой!

Все трое замолчали. Манфрид сумел, опираясь на стену, подняться, но его колени дрожали. Николетта продолжала сидеть, глядя на Гегеля, который отступил еще на шаг и схватил брата за плечо.

— Что случилось? — прошипел Манфрид на их личном говоре.

— Ведьма, — так же ответил Гегель.

— Это я понял, но какого черта мы делаем в ее доме?

— Ты захворал, я тебя сюда притащил. Она тебя вылечила.

— Не хочу с тобой спорить, но это дело все-таки доброе.

Манфрид выглянул из-за плеча Гегеля, чтобы рассмотреть ведьму.

— Я заплатил, — ответил Гегель и невольно содрогнулся. — Ничего доброго в том не было.

Во время этого разговора Николетта внимательно наблюдала за братьями, склонив голову набок, точно любопытное животное. Теперь она улыбнулась и снова откинулась на спинку кресла. Далось не сразу, но теперь она разобралась.

— Так если она ведьма, чего ты ждешь? Руби ее, пока она нас не заколдовала!

Манфрид замотал головой, пытаясь вытрясти сонный морок.

— Так чего же ты ждешь, Гегель? — спросила ведьма на том же неповторимом жаргоне.

Оба Гроссбарта потрясенно уставились на нее, ведь прежде никто не мог разгадать их шифр.

— Быть может, Манфрид, твой брат — человек слова? — еще шире ухмыльнулась ведьма.

— Не знаю, какое слово дал мой брат, но всякое наше слово мы можем забрать обратно. И оно точно не касается еретиков и ведьм, — выпалил в ответ Манфрид и добавил, уже не пытаясь скрываться: — Бей ее, Гегель!

Гегель двинулся вперед, несмотря на звон в ушах и холодок во всех иных частях тела, который самым серьезным образом предостерегал его от такого шага.

— Нарушишь свое слово, Гегель, и я нарушу свое, — бросила ведьма, наклонившись вперед в кресле.

Гегель замер, точно ребенок, который собирается с духом, прежде чем нырнуть в ледяную воду. Манфрид задержал дыхание, не понимая нерешительности брата. Может, его опутали какими-то чарами?

— Зачем ты нас лечила, если эта тварь в лесу — твой муж? — спросил Гегель.

— Муж?! — ахнул Манфрид и сполз обратно на пол.

— Что бы ни случилось со мной или с ним — это Ее воля, — тихо проговорила Николетта.

— Верные слова, — прохрипел с пола Манфрид. — Ну, хоть Святую Деву она почитает.

От хохота Николетты у братьев заболели уши.

— Воля Гекаты, Гроссбарты! Единственной истинно достойной госпожи.

— Ересь, — застонал Манфрид, который чуть не лишился чувств от потрясения. — Быстрее, брат, быстрее!

— Гекаты? — повторил Гегель, которому имя показалось знакомым.

— Ее имя я услыхала как шепот во сне еще в юности. Самостоятельно постигала Ее ремесло, но двадцать лет назад в наш дом пришел путник. Путник, которого убоялся даже Магнус. Он обучил меня тому, до чего я не дошла своим умом, а даже этого, уж поверь, хватило бы на многие и многие книги.

В ее голосе послышался тот же добродушный тон, что и ночью, когда ведьма рассказывала свою историю, а ее глаза подернулись радостной поволокой ностальгии.

— Сам Дьявол, — прохрипел Манфрид, у которого световые пятна поплыли перед глазами. — К ней приходил сам Дьявол!

И он снова потерял сознание. Гегель не мог пошевелиться. Впоследствии он объяснял это колдовскими чарами, хотя на самом деле он был просто слишком напуган и мог только таращиться на ведьму.

— Нет, не сам Дьявол, — вздохнула Николетта. — И даже не какой-нибудь рядовой черт. Образованный человек, в некотором роде, ученый. Он провел с нами всю зиму. Я кое-что понимала в крестьянском труде, а Магнус охотился, конечно, но голод всегда дышит в спину, если аппетит у тебя внушительный. Он не только принес нам необычные семена с Востока, но и научил меня готовить себе еду, а также прорицать будущее, проклинать и творить всяческую ворожбу, которую запрещает Церковь.

— Мы… — Гегель сглотнул. — Нам нужно…

— Уйдете, когда я скажу. Я солгала. Я вас вылечила не по Ее воле, а по своей собственной. Рано или поздно вы умрете, Гроссбарты, и смерть ваша будет ужасной.

Манфрид это услышал и вернулся в сознание, к разговору, будто и не отсутствовал:

— Да, ведьма, все умрут, но мы потом вознесемся. Может, и не сразу у нас это получится, но ты от судьбы не уйдешь. Будешь гореть в огне на все времена, когда мы давно отплатим за все свои прегрешения.

— Ни в этом мире, ни в том я уж точно не собираюсь вступать в теологический диспут с двумя такими образованными и благочестивыми марионитами^[13], как вы. Если бы я вас убила сейчас, даже очень медленно и мучительно, вы, дурни, цеплялись бы за свою веру, и лишили бы меня награды.

— Еще как! — фыркнул Манфрид, пытаясь справиться со световыми пятнами.

— Сними-ка вон тот мешок, Гегель, — устало сказала ведьма, указав на верхнюю полку.

Гроссбарт подчинился, убеждая себя, что руководствуется исключительно любопытством. Мешок оказался тяжелым и бесформенным на ощупь, будто его наполнили гравием. Гегель протянул его старухе, пока меч дрожал в другой руке.

Покачав головой, ведьма прищурилась:

— Загляни внутрь.

Развязав веревку на горловине, Гегель заглянул. Нахмурился и присмотрелся. Манфрид вновь с трудом встал и тоже бросил взгляд в мешок.

— Что это? — прошептал Гегель и побледнел так, что его лицо стало белее молока.

— Зубы? — проговорил Манфрид, вытаскивая пригоршню из мешка.

–…моих детей, — вздохнула ведьма.

Манфрид резко отбросил зубы прочь и вытер руку о рубаху.

— Бей ее! — завопил он, но тут же сам упал на брата, который выронил мешок и подхватил его.

— Голодные времена, — проговорила старуха, и в ее глазах, кажется, заблестели слезы, но в комнатке было слишком темно, чтобы братья могли быть уверены в этом. — Ранней весной бросить семя, чтоб они народились перед первыми снегопадами. Тогда на зиму у нас будет молоко и немного мяса.

Меч качнулся в пальцах Гегеля, задевая острием зубы на полу. Манфрид с силой сжал плечо брата, изо всех сил стараясь не упасть. Николетта хрустнула костяшками и зевнула.

— Первые пометы нам здорово помогли, но худые времена куда чаще сменяются худшими, чем лучшими. После первых нескольких родов я перестала приносить их регулярно, так что вообще чудо, что мы кое-как выживали, пока он не пришел. Да, он научил меня, печь хлеб куда быстрее, хоть и труднее. К тому же они растут и поправляются куда быстрее. Вкус, конечно, на любителя, и я не хочу ни в чем обвинять Магнуса, но… это ведь чистый инстинкт, наверное. Женщины хотят деток, вот и все. Вырастить, конечно, а не… Так что, если бы Магнус сумел вас загнать, мы бы хорошо ели всю зиму. Зато теперь я смогу получить то, чего он мне не давал, пусть и не по своей вине.

— Уф.

Язык отказывался шевелиться во рту у Гегеля, но Манфрида эта беда не коснулась. Его подводило все остальное тело. Осыпая проклятьями детоедную блудодейную дьяволопоклонницу и ведьму, он сполз по боку брата, но даже с пола продолжал свою диатрибу.

Гегель пялился на раздувшийся живот Николетты, который и вполовину таким огромным не был, когда она начала свой рассказ вчера вечером. «Это от зверя, — подумал он, — с колдовством или без, но она понесла наверняка от зверя. Смилуйся, Дева Мария».

— Быстро растут, силу набирают, — ведьма подмигнула Гегелю, от чего у того подкосились колени.

Гроссбарт оперся о стену, а его брат наконец выдохся, и поток проклятий иссяк.

— Отмщенье свершат не мои руки, но те, что сейчас растут. Вы все потеряете, Гроссбарты, и будете знать, что я приложила руку ко всякому несчастью, которое вас постигнет. Всякого пса, который вас укусит, всякого убийцу, который вас ранит, всякого мужчину и всякую женщину, которые обратятся против вас, я увижу в морозных рисунках, и в полете птиц, и во снах. Мои глаза увидят, как почернеют ваши души, ослабнут тела, и я охотно окажу любую возможную помощь вашим врагам. Я могла бы убить вас, когда вы только пришли к моему дому, но сдержалась и рада этому. Ибо ваша погибель войдет в легенды.

Услышав эти слова, братья Гроссбарт сразу опознали в них проклятье. Не сводя с ведьмы глаз, Гегель помог брату встать на ноги. Манфрид больше не давил на брата, но ухватил крупное полено, лежавшее у потухшего очага. Праведный гнев придал ему сил, и, толкнув в бок Гегеля, он занес свое оружие.

— Выбора ты нам не оставила, — рявкнул Манфрид. — Я много кого прикончил, но тебя убью с особой радостью.

Он шагнул к Николетте, однако Гегель удержал его.

— Нет, брат, она опасна, — сказал Гегель.

— Да что может ведьма, кроме как проклясть человека? Она нас уже прокляла, и думаю, кажется, я знаю, как это проклятье снять.

Манфрид сбросил руку брата со своего плеча, а Николетта откинулась на спинку кресла и что-то пробормотала.

Манфрид взмахнул поленом, но мешок зубов подпрыгнул с пола, как живой, и врезался Гроссбарту в челюсть. Удар сбил его с ног, так что Манфрид растянулся на земле рядом с креслом. Подняв глаза, он осознал, что светлые пятнышки, которые он сперва принял за огоньки, предшествующие обмороку, — сотни мелких зубов, которые вертятся в воздухе. Один-единственный крошечный зубик оторвался от основного вихря и врезался, глубоко вошел в земляной пол рядом с лицом Манфрида. Он прикрыл глаза руками и принялся громко молиться; молился до тех пор, пока не услышал, как зубы со стуком осыпались на пол. У Гегеля закружилась голова, он словно примерз к месту, а как только зубы упали, его стошнило на холодные угли в очаге.

— Теперь проваливайте из моего дома, пока я с вас шкуру не спустила и наизнанку не вывернула! — приказала ведьма, вновь удобно располагаясь в кресле.

— Храни нас Дева Мария, — прошептал Гегель, вставляя меч в ножны.

Манфрид осторожно взглянул поверх локтя. Он по-прежнему полагал, что пришел их конец. Гегель помог ему встать, и братья принялись вслепую шарить по полу, пытаясь собрать свое снаряжение, не отрывая при этом глаз от Николетты.

Манфрид смахнул рассыпанные зубы со своего мешка и забросил его на плечи. Все тело болело, топор и булава показались куда тяжелее, чем прежде. Поскольку сам он не знал, что произошло с того момента, как он уснул несколько дней назад, пришлось положиться на то, что брат знает, что делает.

Гегель, разумеется, не знал, но подозревал, что если он еще немного времени проведет в обществе Николетты, наверняка сойдет с ума. Помогая пошатывающемуся брату добраться до двери, он в последний раз злобно посмотрел на ведьму. Похоже, пути колдовства были совершенно неисповедимы. Голод подавил страх, и на пороге Гроссбарт обернулся.

— А вот мясо… — начал Гегель.

— Вон, — устало приказала ведьма.

— Или вот медовуха…

— Вон!

Старуха вскочила, обвиняющее выставив вперед раздувшийся живот.

— Да уходим-уходим, — проворчал Гегель, откидывая щеколду.

— Но перед этим… — добавил Манфрид, повернулся и сплюнул.

— Да к черту это все.

Гегель начал выталкивать брата наружу, но Манфрид уперся.

— Слушай внимательно, ведьма! — брызгая слюной выкрикнул Манфрид, продолжая бороться с братом в дверях. — Ты, может, нас и прокляла, но мы тебя проклянем в ответ. Мы твоего мужа-зверя уже убили, и ты сама в этой выгребной яме подохнешь. И мы-то умрем, как надлежит всем истинно верующим, но не раньше, чем тебя уволокут в бездну, а души детей твоих будут выть тебе в уши, и, так или иначе, последнее, что ты увидишь, — это как мы смеемся. Поздно тебе каяться, в огне будешь гореть. А когда мы покончим с арабами, вернемся, чтобы на твои кости помочиться, гнусная ты…

Гегель наконец вытолкнул брата наружу и захлопнул дверь как раз вовремя, чтобы защититься от метнувшейся к ним дюжины острых зубов.

— Давай дом сожжем!

Манфрид ринулся было обратно к хижине, но Гегель сбил его с ног и остановился над братом, хватая ртом воздух и выпучив глаза.

— Дурачина, ты же самого Дьявола накликаешь! — взорвался Гегель.

— А ты думаешь, у тебя душа такая чистая, чтоб сохранить жизнь ведьме?

Манфрид поднялся на ноги и смерил брата испепеляющим взглядом.

— Мы вернемся, чтобы отомстить, клянусь! А пока надо уходить, прежде чем она не подумала хорошенько и не решила нас прикончить здесь и сейчас.

Оглянувшись по сторонам, Манфрид кивнул. Он едва снова не потерял сознание, а у ведьмы и вправду были свои хитрости. Так что, может, летающие зубы — не самое страшное, что их ждет.

Братья стояли в неряшливо распаханном поле на краю леса, по обе стороны к небу вздымались горы, а хижина примостилась у отвесного склона, который протянулся от пика к пику, перегородив долину. Гегель направился к одному из скатов, петляя между редко растущими деревьями.

— Может, вернуться к Коню и забрать немного мяса? — поинтересовался Манфрид, шагая за братом прочь от леса и покосившейся лачуги.

— Нет уж! Даже если кости дочиста не обглодали, нам будет трудновато его найти. Лес слишком большой.

— А что мы будем есть?

— Я положил нам в мешки немного мяса. Но бо́льшую часть потерял, потому что шкура развернулась, когда я тебя волок по лесу. Остальное у ведьмы осталось. Зато в бурдюках полно воды.

Гегель стал карабкаться по скату наверх.

Манфрид медленно взбирался следом за ним, ненатянутый арбалет подпрыгивал у него на спине. Время от времени Гегель останавливался и ждал, пока брат нагонит его. Через час они выбрались наверх: гряда остановила наступление леса и протянулась прямо к ближайшему пику. Оба Гроссбарта посмотрели сверху на долину и сплюнули.

Молча спускаясь по противоположному склону, братья разглядывали сплошной горный хребет. Кое-где виднелись деревья, но они не росли так густо, как в лесу ведьмы. Манфрид несколько раз поскальзывался и падал, потом лежал на камнях и смотрел в серое небо, пока Гегель не подходил, чтобы помочь ему подняться. Он чувствовал сильную слабость, и, хоть они делали многочисленные привалы, повалился на землю задолго до заката и уже не смог идти дальше.

Братья карабкались по гряде, усыпанной валунами, там, где позволял резкий ветер; виднелись лоскутки снега. Гегель помог брату забраться в углубление между двумя огромными камнями, там они разбили лагерь. Манфрид кашлял и хрипло дышал, так что Гегель закутал его в одеяло и набрал около соседних деревьев столько валежника, чтобы хватило на ночь. Затем он попытался заложить щель между валунами мелкими булыжниками, но от резкого ветра это плохо помогло.

Набрав снега в котелок, Гегель принялся за готовку и к закату стушил приличную порцию конины. Манфрид проспал бо́льшую часть ночи, так что Гегелю пришлось забираться к нему под одеяло. Много раз за эту ночь Гегель с тоской вспоминал тепло и безветрие их вчерашнего убежища, но потом приходил образ оседлавшей его ведьмы, и Гегель еле сдерживал слезы.

Утро покрыло их бороды инеем, а примерно через час после того, как братья вышли в путь, повалил снег. Оба размышляли о встрече с ведьмой. Манфрид смотрел в спину брату и гадал, что случилось, пока он валялся в лихорадке. Гегель пытался сосредоточиться на окружающем ландшафте, чтобы выбросить из головы воспоминания о мерзости ведьмы.

— Ты знал, что она ведьма, и все равно позволил ей ко мне прикоснуться? — возмущенно спросил Манфрид, когда они сели перекусить, глядя вниз, на пройденный за утро отрезок склона.

— Выбора не было особо, — ответил Гегель.

— Мог бы укрепиться в вере, положиться на Деву Марию, а не на какую-то еретичку.

— Да ну? Ты пятнами покрылся и до утра не дотянул бы.

— Выходит, ты рискнул моей душой, чтоб только спасти мою плоть?

— Только я рисковал своей душой. Мог бы хоть спасибо сказать, неблагодарная ты манда!

Гегель откусил большой кусок полусырой конины.

— Послушай, братец, — сказал Манфрид отеческим тоном. — Я на тебя не злюсь, просто говорю, что тебе стоило проявить немного больше разборчивости в том, с кем ты дела заводишь. Я уверен, что намерения у тебя были правильные, и на сей раз нам повезло, что оба остались в живых. Но в другой раз…

— В другой раз оставлю тебя на поживу воронью! — огрызнулся Гегель. — Ты понятия не имеешь, что́ я ради тебя сделал, а ведешь себя так, будто я тебе в бороду насрал. Вот уж брат так брат!

— Из-за тебя нас прокляли, Гегель!

— И что с того? Боишься, что не сможем снять проклятье? Не в первый раз нам кто-то пожелал смерти.

— Верно, но когда проклинает ведьма — это другое дело. Зачем она вообще нас вылечила? Сам понимаешь, вся эта чепуха, мол, потом с вами разделаюсь, ни гроша не стоит.

Гегель побледнел и отложил мясо:

— Пора выдвигаться.

— А какая была цена? — тихо спросил Манфрид. — Не душа же твоя? Не душа ведь?

— Сам не знаю, — дрожащим голосом прошептал Гегель. — Надеюсь, что нет. Просто помни, что ты умер бы, если бы я не сделал того, что сделал.

И он зашагал прочь, а Манфрид быстро собрал вещи и поспешил следом.

Нагнав брата, он хлопнул Гегеля по плечу:

— Я не забуду. Просто теперь нужно быть поосторожнее, раз уж нас прокляли. Но мы от всякой скверны очистимся своей праведностью и благочестием.

— Ага. Точно. Осторожнее.

Гегель сомневался, что кто-нибудь, кроме, разве что, самой Девы Марии, сможет очистить его от греха. Он помнил тепло ее тела, как в порыве страсти называл ее Марией и обещал ей свою верность. Всякий раз, как он об этом думал, кишки в животе словно затягивались в тугой узел. Ведь это было единственное деяние во всей его черной жизни, в котором Гегель и правда раскаивался.

Ветер высушил пот, но холод никуда не делся, так что братья начинали стучать зубами всякий раз, когда останавливались, чтобы осмотреть местность. Несколько часов спустя они оказались на склоне горы, как две капли воды похожем на несколько предыдущих, но Манфрид верил, что брат не водит их кругами. Гегель не был в этом уверен и нервно жевал бороду, пока они не выбрались на гребень, откуда стало видно, что Гроссбарты не заблудились — за грядой, которую они преодолели, открывалось глубокое ущелье. А по следующей горе, точно вровень с тем местом, где они стояли, змеилась наезженная дорога. Гегель дрожал от счастья, а Манфрид продемонстрировал степень своего исцеления тем, что пустился в пляс на каменистом склоне.

Дорога тянулась без конца, но, в отличие от первой части их похода на юг, следующая неделя пути по настоящей дороге наполнила братьев надеждами на добрую удачу. Эта дорога (хоть ее давно не чинили) шириной и гладкостью превосходила ту, по которой Гроссбарты начали странствие. Оба горько сожалели об утрате Коня и телеги, но благоразумно избегали обсуждать тающие запасы продовольствия. Даже Манфриду пришлось признать, что встреча с ведьмой и ее мужем стала для братьев поворотной точкой.

— А значит, в Ее глазах мы поступаем правильно, — заключил на восьмой день Манфрид. — Если не сойдем с пути праведного, начнем чистить арабские замки-гробницы еще до Пасхи.

— Думаешь? — переспросил Гегель. — Кстати, далеко нам до этого Гипта?

— Знать не знаю, да и знать не хочу. Если будем следовать Ее воле, доберемся рано или поздно. А еще, наверное, разбогатеем по дороге.

— Похоже на то, — согласился Гегель.

— А если б мы сожгли ту ведьму, как я предлагал, уже, глядишь, нашли бы парочку отличных лошадок, груженных трюфелями.

— Может, еще найдем, — отозвался Гегель, которому образ сочных грибов напомнил, что у них скоро закончится конина — через несколько дней, в лучшем случае.

— Муж, говоришь? Выходит, она тебе сказала, что он был человеком, прежде чем стать чудищем?

Манфрид до сих пор не мог поверить, что их лесной враг не был мантикорой.

— Ага. Чудну́ю историю она рассказала. Учти, я там чуток подремал в скучных местах, но скоро все очень странно повернулось.

— Жалко, что я не слышал.

— Да не о чем жалеть. Печальная история. Она раньше была красивой девушкой, и честной, и любила Деву Марию всем сердцем. Из такой женщины вышла бы достойная жена.

— А ты это откуда знаешь?

— Сама мне сказала.

Манфрид фыркнул:

— Ну да, давай еще верить всему, что ведьма говорит.

— А я не сказал, что во все поверил.

— Но думаешь, она была красоткой? Правда? Вообрази ее молодой, и все равно на ней будет скверна ереси. Не бывает красивых ведьм.

За эти дни Гегель не раз пытался отделить одну часть воспоминаний от других. Молча все обдумывал и почти преуспел. Но всякий раз его братец открывал рот и говорил что-то вроде:

— Нет уж! Эта ведьма сношалась со своим зверолюдом, и часто сношалась. А потом ела детишек, которые от того народились. Вообрази, как эта стылая карга враскоряку…

Гегель согнулся пополам, и его стошнило так, что сфинктер свело судорогой. Манфрид отпрыгнул от потока блевотины и заливисто расхохотался. Гегель бросил на него злобный взгляд слезящихся глаз.

— Что, не пошла конина впрок?

— Это все твой грязный язык! Кому придет в голову воображать такое?

Гегель сплюнул, но не смог избавиться от воспоминания о ее вкусе.

— Да я же просто сказал.

— Не говори.

— Это что такое?

— А?

Гегель вытер рот и посмотрел туда же, куда глядел брат. Дорога изгибалась по склонам, так что лишь некоторые ее сегменты были видны с этого места длинной горной гряды. Но позади Гроссбартов, на предыдущей горе, по дороге двигалось что-то большое и черное. Двигалось быстро, но Гегель сумел разглядеть фургон и упряжку лошадей, которые шли уверенной рысью. Манфрид прищурился:

— Что-то я не…

— Это наши лошадки, вот что! — воскликнул Гегель и ударил брата своей широкополой шляпой.

— Да ну?

— Ну да!

— Зачем они поехали в горы посреди зимы?

— А мы сюда зачем пришли? За тем же! А теперь — за дело.

Гегель поспешил к ближайшему валуну у обочины дороги.

— Хорошо, что вовремя приметили, — добавил Манфрид и тоже принялся за работу.

Каждый взялся выламывать камень со своей стороны: Манфрид — топором, Гегель — киркой. Каждые несколько минут они останавливались и наваливались вместе, но камень не поддавался. Братьями овладело отчаяние, но чем глубже они закапывались, тем глубже в склон горы уходил проклятый валун.

— Слушай, — пропыхтел Гегель, — нужно то мертвое дерево сюда приволочь и клином вогнать под камень.

— Какое дерево?

— Ну, мертвое дерево наверху, на склоне, чуть позади на дороге. Если поспешим, дотащим его сюда, прежде чем… — Гегель вдруг замолк, увидев блеск в глазах Манфрида, и резко изменил свой план. — Или можно просто бросить ствол поперек дороги и не возиться с валуном.

Манфрид медленно кивнул, продолжая прожигать брата взглядом.

Только братья успели вернуться к упавшему дереву, взобраться наверх и скатить его по склону, послышался стук копыт. Гроссбарты уложили ствол поперек дороги и принялись ждать, а когда Гегель приметил фургон на повороте, оба нагнулись и сделали вид, будто старое сухое дерево неимоверно тяжелое и неподъемное. Фургон замедлил ход, а затем вовсе остановился. Двое мужчин спрыгнули с облучка позади повозки, обменялись несколькими словами с возницей и двинулись к Гроссбартам с арбалетами в руках. Увидев это, братья быстро извлекли собственные, уже взведенные арбалеты, спрятанные за стволом мертвого дерева.

— А ну, стой! — крикнул Гегель, когда мужчины подошли на расстояние выстрела.

— Почему это? — спросил тот из них, что был побольше.

— Увидели, что вы едете, и решили подсобить да убрать его с дороги! — заорал Манфрид.

— Почему арбалет? — спросил тот же незнакомец.

— А у вас арбалеты почему? — парировал Гегель.

— Что? — незнакомец приставил руку к уху.

— Подходите, — разрешил Манфрид, — мы вас тоже не слышим.

Путешественники с опаской приблизились к ухмыляющимся Гроссбартам. Когда они подошли настолько близко, что смогли разглядеть бородатые физиономии братьев, незнакомцы остановились. Возница крикнул что-то, но ни тот ни другой не обратили на его слова внимания.

— Что вы здесь делаете? — спросил первый незнакомец, который мог похвастаться тонкими усами, такими же черными, как и его волосы, а также шевелюра его спутника.

— То же, что и вы, — парировал Гегель.

— Тогда, — заявил Усатый, — убирайте это дерево и уйдите с пути. Мы поедем своей дорогой, а вы — своей.

— Ну уж нет, — возмутился Манфрид, — это нечестно.

— Почему? — спросил Усатый.

— Мы потеем, стараемся убрать этот ствол, а вы даже подвезти усталых путников не предлагаете? — поинтересовался Гегель.

Второй незнакомец сказал что-то Усатому на языке, которого братья не поняли. Усатый ответил на том же наречии, второй путник поднял арбалет и прицелился в Гегеля. Гроссбарты лениво поигрывали своими арбалетами, но каждый вдруг оказался нацелен на одного из путешественников.

— Отойдите, — приказал Усатый, — и мы его сами отодвинем, так что вам не придется потеть.

— Честь по чести, — ответил Гегель и тут же пожалел, что повторил выражение Николетты.

Братья отступили, и оба путешественника подошли ближе. Они задержались, оглядели бревно. Хоть оно и прогнило, но все равно убрать ствол так, не отложив оружие, они не могли. Все это время Гроссбарты приветливо им улыбались. Путешественники снова обменялись непонятными словами, злобно поглядывая на братьев.

— Ваша взяла, — сказал Усатый, который теперь сам заулыбался, — вы его убирайте, а мы вас подвезем.

— А что вам помешает нас пристрелить, как только мы отложим арбалеты? — спросил Манфрид.

— То же, что помешает вам, если мы так поступим, — огрызнулся Усатый.

— Праведная христианская добродетель? — уточнил Гегель, но опускать оружие и не думал.

— Да, — коротко ответил Усатый.

— Не лепится, — возразил Манфрид. — Мы — благочестивые пилигримы, на что указывают наши Пресвятые Девы. — Он потряс головой, так что образок запрыгал у него на груди. — А ваши доказательства где?

— Значит так, — сказал Усатый, — это не мой фургон, иначе мы вас с радостью подвезли бы. О, горе, он не мой. И нам платят за то, чтобы никто не влезал в фургон. Нам не платят за перетаскивание бревен. Значит так: это бревно должно отсюда убраться, вы оба тоже.

— Ну так убирай, — предложил Гегель.

Улыбка Усатого померкла, и он снова переговорил со своим соотечественником. Оба начали пятиться, удаляясь от Гроссбартов.

— Мы обсудим все с возницей, — сообщил Усатый.

— Давно пора! — заорал Гегель, присаживаясь на поваленное дерево.

— Нужно было пристрелить этих неверных, когда они начали врать, — проворчал Манфрид.

— А откуда ты знаешь, что они неверные?

— Видишь, какие у того усы? А другой явно чужеземец. Ну, и когда я потребовал от них подтверждения веры, они ничего не показали.

— Это ничего не значит. Опять ты все переусложнил, — вздохнул Гегель.

— А почему еще они не хотят нас подвезти?

— Наверное, потому, что мы им ничего не предложили.

— Святым людям платить не надо. Во всяком случае, собратьям-христианам.

— А ты заделался святым человеком? — фыркнул Гегель.

— Оба мы такие. Убили ведь черта.

— Это был не черт, а треклятый человек, которого превратили в чудище.

— Без разницы, — заявил Манфрид.

— Большая разница!

— Ты смотри, не богохульствуй.

Гегель оживился:

— Они возвращаются.

Более того, следом за ними ехал фургон. Второй незнакомец сидел на козлах рядом с возницей. Усатый пошел вперед, широко улыбаясь, но арбалет направил на Гегеля.

— Ваша взяла, — сказал Усатый. — Уберите бревно, дайте пару монет, и мы все поедем нашей дорогой, но вы сойдете в ближайшем городке. Так?

Гегель начал было отвечать, но Манфрид врезал ему локтем по ребрам и перехватил инициативу:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

Николетта ошибается: garou в переводе с французского означает «оборотень» или «нелюдим».

13

Мариониты — здесь христиане, истово поклоняющиеся Деве Марии.