Солнечные дни

Денис Александрович Игумнов, 2017

Сборник рассказов, в которых каждый герой хочет, чтобы в его жизни было как можно больше тёплых солнечных дней и меньше – мрака и горя. Персонажи рассказов сборника, обстоятельствами вынужденные существовать в сумерках разума, не знают, когда закончится холодная ночь и чёрные тучи растают без следа под лучами утреннего румяного солнца, но верят в лучшее и ждут чуда. Бодибилдер, одержимый убийствами, на загородной даче воспитывает собаку-людоеда, чтобы она служила ему. Старый колдун, умерев и наделив заразной силой свою внучку, продолжает её терроризировать, влияя на неё из загробного мира. Туристы находят в тайге саркофаг с неизвестным земной науке существом. Студентку по ночам посещает монстр, который добивается от неё невозможного. Бандит ради денег идёт на осквернение собственной души. Сумасшедший пытается покончить с собой, но в результате встречает хозяина судеб и поступает к нему на кровавую службу. Содержит нецензурную брань.

Подыхай

Глава 1

Дедушка умирал. Вроде он и не такой старый был, всего 66 лет, и до последних дней держался молодцом — его физической форме могли многие двадцатилетние деревенские парни позавидовать. Значит, подошло время переезжать на тот свет, ничего не поделаешь. Жил Игнат Петрович, так звали деда, в деревне Ножницы, в шестидесяти километрах от Москвы. Его собственный дом стоял на отшибе — отдельно ото всех остальных деревенских строений. Дед Игнат любил уединение и не терпел людской суеты, да и людей тоже он не любил. В свою очередь соседи отвечали ему тем же. Ещё бы, ведь о деде моей жены шла дурная слава чёрного колдуна невероятной силы. Естественно, я во всю эту мистическую чушь не верил. По мне, так он походил просто на злобного безграмотного мужика, озабоченного ненавистью ко всему миру. Мизантроп и куркуль. Вот таким родственничком наградил я сам себя, женившись на моей ненаглядной и обожаемой. Единственным человеком к кому он относился сносно (хорошо, чего греха таить) была его внучка, то есть — моя жена Настя.

В гостях у деда жены за все семь лет брака я был всего два раза. А он и сам не горел желанием увидеться, во всяком случае, со мной. Он и на нашу свадьбу не явился. Считаю, оно и к лучшему. А то сидел бы там, где-нибудь в углу, кустистыми бровями шевеля, гостей смущал. И всё же, несмотря на всю свою нелюдимость, к Насте он питал особую нежность, если можно назвать нежностью его постоянные поглаживания внучки по её головушке. Я их — эти странные ласки, сам лично ни раз наблюдал, и всякий раз меня передёргивало. Представьте себе: здоровый, лысый, с нечёсаной бородой (волосы спутанные, чёрные с жёлтыми прядями) мужчина, с выдвинутой вперёд челюстью пещерного людоеда и грубым, морщинистым лицом, искажённым непонятной гримасой, отчаянно пучил глаза и всей пятернёй скрюченных в грабли пальцев, величиной с камчатского краба, скрёб голову моей жене, а та глупо улыбалась.

Насте же поведение её деда не казалось странным или экстравагантным, она в нём ничего такого необычного не усматривала. Она не восторгалась дедом (и на том спасибо), но, говоря о нем, всегда понижала голос, даже находясь у нас дома, будто боялась, что дед, чем-то недовольный, задетый её словами, вылезет из-под нашей кровати и, хмуря брови, стуча костылём (хотя у него никогда не было костыля) пойдёт ей выговаривать — её наказывать. Чепуха, но лишний раз заводить разговор об Игнате Петровиче, Настя не желала. Вообще всячески избегала любых тем, касающихся её зловещего родственничка.

Чего я никак не мог понять — на какие это средства выстроил себе такой роскошный особняк дед Игнат. Во всяком случае — не на пенсию. Его дом мало походил на замшелую избушку на курьих ножках. Одного тёмно-бордового глазированного кирпича на дом пошло на сумму не менее нескольких лямов. Башня его цитадели вырастала из чёрной, словно вытоптанной тысячами ног парнокопытных (и обязательно рогатых) животных, земли колом-обелиском, уходящим прямо в пасмурное небо. Таким я запомнил логово Игната. Последние два раза мы приезжали к нему в гости осенью — в октябре. Вот у меня в голове и вырисовывалась такая выпуклая картинка. Дом в виде египетского обелиска с узкими зарешеченными бойницами окон и с единственным жителем внутри в виде лысого, бородатого, высокого старика. Такие образы невольно давали обильную пищу для очага моей фантазии.

Три этажа (плюс чердак и погреб) доверху набитые антикварным добром — сплошь морёный дуб, красное дерево, кожа и бронза. Так откуда у Игната такие деньжищи, а? Единственный вариант — это то, что он в полной мере использовал слухи о своих способностях к ворожбе, наведению порчи и сглазу. Как я думаю, у него на самом деле был талант — обманывать доверчивых, и, что немаловажно, богатеньких обывателей. Как и что он им конкретно продавал и обещал, я мог только догадываться. Ну а Настя, как я уже успел заметить, ничего не рассказывала (надеюсь, что она и сама ничего такого не знала). Даже такого полубезумного родственника она боялась потерять по вполне понятной причине — дед Игнат был единственным её близким по крови человеком, ещё топтавшим нашу грешную землю. Родители моей жены пропали без вести (уехали отдыхать на заграничный курорт и так и не вернулись) как раз в то время, когда она перешла на второй курс своего Педагогического Университета. Бабушка и дедушка со стороны отца умерли ещё раньше, а супруга Игната Петровича отправилась в загробный мир ещё до рождения Насти (с её смертью вышла тёмная история, впоследствии ставшая тайной семьи). Можно сказать, моя Настенька была почти сиротой и от этого она мне становилась лишь ближе: я в связи с такими обстоятельствами к ней испытывал невероятно острое чувство сочувствия. Полноценной сиротой ей мешал стать дед (он мешал и мне — любить её ещё сильнее). И вот теперь…

Орал он страшно. Наверное, мучительная смерть — это обязательный атрибут конца жизненного пути всех, так называемых, колдунов. Насколько я знаю, он и раньше услугами современной медицины не пользовался и сейчас запретил внучке вызывать на помощь врачей, да и Настя, хорошо зная его характер, на этом и не настаивала.

Два дня назад дедушка позвонил Насте и попросил, а судя по её выражению лица во время разговора, потребовал, чтобы она срочно приехала к нему. Он чувствовал, что безносая тётка стоит на пороге и стучится к нему в дверь своей ржавой косой, требуя его грешную душу к себе на вечный постой. Когда Игнату было нужно, он умел быть требовательным. Настя к этой просьбе-приказу отнеслась со всей серьёзностью. Если живой человек вызывает вас к себе на подготовку собственных похорон, в этом всегда будет что-то ненормальное, неприятное, вызывающее чувство тоскливой брезгливости, но требующее немедленной реакции, как минимум.

Приехав вчера в дом деда, как мы только вошли, я понял: дела плохи. — Со второго этажа, оттуда, где располагалась его спальня, на нас обрушился непрерывный водопад тошнотворных воплей и стонов. В комнату, где агонизировал Игнат Петрович, я не входил. Я бы к этому дому и на пушечный выстрел не подошёл, если бы не жена. Настя исключительно сама, по своему желанию, стала личной сиделкой для своего умирающего деда. Не знаю, что она там делала, но судя по громкости раздающихся рыдающих криков, её присутствие там было более чем необходимо.

Сложившаяся ситуация меня раздражала, а если учесть, что на протяжении последних двух суток я не сомкнул глаз (под такой антимузыкальный аккомпанемент не очень-то и заснёшь), моё физическое, а пуще душевное состояние оставляло желать лучшего. Я превратился в воспалённый нерв, блуждающий по тёмным закоулкам дома. Мои глаза покраснели от полопавшихся кровеносных сосудов, и я чувствовал себя кроликом, посаженным в клетку. Настя выглядела значительно хуже. Безжалостный, ненасытный дед сосал из неё жизненные соки, как отчаявшаяся, не желающая подыхать, пиявка, судорожно цепляясь за её здоровье и молодость. Моя жена перестала быть похожей сама на себя. От природы тоненькая, маленькая, миниатюрная блондинка, Настя за своим обликом хрупкой принцессы скрывала изрядные силы духа и тела. Её пушистые волосы, приятного пшеничного цвета, делали ее облик особенно воздушным, девственно чистым. Мягкие черты круглого лица, живые задумчивые глаза, рот с тонко очерченными розовыми губами, давали ей дополнительное преимущество — Настя казалась моложе своих двадцати семи лет, и больше семнадцати лет ей дать было ну никак нельзя.

И вот сейчас моя хрупкая Настенька неуклонно приобретала черты существа из мира теней. Летний золотистый загар, полученный в подарок от южного солнца морского побережья, в одночасье поблек, выцвел. Синие озёра глаз провалились в тёмные круги омутов измождения. Она подурнела и похудела за эти две ночи килограммов на десять. При её оптимальной форме она и так обходилась без излишних жировых запасов, а сейчас кожа на костях натянулась, словно обшивка на барабане. Страдания и смерть лучшее фитнесс средство на свете. Смотря на неё, мне становилось по-настоящему страшно, я боялся, что дед утащит её с собой в могилу. Но что я мог в такой ситуации поделать? Оставалось ждать. Я хотел, чтобы моя любимая красавица жена вернулась из царства вечной ночи обратно к свету, ко мне, и вернула себе всё, что потеряла благодаря её расчудесному дедушке упырю.

Дед Игнат продолжал орать. Бессвязные выкрики кривым шилом протыкали мои барабанные перепонки, раскаты то ли смеха, то ли галопирующих хрипов, доходивших до громкости работающего прямо над моей головой бульдозера, давили, перемалывали моё сознание в кашу истерики. Бормотание, кряканье, кряхтение, раздробленные на отдельные слога звуки слов на несуществующем языке страны мёртвых, преследовали меня круглые сутки, не давали покоя. Я бы давно свихнулся и уехал в дурку, если бы не небольшие передышки, которые я себе позволял себе, уходя на улицу, подышать свежим воздухом. К сожалению, последняя декада ноября не очень-то приветствовала длительные прогулки. Температура неуклонно приближалась к нулю, а по ночам залезала и на территорию минуса. То ледяной дождь, то мокрый снег. Промозгло, серо и уныло, но хотя бы не слышно голосящего безумия деда.

Настя себе таких кратковременных передышек не позволяла. Долг родственной связи она отрабатывала в полной мере, тщательно и без фальшивых ахов-вздохов. Как оказалось потом — ей это стоило таких трудов и энергетических трат, о которых я тогда и не подозревал.

Ад перехода с этого света на тот кончился ровно в четыре часа утра, почти через трое суток после нашего приезда. Дед Игнат отдал богу (а скорее дьяволу) душу и освободил нас от тяжкого бремени своей кончины. Раскалённая печь разума"колдуна"перестала работать, жар нервного напряжения спал. У меня создалось ощущение, что я из заполненного едким дымом подвала, наконец-то выбрался на свежий воздух. Уф-ф. Неужели всё закончилось?

Дальше были похороны. Чужие, отполированные равнодушием к чужим бедам, люди из государственных служб, подготовка, встречи непонятно с кем и зачем. Тоже не весело, но всё же лучше, чем затянувшейся концерт, виртуозно исполняемый умирающим стариком. Соблюдение обряда погребения довольно грустное занятие, но, по сравнению с предшествующими событиями, совсем не тяжёлое. Необходимые хлопоты, неизменно следующие за облегчением после многодневного нервного запора. Пока жена отходила от трёх бессонных ночей, отсыпалась, восстанавливая силы, я договаривался о погребении, ездил в город выбирать гроб, заказывал цветы. Похоронить человека не дешёвое мероприятие даже в Подмосковье, но денег я не жалел, хотел, чтобы всё прошло по первому разряду и — как можно быстрее. В этом желании мне очень помогли агенты одной похоронной фирмы — настоящие алчные падальщики, но отлично знающие своё дело. Повезло, могло быть и по-другому, как это часто у нас бывает: взяли бы деньги, а сервис бы предоставили такой, что туши свет, на всю жизнь запомнили бы. Профессиональные похоронщики достали все нужные справки, предоставили каталоги ритуальных принадлежностей и осуществили транспортировку тела в морг и оттуда на кладбище.

Хоронили Игната Петровича на старом деревенском кладбище. В последний путь его провожали только мы с женой. Позже к нам, когда гроб опустили на дно могилы и мрачного вида рабочие, они же носильщики, начали набрасывать на него комья мёрзлой, при дневном свете начавшей быстро разлагаться (не таять, а именно разлагаться, превращаясь в бурую густую слизь) земли, подошёл один довольно красочный, в своём роде, персонаж бомжеватого вида. Он принадлежал к особой касте нищих, харчующихся исключительно на погостах. Бомж, судя по соответствующему виду и гадкому запаху, исходившему от него, имевший именно этот социальный статус, бочком, прихрамывая на обе ноги, приблизился к нам. Скроив плаксивую рожу, протянул ко мне свою грязную клешню. Настя на это"явление"не обратила ни малейшего внимания. Она вся погрузилась в созерцание происходящего перед ней культового действа постепенного исчезновения гроба под слоем неуклонно растущей на нём грязи.

Нищий представлял собой редкое чучело: таких субъектов и на площади трёх вокзалов не найдётся: раньше в девяностых годах может быть, но они, все эти привокзальные ветераны, давно вымерли. Кроме этого, колоритная его внешность во многом обуславливалась прикидом соответствующей последней моде гильдии нищих. Пальто, разъехавшееся по швам, бывшее когда-то небесно-голубым (лет сто назад), а теперь приобщившееся к цвету сырой земли, с наполовину оторванным меховым воротником, судя по виду скроенным из крысиных шкурок; гниющие пузыри ватных штанов, из прожжённых дыр которых вылезала их коричневая начинка; башмаки доведённые временем их употребления до состояния тухлой капусты, обмотанной белым скотчем. И как довершение к портрету, как последний красочный штрих, на голове нищего прилепился капюшон детской курточки, выброшенный на помойку еще во времена"Перестройки".

Само собой разумеется, от этого великолепия, цветка помойки, воняло смесью застарелого гнойника и выгребной ямы. При встрече с ним в другом месте, я, без лишних реверансов вежливости, послал бы его в половые дали, но здесь, на кладбище, так вести себя было не принято и мне пришлось плеснуть водки (щедро плеснуть, надо признать), захваченной мной специально на кладбище, в пластиковый стаканчик и протянуть ему. Передавая ему стакан, чтобы кладбищенский нищий помянул деда, я старался избегнуть даже малой вероятности дотронуться до него. Стоило ему охватить стаканчик раздутыми воспалением сосисками бордовых пальцев, я сразу отдёрнул руку, как от гнезда диких ос.

Ни сказав и слова благодарности, бомж выцедил полстакана огненной воды одним махом, не разжимая зубов. Меня аж передернуло. После чего нищий, и не думая уходить, заглянул в могильную яму и, скосив желтушные, нездоровые глазки с чёрными точками зрачков, немилосердно шепелявя, произнёс:

— Пуштое мясо кидают шобакам, а не в шемлю шакапывают.

— Что? — Я подумал, что ослышался.

Посмотрел на жену. Может, на фоне трёхдневного недосыпа у меня начались слуховые галлюцинации? Настя же вообще отвернулась. С самого момента появления бомжа она вела себя так, будто и вовсе его не видела, но не заметить она его просто не могла. Он стоял всего в шаге от нас и с такого расстояния до неё просто не мог не долетать ядрёный дух прелого лука, мочи и по жизни немытых ног. А она будто бы ничего и не замечала.

— Ну, чего тебе ещё? Помянул? Ну и иди себе с богом, — грубо предложил я нищему отправиться восвояси.

Нищий ощерился чёрным рядом гнилых пеньков зубов, подрагивая всем телом, развернулся и через плечо, на прощанье, издал губами до неприличия громкий звук:

— Пррррррр Пррееээ!

Имитация пердения срамной дырки, самой развесёлой части человеческого тела, ему удалась мастерски.

— Никого там нет, — вместо «спасибо» презрительно бросил побирушка непонятные мне слова и, хромая, ушёл восвояси.

Поминки мы не справляли. Некого было приглашать: родственников у него, кроме Насти, на земле не осталось, а соседи к нему в дом ни за чтобы не пришли. Я уверен. Соблюдя все остальные формальности, мы убрались в доме, заперли его и отправились в Москву. По дороге домой, сидя за рулём нашего автомобиля Тойота Королла, я завёл разговор на интересующую меня тему, задав смотревший в боковое окно слепым взглядом Насте вопрос:

— Откуда этот урод там взялся? Ты слышала, какую дичь он нёс?

— Какой — урод, ты о чём?

Немного растерявшись, я предпринял ещё одну попытку:

— Ну тот отвратный бомж, которому я водки налил.

Настя сделала паузу, но так и не повернув ко мне голову, ответила:

— Я не заметила. И что он?

Я был поражён её вялой реакцией на мои слова настолько, что прекратил все дальнейшие расспросы. Так мы молча, не задав друг другу больше ни одного вопроса, и доехали до самого дома.

Глава 2

— Модя?

— Что, Настя?

Я сидел в большой комнате и смотрел телевизор. А она, на правах домохозяйки (работать я ей не разрешал), домывала посуду. Час назад я пришёл с работы, поужинал, и теперь, развалившись на диване, смотрел художественный фильм про футбольных хулиганов"Околофутбола" — вспоминал свою юность. Правда, моя деятельность в качестве активного члена одной молодёжной футбольной фирмы второго состава известного клуба продолжалась меньше года, и всё же это было замечательное время, насыщенное событиями и адреналином. Жаль оно безвозвратно ушло в прошлое. Ну что ж, все мы когда-нибудь взрослеем, одни — раньше, другие — позже. Я приобщился к взрослой жизни раньше. Не повезло или наоборот повезло? Не знаю, во всяком случае, я ни о чём не жалел. Главное, что мне улыбнулась судьба и меня полюбила Настенька, и я её полюбил тоже и очень крепко, на всю жизнь.

— Что, моё солнышко? Что ты хотела сказать?

Настя с ответом медлила, а потом, выдержав театральную паузу, тихо проговорила. Я не разобрал, что именно, приглушил звук телевизора и попросил повторить:

— Кажется, я беременна.

Ого! Вот замечательная новость. Вскочив с дивана, я побежал на кухню. Она стояла спиной ко мне, повернувшись к раковине, и держала в руках последнюю, уже вымытую до блеска тарелку. Вода из крана не текла. Я нежно обнял её, поцеловал в шею.

— Когда узнала?

— Задержка две недели. Позавчера тест показал. А вчера я в больнице анализы сдавала… Всё подтвердилось.

Она развернулась ко мне и снизу, замерев, взглянула мне в глаза.

— И ты скрывала?

— Модест — это не шутки. Ты рад?

— Счастлив. Мы же с тобой давно хотели.

— Да. — Это своё"да"она сказала как-то задумчиво, неуверенно.

— Тебя что-то беспокоит?

— Да нет. Просто тревожно.

— Понятно. Ну ничего, всё хорошо будет. Говоришь: срок две недели?

— Да.

Я произвёл мысленный расчёт. Сейчас февраль подходил к концу, прибавляем девять месяцев, и выходит у нас осень.

— Значит, рожать будем в середине ноября?

— Вот то-то и оно, что в ноябре.

— А что тебя смущает?

— Ничего. Так, разные глупости в голову лезут. Потом скажу. Иди в комнату, я сейчас здесь закончу и приду.

Я поцеловал её ещё раз в щёку и в приподнятом состоянии, чуть не подпрыгивая, вернулся в гостиную.

Этой ночью, после признания жены в том, что она беременна, мне приснился кошмар. Я видел всё как бы со стороны и в то же самое время активно принимал во всём происходящем участие. Сроднившись с телом жены, я всё воспринимал посредством её чувств. Настя тонула, захлёбывалась. Вода была тёплая и солёная — точно кровь. Вдалеке виднелась полоска берега, но добраться до него у неё (и, значит, у меня) не было сил. Обессиленная Настя уходила с головой под воду, выныривала и снова, заглотнув воздуха, опускалась. Еще немного и всё, наступит оглушающий подводной тишиной конец.

Очередной раз нахлебавшись солёной жижи, она высунула голову и случайно заметила, как к ней приближается рубящий волны треугольный топор акульего плавника. Животный ужас пронзил Настю с головы до пят, вонзился иглами в позвоночник и придал ей дополнительных сил, впрыснутых из растревоженных выбросом адреналина в кровь энергетических кладовых организма. Настя почувствовала, что к ней приближается, преследует её, не просто рыба-пират, рыба-людоед, а страшный оборотень, не столько желающих отведать её мяса, сколько мечтающий подчинить себе её душу. Вот этот страх попасть в вечное рабство к силам зла и погнал её невидимым ураганным ветром к острову.

Случилось чудо и Насте удалось спастись: акула, показав зубастую голову из воды, в раздражении хлопнула о её гладь хвостом и уплыла. С выстукивающим бешеный галоп сердцем, качаясь, Настя вышла на песчаный пляж. По всем правилам она должна была рухнуть на мокрый песок, еще не достигнув сухого места, но раздавшейся из джунглей рёв заставил её застыть на месте. За пальмами, то там, то тут, мелькало полосатое тело хищника. Тигр, такой же оборотень, как и акула, ждал её на берегу. И стоило ей сделать хотя бы один шаг, тигр бы выскочил и напал, растерзал бы добычу и украл душу.

Едкая горечь отчаянья заполнила грудь Насти, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Боялась, но самая потаённая часть её естества хотела нападения, твердила, что стать пищей для оборотня не так уж и плохо. Предназначение и жертва. Нахлынули чувства, непонятные, мерзкие. Опять раздалось рычание, на этот раз ещё ближе. Правильного решения не существовало. Настя зажмурилась, а я открыл глаза. Я не кричал, но мне показалось, что лежащая рядом жена не спит. Проверять я не стал: чёртов сон никак не хотел растворяться в настоящем мире. Вытащенный силой моей фантазии в реальность, он беспокоил, заставлял чувствовать себя слабым. Что мог означать весь этот бред? Просто я боюсь за Настю. И всё — никаких дурных предчувствий, никакой мистики.

Утро следующего дня выдалось солнечным, золотистым, совершенно не свойственным концу зимы. Всё-таки мне удалось после кошмара заснуть, а я сам и не заметил, как отрубился. Настя, как всегда, встала первой и сейчас, по-домашнему гремя посудой, готовила завтрак. Это она, поднявшись полчаса назад, открыла шторы и впустила в квартиру бодрящий, не хуже холодной воды, солнечный душ. Работало лучше любого будильника, я поэтому никогда и не использовал эту звонкую функцию в моём мобильном. Зачем? Ведь есть солнечный день, утро, молодость, жизнь. Встав, я пошёл в ванную, принял душ, почистил зубы, причесался и направился на кухню.

В нашей квартире было три комнаты. Мы взяли её в ипотеку, выбрав подходящий вариант на вторичном рынке жилья. Должность заместителя руководителя отдела закупок в компании, бывшей поставщиком запорного оборудования для"Роснефти","Газпрома"и десятка других компаний — лидеров данного сегмента рынка, позволяла мне ежемесячные выплаты на уровне ста тысяч рублей в месяц и на оперативные расходы оставалось примерно ещё столько же. Не густо, но жить вполне можно. На ремонт, обстановку квартиры, денег мы не пожалели. Были месяцы, когда мы отказывали себе в самом необходимом, и всё же я считаю лучше раз потерпеть, чем потом всю жизнь мучатся. По этой же причине и наша машина была прошлого года выпуска: брали её новой, прямо из салона у официалов. На очереди была покупка автомобиля для Насти — это стало ещё актуальнее после того, как она забеременела.

— Доброе утро, — поздоровался я с Настей, входя на кухню.

Мой любимый омлет с ветчиной и свежезаваренный кофе уже ждали меня на столе. Жена, успевшая привести себя в порядок, надев короткую замшевую юбку, белую футболку и не забыв о фартуке, стояла у плиты и пекла оладьи. Обернувшись, она мне улыбнулась и ответила:

— Привет. Соку налить?

Я очень люблю вишнёвый сок, она это знала и у нас в холодильнике всегда была два пакета про запас.

— Нет. Сегодня ограничусь кофе. Боюсь, могу снова не доехать до офиса, не утерплю, — пошутил я.

— Ладно. Ты сегодня будь осторожнее на обратном пути. Днём будет дождь, а потом подморозит. Очень скользко будет.

— Да?

В окно ярко светило солнце и мне слабо верилось, что через несколько часов пойдёт дождь, а вечером похолодает настолько, что дорожное покрытие ледяная корка переквалифицирует в настоящий каток. Мне стало интересно и, чтобы убедиться самому в правильности информации, я со своего телефона заглянул в интернет. К своему изумлению, никаких погодных метаморфоз в течение дня не обнаружил.

— Настюш, а с чего ты взяла, что сегодня дождь будет?

Жена посмотрела на меня с хитрым упрёком и, сверкнув взглядом, сообщила:

— Мне так кажется.

— Угу. Судя по прогнозам погоды — тебе одной.

— Не умничай, ешь давай. Твой омлет остынет.

Её совет я принял к действию и начал уплетать нежный, сочный яичный завтрак за обе щеки. К тому времени, как с омлетом было покончено, Настя поставила на стол целую тарелку полную золотистых ароматных оладий и вазочку сметаны. Я не преминул и, воспользовавшись случаем, притянул Настю за талию к себе поближе, погладив её животик, с некоторых пор ставший мне дороже всего на свете, я приподнял фартук и её майку и с удовольствием поцеловал её соблазнительный плоский живот в район пупочка.

— Ой! — вскрикнула она. — Пусти, щекотно же.

Фраза прозвучала игриво, и всё-таки мне пришлось подчиниться. Опаздывать куда-либо, а тем более на работу, я приучен не был. Вредно для карьеры.

День на работе прошёл, как и тысячи до него. Все дни были похожи друг на друга, как близнецы братья. Работа она и есть работа, щенячьей радости от неё я не испытывал, но мне за неё платили деньги, а добросовестность моё второе имя и повышение по службе мне бы не помешало. Моего непосредственного начальника должны были к лету перевести в наш южный филиал на должность директора. На освобождающееся место претендентов хватало, а учитывая, что наши боссы, как и большинство людей, любили подлиз и приспособленцем, мне — заправскому спорщику, этот лакомый кусок не обломится. А жаль.

Вернувшись после обеда на своё рабочее место, я посмотрел через панорамное окно (базировалась наша фирма на двадцать пятом этаже в многоэтажном офисном здании) и чтобы вы думали я там увидел? Да, точно — на улице шёл дождь. Не мелкая изморось, а самый настоящий дождь с крупными каплями, настойчиво барабанящими в наши стёкла.

— Во дают! — заметил Толик — наш менеджер по продажам, толстый, наглый, как и все продажники тип — наш толстощёкий колобок. — А с утра обещали солнце весь день. Никому верить нельзя, — напоследок он хмыкнул и вернулся к телефону — обзванивать потенциальных клиентов.

Дождь в феврале? Да вы шутите. Точнее пошутила моя жена и угадала. Бывает. Окей, иногда обстоятельства так складываются, что люди и в лотерею миллион могут выиграть.

К шести часам стало темнеть, а вместе с тьмой пришёл холод. Вместо дождя с неба посыпал снег, и температура упала до десяти с минусом градусов. Об этом редком явлении резкого перепада температур (на двенадцать градусов за пять часов) меня предупреждала жена. Но как она узнала? Раньше способностей предсказывать погоду я за ней не замечал. Выйдя с работы, я ей набрал:

— Алё, Настя. Ты оказалась права.

— Ты о чём?

— Как это — о чём? Город замёрз, как ты и предрекала.

— А-а, это пустяки. Ты уже домой едешь?

— Да, иду к стоянке. В связи с накарканным тобой гололёдом буду часа на полтора позже обычного.

— Хорошо, я тебя встречу.

— Зачем? Холодно, простудишься.

— Ничего не случиться. Надоело. Сегодня весь день дома просидела, пойду погуляю, подышу воздухом, тебя встречу.

— Оденься теплее.

Москва встала. Ехал я домой дольше, чем думал. Настя ждала меня недалеко от стоянки, прогуливаясь в небольшой рощице рядом с домом. Припарковавшись, я поспешил к ней. Поцеловав её в щёчку, и задал действительно волнующий меня вопрос:

— Замёрзла?

Она выдохнула облачко пара и призналась:

— Немного.

— Тогда пошли быстрее, буду тебя горячим чаем отпаивать.

Идти нам предстояло с километр. Миновав два квартала, мы перешли шоссе и задворками направились к нашему дому. На другой стороне шли гаражи автомобильного кооператива и, как водится, жили собаки. Время было позднее и милые дневные пёсики, лениво виляющие хвостиком при каждом появлении нового прохожего, к ночи перевоплотились в озверелых от холода злобных псов. Завидев нас, они с остервенелым лаем покинули территорию кооператива и всей разъярённой стаей покатились в нашем направлении. Я мужчина, муж, будущий отец и мой долг защищать мою женщину — будущую мать моего ребёнка. Страшно заорав, я вышел вперёд, заслонив собой Настю. Собаки на мои грозные крики положили и, не снижая скорости, понеслись дальше. Ситуация грозила серьёзными телесными осложнениями.

Не добежав до нас трёх метров, псы остановились и при этом совсем перестали лаять.

— А ну пошли отсюда! — сделав шаг вперёд, прикрикнул я на них, чтобы закрепить успех.

Мой порыв остановила жена, мягко положив мне руку на плечо. Я невольно обернулся и отшатнулся. Лицо Насти изменилось, заледенело в неподвижную маску грозной языческой богини. Зрачки сузились, щёки побледнели и ввалилась. Настя, вроде как, стала выше ростом. Она вышла вперёд и, смотря мимо собак, куда-то вдаль, поверх их спин, выкрикнула изменившимся, зазвеневшим горным хрусталём голосом единственное слово. Я не понял, что она им сказала, а вот пёсики усвоили его смысл вполне. Понурив головы, и делая вид, что нюхают снег, ища нечто очень важное для них, вся стая, как дрессированная, развернулись и потрусила обратно к гаражам.

Глава 3

Вишнёвый сад цвёл. Выстроившиеся рядами деревья окутал невесомый дым цветения. Вечернее солнце подсвечивало великолепие фруктовых деревьев огнём своих золотых очей. Под лёгким прохладным ветерком белые пушистые ветки мирно покачивались. Тёмные зелёные плотные листочки и облака небольших воздушных цветков, в лепестках которых затаились розовые ниточки прожилок — рождение новой жизни. Весна.

Небо начинает темнеть, с востока надвигается туча, медленно расползающаяся по всему горизонту. Становится тревожно, холодно, одиноко. Ветер пробует силы и бьёт сильными порывами: с одним из них на сад, с неба, бросается то, что поначалу воспринималось, как дождевая туча — сотни тысяч крылатых прожорливых насекомых.

Саранча, окрашенная в дикий кислотный розовый цвет, треща и щелкая, падала тяжёлыми колючками на вишни и тут же начала уничтожать цветы, яростно их пожирая. За несколько секунд деревья потеряли всю свою красоту — с них содрали жизнь, насильно отняли весну. Стволы вишен покрыл непрестанно шевелящийся слой розовых вредителей. Словно обглоданные кости облепило материализовавшееся из раковой опухоли представление больного о воспалении. Шуршавший звук нарастал, жужжал. Сейчас деревья падут, и всё это розовое враждебное оно кинется, перейдёт в атаку, заполнит собою весь мир. Ещё секунда, мгновение и…

Я проснулся с ощущением тяжёлого похмелья. Голова неподъёмная, чугунная, руки дрожат, во рту сухо. Вчера я не пил, во всём виноват сон. Реалистичный, как унитаз. Кусающий сознание, словно ядовитый паук. Что со мной? Мне никогда раньше не снились кошмары. И в детстве меня страшные сны не беспокоили. А сейчас, как раз, когда моя жена забеременела, они стали мучить меня с удивительным постоянством. Со временем они не гасли, будто свечи, задуваемые ветром времени, а наоборот приобретали яркость ранящих объёмных вспышек, застывших в моей голове символическими образами приближающейся беды.

И с женой твориться что-то неладное. Она странно себя ведёт. Предсказывает погоду… и тот случай с собаками. Да с тех пор её все животные слушаются. А коты и кошки так вообще дежурят у нашего подъезда, ждут её. У Насти в глубине глаз появилось нечто такое, — не могу описать, — чужое, что ли, постороннее, холодно наблюдающее. Я уверен, что и её мучают плохие сны. Она, правда, про них не рассказывает. Но я чувствую: не только она может угадывать. Не первый год вместе. Потом её живот — он не растёт. Ведь так не должно быть? Анализы в порядке, последние исследования УЗИ показали — плод развивается нормально. Но живот не растёт! Всё такой же плоский, соблазнительный. А ведь она у меня сама, как девочка. Как такое вообще возможно? Наблюдающий её врач говорит: всё нормально. Но я иду по жизни с лозунгом — "Доверяй, но проверяй". Только я пока не знаю, как мне проверить слова доктора.

Я встал, чтобы выполнить свой ежедневный ритуал, но с небольшим исключением. Месяц назад Настя перестала готовить нам завтрак, она стала позднее ложиться и дольше спать. Вот и сейчас я оставил её в кровати вроде как спавшей, отвернувшейся к стене. Как она вчера легла на правый бок, спиной ко мне, так всю ночь и пролежала — не двигаясь, и если бы не её мерное дыхание и грудь, легонько приподнимающая одеяло, пора было бы поднимать тревогу. В первый раз её неподвижность меня испугала. Привыкнуть к ней я успел лишь через три недели. К сексуальному воздержанию привыкнуть было сложнее. Официально мы об этом не говорили, но Настя себя вела так, что становилось ясно — заниматься любовью, будучи беременной, она не намерена. Правильно. Ребёнок родится здоровым.

Я смирился с изменениями распорядка моей жизни и частично перешёл на самообслуживание (обед она по-прежнему готовила и с работы встречала улыбкой и ужином; в остальном я был предоставлен — во всех смыслах — сам себе), уходя из спальни я никогда не раздвигал шторы на окнах. Она меня об этом не просила, но я был уверен — заглядывающее в окно утреннее солнце ей бы не понравилось. Что делать, она была моей женой — к тому же беременной. Любые твои причуды — в течение девяти месяцев — за мой счёт, любимая.

Рабочий день был в разгаре, до обеденного перерыва оставалось полчаса, когда к нам в офис заявился сюрприз в виде моей жены. Дверь ей открыла секретарша и Настя во всём своем цветущем великолепии (беременность её сделала краше, ярче) вплыла в наш общий опен-спейс. Её появление не осталось незамеченным: все сотрудники, особенно мужского пола, уставились на это явление. Настя, сказав пару слов секретарше Юленьке, со всеми поздоровалась и прошла к моему столу.

— Привет.

— Настя, всё в порядке? — забеспокоился я: такие посещения моей работы не были нормой — честно говоря, их вообще раньше не было.

— Решила тебя проведать, посмотреть, где обитаешь.

Краем глаза я заметил, как большинство наших мужчин навострило уши, да и женщинам тоже стало любопытно. Особенно проявляли нескромное любопытство менеджеры. Толик не выдержал напряжение первым и выдал комментарий:

— Модест, что же это вы от нас скрывали такую красавицу?

За ним зашумели остальные. — "Да-да, да, да" — говорили они. Зашушукались, заулыбались. Раньше такой внимательности к гостям, пускай и к жёнам сотрудников, я за ними что-то не замечал. Приходила же к боссу жена — довольно милая женщина, и ничего, все были вежливы и только; в дальнейшем её просто старались не замечать. Всё дело заключалось в особой атмосфере, энергетическом шлейфе, который принесла вместе с собой в офис моя жена. Она не только заставила всех обратить на неё внимания, она всех, в прямом смысле, заворожила. Генеральный директор сидел отдельно ото всех, за стеклом, и даже он не избежал всеобщей участи. Со своего места около окна я прекрасно видел, как он таращился на Настю.

— Ты на метро сюда добиралась? — выразил я своё недовольство. В её состоянии подвергать себя риску в толчее — неразумно.

— Взяла такси. Обратно домой поеду тоже на такси. Не волнуйся.

Настя посмотрела по сторонам, одобрительно кивнула и, как ни в чём не бывало, сказала:

— Не буду тебя отвлекать. Встретимся дома. Пока.

Чего приезжала? Непонятно. Простившись, она сделала шаг по направлению к двери, потом вернулась и пристально посмотрела сквозь стекло на директора. Прямо-таки уставилась на него немигающим взглядом кобры. Я заметил, он тоже на неё неотрывно смотрел не в силах отвести в сторону взгляд. Продолжалась эта непонятная мне игра секунды три-четыре — не больше, после чего Настя переключилась на меня. На её лице зажглась улыбка и, помахав мне ручкой, она покинула офис. Удивительно, но никто её трюка с переглядками, кроме меня (ну и генерального, разумеется) не заметил.

Через неделю, после прихода Насти ко мне на работу, я получил должность руководителя отдела закупок, оставив всех придворных жополизов не удел. Мой ум — это ум скептика, но, ни в коем случае, не идиота. Связь между посещением моей жены офиса и моим повышением по службе прослеживалась довольно чётко. Может быть, мне и удалось бы убедить себя в обратном, если бы не все предыдущие странности. А так приходилось признать факт обладания Настей способностей влиять не только на животных, но и на людей. У меня зудело объясниться, я знал, что сейчас не стоит поднимать эти темы и всё же страх оказался сильнее меня. Было во всём этом что-то нечистое. И потом эти мои сны.

Этот разговор я оттягивал, как только мог, а именно — получилось отложить расспросы до того момента, как Настя оформила все бумаги на наследство и стала полноправной хозяйкой дома её деда. Он ей завещал дом и всё своё имущество. Дачи у нас не имелось, не успели нажить, но особой радости при мыслях о мрачном жилище, в котором до последнего смертного часа обитал (и скончался) злой дедушка Игнат, ни у меня, ни у Насти это приобретение не вызывало. Мне кажется, она не хотела этого даже сильнее, чем я. Боялась до ужаса. Старалась мне чувств не показывать, но мне и так было всё ясно, без слов.

Вернувшись домой, я обнаружил на столе в гостиной бумаги, утверждающие право наследования Насти на дом. Жена не встретила меня у порога как обычно это делала. И я подумал, что её нет дома, тем более что и на кухне её не было. Умывшись, я вышел в коридор и тут обратил внимание на закрытую дверь в нашу спальню. В нашем доме двери в комнаты всегда держались открытыми, я любил, чтобы в квартире было много воздуха: по этой же причине окна и балконную дверь мы предпочитали плотно не закрывать даже во время дождя. Кондиционерам я не доверял, и у нас до поздней осени помещение вентилировалось естественным образом.

Я распахнул дверь в спальню, вошёл и там обнаружил Настю. В комнате царил полумрак, шторы были задёрнуты и персиковый уют нашей спальни затаился в напряжённом тёмном ожидании дальнейших событий. Должно быть, схожие ощущения вызывают места будущих преступлений, когда секундомер несчастий запущен и до начала настоящего страха остаётся всего несколько делений на циферблате.

Настя сидела на кровати и смотрела в стену. При моём появлении позы не изменила и вообще никак не отреагировала. Осторожно, словно боясь нарушить сон родного мне человека, я подошёл и присел рядом с ней, но к ней самой не прикасаясь.

— Настюша, вокруг нас происходят жуткие и непонятные мне вещи. Я рационалист и мне трудно их понять. Ты женщина, моя любимая и всё, что касается души, ты лучше меня чувствуешь.

— Ты не понимаешь.

— Конечно. Но я хочу понять. Тебе нечего бояться, расскажи. Я же вижу, как ты мучишься.

— Сегодня я получила документы на владения домом.

— Да, я знаю. Видел их.

— Надо бы съездить туда.

— Но ты не хочешь, ведь так? Ещё бы, я и сам бы не хотел возвращаться туда, где Игнат Петрович умер.

— Не то. Может, он и не совсем умер.

— В смысле? — Не такого ответа я ждал. Стресс, тщательно скрываемый психоз на фоне смерти деда, беспокойство о ребёнке, нервный срыв наконец. Но это? Воспаление разума вполне могло в качестве компенсации своего негативного воздействия пробудить в Насте некие способности, которые её саму могли пугать, изводить. Ничего сверхъестественного — скорее область современной психологии (психиатрии), а не мистики. — Как это — он не умер? Ты же сама видела, как его похоронили.

— Я так и думала: ты не поверишь.

— Прости. Хорошо-хорошо, говори.

— Он не простой человек был, — «Ага, всё-таки — был! Значит не всё потеряно. Послушаем, что она скажет дальше». — Род Проскуровых всегда был богат талантами — целителями, предсказателями, знахарями и, как правило, способностями обладали и мужчины, и женщины, по очереди, передавая дар через поколение. — Первый раз я слышал от неё такие определения. — Я не рассказывала тебе об этом, потому что считала это не главным, и, потом, ты не поверил бы. Не подумай, ничего такого волшебного мои родственники не делали. Помогали людям по мелочам. Рак не лечили и начало второй мировой войны предсказать не смогли… Так было до рождения деда Игната: не знаю почему, но его силы хватило бы на десятерых и тратить её на благие дела он не спешил. Всё загребал под себя. Окончательно он обратился ко тьме после рождения моей матери, а через три года его красавица жена — моя бабушка, умерла. Он замкнулся, ушёл в себя и свою дочку — маму мою, отдал на воспитание тётке.

— Я не знал, что у тебя столько родственников.

— Они все уже мертвы. — Настя, вспоминая что-то, помолчала с минуту и продолжила рассказ: — Проявлять интерес к родной крови дед начал после того, как я появилась на свет. Навещал нас, приносил гостинцы, баловал меня. Мой отец не любил его, но терпел, а мама против не была: она его простила и радовалась, что он так внучке радуется. Ты знаешь, он мне даже нравился, и после пропажи моих родителей тоже продолжал нравиться до той самой ночи, когда помер. Я тогда прозрела и увидела, насколько он злой и страшный человек. Многоликое существо, любящее только себя. С тех пор, как я забеременела, меня мучает один и тот же сон. Ну ты, наверное, догадывался об этом. — "Надо же, она и это знает. Видит меня насквозь. Вот чёрт. Хорошо, что я ничего такого предосудительного не делал". — В этом сне я стою на пороге нашего старого деревенского дома, под Тверью. Дед в нём раньше жил, и мы с мамой в детстве к нему летом на неделю-другую приезжали. На дворе ночь, небо затянуто чёрными тучами, звёзд нет. Поздняя осень, а я в одной ночнушке. Мне очень холодно. Я берусь за чёрную железную ручку и вхожу в избу…

В центре единственной комнаты стоит деревянный стол. На нём лежит покойник (дед Игнат), покрытый белым льняным полотном савана. За печкой в углу, на грубо сколоченном табурете, стоит жёлтая свеча; излучаемый ей неверный свет заставляет предметы в комнате отбрасывать замысловатые тени. С мертвеца, с покрывающего его тело савана, стекают на доски пола тёмные полосы: они становятся тенями, оживают и мечутся вокруг стола силуэтами разных ипостасей деда. Большая тень крупного мужчины, тень статной длинноволосой женщины, тень ребёнка, старика. И все они удлиняются, вытягиваются от ножек стола в направлении голых ступней Насти…

— С первым холодным прикосновением к моим пальцам тени, я просыпаюсь. Я знаю, ты мне поверишь, но он не умер, он ждёт.

— Да с чего ты это взяла?

Меня напугал её рассказ, действительно напугал. Чтобы скрыть страх, я задаю вопрос несколько резче, чем мне бы того хотелось. Но Настя не замечает моей грубой неловкости и продолжает говорить, видно, ей самой хочется выговориться, поделиться свой болью ещё с кем-нибудь и пускай это лучше буду я, а не врач в доме скорби.

— Умирал он в страшных муках. Признаюсь, сама бы я не выдержала, но дед меня околдовал — другого слова подобрать не могу, — подчинил своей воли и не отпускал, заставляя наблюдать свою агонию. Перед самой кончиной он приказал мне сделать одну вещь, и я не посмела ослушаться. Страшный в своей предсмертной лихорадке, он опёрся локтями о кровать, глубоко вдавив в неё мокрое пастельное бельё, и зашевелил сухими потрескавшимися губами, покрытыми коричневой коркой, запекшейся в горячке слюны и сукровицы. Произносимых им слов я не слышала. Ушами не слышала, но в голове они звучали раскатами стального, охрипшего от скрытой ненависти грома. — "Принеси зеркало. Скорее!!!". — Нужное зеркало висело в коридоре, далеко ходить не пришлось — овальное, в тяжёлой чёрной позолоченной оправе из дерева, выполненной в виде сплетённых между собой тел страдающих в аду грешников. Все, как один, лысые, безглазые, с разорванном в крике, в виде вытянутой вверх буквы"о", ртом.

Дед ждал меня по-прежнему опираясь руками о перину, тяжело сопящий, издыхающий. Борода у него свалялась в мокрые космы и с неё текло ручьём, и дед уставился на меня немигающим взглядом, горящим мутным фосфором глаз. Что дальше делать я поняла и без слов. На вытянутых руках я — откуда только силы взялись у меня не знаю — приблизила поверхность зеркала к лицу умирающего так, чтобы он увидел своё отражение. Я почувствовала, как под моими пальцами зашевелились человечки на орнаменте оправы. Став податливыми, упругими, они своими маленькими ручками прилепились к моей коже, растягивали её, хотели войти внутрь меня. Очень неприятно, противно так, мерзко. С последним выдохом-стоном изо рта деда вылетело серое облако — комариный рой, и влетело в зеркало. Зеркало задрожало в моих руках и запело вибрациями похожими на бессловесные жалобы странного средневекового музыкального инструмента.

Мертвец на смертном одре и ужасное зеркало в моих руках. На меня навалилась страшная усталость, руки задрожали крупной дрожью, и я чуть не выронила зеркало. Едва совладав с собой, я спрятала зеркало подальше. Теперь и сама не помню, куда я его засунула. Повесить его назад, на место, у меня и мыслей не было. Сразу потащила куда-то. Мне хотелось поскорее всё здесь закончить и забыть. Вот о чём я тогда думала. Но теперь я понимаю, что сделала ошибку. Он хочет вернуться.

— Бедная девочка. — Я осторожно взял её ладонь в свою руку. — Теперь я понимаю, какой ужас тебе пришлось пережить.

— Мы должны избавиться от него.

— От кого? — Я по-прежнему не понимал.

— От дома.

— Хорошо, как скажешь, я и сам об этом думал.

Глава 4

Покупатель на дом всё никак не хотел находиться. Уже пришлось два раза снижать цену и всё равно: люди звонили, интересовались, но дальше наши дела не продвигались. Наконец, 31 июля мне на сотовый поступил звонок.

— Добрый день. Вас беспокоят по поводу покупки дома, — очень вежливый, интеллигентный, вкрадчивый голос.

— Да-да, я вас слушаю.

— Меня зовут Владимир.

— Модест.

— Ок. Дом кирпичный, все коммуникации подведены?

— Да, полный комплект.

— Хорошо. Я правильно понимаю — вы в нём не живёте?

— Угу. Да.

— Надо посмотреть. Когда сможете показать?

— В эту субботу вам будет удобно?

— Да, Модест, вполне. После обеда, часов в семь.

На том и порешили. В субботу я и Настя выехали в деревню Ножницы. Ехали по Щелковскому шоссе: утренние пробки дачников к шести вечера рассосались, и мы спокойно проехали до моста через МКАД, там нам пришлось совсем чуть-чуть поскучать, и дальше путь был открыт. На радостях я нажал на педаль газа и расплата за моё"лихачество"не заставила себя долго ждать. За поворотом на Балашиху нас остановили. Я совсем забыл про этот стационарный пост ДПС и слишком поздно снизил скорость. Затормозил я немного дальше поста. К нам неспешно, походкой повелителя мира, подошёл полицейский. Молодой, холёный, но уже успевший набрать с десяток лишних килограммов. Пока он к нам шёл, у меня с Настей произошёл следующий разговор:

— Модя, мы можем опоздать на встречу, — с упрёком заявила мне жена.

Блин, ну я в чём виноват? Я не нарочно, наоборот, хотел успеть на встречу. Это же она сама долго копалась, красилась, собиралась и мне поэтому пришлось ехать быстрее.

— Милая, что я могу поделать? Штраф — не тюрьма.

— Да, но мы теряем время.

Сдалось ей это время. Покупатель, если что, сможет и подождать. На дороге всякое бывает, должен понять. Я хотел ей ответить, выразить раздражение по этому поводу, но рот мне заткнул стук жезла в окно. Я нажал на кнопку, стекло опустилось вниз. Настя меня завела, остыть я не успел и вместо заготовленной сначала улыбки, я довольно неприязненно взглянул на постового. Он это заметил. Чёрт, не совсем хорошее начало.

— Добрый день. Сержант Востриков, — он отдал честь. — Вы превысили скорость. Предъявите документы, пожалуйста, — я передал ему бумаги. — И страховку.

— Там есть. В кармашке, после ПТС.

— Я вижу, — полицейский хмурился, внимательно рассматривал документы, тянул время.

— Сержант, извините, я спешу, нельзя ли побыстрее, — не сдержался я. Зачем?

— Поспешай медленно. Слышали такую поговорку. Вам придётся со мной пройти на пост.

Этого ещё не хватало. Начнётся сейчас нудота на полчаса.

— Слушайте, может, решим на месте. Мы с женой действительно очень спешим.

Сержант похлопал книжками документов по внешней части ладони левой руки и заявил:

— Там разберёмся.

Вынеся вердикт, он повернулся и собрался уходить, не желая дальше слушать мои жалкие доводы. В этот самый момент в разговор встряла жена. Она открыла дверь, вылезла из автомобиля и окликнула полицейского.

— Эй! Послушайте, господин полицейский.

Сержант застыл, не успев сделать и шага, развернулся и посмотрел на Настю. Но слушать оказалось нечего. Она ему так ничего не сказала. А сержант Востриков постоял секунду другую и вернувшись к моей дверце отдал права, приложил ладонь к фуражке, пожелал доброго пути:

— Всё в порядке. Можете ехать. Внимательнее на дороге.

При передаче мне им документов, я хорошенько смог рассмотреть его глаза — пустые, выкаченные, как у пластмассовой куклы. Ясное дело, он находился под гипнозом и действовал на автомате.

Я завёл машину и, ни слова не ответив на пожелания сержанта, тронулся с места. С женой я обсуждать случившееся тоже не стал. О чём говорить? И так всё понятно.

Вышло так, что спешили мы напрасно. Покупатель так и не явился. Его телефон не отвечал, хотя звонок проходил — гудки я слышал. Прождав его до девяти, мы решили отправиться в обратный путь. Сели в салон автомобиля, я повернул ключ зажигания. Раздался тревожный звук — "Трух тух тух тух тух". — Мотор кашлял, перхал, но заводиться не желал. Я предпринял ещё одну попытку.

— Что за хрень!

— Попробуй ещё раз, — спокойно посоветовала Настя.

Я попробовал раз и другой, и третий, и двадцать седьмой. Машина заупрямилась и отказывалась уезжать. Я пошел, открыл капот. Вроде всё нормально. Вернулся в салон, проверил приборы и нашёл причину — аккумулятор сел… Он не мог сесть. Мы проехали от нашего дома до дома деда порядка ста километров и он, по идее, всё это время подзаряжался. Но как говорится: факты упрямая вещь.

— В багажнике есть зарядка, — обратился я к Насте. — Часа четыре нужно, чтобы он восстановил заряд.

— Я не хочу здесь находиться.

— Знаю. К сожалению, других вариантов нет. Переночуем, а завтра утром уедем.

— Давай, такси вызовем.

— Да ты что? Как я машину-то брошу? И вообще не уверен, что сюда кто-нибудь в такое время поедет. Одиннадцатый час. — И предвидя её следующее предложение, сказал: — В деревню тоже идти не вариант. Там одни конченные живут. Нас не поймут.

К этому времени на дворе совсем стемнело. Мы сидели в тёмном салоне автомобиля и пререкались. В конце концов здравый смысл победил, и мы переместились из машины под крышу дома. Внутри жилища колдуна сохранялась своя особая атмосфера. Само собой затхлый воздух (уезжая, мы плотно запечатали все окна и двери), жара (дом хорошенько нагрелся за жаркий летний день), но и особая тишина, тьма, расползшаяся по углам, из которых её и свет электрических ламп не мог полностью изгнать и, конечно же, едва заметный запах библиотечного тлена.

— Спать будем здесь, — безапелляционно заявила Настя. — На второй этаж подниматься не будем.

Я согласился. Не будем, так не будем. Чего я там не видел? Участвовать в экскурсии по местам смерти, особенно по ночам, не моё хобби. К таким вещам я на удивление не любопытен. И здесь на первом этаже знаков, говорящих о относительно недавнем пребывании покойника в доме, хватало. Все зеркала, а их в доме было не мало, оставались завешаны тряпками. И мне почему-то не хотелось их снимать. Возможность прикоснуться к ним и то пугала. Поэтому я тем вечером чистил зубы, не наблюдая в отражении свою поднадоевшую мне за двадцать восемь лет жизни физиономию. Вот и ещё один, второй повод завтра не бриться. Первый это отсутствие у деда в запасниках безопасных бритв, как оказалось (я все шкафчики в ванной перерыл), он предпочитал соскабливать лишнюю щетину бритвой опасной. Бриться ей после того, как он (мертвец) прикасался к ней, казалось мне нечистоплотным кощунством. И хотя я привык быть гладко выбрит каждый день, один раз придётся изменить хорошей нужной привычке. Ничего, потерплю. Один раз не пидо*аз.

Еды у нас с собой не было. Кто знал, что так всё сложится? (Кстати, меня удивило, почему жена ничего не почувствовала, ей я ничего не сказал и всё же. Или она не могла. Может быть, в этом случае, её таланты что-то блокировало?). Поэтому спать мы легли голодные. Разложив диван и расстелив бельё (Настя сходила куда-то в район кухни и вернулась со стопкой одеял, чистых простыней и пододеяльников), мы легли.

— Свет не выключай, — попросила она меня.

— Настюш, я так не засну. Давай я выключу верхний, а ночник оставлю.

После некоторых колебаний она согласилась. Она вела себя так, будто действительно верила в не умершего, затаившегося где-то поблизости деда Игната. Мне такие сантименты были чужды, но недооценивать силу фантазии женщины, обладающей паранормальными талантами ведуньи, я не собирался. Ясно, что для неё ночевать в доме, где её на фоне нервного истощения посещали галлюцинации, было тяжело, страшно. Понимая это, я попытался её обнять и прижать к себе. Настя мягко, но настойчиво отстранилась, отказалась от моих охранных услуг. Её кожа показалась мне ледяной. Никогда раньше от неё не исходил такой холод. Лёжа на спине, уставившись в потолок, она замерла в ожидании. Мне же очень хотелось спать и это желание с каждой следующей секундой наливалось свинцом, туманя разум и спихивая его в пропасть сновидений. Так я и заснул. Последнее что я видел в реальности, была моя жена, неподвижно, словно мёртвая, лежащая рядом со мной.

Не знаю сколько я спал: по-моему, не больше двух часов. Разбудило меня чувство нарастающего беспокойства, распространяющегося ордой кусачих муравьёв от копчика, далее по спине, накидывающее петлю на сердце и наконец незваной трясучкой проникающее мне в мозг. Накал лампы в ночнике достиг критического уровня — спираль еле тела. Самая большая, главная комната первого этажа будто скукоживалась в размерах, сжималась. Вещи, лежащие, стоящие у стен (стулья, столик, наша одежда на них), и сами стены растворялись в накатывающем мраке. Лампа ночника неожиданно подмигнула. Настя уже не лежала, вытянувшись на спине, она за эти два часа моего сна успела повернуться на бок и теперь я мог лицезреть лишь её спину. Бархатистая кожа, — белые лямки бюстгальтера врезались в неё беспощадными лентами, сжимая в бездушных объятиях мою родненькую, — волосы сбились на сторону, открыв изгиб шеи с трогательным невесомым пухом на ней и неловко выпирающий в мою сторону локоток. Прилив нежности захлестнул меня, на мгновение изгнав из сердца тревогу. Но сейчас же я испугался сильнее прежнего. Мне показалось (да что там, я был совершенно уверен) — моя Настя не дышит. Ага, неужели она… Боясь, дрожа, я, всё же пересилив себя, вцепился в её плечо. Трясти я жену не стал, мне было этого мало, хотелось выяснить всё быстрее, и поэтому повернул её рывком к себе. Сморщенное в печёное яблоко лицо, ввалившиеся, словно сдувшиеся, глаза прикрыты коричневыми веками и борода. Борода с жёлтыми клочками венчала эту невозможную конструкцию сатанинского коллажа. Я смотрел в лицо умершего почти год назад деда Игната.

— АаАА! — не сумел себя сдержать я.

Я отпихнулся от страшной несуразности трупа и упал с дивана…

Удар об пол меня разбудил. Открыв глаза, я с облегчением понял, что мне привиделся очередной кошмар. Во сне, борясь со своими призрачными страхами, я скинул сам себя с кровати и вдобавок утащил с собой одеяло. Ночник освещал комнату с прежней яркостью. А как же иначе? Всё оставалось на своих местах. Я встал. Настя лежала, свернувшись калачиком, подтянув к животу ноги. Она дышала. Всё было в норме. Мне её стало жалко. Я лишил её одеяла и ей должно было быть сейчас очень холодно. Мне доставило удовольствие укрыть её. Я обошёл диван и присел рядом. Чтобы убедиться окончательно, что всё в порядке, я осторожно взял её за руку. Кожа оставалась по-прежнему холодной, но сквозь неё виднелись трепетавшие в ритме пульса живые голубые жилки. Потянув её руку на себя, сжал её и позвал:

— Настюша-а, — погладил её по щеке. — Настюша, открой глазки, посмотри на меня.

Её губы что-то прошептали, но она так и не проснулась. Дальнейшие, всё более настойчивые попытки её растолкать тоже ни к чему не привели. Жена спала медвежьим зимним сном. Сделав последнюю попытку добиться от Насти человеческой реакции, я убрал от неё руки. Что делать дальше, мне было непонятно. Опустив голову, я ждал сам не знаю чего. И дождался.

Дом ожил. Из коридора, ведущего в ванную, начали раздаваться подозрительные звуки. Там кто-то стоял и дышал. В дом забрался вор? Да нет, на всех окнах решётки, проникнуть внутрь, не создав значительного шума, ему бы не удалось. Надо проверить. Оставив жену в объятиях хитрого Морфея, я пошёл проверять коридор. Меня встретила влажная темнота: от ночника сюда должен попадать хотя бы отсвет, но на границе двух помещений дома свет как отрезало — отбрасывало рикошетом назад.

Справа на стене висел выключатель — я помнил, что он висел именно там. Пришлось погрузить руку по локоть в жидкую черноту коридора. Выключатель всё никак не хотел нащупываться. — "Щёлк" — лампочка дёрнула жёлтой вспышкой, осветив узкое пространство — щель коридора. Никого нет. Стены, забранные синей материей, пыльный потолок, скрывающий чёрный блеск, паркет. И здесь раз — стон. Самый настоящий протяжный стон, с высокой ноты до низкой, без перерывов, на выдохе — "Ууууууооох", — это из ванной.

Каждый следующий шаг мне давался труднее предыдущего. Хорошо, что выключатель ванной комнаты висел снаружи. Белая полоска, зажегшаяся под дверью, стала сигналом. Я вошёл. Белый кафель, чёрная затирка, занавешенное черным куском газовой тёмной ткани зеркало. Стон. Снова этот стон — "Ууууууооох". — Аж гриппозный озноб пополз по телу. Занавес заколебался, что-то из зазеркалья просилось наружу, дуло оттуда могильным сквозняком. Замерев, я уставился на зеркало. Дыхание и стон. Лишь бы занавес не упал. Шагнул назад, моя рука легла на ручку двери, и я, опершись на нее, выскочил из ванной. Дверь закрылась. Свет выключать я не стал, так спокойнее.

Вернулся в спальню к Насте. Там тоже висело зеркало, совсем маленькое, рядом с ночником. Закрывавшая его рубашка сползла, и открылся небольшой уголок зеркальной поверхности — внизу слева. Я хотел сразу пройти к Насте разбудить её во чтобы-то не стало и увезти отсюда. Аккумулятор уже должен был давно набрать нужный для поездки заряд. Меня задержало это грёбаное зеркало. Там что-то двигалось. Я, окаменев, стоял на месте, и это «что-то» никак не могло быть моим отражение. Помелькав неясным мельтешением, с другой стороны стекла к зеркалу прижался огромный зелёный глаз. Он расползся в стороны, а его зрачок заметался и… остановился на мне. Хватит. Я прыгнул к зеркалу, рубашку натянул на рамку-оправу и это исчезло. Кинулся к Насте. Затряс её, как куклу.

— Настя, вставай. — А наверху затопало. Там ходили, передвигали мебель. — Да очнись ты! Ну пожалуйста, милая, просыпайся, — Настя превратилась в коматозный овощ. Такой глубокий сон больше походил на летаргию. — Б*ять. Настя! Настяааа!

Мне пришла мысль одеться. Оставив жену лежать на диване, натянул джинсы, надел рубашку. Я был очень возбуждён и почти перестал себя контролировать. Именно поэтому я, несмотря на сгущающуюся атмосферу ужаса, прилёг рядом с Настей. Я решил сосредоточиться, а потом забрать жену (на руках её понесу) и уйти к трассе; там поймать попутку и домой. С машиной потом решу. Мои глаза закрылись, как я думал всего на секунду, и сразу все посторонние звуки в доме стихли…

Я приподнял голову от подушки и увидел — оконные стёкла обожжены красным. Ё-моё, солнце уже взошло. Часы в мобильнике показывали четыре пятнадцать утра. Как же я так отрубился? Первое что я сделал очнувшись, посмотрел на ту половину дивана, где лежала Настя. Её не было. Где? Меня подбросила вверх тугая пружина страха за любимого человека. Оббегав дом сверху донизу, поломился на улицу. Входная дверь оказалась открытой. Выбежав наружу, я лоб в лоб столкнулся со старым знакомым. Вокруг дома шатался тот нищий с кладбища — рот, что жопа.

— Ты что здесь делаешь?

Участок был обнесён забором из рабицы, и проникнуть на него не составляло труда. В прошлом сама нехорошая слава хозяина дома охраняла его от незваных гостей. Видно, кладбищенскому бомжу закон был не писан и, как только он меня увидал, кинулся на встречу.

— Вощми, — прошамкал он, протягивая мне на открытой ладони некий предмет треугольной формы.

— Давай вали отсюда, пугало.

— Вощми и я шрашу уйду. Тебе надо, не мне.

Очень уж мне не хотелось пререкаться с этим бездомным: меня сейчас единственно интересовало, куда делась жена, но и хватать что попало из грязных рук, неизвестно чем болевшего бомжа, мне не хотелось. Я предпринял попытку обойти его, он преградил мне путь, снова настойчиво предлагая взять себе его подарочек. Некогда мне с ним было возиться. Ну не толкать же его и не бить в самом деле (фу, фу, фу, меня аж передернуло). Несло от него хуже, чем от заплесневевшего на жаре поноса тифозного больного. Пришлось искать компромисс. У меня с собой был чистый носовой платок, его-то я и достал. Используя платок, как перчатку, забрал предмет у нищего. При ближайшем рассмотрении он оказался сшитым грубыми нитками кусочком замши. Внутри у него там что-то хрустело и перекатывалось, словно крошки бисера. К одной из сторон треугольника неизвестный мастер приделал петельку и пропустил сквозь неё суровую нитку. Убожество какое-то. Пришлось, предварительно завернув в платок, засунуть его в задний карман джинсов. Нищий сразу отошёл в сторону, путь к калитке оказался свободен. Уже повернувшись к нему спиной, я услышал, как он мне посоветовал:

— Оберег лушче ношить на шее.

Ага, сейчас, разбежался. Повешу я какую-то чумную ладанку себе на шею, держи карман шире. Вот отойду подальше и выброшу.

— Чтобы к моему возращению тебя рядом с домом не было, — обернувшись к бомжу, пригрозил ему я.

— Она на клабище пошла.

— Что-что? Так ты видел мою жену?

Я сделал шаг назад.

— Её пошвали. Беги, шмотри не опошдай.

Немного поколебавшись, я всё же принял решение последовать совету нищего предсказателя и побежал.

— И лешнишу не забудь, — крикнул нищий мне вслед.

Я бежал и думал: «Какую ещё"лешнишу"? Что он хотел сказать? Бред. Может, он говорил про лестницу. Тогда зачем она мне на кладбище. Абракадабра какая-то". Более ни на что постороннее не отвлекаясь, в том числе — и на собственные мысли, я сосредоточился на беге. Моя физическая форма никак не тянула на натренированность призёра олимпийских игр (да ни на какого призёра, никаких игр она не тянула), я даже тренажёрку забросил года два назад и теперь лишний, набранный за последние годы сытой семейной жизни жир давал о себе знать. Кладбище от дома отстояло на относительно близком расстоянии — всего километра два с половиной, ну, может быть, — три. Но мне они дались, как марафонская дистанция новичку. Через двадцать минут мучений, разгорячённый до состояния раскалённого, полностью выкипевшего чайника, чувствуя привкус крови во рту, и с сердцем пытающемся выскочить через горло, я припыхтел к воротам кладбища. Найти участок, где выпирала из земли могила деда (а куда же ещё на кладбище Настюша могла ещё пойти), было не трудно. Со дня похорон прошло не так много времени, и я не успел забыть расположения участка. За несколько десятков шагов до могилы я её увидел: она, полусидя-полулежа, облокачивалась одной рукой об могильный холм, а другой опиралась о надгробье…

Настя вышла из дома ещё затемно. Она не хотела туда идти, но ничего не могла с собой поделать. Её тело действовало, как во сне. Разум противился и подчинялся. Весь путь она преодолела босиком, хорошо ещё успела накинуть на себя плащ, а иначе пришла бы на кладбище одетая в одно полупрозрачное бельё. Ничего себе картина: обнажённая красавица, бредущая в туманной дымке через поле, обильно засеянное крестами. Чем ближе была могила её деда, тем сильнее она зависела от идущего из неё зова. Суставы выкручивала ломка и, делая последние шаги к могиле, Настя почувствовала себя марионеткой, полностью зависящей от чужой злой воли. Та же сила, что и вызвала её, заставила опуститься на колени перед надгробьем, и сейчас же в голове зазвучал утробный голос деда:"Ниже, наклонись ниже. Не бойся, внучка, я не сделаю больно". — Настя ощутила на своём затылке холодные, скользкие ладони и они тянули её к земле. Это мерзкое ощущение немного привело её в чувство, она обрела способность к инстинктивному сопротивлению. Она противилась, ей очень не хотелось вмазаться чистым лицом в грязь могильного холмика. А руки деда всё тянули и тянули, всё давили и давили. Перед её глазами предстал лежащий в гробу покойник, его лиловые губы шептали слова богохульного заклятья. Дед Игнат, каким-то извращённым ментальным образом, хотел войти в неё, совершить некрогрех посмертного инцеста. Грязные, грязные, проклятые слова. Нет и нет, она не хочет быть с ним, не хочет быть им. Левая рука всё глубже входит в землю — уже по локоть; правой рукой она изо всех сил цепляется за гранит плиты, но силы на исходе, они оставляют её. Секунда и всё будет кончено…

— Настя! Милая моя, очнись, — я отрываю (отдираю) её от могилы, беру на руки. — Ну посмотри на меня, посмотри.

Она быстро дышит словно лесная зверушка, попавшая в капкан. Обнимает меня за шею и кладёт голову на грудь.

— Унеси меня отсюда, — просит она меня слабеющим шёпотом.

Тащу её до дома на руках. И усталость прошла и измотанность исчезла. Я так рад, что она жива и мой организм выдаёт мне бонусом дополнительные силы.

— Ничего не бойся, всё прошло. Испачкалась немножко, но это мы сейчас быстро всё смоем, — подходя к дому, в шутливом тоне обещаю ей заняться её туалетом.

Она дёргается, отстраняется и, смотря мне прямо в глаза, говорит:

— Нет. Только не здесь. Я к нему заходить не буду. Поехали скорее в Наш дом.

— Хорошо. Ты посидишь в машине, а я соберу вещи.

Я быстро собрал всё наше барахло, установил аккумулятор на место, и помог жене умыться набранной мной в доме, в полуторалитровую бутылку, воды. Когда я вернулся к машине, жены на месте не оказалось. У меня сердце провалилось в желудок, так я испугался. Меня опять затрясло. Моё предынфарктное состояние продлилось не долго, жена вышла из-за угла дома.

— Ты что там делала? — невольно и недовольно хмурясь, поинтересовался я.

— А ты сам — как думаешь?

Пришлось удовлетвориться этим её объяснением, хотя принять его до конца мне мешало вернувшееся ко мне внутреннее чувство тревоги.

Настя оделась, и мы сели в машину. В этот раз машина завелась с пол-оборота и всего через час двадцать умеренно быстрой езды мы прибыли домой.

Глава 5

После поездки в дом на встречу с лжецом покупателем, будь он трижды не ладен, всё у нас пошло кувырком. Мысли о продаже проклятого дома мы оставили, мне стало не до этого, а уж о Насте и вовсе речи не шло. Изменилась она — и не так, как после того, как узнала о своей беременности. Всё познаётся в сравнении. Шесть месяцев назад она приобрела (в ней пробудились) таланты, скажем так, не свойственные современному человеку, а с ними появилось и чувство постоянной нервозности. Необычно, пугающе, но и только. Теперь же с ней происходили глубинные внутренние изменения. Меня вся эта ситуация не просто тревожила: каждый день, возвращаясь с работы, я с ужасом задавал себе одни и те же вопросы — "Что новенького припасено Настей? Какие ещё выверты её поведения ждут меня сегодня?"

Началось всё с того, что она перестала пить своё так любимое ей молоко. Раньше, ещё до беременности, она обожала этот полезный напиток. Но и после того, как у неё в животе поселился наш ребёнок, она не изменила своей любви к молоку, наоборот, стала пить его ещё больше. И вот вкусы поменялись. Заметил я это ровно через неделю после"приключений"на кладбище. Дело в том, что в нашем холодильнике, наряду с упаковками вишнёвого сока, всегда стояло несколько пакетов молока. Заглянув в холодильник за сыром и маслом (люблю бутерброды к чаю), я обратил внимание, что как в прошлую субботу стояли на двери два открытых пакета с молоком, так ничего с тех пор и не изменилось. Из пакетов пахло специфическим холодильным духом — заветренным запахом всех хранившихся в нём продуктов и ещё чем-то противным, скользким. Молоко впитало все эти неприятные запахи. Сделав себе бутеры и захватив кружку горячего душистого чая, я вернулся к телевизору. Настя, завёрнутая в зелёный махровый халат после вечерней ванны, сидела, подобрав ноги под себя на диване. Откусив хороший кусок хлеба с сыром и запив его чаем, спросил её:

— У нас в холодильнике твоё любимое молоко стало вонючим, как скисшая ослиная моча. Лучше его не пить

— И не собиралась.

— Купи завтра пару литров свежего, лучше пастеризованного, ну ты лучше меня знаешь какого.

— Зачем?

— Не понял. Это же твоя любимая еда. Гречка, молоко и овощи.

— Не хочу.

— Разонравилось?

— Да, разонравилось. Ещё вопросы будут?

Пожав плечами, я вернулся к своим бутербродам. У Насти произошло извращение вкуса, и отказ от молока стал только началом.

Обычно спал я до всех этих событий хорошо. Лёг в одиннадцать — встал в семь. Как автомат. Ночью не просыпался. Кошмары подпортили статистику ночного отдыха — два раза стабильно вставал и шёл в туалет или на кухню. Прям как в рекламе. Не помню, что в тот раз послужило поводом к пробуждению. Открыл глаза — темно. Жены рядом нет, но на кухне слышу — шурудит. Встал, пошёл к ней.

В подсветке, льющейся из главной камеры холодильника, прямо на полу, на корточках, сидела сжавшаяся в комок Настя. Её руки закрывали рот, издававший приглушённое чавканье. Кто хоть раз отдыхал в деревне, имеет представление с какими звуками свиньи жрут отруби. Очень похоже. По её подбородку, облепленному белыми катышками жира, стекал тёмный сок. Подойдя поближе, я рассмотрел, что это она с таким аппетитом уплетает за обе щеки. Мясо, сырое мясо, порезанное на куски для гуляша и оставленное в холодильнике до завтра.

— Настюша, ты с ума сошла?

Она стрельнула на меня злыми глазами и, взяв из миски ещё один кусок, запихнула его в рот. Сделала как будто назло. Не похоже на неё, совсем не похоже.

— Прекрати немедленно! Тебя же стошнит.

— Отстань. Мне нужно, ты ничего не понимаешь.

Взяв её подмышки, мне удалось оттащить Настю от холодильника. Она сопротивлялась, пару раз мне от неё прилетело. Её ладони колотили по моим плечам, попадая в основном по лицу и при этом она урчала, как рассерженная кошка, сучила ногами. Правая ступня её ноги угодила по дверце, выбила из неё полку и на пол посыпались пакеты майонеза, бутылки кетчупа и минералки. Настя выгнулась так, что у неё захрустела спина, она отчётливо сглотнула — "Угммм" — наполовину пережёванный кусок мяса и успокоилась. Насытилась.

— Пусти, — потребовала она.

Я послушался. Жена встала и, будто ничего не случилась, ушла в спальню. Убираться на кухне пришлось мне. Списать её поведение на странности желаний беременных женщин не смог бы и доктор Фрейд, а я уж и подавно. Я молился лишь об одном, желая всем сердцем, чтобы ребёнок родился нормальным. После этой ночи она продолжала покупать сырое мясо и втайне от меня его есть (жрать). Пластиковые подложки из супермаркета с соответствующими надписями регулярно появлялись в нашем мусоре. А так как выносил помойное ведро теперь всегда я, то догадаться не стоило труда — откуда они там брались.

В начале сентября мы пошли на очередной приём к врачу — сделать УЗИ и, наконец, узнать пол нашего ребёнка. Предыдущие сеансы давали неоднозначный ответ. В первый раз нас уверили, что не может быть никаких сомнений — у нас родится девочка. В другой раз, через месяц, уже не смогли дать определённого ответа. Теперь врачи не могли ошибиться, плоду исполнилось шесть месяцев и одна неделя, все половые отличия прекрасно сформировались, и я хотел знать, кто у нас будет. Наступила пора покупать малышу вещи, а информация о его половой принадлежности играла в процессе приобретения нужных нашей малявке товаров не последнюю роль.

Настю уложили на обтянутую целлофановой плёнкой кушетку. Она сняла кофту и подставила под головку сканирующего устройства свой по-прежнему плоский живот. Доктор — пожилой импозантный мужчина пятидесяти с лишним лет, с пышными волосами, зачёсанными назад, в очках, выдавил на её живот из тюбика две колбаски геля и приступил к просмотру. Мне досталось место зрителя на стуле, стоявшем при входе в кабинет. Доктор водил круглым набалдашником из стороны в сторону и не спешил ничего нам объявлять. Я сдался первым, моё нетерпеливое ёрзанье на стуле вылилось в вопрос:

— Ну, кто там у нас?

— У вас будет мальчик, — задумчиво проговорил доктор.

— Что-то не так?

— Да нет. Всё в порядке. Первый случай на моей памяти, когда я так ошибся с определением пола.

— Но ведь мне говорили, такое бывает?

— Бывает. Точнее — раньше бывало. А ведь у нас хорошее японское оборудование и оно на первом сеансе УЗИ однозначно показывало, что у вас девочка.

Молчавшая до этого Настя, не дожидаясь разрешения врача, встала с кушетки, взяла полотенце и, обтирая с себя остатки геля, заметила:

— Девочка, мальчик — не такая уж и разница, главное — это будет мой ребёнок.

Да я не ослышался, она сказала не"наш", а"мой"ребёнок. Доктор не обратил на уколовшее меня местоимение ровным счётом никакого внимания и, согласно кивнув головой, преступил к записям результатов очередного осмотра в карточку Насти.

После этого похода в клинику моя жена перестала следить за собой — мыться, причёсываться, чистить зубы. Заснуть, лёжа с ней рядом, стало для меня целым испытанием. Мне всё время казалось, что на одной кровати со мной лежит неизвестный мне, совершенно чужой человек. И дело даже не в том, что теперь от неё пахло не её любимыми цветочными духами с ароматом фиалок и свежестью, а в том, что сквозь тяжёлый дух немытого тела, сала, проступал запашок прошлогодних листьев, тлена: мой жизненный ритм окончательно сбился. Просыпаться среди ночи, по нескольку раз, стало для меня нормой. И в каждое пробуждение я боялся, что Насти не окажется рядом, и я не хотел снова и снова нюхать тот новый аромат склепа, который стали источать её потовые железы.

Всё чаще ночью я обнаруживал жену не лежащей в постели рядом со мной, а сидящей в кресле, пододвинутом к окну. Она совсем немного разводила шторы в стороны, создавая узкую полоску свободного пространства, и пялилась туда. Что она там могла видеть? Почти всегда — тьму ночного, закрытого чёрными тучами неба, непроглядность, которую подчёркивали и перечёркивали уличные недомерки фонари, растрачивающие понапрасну свой свет в жалкой попытке скопировать день. А в полнолуние она с кошачьим интересом могла до рассвета наблюдать за качающимися от осеннего ветра силуэтами деревьев, растущих вокруг нашего дома. Отбрасываемые ими тени шептали о своей бесприютности, о тщетности всех надежд: они не сулили ничего хорошего в жизни, и ждать помощи, так получалось, что не от кого. Настя наблюдала за ними, а я смотрел на неё до тех пор, пока она не замечала мой интерес и не возвращалась на своё место. Ложилась на бок, обязательно спиной ко мне, превращаясь в неподвижную мумию.

Встав однажды после такой ночки утром, я, уже сидя в машине, на полпути к работе, почувствовал себя больным. У нас в офисе, в переговорной комнате, в шкафчике хранилась аптечка. Обычный набор лекарств — аспирин, парацетамол, активированный уголь, йод и градусник. Измерил температуру — 36,6, хотя мой лоб горел на все сорок, и кости ломило, как при гриппе. На всякий случай выпил жаропонижающего. Состояние не изменилось, лишь появилась резь в глазах. Сосредоточиться на работе не получалось. Я будто попал в призрачный мир: всё вокруг зыбко подрагивало и мне не принадлежало. Тянуло обратно домой, но не в московскую квартиру, а куда-то далеко. На душе стало тяжело, словно я ребёнок и меня родители отправили за тридевять земель в частный интернат, где всё чужое и враждебное мне. И мне на всё стало плевать. Апатия и безразличие убивали почище, чем выдуманный жар и фантомная суставная боль. Вместо обеда я поспешил в туалет. Ко всем прочим прелестям у меня началась бурная диарея. Пришлось отпрашиваться у босса и срочно бежать к знакомому платному терапевту. На самом деле, никуда я идти не хотел; только значительным усилием воли заставил себя предпринять необходимые действия.

Врач — еврей, умный, знающий, заросший волосом, словно коренной кавказец, с залысинами, тёмными пухлыми губами, крупный телом, спокойный, раньше всегда меня выручал: на его советы я мог полностью положиться и не перепроверять данные им рекомендации у других терапевтов, как я обычно поступал в случаях с незнакомыми мне специалистами.

Он послушал меня, осмотрел, измерил давление, пульс, ещё раз температуру. Ничего не обнаружив, выписал мне направления на общие анализы. На следующий день я их все сдал, а через два дня снова пришёл к нему на приём. Все показатели оказались в норме. Мой знакомый дядька доктор практиковал двадцать лет, опыта ему не занимать, и он видел, что со мной не всё в порядке. Отложив в сторону листы с результатами моих анализов, сложив перед собой руки, начал разговор по душам:

— Модест, с физическим здоровьем у тебя всё тип-топ.

— Наум Филипович, мне хреново.

— По тебе видно. Всё от головы идёт. Нервы у тебя не в порядке. От этого и состояние гриппозное, упадок сил и прочее.

— У меня жена беременная.

— Чудит?

— Да. Чудит — это слабо сказано.

— Надо терпеть. Всё само пройдёт.

Само ничего не прошло. Дни меняли друг друга, как кадры старой, засмотренной до дыр, чёрно-белой киноленты, а мне становилось только хуже. Хождение на работу стало для меня ежедневным подвигом, повинностью, каторгой. Настя вся ушла в себя и ничего не замечала (не хотела ничего замечать), жила рядом, всё дальше удаляясь от меня в дебри мистического психоза. Недели через две, после разговора с врачом, я, собираясь впопыхах на работу, забыл дома пиджак, что, в общем-то, не удивительно, учитывая моё коматозное восприятие окружающего мира. И, представьте себе, в этот день я чувствовал себя значительно лучше. Я не обратил бы на этот случай никакого внимания, если бы на следующий день жена не вышла из своего обычного состояния сомнамбулы, не встала бы одновременно вместе со мной и увидев, что и сегодня я оставляю пиджак дома (сработало подсознание), не настояла на том, чтобы я его надел.

— Модя, смотри, не забудь пиджак, — ласково — я уже от таких проявлений заботы с её стороны и забыл — посоветовала она.

— Да ну, в офисе жарко. Кондиционер барахлит, я в нём всё равно сидеть, обливаться потом не буду.

— Не солидно. А вдруг учредитель приедет? Тебя к директору вызовут. Теперь ты начальник и должен всегда быть на уровне, давать пример подчинённым.

— Действительно. Ты права. — Всё-таки жена у меня умничка, золотце.

Пришлось пиджак одеть. При подъезде к нашему офисному центру мне опять стало плохо. Вернулась вся муть, ощущение нереальности происходящего, жар, резь в глазах, бурление в кишках.

В офисе, правда, было жарковато. Пиджак я снял и повесил на спинку стула. Лучше мне не стало, но хотя бы способность здраво размышлять вернулась. Нездоровая хрень творилась. Что-то здесь не так. Сложив дважды два, я вместе с пиджаком переместился в сортир, заперся в кабинке и преступил к осмотру. Внешне аксессуар любого современного делового человека оставался прежним, никаких там булавок, иголок и подобной атрибутики доморощенных деревенских шаманов я не обнаружил. Ожидал, но я их не нашёл. Так… Стал ощупывать подкладку и под внутренним карманом нащупал плотный кругляшок. Бритвы я с собой не захватил, поэтому пришлось действовать пальцами. Из-под отодранной мной подкладки на ладонь выпала пуговица — небольшая коричневая, с характерным ребристым ободком и всего тремя дырочками.

Пуговица была явно не из пластмассы — похоже на рог или что-то подобное. Ай да Настенька, жена моя горячо любимая (кстати, любил я её на самом деле, несмотря ни на что, сильно-сильно, до разрыва сердца), какой оберег мне подсунула. Недаром, после того утренника на кладбище, якобы в туалет за дом бегала. Консультировалась? Искала? Нет, нашла и воспользовалась советом.

Конец ознакомительного фрагмента.