Самая темная ночь

Дженнифер Робсон, 2021

Осень 1943 года. Жизнь итальянских евреев, таких как семья Антонины Мацин, становится все более опасной. Когда нацистская Германия оккупирует большую часть ее любимой родины, а над ней самой неотвратимо повисает угроза тюремного заключения и депортации, у Нины появляется только один шанс выжить – оставить Венецию и своих родителей, чтобы спрятаться в деревне, вместе с едва знакомым мужчиной. Нико Джерарди учился на священника, пока обстоятельства не заставили его покинуть семинарию, чтобы управлять семейной фермой. Как человек с высокими моральными принципами он просто не смог остаться в стороне, когда нацисты стали угрожать жизням ни в чем не повинных людей. Чтобы помочь Нине он убеждает ее притвориться его невестой. Теперь им обоим предстоит изображать счастливую пару, так, чтобы об опасном секрете не догадался никто. Но сельская жизнь нелегка для городской девушки, мечтающей стать врачом, а провинциальные соседи Нико с опаской относятся к этой мягкой и образованной, но совсем незнакомой женщине. И, хуже всего, их недоверие разделяет местный нацистский чиновник, знакомый Нико по семинарии, имеющий к нему давние счеты. Чем больше он узнает о Нине, тем больше растут его подозрения, а вместе с ними и решимость отомстить…

Глава 4

Не успели они пройти и нескольких шагов, как Никколо остановился и, взяв у Антонины рюкзак, закинул его себе на плечо. Затем он заспешил дальше, положив ладонь ей на поясницу, словно подталкивая и направляя — к маленькому мостику, до конца узкой калле и за угол, к Фондамента-деи-Ормезини.

— Антонина, — минут через пять окликнул ее Никколо.

— Да?

— Думаю, для пущей безопасности тебе надо сменить имя или попросту слегка изменить его.

Стало быть, она потеряла все, что у нее было, — и дом, и семью, а теперь вот у нее, похоже, отбирают имя.

— И что ты предлагаешь? Мария, может быть? По-твоему, это нееврейское имя? — Прозвучало грубо, но ей было все равно в тот момент.

— Доктор Мацин предложил называть тебя Ниной.

Так к ней обращался только папа.

— Думаю, подойдет, — кивнула она, решив, что с этим именем, по крайней мере, у нее не возникнет путаницы. — А фамилия у меня какая будет? Я имею в виду, девичья. — Уже от того, что вообще пришлось заговорить на эту тему, Антонину бросило в жар.

— Как тебе фамилия Марцоли? Звучит немного похоже на твою настоящую. Всем, кто спросит, будем говорить, что ты выросла в детском приюте в Падуе. Самый большой там — приют Святого Антония.

— Святого Антония, — повторила Антонина.

— Ты приехала в Венецию всего около года назад, чтобы выучиться на медсестру, — продолжал Никколо. — Это логично, правда? Ты ведь многому научилась в области медицины у отца.

— Пожалуй, мне будет нетрудно выдать себя за студентку медучилища. Ну ладно, стало быть, я — Нина, урожденная Марцоли, сирота из Падуи. Приехала в Венецию учиться на медсестру.

— Да. Это довольно легко запомнить.

— Куда мы сейчас направляемся? — У Антонины, разумеется, были догадки на сей счет, поскольку Никколо вел ее прямиком к Фондаменте-Нове и причалам.

— Сначала на Мурано. Нас встретит мой кузен и отвезет на материк, в Кампальто, у них с женой там ферма. А оттуда нас ждут два дня пути пешком.

— Пути куда? Или это тоже секрет? — едко спросила Антонина.

— Вовсе нет. Мы отправимся на ферму моего отца. Она находится в деревне под названием Меццо-Чель. — Никколо улыбнулся. — Но это всего лишь крошечная точка на карте. ^[12]

— Я о такой даже не слышала.

— Я бы удивился, окажись наоборот.

— А мы не можем доехать туда на поезде? Два дня пути пешком — это долго.

— Можем и доехать, но лучше поступать так, как принято в наших краях. Людям из Меццо-Чель и в голову не придет тратить деньги на железнодорожный билет, если можно дойти на своих двоих. А уж мул с повозкой для них — роскошь.

— Мул?

— Да. У нас есть мул. Эта старая скотинка не любит, когда ее подгоняют, но с мулом наше путешествие все равно будет полегче.

Больше вопросов она задавать не стала, а вместо этого все силы направила на то, чтобы шагать, дышать и смаргивать слезы до того, как они начнут застить обзор. Ей хотелось вырваться и помчаться домой, но папа, конечно же, вновь настоял бы на том, что ей нужно покинуть Венецию. Так что ничего не оставалось, как молча следовать за своим спутником и не обращать внимания на барабанную дробь, которую исполняло сердце.

Они свернули на простор Фондаменте-Нове, где у причалов выстроились очереди к судам, идущим на острова, и подошли к билетному киоску. Здесь очередь была короткая, и всего через несколько минут они уже оказались перед кассиром.

— Добрый день, синьор. Два билета, пожалуйста. Для меня и для моей жены. В один конец.

— Место назначения, синьор? — Кассир даже не поднял взгляда от газеты, которую читал.

— Ох, извиняюсь. Мурано. Нам два билета до Мурано. Будьте так добры.

Нина покосилась на Никколо, удивленная его неуверенным тоном. Совсем недавно, разговаривая с ее отцом, парень держался непринужденно, говорил легко, как один образованный синьор в беседе с другим, а теперь вел себя так, будто превратился в совершенно иного человека: он словно сделался ниже ростом, каким-то образом уменьшился, стал робким и безобидным. Даже речь — запинающаяся и нетвердая — как будто бы принадлежала тому, кто больше привык говорить на местечковом диалекте, чем на литературном итальянском.

Все это показалось Антонине странным, однако у нее хватило ума не подавать виду в присутствии кассира. Никколо забрал билеты вместе с несколькими монетами сдачи; девушка покорно последовала за ним, и лишь на вапоретто, когда ее голос надежно заглушали шум двигателя и крики команды, она спросила:^[13]

— Что это было?

Им повезло — достались два билета под навесом, и Антонина села у окна, но у женщины, разместившейся по другую сторону от Никколо, было столько сумок и корзинок, что хватило бы на целый рыночный прилавок, так что Никколо пришлось вплотную придвинуться к девушке и одну руку закинуть ей на плечи, поскольку места совсем не осталось, а его губы теперь оказались в нескольких сантиметрах от ее уха.

— Ничего особенного, — ответил он. — Я всего лишь постарался оставить у кассира как можно меньше воспоминаний о встрече с нами. Теперь, если кто-нибудь придет с вопросами, ему и сказать-то будет нечего — я стал для него одним из нескольких десятков заурядных граждан, покупавших сегодня билеты.

— А ты думаешь, такая вероятность есть?

— Вероятность, что тебя будут разыскивать? Ну, не в ближайшие дни — доктор Йоно об этом позаботился. Но фашисты не остановятся — из-под земли достанут то, что им нужно. Наверное, начнут с данных переписи еврейского населения, которую проводили пять лет назад. И если этих материалов еще нет в их распоряжении, то скоро будут.

— Мое удостоверение личности! — вспомнила Антонина; в спешке сборов она не взяла с собой удостоверение и маленький кошелек с мелочью. — У меня нет…

— Не волнуйся, — перебил Никколо. — У меня есть документы, оформленные для тебя. Дыши спокойно, Нина. Ты со мной в безопасности.

Она кивнула, хотя еще не чувствовала уверенности в том, что может полностью доверять ему, и отвернулась к окну. Но было поздно — они уже проплыли мимо острова Сан-Микеле, и ее город, ее родной дом, почти исчез из виду.

— У тебя еще будет возможность его увидеть, — шепнул Никколо, — когда мы поплывем в Кампальто. Тогда и попрощаешься.

А Антонина снова задалась вопросом, что за незнакомец сидит рядом с ней, отчего он говорит так ласково и, казалось бы, понимает или, по крайней мере, стремится понять, как сильно она сейчас страдает. Кто он и почему решил о ней позаботиться?

Они вышли на первой же пристани, осторожно переступив через соседские сумки и корзинки, но вместо того чтобы вместе с остальными путешественниками направиться в глубь острова, Никколо повел свою спутницу вдоль Фондаменте-Серенелла. Набережную обдувал пропитанный солью ветер лагуны, плескавшей волнами по левую руку от них, а справа тянуло едким запахом стеклодувных печей. Всего через несколько минут Никколо указал на пристань в полусотне метров впереди:

— Вон он. Мой кузен Марио.

На корточках рядом с санпьеротой сидел мужчина и проверял швартовы. Когда Никколо и Антонина приблизились, он выпрямился и приветственно раскинул руки, а его загорелое лицо расплылось в белозубой улыбке.^[14]

— Стало быть, это и есть твоя невеста? — спросил он, обняв Никколо, и протянул руку девушке.

— Это моя жена, Марио, ее зовут Нина. Нина, познакомься — мой кузен Марио.

— Мои поздравления, добро пожаловать в семью. Это все ваши вещи? — кивнул он на рюкзак.

— Пока да, — беспечно ответил за нее Никколо. — И оставь Нину в покое, хватит ее донимать.

Марио, все так же широко улыбаясь, пожал плечами:

— Ну уж Роза-то непременно захочет разузнать про вас побольше.

— Пусть пристает с вопросами, сколько ее душе будет угодно, но это не значит, что я на них отвечу, — хмыкнул Никколо. — Мы отчаливаем или нет?

— Ладно, ладно, отчаливаем. Но сперва поудобнее устроим твою супругу.

Марио помог Нине перебраться на борт санпьероты, а Нина, как всякая коренная венецианка, и без подсказок знала, что лучшее местечко для пассажира — прямо перед мачтой. Там не было ничего похожего на сиденье, зато дно оказалось сухим и достаточно низким, так что борта должны были защитить ее от резких порывов ветра в случае, если тот внезапно сменит направление.

Она была довольна, что мужчины занялись делом — начали готовить суденышко к плаванию и перестали обращать внимание на нее. Марио опустил в прозрачную воду кормовое весло, а затем они с Никколо слаженно подняли паруса, не обменявшись за работой и парой слов.

— Ветер попутный, — объявил Марио и добавил специально для нее: — Прокатим так, что ни капельки воды на вас не упадет — лагуна нынче гладкая как стекло.

— Обернись, пора, — сказал Никколо, и Антонина выглянула из-под фока, радуясь этой последней возможности увидеть родной дом.

Город превратился в размытое пятно на горизонте, в кляксу, в зыбкую карандашную штриховку между чернильно-синей лагуной и выгнувшимся над ней прозрачно-искрящимся небосводом. К этому моменту Антонина проделала путь всего в несколько километров, а дом покинула не более часа назад, но ей казалось, что от дома ее уже отделяет целый мир, между ними словно протянулась целая жизнь.

Скоро папа пойдет в дом призрения кормить маму завтраком, а когда она поест, он ей почитает и оставит отдыхать. Папа вернется домой, но в их доме будет темно и холодно, потому что Марту он тоже отослал и остался один. В доме не будет никого, кто мог бы проследить, чтобы он не забыл поесть и не зачитался бы у себя в кабинете до утра. Не будет никого, кто просто посидит рядышком, когда он начнет волноваться о своих пациентах, тревожиться о соседях и грустить о разрушенном мире.

И что с ним будет дальше? Кто позаботится о нем и о маме теперь, когда она, Антонина, уехала?

Никколо хлопотал на носу лодки, но теперь он вернулся, уселся рядом с ней и, казалось, каким-то образом, без единого жеста или слова с ее стороны, снова догадался о том, что она распереживалась об отце.

— Он не один, — сказал Никколо. — Сейчас он в доме призрения, у твоей матушки, и тамошний персонал сумеет позаботиться о них обоих. Он с полной уверенностью сказал, что будет чувствовать себя там комфортно и безопасно. Постарайся не забывать об этом.

Девушка кивнула, не решившись заговорить — не доверяла собственному голосу, — и в этот момент лодка наконец отчалила. Ветер подул им в спины; размытая линия побережья придвинулась, начала обретать резкость.

— Помнишь то лето, когда вы с Марко приезжали к нам погостить? — спросил Марио. — Мы каждый день забирали эту старую посудинку и говорили, что отправляемся рыбачить, а сами отходили подальше от берега, спускали паруса, бросали якорь и часами дрыхли на солнышке.

— Бабуля каждый раз огорчалась, когда мы возвращались домой без единой рыбки, — подхватил Никколо, заулыбавшись этим воспоминаниям.

Ветер сопутствовал им все время, пока они отчаливали и входили в узкий залив, а потом он вдруг в одночасье ослабел, превратившись в бриз, вялыми порывами обдувающий паруса.

— Ну, и у многих ли новобрачных есть персональный гондольер? — хмыкнул Марио, который, встав на корме, принялся орудовать веслом. — Не благодарите. Считайте это моим свадебным подарком.

Нина понимала, что для Марио она и правда должна быть новобрачной, упивающейся своим счастьем и не обращающей внимания на горести окружающего мира, поэтому подставила лицо осоловелому ветерку, чтобы он высушил ее слезы, и обратила взгляд на побережье.

Она прожила всю свою жизнь в каких-то пяти-шести километрах от материка и ни разу не побывала ни в одном прибрежном городке. Уезжая на каникулы, они с родителями садились в поезд на вокзале Санта-Лючия, и тот доставлял их на континент. Здесь, в предместьях Кампальто, фермерские домики подступали к самой линии воды, и все причалы были заняты разнообразными подвидами санпьероты Марио и суденышками поменьше.

Пока Марио подводил свою лодку к единственному пустому причалу, Никколо снял фок и аккуратно его свернул, затем то же самое проделал с главным парусом.

— Видал? Я еще не потерял сноровку, — похвастался он кузену.

— Сгодится на худой конец. Подкинь-ка мне швартов.

Дальше их ждала совсем недолгая прогулка от берега до ближайшей фермы. На пороге стояла женщина с младенцем на руках; еще один малыш, лет двух-трех, цеплялся за ее юбку. Когда гости приблизились, женщина широко заулыбалась и приветственно помахала им ладонью.

— Никколо! Добро пожаловать!

— Доброе утро, София. Прости, что я отнял у Марио сегодня так много времени.

— Не извиняйся, — откликнулась женщина, одарив улыбкой Нину. — Тебе же нужно позаботиться о молодой жене.

— Нина, знакомься, это жена моего кузена София. У нее на руках Микеле, а малышку зовут Флора. София, это моя жена Нина.

Удивительно было слышать такое представление, но Антонина не забыла улыбнуться и выразить свое восхищение детишками, а остатки неловкости рассеял Никколо — он корчил рожицы маленькой Флоре, пока та не прыснула от смеха.

— Вы не проголодались? — спросила София. — До дома тети Элизы путь неблизкий.

— Нет, все в порядке, — поспешил заверить Никколо. — Мы недавно позавтракали.

— Все равно скоро есть захотите. Я для вас собрала корзинку — там хлеб, который вчера испекла, немного сыра и колбасы.

Марио исчез за воротами стойла, но, видимо, и оттуда слышал разговор.

— Я еще воды вам в дорогу дам, — крикнул он. — Поставлю в повозку бочонок. До тетиного дома припасов вам хватит.

— А где Красавчик? — поинтересовался Никколо.

— Да здесь он. — Марио вышел из стойла, таща за собой под уздцы громко и возмущенно сопящего мула. — Сами его запрягайте, — пробурчал фермер. — Эта буйная зверюга только что пыталась меня укусить!

— А у меня с ним никогда хлопот не было, — пожал плечами Никколо, принимая у кузена уздечку.

Нина наконец разглядела животное за спинами мужчин и на секунду позабыла о своем унынии: как можно было не улыбнуться при виде такого забавного создания? Мул был размером почти с лошадь, да и похож на нее, только очень костлявый, вислоухий и с огромными желтыми зубами. Девушка невольно рассмеялась, вовсе не желая обидеть животинку, но мул все равно обиделся, возмущенно затопал копытами и вдруг, выкатив глаза, взвыл, как ненастроенная скрипка. Гнев на милость он сменил лишь после того, как Никколо в знак извинений преподнес ему морковку и почесал между ушами, но при этом мул не перестал настороженно поглядывать на незнакомку, которая позволила себе посмеяться над ним.

— Нина, это Красавчик.

— Ты серьезно? Красавчик?

— Мой отец считал такую кличку хорошей шуткой. Другие хозяева давно отправили бы этого мула на скотобойню, но я к нему привязался. Все, что нужно, чтобы он взбодрился, — доброе отношение.

— Так можно сказать почти о любом живом существе.

— Это правда.

Вскоре, едва Красавчик был запряжен в повозку, они попрощались с Марио и Софией и отправились в глубь материка — весьма неспешным темпом, лишь немногим быстрее, чем если бы решили идти пешком.

— Красавчик шагает медленно, но верно и непременно доставит нас куда следует, — пообещал Никколо. — Нам к вечеру только до дома моей тетушки добраться нужно, дальше сегодня не поедем.

— А, — сказала Нина, не сумевшая ничего придумать для того, чтобы поддержать разговор. Ей, конечно, хотелось бы разведать побольше о Меццо-Чель, о семье Никколо и о женщине по имени Роза, которая, как сказал Марио, непременно пожелает выяснить все подробности об их знакомстве. Хотелось бы, но только не сейчас, когда она умирала от усталости после бессонной ночи.

И снова Никколо будто прочел ее мысли — он лишь время от времени произносил вслух названия деревенек, мимо которых они проезжали, и больше не тревожил девушку разговорами. Путешествие можно было бы даже считать приятным, если бы не каменистая дорога, усеянная колдобинами, на которых повозку так трясло, что не прошло и часа, а Нине уже казалось, будто все ее тело превратилось в один огромный синяк. Вдобавок утреннее солнце пекло безжалостно, и когда в полдень они остановились напоить мула и немного подкрепиться, у нее раскалывалась голова.

Нина и Никколо, усевшись под серебристой кроной оливы, пообедали хлебом с сыром и колбасой — припасами, которыми их снабдила София, — после чего молодой человек наполнил до краев жестяную кружку водой из бочонка и протянул ей:

— Вот, выпей всю кружку, это немного умерит головную боль. Скверно себя чувствуешь, да?

— Как ты догадался?

— Ты уже битый час массируешь виски. Скажи, если станет хуже.

Вторая половина дня выдалась не намного приятнее — километр за километром дорога стелилась под палящим солнцем, а мул все замедлял и замедлял поступь, так что под конец они уже едва тащились. Тогда Никколо спрыгнул с повозки и, шагая рядом, принялся тянуть Красавчика за уздечку — это немного прибавило им скорости, но все равно часы шли медленно, как дни.

Когда Нине уже казалось, что она не может больше терпеть, Никколо направил Красавчика под арку в невысокой каменной ограде, стоявшей вдоль обочины дороги.

— Приехали.

Повозка остановилась во дворе деревенского домика с белеными стенами. Его единственная дверь была распахнута навстречу последним лучам заходящего солнца. Старый пес, дремавший под скамьей у входа, приоткрыл один глаз, окинул взглядом новоприбывших и, хлопнув по земле хвостом в знак признания, снова заснул.

— Нико? Это ты? — донесся из домика голос.

— Да, тетя Элиза, мы здесь! — отозвался он.

Тотчас к ним, раскинув руки, устремилась тетушка Никколо. Не прошло и нескольких мгновений, как Нина уже стояла на земле, была звонко расцелована в обе щеки и заключена в крепкие объятия.

— Радость-то какая! Поздравляю от души вас обоих! Что бы там кто ни говорил, я всегда знала, что тебе сам бог велел создать собственную семью, Нико. Ничуточки я в этом не сомневалась, и будь твоя бедная матушка сейчас жива, она бы со мной согласилась, правда ведь? — Не дожидаясь ответа, женщина потянула Нину в дом и усадила ее во главе стола, на котором уже был накрыт ранний ужин.

— Могу поспорить, вы оба проголодались, и миска моего лучшего супа — как раз то, что вам сейчас надо, да с хлебушком, который я только утром испекла, да со стаканчиком вина. Суп не слишком горячий, нет? Тогда ешьте, ешьте скорей.

До первой ложки Нина и не представляла, насколько она голодна. И суп, и хлеб оказались восхитительными, а вино слегка уняло тревогу. Нина, не пытаясь принять участие в застольной беседе, просто ела и слушала Никколо, который ловко уходил от тетиных вопросов о том, где он встретил свою невесту и как ухаживал за ней.

— Потом как-нибудь, тетя Элиза. Лучше пусть Нина сама расскажет вам эту историю, когда немножко придет в себя после долгого пути.

Мало-помалу Нина расслабилась и даже начала чувствовать себя уютно на этой непривычной кухне тети Элизы. А потом Никколо, отодвинувшись от стола, сказал, что они с Ниной очень устали и пора бы им идти спать.

Он протянул Нине руку, и она последовала за ним во двор. Никколо показал ей уборную, где вместо туалетной бумаги были нарезанные листы газеты. Затем она стояла и ждала, когда он тоже сходит в туалет. Они вернулись обратно в дом, вымыли руки в раковине на кухне, и Никколо закинул на плечо ее рюкзак, а она постаралась не упасть в обморок от ужасной неловкости прямо на безупречно чистый кухонный пол тетушки Элизы.

Никколо привел Нину в маленькую спальню под самой крышей. Ставни здесь были закрыты и не пропускали последние лучи вечернего солнца, а фонарь, который он принес с собой, не мог разогнать густые тени, но даже в этом полумраке Нине удалось разглядеть, что в комнатке безукоризненно чисто и обставлена она очень скромно. Большую часть пространства здесь занимала низкая кровать — на самодельной деревянной раме лежал матрас, который со стороны казался еще жестче и ухабистей, чем раздолбанная брусчатка во дворе. Зато постельное белье было свежим и белоснежным, а сверху красовалось покрывало, расшитое желтыми маргаритками.

Одна кровать. В этой комнате была только одна кровать.

Воцарилась напряженная тишина, а затем Никколо кашлянул, прочищая горло, и поставил фонарь на столик:

— Можно я возьму одну подушку?

Нина молча протянула то, что он попросил, и Никколо лег на пол спиной к ней, подложив подушку под голову.

— Ну нельзя же так спать! — запротестовала Нина. — Все равно что на голых камнях…

— Мне доводилось спать и на камнях. Здесь гораздо удобнее, я отлично высплюсь. А ты можешь переодеться. Погаси фонарь, когда закончишь.

Через полминуты, в течение которых девушка успела разве что моргнуть, он снова откашлялся.

— Нина, нам нужно будет встать до рассвета. Переодевайся спокойно — Господь мне свидетель, я не буду подсматривать.

Он сдержал обещание. Нина спешно разделась, разворошив содержимое рюкзака, и, едва натянув на себя ночную рубашку, тотчас закрутила фитиль фонаря — свет погас. Когда она залезала под одеяло, матрас и деревянный остов кровати, конечно же, зашуршали и заскрипели на все лады так громко и унизительно, что Нина сразу вообразила себе, как тетя Элиза прислушивается, все слышит и посмеивается себе под нос над «новобрачными».

Наконец она устроилась на простынях, и в комнате установилась тишина. Теперь, лежа во мраке и одиночестве, Нина уже не могла не заплакать, а поскольку найти носовой платок в чернильно-черной спальне не представлялось возможным, ей оставалось только шмыгать носом, смаргивать слезы и снова шмыгать.

— Прости, — (шмыг-шмыг), — что не даю тебе заснуть, — выдохнула она.

— Не надо извиняться. Но постарайся помнить о том, что твой отец сегодня ночью будет спать крепче, чем на протяжении многих прошедших недель. Конечно, он скучает по тебе, но сейчас у него на сердце гораздо легче. Не забудешь?

— Наверное.

— Тогда давай попробуем поспать, а если тебе нужно выплакаться — не сдерживайся. Только, пожалуйста, плачь потише. Мне-то ты не помешаешь, а вот если тетя Элиза услышит, она решит, что я тебя чем-то обидел, примчится сюда и отлупит меня своими цокколи. В детстве мать гоняла нас башмаком, но получить деревянной колодкой… С тем же успехом тетушка может поколотить меня молотком.^[15]

Под конец такого тяжелого дня уже ничто, казалось бы, не могло рассмешить Нину — в том числе мысли о том, как Никколо уворачивается от размахивающей цокколи тетушки Элизы, которая едва достает макушкой ему до плеча, — и тем не менее девушка улыбнулась и даже сумела закрыть в темноте глаза, а когда открыла их, за окном занимался рассвет.

Примечания

12

Mezzo Ciel в переводе с итальянского «половина неба».

13

Вапоретто — речной трамвай, общественный транспорт в островной Венеции.

14

Санпьерота — традиционная итальянская плоскодонная лодка.

15

Цокколи — итальянская деревенская обувь на высокой деревянной подошве.