Вопреки

Даша Громова, 2022

Давняя страшная история, произошедшая в детстве, спустя годы грозит повториться вновь. Но только теперь уже повзрослевшему герою придётся полностью изменить свою жизнь ради собственной же безопасности. Изменить всё до неузнаваемости. Имя. Страну. Окружение. Планы на будущее… Но разве, обманывая других, можно обмануть и себя? Разве можно построить будущее, начисто стерев настоящее прошлое? В попытках спрятаться от себя, герой становится лёгкой добычей для неприятностей. Предательство близких и одиночество вынуждают его самостоятельно искать выход из тупика. Возможно, спасением для него станут любовь и дружба. Но сможет ли он жить вопреки страхам? Комментарий Редакции: Рассвет чувств, краски которого такие блеклые, краски в которые добавили совсем немного света, рассеяв ночную тушь – так можно было бы поэтично описать любовь двух героев этого романа – подростков, которые робко берут в руки кисти и начинают осторожно рисовать свою жизнь.

Ты должен прыгнуть в воду, чтобы понять, как научиться плавать.

С завтрашнего дня я начинаю новую жизнь, и, нет, я не бросаю курить или начинаю худеть, — я в полном смысле этого слова начинаю жить заново! У меня будет новое имя, новый дом и новые друзья, которые будут окружать меня на протяжение всей моей новой жизни, а с прошлой мне предстоит расстаться через 12 часов, когда я пройду стойку регистрации в аэропорту. Как я до этого докатился? Заваривайте чай покрепче — это будет долгая история…

I. Красная карточка

Я проснулся около полудня. В квартире никого не было — это я понял по тому, что в прихожей не горел свет, а с кухни не веяло ароматом свежего крепкого кофе, который папа обычно пил, пока не надоест. Из постели мне совершенно не хотелось вылезать: мне было так уютно лежать под большим хрустящим одеялом, что казалось, ничто не способно было лишить меня этого удовольствия. Но нет, кое-что всё же нашлось! Я почувствовал, как большой мокрый нос начал толкать меня в ногу, пытаясь стянуть одеяло. Ну спасибо, Барни, будильники с тобой можно вообще не заводить!

— Всё, встаюю-ю-ю! — Протянул я, когда Барни принялся меня облизывать. Поверьте мне, лучше сделать всё, что хочет эта собака, прежде чем начнётся слюнявая атака! Сенбернар — это вам не чихуахуа весом в килограмм, это здоровенная машина весом под центнер, жаждущая объятий. Я сел на кровати и посмотрел в окно. Солнце уже во всю светило в щель между закрытых штор, требуя моего пробуждения. На голубом небе появлялись редкие облака, тут же прогоняемые ветром. Листва на деревьях под окном приятно шелестела осенний вальс, и, не зная, что сейчас сентябрь, можно было бы подумать, что наступило солнечное августовское утро. Но наслаждаться утренним умиротворением мне было не суждено: Барни стал подгонять меня, пытаясь запрыгнуть то на кровать, то мне на коленки. — Иду! — Я натянул спортивки и вышел в коридор.

Я заглянул в папину комнату, кроме раскиданных вещей и незаправленной постели, в комнате никого не было. Я зашёл в ванную, по пути заглянув на кухню. На столе стоял давно остывший мой завтрак, а на плите турка с кофе. Вообще, когда появилась Марта, то наши с папой завтраки стали более разнообразными, чем доставка еды по утрам. Но всегда было забавно наблюдать до этого, как папа время от времени пытается что-то сообразить на кухне, чтобы то не убежало или не сгорело.

Я умылся и вернулся на кухню, где меня ждали оладья с карамелью и, ещё не пригоревший от моей криворукости, кофе. Я высыпал кофе в турку, добавив сахар, и налил воды. Подождав, пока кофе перестанет цвести, я долил в турку остаток воды с молоком, и поставил её вновь на плиту. Вообще, я обожал готовить кофе! Для меня это был такой сакральный момент, когда я только проснувшись совершал этот ритуал, что я чувствовал, как плохие мысли уходят из моей головы с каждым лопнувшим пузырьком кофе. Убрав турку с плиты, я поставил её на подоконник остывать, примостившись рядом, и достав телефон. Сегодня мой день был абсолютно непредсказуемым, но он был моим, чёрт возьми, моим!

Я включил в кухонных колонках музыку и принялся смотреть социальные сети. Вообще, я стал замечать за собой, что с каждым днём социальные сети всё меньше меня интересовали, хотя ещё год назад, я бы не смог спокойно жить, зная, что не выложил ни одной фотографии в историю или видео. Сейчас я вообще не помню, когда последний раз хоть что-то выкладывал!

«Привет, я сегодня с 13 свободна!»

Вот же черт, я совсем забыл, что договорился погулять с Дашей. Я вообще не представляю, как ей смотреть в глаза, зная, что уже вечером я перееду из страны навсегда! Да, я как последний придурок, ей ещё ничего не сказал. Но мне страшно ей это говорить! Я не хочу, чтобы ей во второй раз было больно.

«Привет. Хорошо. Куда пойдём?»

«У тебя возле дома есть классное кафе. Туда?»

«Не вопрос! Жду тебя к 14:)»

Вообще это был большой вопрос, ведь как ей сказать всё то, что я собирался, я совершенно не представлял. Конечно, нужно быть полным кретином, чтобы, например, сказать, что я уезжаю учиться, потому что с учёбы когда-нибудь да возвращаются. Врать тоже не хотелось, но правда меня пугала сильнее, чем сам переезд. Я уже однажды предал Дашу, и я не хочу предавать её ещё раз. Тогда, она меня простила, но это не значит, что простит и в этот раз. Хотя, чем я заслужил её прощение, я не представлял! Но думать об этом сейчас было бы сравни самоубийству.

Я потрогал турку, она была слегка остывшей, и я, предвкушая вкусный кофе, уже стал подниматься с подоконника, как сильный порыв ветра распахнул приоткрытое окно, и оно, ударившись о нишу, снесло турку, а за одно и меня с подоконника. Мои серые спортивки тут же пропитались тёплым кофе, а молочные обои на стене разукрасились коричневыми каплями. Чертыхнувшись… нет, не так… Обрушив свой сокрушительный гнев в виде броска турки в раковину, я принял нирвану и смирился с пропущенным кофе. Барни, следивший за мной с самого начала, принёс из туалета влажную салфетки, бросив мне упаковку под ноги. Все-таки, не зря я учил его таскать всякие штуки по дому, когда мне было лень, даже научил его нажимать кнопку чайника и включать кран с водой.

Что ж, оставаться без кофе я всё равно не планировал! И можно было, конечно, заняться готовкой ещё раз или же сходить в кафе… Второй вариант привлекал меня всё больше с каждым мгновением! Тем более мы жили в самом центре города через переход от Венцкого замка^[1], так что, кофеин здесь было предостаточно! Моя любимая была неподалёку, в парке у пруда Агаты. Вообще, там просто аллея маленьких кафе и ресторанчиков, но моя любимая «Rayon de lumière», где делают восхитительный американо со сливками и карамельным сиропом. Тем более надо было бы выгулять Барни, пока он не развёл моря и океаны в прихожей.

Я перехватил пару оладий и направился в свою комнату, закинув по пути грязные вещи в стиральную машину. Вот черт, подумал я, и вернулся к ней. Это же были мои последние штаны в доме! И что же мне надеть? Весьма интригующий момент… Я стоял несколько минут в раздумьях над стиральной машиной и пытался поймать хоть какую-нибудь мысль за хвост. Точно! Возьму у папы! Тем более ни для кого не секрет, что я часто таскаю у него вещи, потому что одевается он потрясно. Рваные джинсы, косухи, худи, кислотные тай-дай футболки, самые крутые в мире носки с динозаврами, — и всё это можно найти в его шкафу. А ещё, все его вещи были очень дорогими и брендовыми: Вэрон, Кассани, Лито и Ция, Бизу, — были вишенками на его вещевом торте. Интересно, папа знает сколько вещей за последние 5 лет я у него перетаскал, как енот, к себе в нору?… Надеюсь, что нет — убийственное количество. Хотя, папа и не особо против этого кочевания, потому что и сам часто берёт что-то из моей коллекции несочетаемого сочетания (дословная цитата). Мне кажется, вся моя жизнь — несочетаемое сочетание.

Я зашел в папину комнату и открыл его шкаф. Как всегда, здесь был идеальный порядок, в отличие от моего. Показ мод я, конечно, устраивать не собирался, но приодеться был настроен решительно. Для начала я открыл ящик с носками, как хорошо, что папа не видит моей беспардонности, но в любом случае переодеться мне все же было нужно. Я вытащил из ящика белые носки с авокадо — что ж, не динозавры, но тоже не плохо! На улице было не так холодно, как я думал, но и не так тепло, чтобы ограничиваться одной футболкой, тем более что эти вещи будут хоть какой-то физической заменой моей семьи в Рупрехте.

Ах да, я же не сказал, куда переезжаю! Что ж, мы жили в одной из мировых столиц и мой переезд был глобальным. Я переезжал в своенравную страну Рупрехт, в её столицу город Рэй. Вообще, у нас в соседнем с Рэйем городе Иве есть таунхаус, но папа уверен, что пока мне опасно там находиться, поэтому он купил мне двухкомнатную квартиру в Рэйе. Почему опасно? Расскажу об этом позже, но история весьма занятная. В Рэйе я поступил этим летом в кино-колледж имени Визажа Миньона. Если честно, я всегда хотел быть актёром, но вместо театрального я закончил бакалавриат журфака: тоска смертная. Но то, что я прочитал все книжки в доме, а у нас их несметное количество, знаю 4 языка и люблю болтать, упростило задачу о дипломе. С переездом радовало, пожалуй, только то, что в Иве жила бабушка и обещала навещать меня каждую неделю. Вообще, я обожаю свою бабушку, она с рождения была мне как мама!

Но, вернёмся к одежде, поговорить о Рейе у меня ещё будет уйма времени! Я вытащил чёрные рваные джинсы, которые папа затаскивал уже второй год, посягнув на святое. Но мне никто помешает оторваться сегодня! Я решил не останавливать свою клептоманию и продолжил, как фокусник из шляпы, вытаскивать вещи. Я достал белую футболку с маленькими чёрными молниями на груди, красную рубашку в черную клетку, ну и, конечно, не мог же я оставить такой образ без кожи, было бы неинтересно! Я достал косуху, и переложил все это богатство на кровать, закрыв шкаф.

Барни внимательно следил за мной, сидя на папиной кровати. Вообще, папа не разрешает залезать Барни на свою кровать и часто напоминает мне о том, что я его через чур разбаловал (хотя, начал бы с себя и с того, как разбаловал меня). Ну а как можно этой мордашке что-то запрещать? (Интересно, папа про меня также думает?…) Я не представляю! Мой маленький комочек счастья! Ну ладно, может и не маленький, но все равно самый любимый на свете! Но если папа и не разрешал, то в его отсутствие можно было и проявить бунтарский дух, тем более что я не один тут придерживался воспитания только пряником — Марта вообще, по-моему, разрешала Барни всё, что только ему вздумается, вплоть до первого кусочка мяса из духовки. Вот уж кого ругать надо! Но на самом деле папа обожает Барни и глупо было бы мне это отрицать. Папа, мне кажется, вообще любит всех, да и злиться особо не умеет. Нет, бывает, конечно, что лучше сразу место жительства менять, когда разозлишь, но это уже в самых редких случаях. По крайней мере, у меня такое было только несколько раз, и лишь один из них закончился тем, что влетело мне по самое не хочу. Но вернемся к Барни и к моему плану на день, в него, собственно, входило:

1. Выпить кофе;

2. Выгулять Барни;

3. Встретиться с Дашей;

4. Рассказать все Даше;

5. Марта обещала малиновый пирог на ужин;

6. Не опоздать на самолёт.

Ну и переодеться тоже! Потому что я до сих пор в трусах валялся на папиной с Мартой кровати в обнимку с Барни и завороженно рассматривал почти дописанную картину, стоявшую на мольберте. Это было море. Ночное беспокойное море.

Лавандово-чёрное небо облачалось всё в более тёмное одеяние, меняя свой синий балахон с просветами на черную мантию ночи. Светлые, как свадебная фата, и пышные, как сладкая вата, облака, один за одним кружились на ночном небе, а блестящие звёздочки, стремясь гореть всё ярче и ярче, как маленькие факелы, озаряемые победный Олимп, аккуратно перелетали меж облаков друг к другу. Волны, так беспокойно находившие на берег, были поглощены тьмой ночи, вспыхивая лишь на мгновение белой пеной у берега и исчезая в пропасть ночи вновь. Берег был усыпан россыпью бежевых песчинок, не успевших встретиться с волнующим негодованием моря, но стремящихся принять на себя его гнев. На тёмном островке, на который то и дело находили волны, стоял человек, облачённый в светлую одежду, но не излучающий светлого настроения. Он смотрел вдаль морских просторов, скрестив руки на груди. Его взгляд был взволнованным и умиротворённым одновременно — невероятное соединение. Его светлые волосы развевал ночной ветер, который, как и беспокойное море, отзывался в его метущейся душе симфонией тревожных нот. Недалеко от мужчины кружился силуэт в белом платье. Это была изящная женщина, которая с улыбкой смотрела в сторону своего спутника, танцуя под мелодию волн. Она не была взволнована или напугана, она была уверена во всём происходящем и, казалось, знала наперёд, что всё будет светлым и лёгким, как и её босой танец на краю берега. Юбка её белого платья кружилась вместе с ней в едином духовном порыве невесомого спокойствия, словно она знала жизнь так, будто была сама этой жизнью воплоти. Казалось, те звезды, кружившиеся на небе, ангажировали её вновь и вновь на танец, стоило лишь бризу заиграть новую мелодию на просторах морской бездны. Морская пена ласкала её босые ноги, прибивая к берегу лепестки волн, нежно прикасающихся к ней и удаляющихся назад. Музыка её моря была завораживающей, в такт её душе: воздушной и обворожительной, необременяющей себя всеми печалями мира, лишь сентиментально думающей обо всём вокруг.

Казалось, эта пара сбежала от сует жизни до того, как они смогли бы их найти. Они были свободны от жизни, потому что сами были ей, и это было невероятно красиво. Они были единым целым, словно их союз был самым правильным и нужным на свете, в котором они оба нуждались: лёгкость смешивалась с тягостью, печаль с радостью, страх с нежностью, любовь с любовью. Они были симфонией, ноты которой были в том волшебном порядке, в котором звучат все гениальные произведения. Они были беспокойным морем, которое было суматошным и безмятежным одновременно. Они были одним сердцем и душой на двоих и это было великое счастье из всех, что есть.

Только почувствовав солёный вкус во рту, я понял, что замечтался, и вернулся назад в беспорядочную реальность, в которой всё ещё нужно было найти своё место. Вот что могут сделать папины картины с воображением! Да, папа обожает рисовать, хотя он ни разу не художник, и вообще не учился рисовать, но его картины самые притягательные из всех, которые я видел.

Я посмотрел на часы, была половина первого. Вот же чёрт! Уже половина первого, а я всё ещё сижу дома и без кофе! Кошмар! Я быстро натянул на себя вещи, заправил папину кровать, смахнув шерсть с неё, и направился в прихожую.

— Барни, поторопись, а то возьму тебя с Дашей гулять! — Воскликнул я, когда Барни вновь ушёл есть на кухню. Знатный обжора! Только попробуй вовремя не накормить, он тебе устроит и штурм памяти, и землетрясение совести! — Барни! — Крикнул я, надев кеды. — Меня Марта убьёт, что я в обуви по дому хожу! — Недовольно заворчал я, зайдя на кухню. — Пойдем, потом доешь! Вот уеду я сегодня, папа тебя так ждать не будет! — Пыхтел я, оттаскивая Барни за ошейник от миски в коридор. Да, Барни со мной не ехал, и я не представлял, как я с ним расстанусь! Пять лет мы прожили душа в душу, делив каждый кусок друг с другом, а уже завтра я не буду уворачиваться от слюнявых поцелуев и не буду устраивать пробежки за каждой новой собакой… Становилось так тоскливо от этой мысли, словно часть меня медленно переставала существовать, оставляя взамен себя лишь чёрствую пустоту. Барни появился у нас совершенно случайно, но я так рад этому случаю, что не представляю нашей, а особенно своей, жизни без него.

Дело было накануне папиного дня рождения. Папа как всегда задерживался на работе, а его ужин уже в десятый раз подогревался в микроволновке. Вообще, повар из меня был так себе, но единственное, что я научился готовить за то лето у бабушки — мясо по-французски, чем постоянно угощал папу. Я уж не знаю, какой выдержки ему стоило первое время есть мою почти горелую бурду и не кривиться, но как только я научился не нарушать все тонкости, так блюдо заходило на ура (я просто всё ещё думаю о завтраке, поэтому так часто отвлекаюсь на еду). Ну так вот, папа задерживался, а я смотрел цену на шпицев и корги в нашем городе. Вообще, в детстве папа мне устроил целый зоопарк, когда мы жили в загородном доме. У меня был кролик Омлет, хомяк Плуто, кошка Груша и даже курица Арина, которую я стащил в контактном зоопарке. Я вообще не представляю, как мне это удалось! Мне было три года и я с курицей, размером с меня, как-то умудрился незаметно улизнуть ото всех на экскурсии. И пока все сбиваясь с ног искали меня, я благополучно сидел со своей новой подружкой возле нашей машины. Не знаю, заплатил ли папа за курицу или мой громкий визг и не желание отдавать её назад добили смотрителей зоопарка, как самая противная сирена, но назад мы уже ехали втроём. Но я всегда хотел собаку, чтобы она была такой же неугомонный как я и всегда была рядом, когда это нужно. Я слезно клялся папе следить за ней, гулять, мыть и кормить самостоятельно, но папа был непреклонен. Став взрослее, я забросил эту надоедливую песню про собаку и смирился с тем, что куплю себе настоящего друга, когда стану жить отдельно (раньше для меня это было смешно, но сейчас — нет…). Я хотел себе шпица или корги, чтобы это был вечный двигатель, независимый от своего возраста. Я постоянно заходил в зоомагазины и по часу зависал у витрин с собаками, но назад всегда приходил один. Я уважал папино решение, что ему не до собаки в доме, и не хотел нарушать его, как бы мне не хотелось. Но в тот вечер всё изменилось!

Папа позвонил в дверь, вместо того, чтобы открыть её ключами. Выглядел он странно: озабоченно и счастливо одновременно. Куртка была наполовину расстёгнута, руки покраснели от мороза, а на манжетах свитера была какая-то детская смесь или пюре.

— Что случилось? — Я смерил папу оценивающим взглядом, когда он закрыл дверь.

— У меня для тебя сюрприз!

— Хороший? Па, ты весь дрожишь! Я сейчас плед принесу!

— Да подожди ты со своим пледом! — Папа расстегнул до конца молнию у куртки. — Ты готов? — Он горящими глазами посмотрел на меня, явно предвкушая реакцию.

— Не уверен… — Папа убрал руки от груди, аккуратно взяв пищащий комочек под задние лапы. Я искрящимися глазами посмотрел на папу, открыв рот и замотав головой. — Ты серьёзно?

— Я сегодня вышел пораньше с работы и решил прогуляться до дома мимо парка, раз машина в сервисе. Но до парка я так и не дошёл: возле мусорных баков лежала фанера, а из-за неё раздавался жалобный писк. Я подумал, что мне показалось, но решил на всякий случай посмотреть. Хорошо, что я решил это сделать! Там сидел этот замёрзший малыш, прижавшись к баку, и от страха не знал, что ему делать. Я взял его на руки и мы сразу нашли общий язык! Он уже отогрелся под курткой, а то выглядел вообще не хорошо, когда я его нашёл. Я вот тут купил всевозможные пакетики с кормом, но сначала, хорошо бы его вымыть, — папа почесал щенка за ухом. — Держи! — Папа аккуратно взял Барни под лапки и передал мне. Я взял его на руки и прижал к себе, целуя в мордочку. — Завтра поедем к ветеринару! Явно породистый. Не представляю у кого такое жестокое сердце…

— А твой день рождения?

— Его здоровье важнее, чем очередной праздник! — Папа улыбнулся.

— Папочка, я так тебя люблю! — Я сильнее прижался к папе, заливая слезами его грудь. Папа гладил меня по спине, целуя в голову, и радостно наблюдал за тем, как щенок оживает на моих руках.

Вот поэтому я не представляю себе жизни без Барни, он был настоящим новогодним чудом, которое каждый из нас ждал!

Мы вышли из дома на проспект и двинулись мимо шоссе к парку. Солнечные зайчики, отражаемые стёклами витрин, то и дело прыгали передо мной, застилая бликами экран телефона. Людей в парке сейчас было мало, во-первых, большая часть была на работе, а во-вторых, пока доедешь до центра уже вечер наступит. Привилегию жизни в центре я все же очень ценил, так как мне было рукой подать до всех тех мест, до которых Даше, например, требовалось около часа, чтобы доехать, потому что она жила загородом. Зато, ей повезло с универом, до которого мне по всем пробкам нужно было добираться не менее чем за полтора часа. А так как на общественном транспорте я не ездил, то в это время входили и заправки, и светофоры, и много чего ещё, когда ты за рулём. Я отпустил Барни с поводка, что каждый раз было для него праздником, потому что такую громадину все боялись и кидали на меня злобные взгляды, если я тянулся к его ошейнику, чтобы отпустить побегать. Особенно, это любили делать озабоченные своими детьми мамаши и старухи, у которых главной целью на день было с кем-нибудь да и выяснить отношения. Конечно, глупо было каждому говорить, что у меня настолько ленивая собака, что даже лаять не станет — всё равно бы не убедило, поэтому такие вольности я позволял Барни не всегда. Конечно, была ещё проблемка в его излишней дружелюбности, потому как если он где-то вдалеке видел собаку, то уже в следующую секунду мы на всех парах мчались к ней. Точнее, мчался он, а я волочился за ним следом, потому как в весовой категории он явно одерживал победу.

Мы вышли на центральную аллею, усыпанную кафетериями и ресторанчиками, которые уже вовсю принимали посетителей, сверкая своим лоском и привлекая вычурными названиями блюд в меню. Вообще, если честно, ничего особенного в этих кафешках не было, кроме цен, которые считались для привилегированного общества, но в большинстве из них еда была абсолютно не высшего класса. Мы часто ходили с папой ужинать в некоторые из них, когда в нашей жизни не было Марты, и почти ни один из ресторанов в центре не приравнивал своё высокомерие к подаваемому на стол. Все считали своей обязанностью показать уровень достатка и роскошь жизни, но выглядело это больше забавно, чем впечатляюще. Не знаю, что было по утрам, но вечером здесь нет-нет, но то и дело были женщины в меховых шубах с блестящими платьями, усыпанными миллионом бриллиантов, которые все, я подчеркну, ВСЕ, должны были заметить. Мужчины, считавшие своим долгом тыкать в официантов и требовать уважения ну не меньше, чем как к высшему государственному лицу. Дети, такие же надменные, как и родители, знавшие только как требовать, но не умевшие просить или благодарить. Весь этот напускной люкс скрывал их комплексы и неполноценность личности, но явно не подчёркивал их статусность. Да, были совершенно очаровательные лица, на которые смотреть было одно загляденье, но таких было мало, и приди ты в какой-нибудь, скажем, «Séduction», где столики расписаны на год вперёд, не увидишь ничего кроме душного воздуха и золотого сияния над каждым столиком.

Вот поэтому я люблю маленькие кафе с парой столиков внутри, за которыми сидят люди, отвлеченные от погони за роскошью. Они пьют кофе, смеются, плачут, разговаривают по душам или просто что-то печатают на компьютере, здесь царит атмосфера непринуждённого знакомства, где каждый уважает молчание другого. А ещё, в маленьких кафе мне нравится то, что ты можешь просидеть там весь день и даже не заметить этого, потому что тебе так спокойно на душе, что не нужно строить аристократа, прожившего всю жизнь за границей и закатывающего глаза, если ты рыбной вилкой полез к мясу, что облегченно выдыхаешь в осознании своей свободы. Вообще, вся эта любовь к незатейливым кофейням началась с Даши, потому что она всегда выискивала такие непринуждённые места, в которых я раньше никогда не бывал, а если и проходил мимо, то ни за что бы не догадался, что там кафе или ресторанчик. Одно время Даша любила ходить по дорогим кафе, насмотревшись красивых картинок в социальных сетях, но её, как и меня в прошлом, ждало разочарование от публики, лицемерно оценивающей её внешний вид. Пару раз побывав в таком чистилище, она перешла на менее агрессивные заведения, а после и вовсе растворилась в атмосфере лофтов. Тем более у нее довольно специфический гастрономический вкус, который заключается в том, что она почти ничего не ест, кроме каких-то определённых продуктов. И сводить её в рыбацкий, мясной или в ресторан авторской кухни — будет непосильной задачей. Хотя, возможно, авторские блюда она попробует, но всё равно придётся подстроиться под неё, чтобы не оставить голодной.

— Американо со сливками и карамельным сиропом, пожалуйста, и кленовый пекан! — Проговорил я, после минутного раздумывания. Выйдя, мы сели на веранде кафе, которую навес защищал от яркого солнца. Не могу сказать, что я вампир, но солнечный свет я не очень люблю, особенно если от него никуда не деться. Барни смотрел на меня голодным взглядом, требуя половину десерта. — Ну ты же только что поел! — Воскликнул я, отпивая кофе. Барни недовольно хмыкнул и отвернулся. — Ладно-ладно, на! — Проговорил я, закатив глаза, и отломил половину пекана. — Вообще, тебе нельзя сладкое! — Барни хитро смотрел на меня и облизывался. — Сделаем вид, что этого не было! — Я улыбнулся и обнял его, поцеловав в нос. Вообще, при желании, Барни бы мог показать зайца или устроить вальсирование вокруг себя, но, боюсь, со стороны это выглядело бы будто слон решил крушить всё без остатка в той несчастной посудной лавке, потому как места между столиками едва хватало, чтобы пройти. Ну, а так как Барни ещё и ужасно ленивый, то он решил обойтись исключительно своими театральными выходками.

Через полчаса, когда кофе всё же закончился, а Барни уже в сотый раз вставал передними лапами мне на коленки и заглядывал в глаза, я решил перейти ко второму пункту своего плана на день. На часах было 12:57 и на прогулку у нас оставалось минут 40 и минут 5, чтобы вернуться домой.

Мы вышли с веранды на прогулочную тропу и Барни дал вольную своим эмоциям, что я едва успевал следить куда он мчится. Хорошо, что хоть других собак не было, а то бы сейчас открылся клуб по интересам! Барни носился мимо металлической инсталляции какого-то новомодного скульптора, вызвавшегося изобразить современный мир из металла. Выглядело сюрреалистично. По крайней мере, я с трудом мог понять, что, например, изображала скульптура какого-то волнистого квадрата, с полосками внутри и острыми лучами, выходящими из основания. Однако, в названии было написано, что это «Летний день». Что ж, видимо я далек от искусства, как минимум, от современного. Зато скульптура под названием «Пробка на мосту» замечательно передавала моё состояние, когда я вновь и вновь стоял в ней по пути из универа домой. Скульптура была какой-то круглой каракулей с множеством черточек и точек внутри. Осмелюсь предположить, что это были люди в машинах. М-да, если бы я не переезжал, я так бы и продолжал не обращать внимания на эти фигуры, стоявшие битый год подряд. Даже интересно стало, что на других изображено! Но от моего эстетического интереса меня отвлек громкий всплеск воды. Лишь бы это было не то, что я думаю! Барни, пощади-и-и! Он очень неравнодушен к воде и я бы очень не хотел сейчас бросаться его вытаскивать из пруда, тем более что хоть это была и маленькая лужа, но два меня поместились бы со свистом. Но нет, Барни не хотел моей пощады и я увидел его довольную морду, плавающую возле берега.

— Барни, быстро вылезай! — Заверещал я, спустившись к воде. Барни лишь самодовольно гавкнул и продолжил плавать. Эго было то, что надо! Хотя, в моей голове пронеслась мысль о том, что это вылитый я, но ее мы, конечно же, во внимание брать не будем! Я опустился на корточки и нахмурился. — Я сказал вылезай, а то простудишься! — Барни лишь по-собачьи улыбаясь смотрел на меня. Я потянулся к нему и ухватил за ошейник. — Не смей, не смей! — Зашипел я, когда Барни потащил меня в воду. Нужно было действовать решительнее, а то подумаете, что у меня невоспитанная собака, которая не знает команд. Он знал все не хуже цирковых, только вот в отличие от них, он не нуждался в поощрении за работу, а потому и выполнял её недобросовестно. Но была одна фраза, которую Барни воспринимал очень серьезно на свой счёт. — Ну ты напросился! Я… сейчас… позову… — Барни навострил уши и внимательно посмотрел на меня. — Папу! — Барни залаял и недовольно стал карабкаться на берег. Я же говорил, работает! Да это и на мне до сих пор неплохо работает, когда так бабушка говорит. Не знаю почему, но из её уст это всегда звучит как призыв к действию. Я вытащил Барни на берег и разошелся в воспитательной тираде и призывам к благоразумию, в ответ на что получил фонтан брызг от отряхивающейся собаки. М-да, воспитатель из меня, как из Барни балерина. — Я думал, что ты уже взрослый и на тебя можно положиться! — Наконец заключил я, потрепав его по холке. — Значит будем ходить за ручку! — Воскликнул я, зацепив карабин поводка назад. Барни недовольно заворчал и предпочел отдалиться от меня на всю позволяющее это длину. — Ну извини, что шалость не удалась! — И я вовсе не зануда, и мне не жалко, чтобы моя собака поплавала, но пускай это будет в нормальном месте, а не в затхлом пруду, на который оседает вся городская пыль. Ладно, оставлю всю эту токсичность при себе, а то ещё буду казаться той самой бабкой, которой всегда дует при закрытых форточках.

Мы свернули в глухой проулок между бизнес-центром и театром и вышли на тихую безлюдную улочку недалеко от Венцкого замка. Мне нравится гулять здесь вечером, когда под твоими ногами проносятся поезда метро, где-то недалеко стоит гул машин, а ты гуляешь под тихую музыку в наушниках под небом, украшенным невероятно красивым закатом. Я люблю смотреть на небо, искать на нём звёзды и придумывать на что похожи облака. Я люблю замечать будничные вещи, окружающие людей, и радоваться им, как маленький ребёнок.

В миниатюрной булочной я купил два круассана: себе с миндалём и с курицей для буки, гуляющей со мной.

— Мир? — Я протянул Барни круассан, выйдя из пекарни, на что Барни демонстративно отвернулся. — Ну тогда я его съем! — Я пожал плечами и открыл упаковку, поднеся ко рту. Барни искоса проследил за этим, оставаясь непреклонным, но стоило мне надкусить, как тут же обида испарилась, а Барни уже прислонил свой нос к моему, уставившись внимательным взглядом мне в глаза. Забавно, наверное, наблюдать как я, сидя на асфальте, дышу нос в нос с пушистой кучей и как эта куча пытается что-то усердно у меня отнять.

Вообще, сегодня я хотел запомнить всё, что меня окружало, надышаться этим до боли родным воздухом, пройтись по любимым улицам, съесть всё то, чем я себя баловал и выпить всё то, что я хотел. Мне хотелось сохранить Энск в своей памяти, как город, в котором мне было очень хорошо, несмотря на всё то, что происходило. Мне хотелось просто побыть здесь ещё немного наедине с самим собой. Неизвестно, когда ещё представится такая возможность и представится ли…

Мы побродили ещё немного мимо витрин дизайнерских магазинов, окон домов и теней переулков, прежде чем вышли к реке, отдаляющей нас от замка. Мне кажется, мои рыцарские амбиции полностью реализовывались при виде этой цитадели. Хоть я и не питал особой страсти к архитектуре, но замок был удивительным отпечатком прошлого в настоящем. В детстве я всегда просил папу идти гулять именно сюда, потому что представлял себя каким-нибудь крестоносцем, который защищал свою крепость. А когда папа купил трехлетнему мне рыцарский меч в детском магазине, то я с ним не расставался даже в ванной.

Да, замок, конечно, сейчас был нежилым, а стены местами дышали на ладан, но это не умоляло его величественного достоинства. Замок был построен по готической моде 16 века, но с соблюдением всех обязательных требований для безопасного проживания в нём. Это было массивное строение из серого камня, который создавал толстые стены для спокойного отражения нападения, если таковое, конечно, имело место быть. Замок окольцовывало несколько высоких башен, наверное, высотой с пятиэтажный дом, с острыми куполами цвета воронова крыла. Но больше мне нравилось, что Вульфрик предусмотрел приём гостей заранее, а потому там, где сейчас река, в 1673 году был глубокий ров, над которым располагался откидной деревянный мост, и если, скажем, прийти к Вульфрику без приглашения, то можно сразу разворачивать коней. Вряд ли можно было бы докричаться до него через каменные стены! Сейчас, конечно, мост был не откидным, а балочным и железобетонным, но по его краям висели каменные цепи, отдалённо напоминавшие средневековые. Рядом с правой башней была конюшня, скорее всего, на десяток лошадей, потому что была небольшой. Правда, если брать во внимание, что Вульфрик был не особо агрессивным, то лошади были скорее домашними животными, чем помощниками в сражениях. Но больше замка, мне нравились витражные стекла в окнах и высокий пиковый забор, окружавший замок. Он не был похож на тюремный или какой-то пугающий, просто надёжный частокол, с выкованными инициалами и красивыми загогулями посередине.

Внутри замка я был давно, но помню, что там достаточно много фресок и портретов его жителей, покрытых золотым напылением. Ещё там есть орган в просторном холле и столовая, размером с половину замка. Интересно, сколько поросят уходило за ужин?… Уцелевшая от мародёров мебель была настоящим произведением искусства: резные шкафы, кровати в изголовье которых лежали золотые пантеры или головы тигров, хрустальные херувимы вместо однообразных подсвечников, мраморные статуи, с ладоней которых лилась питьевая вода, всякие религиозные штучки, ненавязчиво напоминающие о себе присутствием в каждой комнате. Но меня всегда забавляли серебряные пули и заточенные колы, размером с маленький топорик. Всегда было интересно, пригодилось ли хоть раз это оружие Вульфрику или он покинул наш мир неудовлетворенным своей охотой на любителей красного полусладкого?… Жалко мужика, если так!

Замок считался культурным наследием и каждый год город отмечал день рождения его постройки, будто замок внезапно оживет, задует свечи на торте и душевно каждого поблагодарит! Иногда такой цирк меня ужасно раздражал, но все мы должны чтить прошлое для успешного будущего, как же без этого. Но если хотите знать моё мнение, то я каждый год делал бы минимальную реконструкцию, а то так глядишь именинник и не доживёт до следующего юбилея.

Мы перешли по мосту, направившись вдоль территории замка к дому. Окна моей комнаты как раз выходили на него, и я всегда завороженно наблюдал за замком, когда на него находил туман или он медленно покрывался снежным слоем, или когда рассветные лучи пробивались в его окна, озаряя помещения внутри, и выходили наружу, преломляясь через цветные витражи. Каждый раз это было волшебное зрелище! Намного лучше вечерних пробок под окном.

Барни пробежался по заросшим тропинкам замка, вынюхивая след очередного уличного кота, за которыми он имел обыкновение следить. Но сегодня, видимо, было ещё ненаслежено, поэтому он переключил свое внимание с пыльной песчаной тропинки на меня, принюхиваясь к карманам.

— Тебе что-то не нравится? — Спросил я, после тщательного осмотра. Барни почти всем носом залез в карман косухи. — Ты думаешь, что у меня тут еда? Нет, приятель, извини, ты уже свою норму выполнил за утро! Пойдешь на качели? — Барни радостно завилял хвостом, переминаясь с лапы на лапу. — Только не долго! — Я отстегнул карабин поводка и Барни ринулся к плетенным качелям, с разбега запрыгнув на них. Я неспешно подходил к нему, когда Барни спрыгнул с них и потащил меня за рукав, явно поторапливая начало представления. — Ну садись! — Я взял поручень качели, начав их раскачивать. Иногда мне кажется, что у меня не собака, а пятилетний ребёнок, жаждущий постоянного праздника и угощений. По крайней мере, если он видел качели, то мчался к ним так, будто опаздывал на самолет.

Какое-то время я качал Барни, рассматривая проросшие через стену замка ромашки, пока не вспомнил о времени. В голове у меня был неумолимый таймер происходящего, громко тикающий до боли в висках. Я посмотрел на довольную морду Барни, высунувшего от восторга язык, почувствовав себя настоящим предателем, вынуждающим прервать это блаженство, но деваться было некуда. Я остановил качели, виновато смотря на Барни, тот с недовольством спрыгнул вниз и с гордо поднятой головой зашагал вперед.

Я открыл входную дверь, пропуская Барни вперед себя.

— Иди сразу в ванную, чтобы я время не тратил. Давай-давай! — Подгонял его я, расстегнув ошейник. Только сейчас я заметил, что в прихожей горел свет, а на вешалке висели две черные куртки. Я завернул за угол прихожей, заглянув на кухню. Папа обнимал Марту за талию, нежно притягивая к себе, Марта ласково обнимала его за шею, положив руки на плечи. Она с улыбкой посмотрела на него, а через мгновение их губы вновь слились в поцелуе. Увидев папу с Мартой, я не решался обозначить своё присутствие, чтобы нарушить их сакральные моменты, которые они не показывали при мне, разве что изредка держали друг друга за руку. Но за меня все сделал Барни, протиснувшись между них к миске с водой, на что я засмеялся. — Ну другой дороги не нашлось! — Я пожал плечами, продолжив улыбаться.

— Будешь чай? Он почти не остыл! — Марта аккуратно оттолкнула папу и подошла к столу.

— Да, только лапы ему помою, — я оттянул Барни от миски, проводив в ванную, пока Марта смущенно доливала кипяток в чайник, а папа с розовыми щеками ставил кружки на стол. Я обожал видеть их такими, потому что папа в прямом смысле светился от счастья, когда Марта была рядом с ним. И я не имел права нарушать их моменты блаженства, как минимум по-человечески, а как максимум по-мужски. — Ого, мы с тобой так рано вернулись! — Воскликнул я, увидев сквозь пену свои часы. Барни раздосадовано посмотрел на меня, подавая поочерёдно лапы. — Может у тебя кризис среднего возраста? Все время такой недовольный! — Засмеялся я, смывая воду. После того, как я вытер Барни махровым полотенцем, он вышел из ванной, направившись в мою комнату. Он всегда любил сидеть после помывки на подоконнике и смотреть на улицу. Даже не знаю, что его привлекало больше: свежий воздух или кипящая столичная жизнь.

Я зашёл на кухню, папа с Мартой уже непринуждённо сидели на диване, о чём-то тихо говоря.

— Смотрю, размер подошёл! — Папа усмехнулся, смотря на меня.

— Ещё как! — Я посмотрел с довольной улыбкой в ответ, сев рядом. — А вы чего такие мрачные? — Спросил я, заметив, что те куртки в прихожей лишь дополняли чёрное платье и чёрную рубашку с джинсами. Хотя выглядели они больше траурными, чем мрачными. Они напряжённо переглянулись, явно пытаясь что-то от меня скрыть.

— А… ммм… — Папа посмотрел на меня, явно понимая, что времени, чтобы что-то придумать, у него всё меньше и меньше. — Документы забирали! — Наконец заявил папа с растерянным взглядом почти хорошо скрывшимся за невозмутимым видом.

— Да, документы! — Марта одобряюще кивнула, протягивая мне креманку с мороженым. Я многозначительно кивнул в ответ, прекрасно понимая, что документами тут и не пахло. Можно подумать я не пойму, когда меня обманывают. Ну не хотите рассказывать, как хотите, больно надо! Тешил себя я, хотя мне было даже очень как надо! Вот ещё, секреты решили от меня про меня же иметь, интересные такие!

— У тебя есть на сегодня какие-нибудь планы? — Быстро перевёл тему папа, пока я не решил начать допрос. Вечно он успевает предотвратить бурю с первым грозовым облачком.

— Да, мы в два с Дашей встречаемся! — Я посмотрел на часы, была ровно половина второго и можно уже было начинать собираться на выход.

— Ты ей расскажешь? — Спросила как-то неуверенно Марта, словно не должна была вмешиваться.

— Я не знаю… — Наконец выдавил из себя я после долгой паузы.

— Главное начать, — заключил папа, посмотрев на меня. И судя по выражению его лица вид у меня был не очень, потому что он полностью развернулся в мою сторону, взяв меня под щёку, став гладить большим пальцем по ней.

Я обожаю, когда папа так делает, мне кажется, что в этом жесте собрана вся его любовь. Я любил это жест намного сильнее, чем объятия, потому что он был таким привычным, но таким трогательным и удивительно успокаивающим, что я просто полностью растворялся в этот момент, даже не разбирая, что говорил мне папа. Я просто чувствовал, что он рядом, чувствовал его поддержку и что он понимает и разделяет мои мысли.

Папа вообще всегда заставлял меня чувствовать себя особенным, когда говорил со мной. Каждая моя проблема всегда разбиралась, как мировой кризис, который необходимо было разрешить. Как бы папа ни уставал или в каком бы он ни был настроении, если мне требовалась поддержка или разговор, то он всегда был рядом. Для него всегда было важно услышать меня, а не просто посидеть рядом в качестве равнодушного слушателя.

И за каким-то чёртом в этот момент мой мозг бросил мне мысль о том, что через несколько часов я уже буду в другой стране совершенно один. В этот момент на меня накатила такая волна грусти, что я почувствовал, как у меня по щекам поползи слезы. Папа ласково вытер их и прижал меня к себе, целуя в голову. Марта села рядом, обняв нас, и начала гладить меня по руке. Я чувствовал себя сейчас настолько нужным, что мысль о переезде разрывала меня изнутри.

— Лёшенька, не расстраивайся, — папа стал убирать свисавшие мне на лицо пряди волос за ухо. — Всё будет хорошо! — Он поцеловал меня в лоб и на несколько мгновений прижался своей щекой к моей. Я же уже говорил, что обожаю папу? А больше чем его, я обожаю то, как он легко проявляет свою любовь.

— Мы тебя любим больше всех на свете! — Марта протянула стакан воды, ободряюще потрепав меня по волосам.

* * *

Я подходил к метро, попутно открывая сообщения рассчитывая увидеть волну негодования от того, что я опаздывал, но к моему удивлению ни сообщений, ни знакомого силуэта у выхода не было. Я подождал пару минут прежде чем написать Даше, но не успел я зайти в мессенджер, как мне на глаза опустились тёплые руки.

— Привет! — Я заулыбался и развернулся.

— Ты давно здесь? — Я замотал головой. — А то я в такую пробку попала пока до метро ехала!

— Ты без палочек? — Спросил я, когда мы двинулись в сторону парка. Обычно, Даша всегда берёт с собой чехол с палочками, если у неё в этот день репетиция, а она сегодня была.

— Не хотела сегодня ничего брать, — она пожала плечами. — У меня всё равно их в студии больше, чем этажей в здании! — С усмешкой воскликнула она. Нужно пояснить: группа, в которой играла Даша, репетировала в многоэтажном деловом центре на 76 этаже. Если бы вы только знали, какой там вид из окна! Особенно ночью. А их мы там провели немало (но ничего такого не былоL). — Ты не представляешь, как я устала от Робинсона и математики, нельзя же так заваливать! Только пятое сентября, а материала столько, будто сессия! У тебя было также? — Я думаю, что все уже поняли, что мы учились в одном вузе, но я учился на журналиста, а она на филолога-языковеда, только из-за того, что не поступила в театральное.

— Ещё как! Он заставлял нас заучивать наизусть главы из «Чёрного ангела» и каждое слово письменно проверял!

— Кошмар! За чем я только пошла в этот вуз! — Всплеснула она руками и засмеялась. Но на этот вопрос ответ лежал на поверхности. Думаю, что вы догадались. Но если нет, то я был тем самым ответом, а потому и был виноват во всех её студенческих проблемах.

Мы шли через парк, разговаривая обо всём, что только могло прийти Даше в голову, больше о концертах и новых песнях, которые они писала для группы, а ещё о стихах и о том, где можно было бы купить блестящие колготки, которые бы не рвались от малейшего контакта с инструментом. Вообще, уже полгода мы общались как какие-то передрузья, но недопара. Да, был повод, который послужил этой границе, которая пролегла между нами, но что я, что Даша то и дело уже хотели эту границу убрать, но каждый раз это происходило так нелепо, что мы оставляли эту затею на потом, продолжая общаться, как и прежде, словно до этого между нами ничего и не было.

— Представляешь, Марта вчера была на УЗИ и, оказывается, у нас будет не двойня, а тройня! — В этот момент Даша взяла меня за руку, сам не знаю почему, и слегка покраснела. Я сделал вид, будто ничего не произошло и аккуратно сжал её руку в ответ. Но внутри меня было такое чувство, будто я качался на качелях, которые только что запустили меня прямо под небосвод, от чего мне на мгновение показалось, что остановилось сердце, а душа ликовала от восторга и красоты происходящего. И я настолько глубоко окунулся в столь забытое мной чувство невинной влюблённости, что понял лишь тогда, когда Даша пристально смотрела на меня, явно задав вопрос.

— И кто у вас будет? — Спросила она с какой-то загадочной улыбкой, увидев мой растерянный взгляд.

— Девочка! — Ответил я, продолжая опускаться на землю. Интересно, а у меня будет разрыв сердца, если мы поцелуемся, или обойдётся?… Самое удивительное, что 3 года назад, когда у нас были первые робкие свидания, то я испытывал все эти чувства не так ярко, как сейчас. Тогда, мне кажется, я вообще не волновался, потому что был уверен в себе, а сейчас, когда каждый знает друг о друге слишком много, страх ошибиться был намного сильнее. — Марта решила, что Аврора самое походящее имя из всех предложенных нами.

— Аврора Громова… Сам что ли придумал? — Даша засмеялась. — Хотя зачем я спросила, исключительно в твоём духе! — Заявила она, после моего одобрительного кивка. — Кстати, а где моя Аврора? Почему ты без кудряшек?

— Я расчесался… — Виновато вздохнул я. Вообще, меня ужасно раздражало, что у меня кудрявые волосы. Нет, я, конечно, не такой кудрявый, как овца, но стоило только попасть капле воды на мою голову, как тут же волосы превращались в волнистое море с завитушками на концах локонов вместо прибрежной пены, а мои небесно-голубые глаза в такие моменты создавали из меня херувима, оставалось только намазать щёки пудрой, и всё, образ мальчика-ангелочка был готов. Но иногда это очень даже играло на руку, стоило мне ещё добавить самый наивный взгляд, и все вокруг создавали из меня невинное дитя. Все, кроме папы, на него это не действовало, а жаль… Это был единственный человек, который не поддавался моему природному обаянию. Интересно, я сейчас слишком самовлюблённым кажусь или вы уже попались на мой крючок?…

Мы зашли в маленькое кафе напротив от пруда Агаты. Здесь я ещё не был! Помещение было действительно очень маленьким, потому как в проходе едва помещалось несколько человек, а столиков в зале было ровно три. Справа от меня стоял холодильник с готовыми завтраками, аперитивами и свежей водой в стеклянных бутылках, зерновые батончики и упаковки с йогуртом.

Слева от меня стоял прилавок, передняя часть которого была витриной со сливочными круассанами, крендельками, шоколадками и, что самое приятное, свежими кофейными зёрнами в оригинальной упаковке. Прилавок представлял собой большой деревянный массив, на котором была кокосовая чаша со свежеприготовленными булочками с миндальной посыпкой и хрустящим овсяным печеньем с кусочками шоколада внутри. За ним располагалась кофейная машина и небольшая кухня, правда, не знаю, что можно было бы приготовить в микроволновке и духовой печи кроме выпечки и подачи тёплых блюд. При взгляде на кофемашину я уловил вкусный аромат либерики с ванильными нотками. Да, я настолько просветился в своем познании кофе, что уже узнавал его по запаху…

На стене, к которой была приставлена мини-кухня и кофемашина, висело несколько футболок с логотипом кафе и меню, состоявшее из 12 кофейных напитков, какао, чая, лимонада и пунша, а рядом был список блюд, включавший в себя овсянку с фруктами, смузи и выпечку. Над меню висела гирлянда, переливавшаяся из красного в оранжевый, затем в жёлтый, затем в зелёный и голубые цвета, — этот неспешный перелив тёплых тонов уютно вписывался в спокойную атмосферу кафе и расслаблял взгляд. Под меню висела гирлянда из фото посетителей, пришедших с питомцами. Жалко, что я не взял с собой Барни, а Даша своего ёжика, — таких посетителей у них явно ещё не было!

Я перевёл взгляд дальше и он остановился на Даше, которая что-то заказывала за нас двоих с улыбкой общаясь с персоналом. Я абсолютно не вслушивался в их разговор, зато я абсолютно внимательно изучал её, словно видел в первый раз. На ней была чёрная косуха, слегка отдающая серебряным блеском, под ней кремовое платье в мелкий горошек с драпировкой. Она была в слегка блестящих чёрных колготках и чёрных ботинках на массивной подошве, а в руках держала сумку в виде седла от Кассани, которую я ей не так давно подарил. Её русые волосы рассыпались золотом с плеч под тёплым освещением кафе, щёки слегка горели, а глаза, цвета зелёной весны, заблестели, когда она повернулась в мою сторону. Мне казалось, что я не заслуживал и не заслуживаю её, от чего чувствовал себя просто ужасно, держа в голове мысль о том, что ей нужно всё рассказать. Сегодня она такая воздушная и весёлая, что расстраивать её было последним, чего бы мне хотелось в этот день.

— Ты чего такой унылый? — Спросила Даша, взяв меня под руку, когда я рассматривал уже в сотый раз бедную упаковку с йогуртом.

— Просто задумался.

— О чём? — Спросила она, пока мы поднимались в зал. Ох, сейчас я себя чувствовал папой за кухонным столом, у которого времени, чтобы соврать оставалось всё меньше и меньше.

— Да так, обо всё понемножку.

Морская тематика здесь встречалась с горной, а потому помимо настоящей доски для сёрфинга, которая стояла как предмет интерьера у стены напротив, возле холодильника стоял снеговик, обмотанный шарфом и с лыжами в «руках». Возле доски было мандариновое дерево, на котором висели настоящие созревшие плоды. Почему настоящие? Потому что ненавязчивый запах мандарина витал в воздухе, если это конечно не был освежитель для воздуха. Мы сидели на оббитой бирюзовым бархатом козетке, за которой располагалась неоновая вывеска «Aurinko Valtameri», суда по всему это был перлинский язык, потому как в переводе получалось «солнечный океан». Не удивляйтесь, перлинский я знаю очень поверхностно и то, только потому что мой папа — перлин. Но в Перлине он был очень давно, потому что переехал в Энск, когда ему было 13.

Напротив нас был пристенный длинный стеклянный стол, на котором стояли золотые маскарадные маски, фигурки лосей и несколько станций для зарядки устройств. Справа от него стояло несколько бежевых бержеров, вокруг небольшого круглого молочного столика. Напротив них была дверь в уборную, сопровождаемая навесной полкой с кремами для рук и липким антисептиком, который не переносила Даша. Рядом с нами стоял ещё стол возле которого, помимо козетки, была пара сиреневых пуфов. Под ногами на тёмно-сером полу лежал белый пушистый ковёр, который был удивительно чистым для кафе. Не думаю, что он был бы таким же зимой, но его стерильность внушала уважение.

Нам принесли кофе, овсянку с бананом и карамельным сиропом, печенье и профитроли с миндалём.

— Я подумала, что ты не будешь овсянку…

— Ты определённо права! — Проговорил я, откусывая печенье.

— Тут столько гирлянд и снега на фотографиях, что прямо новогоднее настроение само приходит. Я уже пару подарков купила! — Она довольно улыбнулась. — Скорее бы уже город украсили, не хочу ходить по серым улицам… Ой, у тебя пенка осталась на носу!

— Здесь? — Я начал исследовательски вытирать манжетой рубашки нос.

— Нет, дай я… — Даша притянулась ко мне и в следующее мгновение наши губы слились в поцелуе. Нет, и как я собственно после этого должен ей все рассказать? Как я вообще могу после этого уехать?!

В тот момент, когда наши губы слились, мне показалось, словно моё сердце превратилось в огромную пульсацию единую с телом, а внутри меня стали появляться искры тёплого огня. Мне казалось, что с каждым мгновением эти искры разгораются все сильнее, постепенно превращаясь в ярко-рыжий костёр. Мое тело было возбуждено и напряжённо до предела, что я был рад, что футболка была чуть длиннее, чем должна быть.

Даша улыбаясь взяла меня под щеку. Её ладонь была теплой и мягкой, а шея пахла чем-то сладким и цветочным. Она аккуратно прикусывала мою губу, от чего моё лицо расплывалось в улыбке, а руки всё основательнее погружались на её талию, изредка опускаясь чуть ниже. Наверное, со стороны я выглядел как гирлянда над меню: так же мерцал от неожиданности до возбуждения, от счастья до воодушевления, от зависти самому себе же до застенчивости.

Я чувствовал, как мой огонь разгорался внутри всё сильнее, от чего я покрывался мурашками, погружаясь всё глубже в магию поцелуя и невесомости. Мне казалось, что я взлетел и поднимаюсь всё выше и выше, теряясь в пространстве серого мира, возвышаясь всё ближе к столь далеким звёздам. Вот-вот, и я уже смогу достать до мерцающей звезды рукой, свет которой озарит мрак бескрайнего космоса, подарив вечной мерзлоте тепло, а вечной тьме — волшебные краски мира. Казалось, что я не дышу… Нет, я знал, что я дышу в этот момент, но я определённо не знал как! Я закрыл глаза, ощущая лишь Дашу и то, что я полностью ей принадлежу. И мне нравилось ей принадлежать. Мне нравилось, что между нами была какая-то невидимая цепь, притягивающая нас всё ближе и ближе друг к другу, где бы мы ни находились. Словно мы были двумя слепыми странниками, ориентирующимися лишь на натяжение и звук этой цепи. И каждый раз, когда цепь звонко касалась земли, то странники становились все ближе друг к другу. Они не чувствовали удрученности или одиночества, так как знали, что они не одни и верили, что когда-нибудь эта цепь сомкнется, а расстояние между будет не толще платка, которым были завязаны их глаза. Они прикоснуться друг к другу и где-то в космосе просияет звезда, а луч солнца озарит тьму, чтобы увидеть улыбку на их взволнованных лицах.

— Ты придёшь к нам на Новый год? — Спросила Даша, словно сейчас ничего не произошло, но заметив мой изучающий взгляд, смущённо отвернулась, оставив лишь руку на моем бедре.

— Приду… — Выпалил я, приземлившись из космоса на козетку в кафе.

Пару минут мы молча сидели, не смотря друг на друга, пока кончики наших пальцев не соприкоснулись. Даша слегка вздрогнула, а у меня запылали от неожиданности уши. Хотя, это была весьма приятная неожиданность.

— Я люблю тебя… — Прошептал как-то неуверенно я. Даша развернулась и блестящими глазами посмотрела на меня. Она смотрела мне в глаза, пытаясь что-то разглядеть в них, то ли подтверждение моей преданности, то ли подтверждение моей любви, то ли что-то ещё, пока по её щекам не поползли слезы.

— Я хочу быть уверена, что… — Проговорила чуть дрожащим голосом она, пока на ее руки суматошно боролись с дорожками слёз. — Что этот раз всё по-настоящему! — Она смотрела на меня так, как не смотрела никогда до этого. Это был оценивающий взгляд, ожидавший самого искреннего признания. В этот момент я подумал, что самое время всё рассказать и вроде даже согласился сам с собой.

— Я обещаю… — Я замолчал, опустив через несколько мгновений взгляд. — Но я хотел сказ… — Но не успел я закончить, как её губы вновь встретились с моими, а руки ласково обвились вокруг шеи. Видимо, я был убедителен больше, чем она рассчитывала. Но я был так рад этому! У меня горело лицо и тело и я был рад, что в кафе были лишь мы одни и никто не видел наших признаний друг другу.

— Так что ты хотел сказать? — Даша положила ладонь мне на грудь, а голову на плечо.

— Кофе кончился. Тебе принести?

Идиот! Полный идиот! Нет, ну а что мне нужно было сказать? Правду? После того, как я согласился быть и в печали, и в радости рядом. Ну уж нет, я не хотел быть бездушным уродом, хотя на самом-то деле я им был. Я был самым настоящим бездушным уродом, который только что взял на себя ответственность разбить ей сердце во второй раз. Ну почему кто-то не может сделать за меня эту грязную работу? Я не хочу быть палачом, я хочу быть тем, кто её спасёт! Я думал об этом стоя в уборной, склоняясь над раковиной и смотря на своё отражение в зеркало. Было жутко противно от самого себя! Но в тоже время, я был доволен тем, что наша дружба встретила свой финал, перейдя наконец в нечто большее, чем просто разговоры по душам.

* * *

Мы шли по тихой улочке вдоль трехэтажных домов и в блаженном молчании ели каких-то мармеладных мишек, купленных в ближайшем продуктовом магазине. Я думал о том, что хочу съездить загород, где у нас стоит недостроенный дом, и провести там вечер. Мне нравилось туда сбегать от страстей жизни. Мне нравились та тишина и спокойствие, которые принадлежали лишь мне. Я любил лежать на чердаке, где ещё были незастеклённые окна, и смотреть всю ночь на звёзды пот стрекот сверчков и редкие вспышки мотыльков. Мне нравилось то, что это было каким-то моими уединённым уголком, которого не было в городе. Особенно я любил приезжать туда зимой! В это время года дом и поселок похожи на зимнюю сказку: с неба падают снежинки, которые осторожно ложатся на руки и одежду; уютные и незамысловатые домики покрыты снегом, на стёклах которых виднеются красивые узоры, оставленные морозом, в окнах горит свет, а стоящие рядом с домами елки, словно как в сказке, окрашивают им свои иголки. Метели там почти никогда нет и снег всегда чистый, белый, а не чёрный и грязный, как в городе. Помимо чердака, я люблю бродить в одиночестве по холмам и склонам, по узким и тихим тропинкам недалеко от озера, потому что именно в такие минуты я могу привести в порядок свои мысли и найти ответы на гложущие мою душу вопросы. Всегда кажется, что по этим тропинкам и заснеженным хвойным рощицам можно бродить бесконечно, главное, чтобы не было слишком холодно.

Я бы с радостью провел всю свою будущую ссылку там, но папа точно бы не подписался на это. И мне пришлось смириться с тем, что скорее всего, я уже туда никогда не приеду и не увижу какой в итоге вышел дом, огороженный вьющимся плющом по колоннам.

— Не хочешь съездить кое-куда? — Прервал я тишину.

— Почему нет, — отозвалась Даша, продолжая рассматривать фрески над дверью в парадную.

Мы обогнули проспект Эванса, взяв по пути небольшую пиццу в пекарне и пару мятных лимонадов в стеклянных бутылках, когда небо начинало гаснуть, переходя от нежно-голубого в серый, а после в тёмно-фиолетовый цвет, то и дело, рисуя кучками облаков, словно акварелью по листу, недовольные рожицы, которые время от времени начинали извергать из своих глаз молнии, сверкавшие где-то недалеко от нас.

— Похоже, мы сейчас промокнем… — Произнес я, посмотрев на горизонт.

— Я не удивлена! Как только я не возьму зонт, так вечно дождь… — Фыркнула Даша, потягивая какао из пластмассового стаканчика через трубочку. И в правду, через мгновение после её слов стало накрапывать, с каждой минутой превращая дождь в тропический ливень. Некоторое время мы стояли под навесом какого-то магазина, в надежде, что ливень прекратиться, но надежды таили также стремительно, как кубики льда в лимонаде. — Давай под дождём гулять? — Даша заговорщически посмотрела на меня.

— Ты хочешь взять меня на слабо? — Даша самодовольно закивала. — Не в этот раз! — И я с улыбкой выпорхнул под потоки дождя, протянув ей руку. Даша сделала несколько пируэтов, вокруг своей оси, лишь только её рука дотронулась моей, и засмеялась. Она была такой красивой под дождём, пусть и с потёкшей тушью, пусть и с лохматыми волосами, потому что сейчас она была собой: счастливой и независимой, кружась под дождём, словно снежинка на зимнем ветру.

Мы смеясь шли под проливной стеной, пока остальные люди бежали прятаться кто куда только мог, не замечая буйства красок вокруг. Мне всегда было жалко тех, кто не мог радоваться таким мелочам, как прогулка под дождём или красивый закат, или снежные узоры на окнах, или первые расцветшие цветы, или ранний летний рассвет, — это же самое лёгкое счастье из всех, для которого даже не нужно стараться, чтобы получить!

— Ты знаешь чего я никогда не делала?

— Чего?

— Я никогда не целовалась под дождём!

— Так чего же мы ждём? — Даша пожала плечами. — Кажется, дождь начинается?

— Кажется, да… — Прошептала она и как только я притянул её к себе, то наши губы слились в поцелуе. Стаканчик с какао выпал из её рук, пролившись мне на джинсы, а ей на юбку платья и ботинки, но ни Даша, ни я, кажется, этого абсолютно не замечали. Я был так счастлив, потому что мог обнять её в любую секунду и не испытывать при этом неловкость, что поторопился. Я не мог оторваться от Даши, потому что понимал, что могу больше никогда не увидеть её, а потому, сейчас мне хотелось просто взять её в свои руки и никогда не отпускать.

Мы успели промокнуть до нитки, но это абсолютно было неважно, потому что мы принадлежали друг другу в этот момент и в следующий тоже. Мы были рядом друг с другом на шумной мостовой, которая была почти полностью нашей, ведь дождь распугал абсолютно всех вокруг, но не нас. Я был рядом с Дашей, прижавшись своим сердцем к её, от чего мне казалось, что вокруг было яркое солнце, а не тусклое, серое небо, выплескивающее свой гнев на мир. Внутри меня было чувство, что среди этого уныло-пессимистичного пейзажа, затянутого холодной тьмой, где-то далеко-далеко блеснул тонкий луч солнца. И я бегу, бегу изо всех сил, чтобы спрятаться в его свете, чтобы согреться в вечной мерзлоте. И с каждый метром луч становиться всё ближе, а тепло начинает проникать в меня. Я зажмуриваюсь и стою под этим сиянием какое-то время, пока вновь не почувствую себя живым. И знаете что же я увижу, открыв глаза? Свет. Нет ни одного тёмного уголка — всё вокруг меня светится и блестит. И знаете почему? Потому что это свечусь я. Свечусь изнутри. Я горю! Я сгораю от любви, как восковая свеча. Но мне не жалко растаять ради этого. Ради некоторых людей не жалко и умереть. Единственно, чего мне не нужно было больше делать, так это бежать в паническом поиске света, потому что я уже нашёл его и больше ни за что не потеряю!

— Потанцуем? — Я протянул Даше левую руку.

— Никогда не танцевала под дождём! — Она улыбнулась и протянула правую руку в ответ.

Даша сделала несколько пируэтов, встав на цыпочки. Её мокрые волосы слегка трепал ветер, а дождь, который, казалось, уже успел затопить всё вокруг, совершенно её не интересовал. По её розовым щекам ручьями стекали капли дождя, скатываясь по шее на нежное платье, которое уже успело промокнуть насквозь, а пальцы, которые так невесомо лежали в моей руке, при всём холоде вокруг, были тёплыми и ловко блуждали меж моих. Я притянул её к себе, положив руки на талию, Даша положила свои руки мне на плечи, уткнувшись носом в грудь. Я почувствовал, как у меня быстрее забилось сердце, да и вообще я как-то переменился в лице. Сейчас в ней было что-то такое, чего не было в остальных: какая-то лёгкость и непринуждённость, но в тоже время стеснение и серьёзность. Я почувствовал, как у меня запылали щёки, да так сильно, что разболелась голова… Температура… Или?… Я не знал… Но мне было тепло, даже жарко, несмотря на погоду, а ещё хотелось плакать от того, что это всё в последний раз… Я был словно в каком-то зазеркалье, откуда я будущий следил за собой прошлым и абсолютно не понимал, как себя вести. Но всё, чего мне сейчас хотелось, так чтобы этот танец на мостовой не заканчивался никогда, и я так и стоял под этим чёртовым дождём, обнимая самого дорогого человека, который ещё не пропал для меня в миллионах других. Мне казалось, что как только я отпущу её руку, то всё вокруг исчезнет и я погружусь во мрак, в котором ничего и никого нет, кроме меня. И я, пытаясь в попытке выбраться, погружаюсь лишь больше во тьму, теряя всё что имел и теряясь сам. Ужасное чувство быть живым мертвецом…

Но пока что, из холодного сумрака, в который я погружался, меня вытянуло прикосновение Даши, когда она обняла меня, а её руки стали блуждать по моей спине. Мне стало так спокойно и хорошо, словно меня, как ребёнка, закутали в большое тёплое одеяло и читают сказку на ночь про всепобеждающую любовь и рыцарское мужество перед любым препятствием. Мне казалось, что эти объятья могут исцелить любую болезнь! И если одна часть меня отдавалась эти объятиям полностью, то вторая назойливо зудела, что я не заслуживал этого щедрого желания согреть моё сердце, которым делилась Даша. Да и пошло оно всё, подумал я, когда совесть начинала свербеть всё сильнее. Сегодня я хочу быть счастливым и ничто этому не помешает!

Даша положила одну руку мне на плечо, а второй взяла меня за правую руку, смотря мне в глаза. Я лишь чувственнее притянул её к себе и поднял взгляд, от чего она тут же покраснела, побелела и стала сбивчиво дышать, а ладони то горели, как адское пламя, то становились до безумия ледяными через каждое мгновение. Мы закружились в каком-то сентиментальном вальсе, смотря друг на друга. С каждой прожитой минутой мгновением мне хотелось лишь дольше смотреть в необъяснимую и ещё не до конца изведанную мне вселенную, в этот манящий меня мир, в этот малахитовый взгляд.

— Ты меня гипнотизируешь? — Улыбнулась Даша, на что я помотал головой.

— Только ты моя муза ночная, — неожиданно для себя я стал декламировать строчки её любимого поэта (нет, этот поэт был не я, как могло показаться).

Приходи не во снах, наяву.

Я всю жизнь проживая мечтаю,

Встретить солнце в кромешную тьму.

Украду тебя, спрячу за сердце,

Чтоб никто не посмел отыскать

Облик ласковый, руки младенца,

Твою нежную, строгую стать!

— Чш-ш-ш… — Даша ласково прикоснулась своими губами к моим, и это не было поцелуем — это было чем-то большим, чем просто поцелуй, чем-то более внеземным. — Ты весь дрожишь! — Прошептала она, когда мы аккуратно соприкоснулись лбами.

— И ты… — Она усмехнулась. — Интересно, сколько мы уже здесь?

— Это так важно? — Прошептала дрожащими губами Даша, покрываясь мурашками. Мне кажется, только сейчас мы начали осознавать, что на улице дождь. Потому что меня самого трясло, как осиновый лист на ветру, а одежда и вовсе, казалось, что отсутствует на мне.

— Нет… — Протянул я, стуча зубами. — Но мне кажется, мы слегка промокли! — Даша неслышно засмеялась, закрыв глаза.

* * *

Не знаю как, но мы оказались в машине, плавно подъезжающей к даче. Наша мокрая верхняя одежда валялась на заднем сиденье вместе с едой, пока мы отогревались под тёплый воздух из кондиционера. Машин на дороге было мало и за полчаса мы успели преодолеть достаточное расстояние для будничного городского дня.

— Ого! Вот это домина! Интересно, кто там живёт? — Воскликнула Даша, выходя из машины.

— Ну вообще это наша дача.

— У вас точно тройня будет? — Засмеялась она.

— Я почти уверен в этом!

— Что ж… чем займёмся?

— На кухне есть хорошее красное вино!

— Ты же за рулем! — Вот черт! Я так на него рассчитывал. Прямо думал о том, чтобы первым попробовать девственную бутылку бордо.

— Печально… — Вздохнул, скуксившись я. — Сделаю тогда чай.

— Но вино тоже не было плохой идеей! — Даша лукаво улыбнулась.

— Я сделаю вид, что наливаю тебе пуэр, — я подмигнул ей, на что она засмеялась.

— Можно я посмотрю дом?

— Конечно! Даже не спрашивай! — Даша кивнула и отправилась на второй этаж.

Я решил, что просто вино — это скучно, а потому достал сотейник и, вылив туда половину бутылки вина, поставил кипятиться на плиту, пока доставал из холодильника лимон и апельсин, располагая их на кухонном столе. Боже, чувствую себя шеф-поваром! Здесь мне стало смешно от самого себя. Никогда ещё не готовил глинтвейн, но руки делали за меня всё сами. Я достал из навесного шкафчика специи, пару раз чихнув от коричневого облачка корицы, вылетевшего из пакетика для выпечки. Но вместо гвоздики и мёда придётся импровизировать с сахаром и Мартиным садом. Надеюсь, я её не отравлю!

Вино уже закипало, когда я кинул нарезанный лимон и апельсин в кастрюлю, помешивая всё это лопаткой. Я вышел через панорамную дверь в сад, где ещё не отцвели Мартины розы. Была бы она здесь, то точно бы не пережила как я безжалостно срываю их для глинтвейна. Но нужно же было выкрутиться, чтобы сделать всё красиво! Я вернулся на кухню и достал винный бокал из буфета, положив внутрь небольшой бутон садовой розы. Через пару минут я залил его горячим вином и оставил настаиваться, занявшись обычным чаем. На антресоли стоял молочный улун и каркаде, которые перекочевали сюда летом из дома. Странно, что в нашем доме вообще был чай, я был этому удивлён! Я думал, что кроме кофе и воды мы больше ничего не пьём… Но из-за того, что Марта беременна, она всё чаще отдаёт предпочтение травяным чаям, нежели присоединяется к нашей с папой утренней кофейной банде.

Я достал из буфета салфетки, чайные ложки и блюдца, выгрузив всё это на стол. Ох, забыл! Я достал вазу, куда, налив воды, поставил оставшиеся розы, отправив её на середину барного стола. Великолепно! Аромат вина, корицы и чайных листьев неспешно разлетался по кухне, обволакивая пространство в уютное тепло осеннего дня.

— Ты придёшь? — Я решил, что проще будет Даше найти меня, чем наоборот. И через пару мгновений она уже появилась на лестнице, восхищенно смотря на стол.

— Ты все это сам сделал? — Я кивнул. — Невероятно! Ммм! Боже!

— Что? Слишком горько? Я так и знал, что сахар всё испортит! — Заметался я, напротив неё, ища глазами что-нибудь сладкое.

— Замолчи! Это превосходно! Ты что, брал уроки у Тома Блонди? — Это популярный рупрехтский шеф-повар, ведущий одноименную программу по телевизору.

— Ну… — Я улыбнулся. — Тебе правда нравится?

— Конечно! — Я продолжал смотреть на неё вопрошающим взглядом. — Тебе нужно выпить, ты такой напряжённый! — Я поджал губы и замотал головой.

— Папа не переживёт, если я его машину покалечу!

— Кстати, а где твоя? Вы поменялись?

— Ни за что! — Воскликнул слишком эмоционально я, всплеснув руками. — Моя просто в сервисе!

— С ней всё хорошо? — Спросила Даша, нюхая розы, стоявшие в вазе, и мешая ложечкой вино.

— Конечно, просто плановый осмотр… — Для которого я отвез её ещё летом в Рэй. Наверное, вместе с осмотром и на отпуск поехала. Интересно, моя ложь сегодня закончится или нет?… Хотелось бы верить, что да. Недолго думая, я решил, что хватит откладывать и стоит действовать радикально, рассказав ей правду (ну или почти правду). — Я недавно смотрел кино.

— Какое?

— «Вопреки», — Даша сделала озадаченный вид. — Там ещё Стефания Бербер играет.

— Я не смотрела, — Даша пожала плечами. Конечно ты не смотрела, я только что его выдумал и актрису тоже. Врать Даше было худшее из занятий — никогда не успеешь уследить, на каком моменте она поймет, что ты лжёшь. — Я последнее время по мультфильмам, — она улыбнулась. — Ну так и что там?

— В общем, там такой интересный сюжет! У её отца своя прибыльная компания, который почти всегда мирно справляется с конкурентами. Но каждый день, после совершеннолетия его дочери, ему на электронную почту начинают приходить угрозы в её адрес. Что-то типа, что её похитят, убьют или ещё что-нибудь. Он очень сильно любит её и не хочет, чтобы хоть волосок упал с её головы, поэтому решает действовать жёстко и хладнокровно, но в интересах спасения её жизни. Летом он отвозит её в другую страну, там она поступает в университет, ничего не подозревая, радуясь, что теперь после своего неприметного вуза у неё будет наконец-то нормальное образование. Она проводит там всё лето, наслаждается жизнью и возвращается назад. Но чем дольше она здесь, тем чаще угрозы становятся материальными. И отец, опасаясь всё сильнее, решает, что лимит его терпения исчерпан. Он вместе со своим другом, которому доверяет всё в своей жизни и даже больше, меняет ей имя, биографию, документы, уничтожая всё до единой информацию о её прошлой жизни, вплоть до неё самой. Он говорит ей, что: «Я даю тебе неделю. Потом ты можешь обижаться на меня, не разговаривать со мной, кричать, злиться, ненавидеть меня, проклинать, — всё что угодно, но ровно через неделю отсюда ты уезжаешь с концами». И через неделю вечером, почти в ночь, она улетает навсегда и живёт новой жизнью, безжалостно покончив со старой. Она начинает жить с нового листа, не испытывая никаких страхов и трудностей, похитители с горя отпадают, и все счастливы.

— Но это же какой-то бред! Разве можно спрятаться от самой себя? Всё равно когда-нибудь придёт время и ей захочется вернуть всё назад, и как бы там хорошо ни было, ей будет одиноко без той жизни, в которой она варилась до этого. Я бы не смогла так! — Если бы ты знала, как я не хочу бежать от себя, ты бы ей посочувствовала! Всё, что мне хочется, так это найти своего охотника и избавиться от него, чтобы всё было как прежде, а не так! Я не хочу прощаться с этой судьбой, мне нравиться быть просто избалованным ребёнком, которого любят родители и друзья, а не жить не понятно где и делать вид, что всё хорошо и я не испытываю одиночества от того, что всё вокруг меня чужое. Мне нравится быть собой. Очень нравится.

— Ну а вдруг она не хотела, но того требовали обстоятельства, лучше же быть живой, чем кормить червяков! — Вскрикнул я, дёрнув рукой, от чего кружка, стоявшая возле, с грохотом опрокинулась на стол, вылив содержимое. — Чёрт! — Я посмотрел на Дашу, она чуть отшатнулась от стола, слегка ломая пальцы рук. Похоже, своей реакцией я испугал её, потому что повисла душащая тишина, прерывавшаяся лишь каплями чая, падающими на пол с края стола.

— Пирожочек, это просто кино! Если тебе важно услышать, что я разделяю твоё возмущение, да, я разделяю, но, пожалуйста, не будь таким ранимым, у тебя так нервов на оставшуюся жизнь не хватит! — Вполголоса произнесла Даша, обхватив бокал двумя руками, отбросив перед этим мешающие волосы с лица.

— Прости, я не хотел так громко… — М-да, это, конечно, не совсем то, что я хотел рассказать, но зерно посажено, оставалось только ждать взойдёт оно или нет.

— Всё нормально! — Даша улыбнулась, но слабая тень нервозности в её глазах всё ещё неярко сверкала. — Давай помогу, — она подошла ко мне со стопкой салфеток в руках, пока я доставал тряпку из напольного ящика. Я кивнул, оставив ей лужу на столе, а сам принялся за пол.

Внутри мне даже стало как-то спокойнее, что я ей всё выложил через эту Стефанию, но совесть всё равно пульсировала где-то в затылке, напоминая мне о том, что я трус. У меня словно все мысли состояли из одного слова. Трус! Трус! Трус! Трус! Трус! Ужасно зрелище. Я поморщился, потирая висок холодной ладонью, пытаясь избавиться от этой колющей пульсации в голове, пока у меня не стало жечь шрам на запястье. Казалось, будто невидимое лезвие резало меня без ножа, от чего я лишь сильнее поморщился, вцепившись в левую руку.

— С тобой всё хорошо? — Даша опустилась передо мной на коленки, заглядывая в глаза.

— Да, просто голова болит… Не обращай внимания!

— Подожди, у меня в сумке что-нибудь должно быть, — она вышла в прихожую. На пару мгновений мне показалось, что я схожу с ума, потому что шум в ушах оглушал и я не слышал ничего, кроме громкого биения в них, словно ударная установка поселилась в каждом моём ухе и отыгрывала самую заводную партию. Я посмотрел на своё отражение в луже: оно было таким помятым, словно расплющенное чьей-то задницей пирожное. — Таблеток не было, но зато я нашла шоколадку! — Даша развернула её и протянула мне. — Это всё погода, у меня тоже иногда так голова кружиться начинает… — Она ещё о чём-то лепетала на протяжении нескольких минут, пока я не доел плитку, так и не поделившись. Стало значительно лучше, ну или её улыбка и тёплая рука, державшую мою, сделали своё дело лучше всяких лекарств. — Лучше?

— Намного! — Вяло улыбнулся я, почти не соврав. Что ж, если бы я номинировался на звание самого флегматичного актёра, то явно бы взял гран-при.

— Оставь тряпку, пойдем расскажешь мне, что за пластинки у тебя в комнате! — Предложила Даша, забирая у меня её из рук.

— А, да там старый винил для проигрывателя. Я просто недавно колонки для него купил. Мы летом ставили их на лоджию, и ужинали под музыку.

— Романтично… — Улыбнулась Даша, заходя в комнату. — Так, что тут у нас… — Даша подошла к стойке с винилом. — Как тебе эта? — Она показала потёртую зелёно-жёлтую обложку.

— Не очень, — я пожал плечами. — Скучное кантри, — заключил я, плюхнувшись на мягкую кровать, напротив приоконного стола.

— А эта? — Даша вытащила фиолетовую обложку с орлом по середине.

— О, это свинг, тебе точно не понравится! Попробуй верхнюю полку, там есть что-то интересное. Да, эту! — Подтвердил я, когда Даша потянулась к пятой полке у стойки. — Тебе помочь? — Выглядела она как маленькая белочка, не способная дотронуться до кормушки, но так воодушевленно тянущая свои лапки к ней. Даша пыхтя замотала головой и с высунутым языком дотянулась до пластинок. Да, все-таки 165 сантиметров и 192 явно не уживаются в семейном быту.

— Какая из? — Даша гордо держала свой улов в руках, перебирая разноцветные глянцевые обложки.

— Думаю, эта тебе придётся по душе! — Я улыбнулся, указывая на пастельно-рыжую обложку с яркими малиновыми брызгами.

— Фю дар техикс? — Запинаясь прочитала Даша, подняв на меня беспомощный взгляд.

— Фис… тефис. «Фейерверк»! — С улыбкой поправил её я.

— А как? — Она обернулась на меня, открыв крышку проигрывателя. — Как тебе вообще пришла в голову мысль купить проигрыватель? Сейчас же почти никто пластинки не слушает!

— О, это ты зря! — Воскликнул я, подходя к ней. — Когда мы были с папой в Иве несколько лет назад, то в одном кафе возле окна на маленьком круглом столике стоял лимонный проигрыватель. В нём крутилась пластинка со старым рупрехтским джазом, наверное, середины прошлого века. И этот звук, он не был похож на звук из колонок, он был таким интересным и притягательным. Потрескивание. Шуршание иглы. Исторический антураж. Было так удивительно слушать прошлое в настоящем, пить крепкий кофе и есть тост со сливочным маслом и авокадо, смотря на оживленное шоссе и современную жизнь. Мы тогда просидели в кафе до конца пластинки, а потом я попросил папу купить мне патефон. Ты только посмотри какой он хрупкий и занимательный! Каждый раз, когда я ставлю пластинку и подношу иглу, то как будто совершаю какой-то магический ритуал. Смотри! — Я обхватил её ладони и мы положили пластинку на поворотный диск, чтобы штырёк аккуратно прошел через отверстие на виниле. Затем мы включили патефон и подняли тонарм. Могу вам сказать, что делать всё это, держа в своей руке руку своей девушки, занятие вдвойне приятное. Мы расположили тонарм над началом первой дорожки на пластинке и опустили его вниз. Раздалось тихое шипение, после чего по комнате стали разливаться тихие начальные ноты, от чего Даша улыбнулась, обхватив своим большим пальцем мой.

— Мой внутренний скептик пересмотрел свои убеждения, — она с тёплой улыбкой посмотрела на меня. — А ты не хочешь закружить меня в танце? — Воскликнула она, когда заиграла какая-то заводная мелодия. Не думал, что первая песня будет сразу такой. Я замотал головой, подняв руки, развернув ладони от себя, и капитулировал на ближайший стул. — Давай! Не будь занудой! — Она вытянула меня за руку с сиденья и потянула танцевать. Непосредственность. Вот за что ее я люблю.

— Ты умудрилась напиться? — Воскликнул я, когда её щеки стали наливаться румянцем, а взгляд слегка поплыл.

— Чушь! Мне просто весело! — Воскликнула Даша, звонко хохоча на всю комнату.

— Да, умудрилась!

Но вместо плавного танца у нас получалась полька, и несколько минут мы бесились под музыку, прыгая друг напротив друга, заливаясь смехом от несуразности действия (мы же типа взрослые). Музыка в проигрывателе почему-то стала громче, как только заиграла, наверное, самая глупая песня на свете, которая мне никогда не нравилась. Но сейчас это было не важно, потому что внутри появилось такое чувство, что я готов подпевать и веселиться хоть целый день. Всё тело словно в беспрерывном танце плавно передвигалось по воздуху, в животе стали роить бабочки, а в голове всё начинало обретать положительный оттенок. Но прыгать на полу — это довольно скучно, а вот на кровати… Я словно вернулся в детство, когда каждое утро папа не мог дождаться, пока закончится мой акробатический этюд и я всё-таки соизволю пойти в детский сад. Это такое забавное чувство — чувствовать себя ребёнком, будучи взрослым, словно первый раз пробуешь облизать сосульку, пока никто не видит, и представляешь себя невозможно крутым. Это такое чувство, словно тебе всё ещё пять и ты не знаешь никаких забот, кроме тех, что важнее всех проблем на свете, а именно: съесть все конфеты за раз или оставить несколько на потом. Или вот вам ещё проблема глобального масштаба — машинка или вертолёт на радиоуправлении? Вечное противостояние!

Через пару минут наш импровизированный батут закрылся и мы упали на кровать, тяжело и напористо дыша. Даша положила голову мне на грудь, улыбаясь и хватая воздух ртом. Не знаю почему, но через мгновение наша дыхательная гимнастика переросла в неожиданный поцелуй, пока мои руки независимо от меня, стали гастролировать по её телу. Я знал чёткие границы дозволенного, но когда моя рука опустилась чуть ниже её ключиц, Даша была не против, если не сказать, что даже не заметила этого. Её ладони ласково прикасались к моей щеке и голове, пока я беззастенчиво изучал изгибы её тела. Мне казалось, что сейчас это действо перерастёт в нечто большее, чем просто тисканье друг друга, хотя я никогда и не настаивал на этом, терпеливо ожидая, когда она будет готова. Правда, в своей голове, чёрт возьми, я уже не единожды переспал с ней. И я не одержим сексом, но достаточно опьянён своей девушкой, чтобы назвать это зависимостью. Но мне не хотелось быть животным, которое что-то хочет, тем более что слово «нет» я понимал прекрасно, а потому приходилось довольствоваться лишь своими фантазиями. И не успел я только подумать о том, как она отдаётся в мои руки, как Даша встала локтями мне на грудь, кокетливо смотря мне в глаза и с соблазнительной улыбкой прикусывая губу.

— Даже не думай! — Я вскинул брови и в ошеломлении открыл рот.

— Вот облом! — Да это не облом, это катастрофа!!! Она ещё и мысли читать умеет! — И о чём же мне тогда думать, позволь спросить? — Даша слегка наклонила голову и приложила ладонь к щеке, устремив свой взгляд куда-то вглубь потолка.

— Точно! — Просияла она, явно отыскав великолепную идею. — У нас же есть пицца! Я ожидал услышать всё, но не это.

— Ты сейчас действительно думаешь о пицце?

— Да! Ну и немножко о тебе, — она лучезарно улыбнулась, щёлкнув меня по носу. Если бы ты обо мне думала, мы бы сейчас точно не разговаривали!

— Ладно, пицца так пицца, — я неудовлетворённо вздохнул, поднявшись с кровати. — Пойду схожу за ней, может она разделит мои мысли! — Даша показала язык и засмеялась.

— Ой, тогда не буду мешать вам сплетничать, позови, когда всё обсудите!

Я спустился к парковке, обогнув детскую площадку, которую мы поставили этим летом для Ромы, Макса и Авроры. Ничего особенного — горка, качели, бассейн с пластмассовыми шариками и песочница, но каждый раз, когда я проходил мимо, мне всё сильнее хотелось увидеть детские счастливые лица и звонкий смех, во время безудержной беготни вокруг. Мне кажется, я жду их появления сильнее, чем родители (которые уже купили, всё что только можно для первых месяцев и переделали зал в квартире в детскую), которые пока что ещё даже не решили будут ли они ждать их появления в частной клинике или городской больнице. Всё, что пока их интересовало, так это то, чтобы лишь за тремя не прятался четвёртый, как Аврора за братьями. Забавно, что родители ещё пару лет назад наотрез отказывались думать о детях, сполна довольствуясь мной и моими подростковыми выходками. Поэтому, когда Марте стало плохо в театре, то она была уверена, что отравилась суши с тунцом, но никак не в том, что беременна.

Я открыл заднюю дверь машины, достав картонный пакет, точнее то, что от него осталось после дождя, и взял наши верхние вещи, чтобы они подсушились возле камина, за дровами для которого нужно было спускаться в небольшой погреб возле входа в дом. Закрыв машину, я сложил вещи в пакет и направился к лестнице в подвал, когда до меня стали доноситься звуки фортепиано и тихого пения. Я подумал, что мне показалось, но чем ближе я подходил к дому, тем лучше начинал слышать музыку. Наверное, Даша включила какую-нибудь пластинку с нижней полки, там как раз лежал винил с музыкой из любимых фильмов Марты. Я взял несколько сухих дров из небольшой поленницы и направился ко внутреннему входу в дом из подвала, выйдя к гардеробной возле прихожей.

Я поставил пакет на барный стол и принялся разжигать камин, убрав перед этим оставшуюся от прошлого раза сажу. Я сложил пирамидкой внутрь дрова, положив на прежние угли и веточки сначала несколько маленьких дров, а поверх них два больших, чтобы камин лучше разгорелся. Открыл задвижку прямого хода в трубе и прогрел воздух какой-то прошлогодней газетой, потому что там была статья о моём концерте. Видел бы это сейчас папа, то мне бы хорошо влетело за то, что уничтожаю такой драгоценный материал! Вообще не понимаю, как он за лето не смог найти эту газету в стопке для розжига! Когда из трубы появилась тяга, то я свернул ещё пару газет в комок и поджог, бросив в основание моего древесного шалаша. Теперь оставалось только дождаться потрескивания и лёгкого гудения в трубе от тёплого воздуха, и камин был готов! А если учесть, что дров я почти туда и не положил, то его готовность стоило ожидать с минуты на минуту, поэтому я положил вещи на ближайшие к камину стулья, подвинув их поближе к огню.

Я вернулся к столу и вынул размякшую коробку с пиццей из пакета, поставив лимонад в холодильник, чтобы хоть немножко сбить его тёплый приторный вкус. Я достал две фарфоровые тарелки с золотой каймой из буфета, положив на них по половине пиццы, когда со второго этажа вновь раздалась музыка, а голос, слегка дрожащий, пел что-то на рупрехтском языке. Вообще, Даша не умеет петь и потому было бы странно предположить, что эти волшебные звуки издаёт она, но интерес с каждым мгновением проникал в меня всё глубже, от чего я медленно поднялся по лестнице наверх. Я заглянул в комнату и обомлел: Даша сидела за фортепиано и с закрытыми глазами пела песню, которая звучала у неё в наушниках. Во-первых, я не знал, что она умеет играть, во-вторых, когда она, чёрт возьми, научилась петь, если обо всех своих начинаниях она рассказывает мне первому! Я стоял в дверном проёме с приоткрытым от удивления ртом и не мог оторвать свой взгляд от неё — я никогда не видел её такой до этого. Казалось, будто вся комната озарилась солнечным светом, а инструмент вместе с ней парит меж облаков, так невесомо и чувственно было её исполнение, словно поёт не она, а её душа. Я никогда прежде не видел, чтобы она что-то делала с таким наслаждением, не обращая внимания на окружающий её мир. Она была удивительна и притягательно нежна. Даша открыла глаза и ахнула, тут же прекратив игру, когда увидела меня.

— Нет! Нет! Извини! Я не хотел тебя напугать! Я просто заслушался!

— Тебе, правда, понравилось? — Она подняла на меня смущённый взгляд.

— Это потрясающе! Почему ты раньше не пела?

— Я не знала, что умею… Я только второй месяц на вокал хожу.

— Спой ещё! Пожалуйста! — Я робко улыбнулся, не зная надо было ли это делать или мой молящий взгляд всё говорил за себя.

— Хорошо… — Даша опустила глаза на инструмент и таинственно улыбнулась, мягко положив пальцы на «си» в малой октаве и «ре» в первой.

Вступив, она посмотрела на меня и её взгляд был не таким, как прежде. Казалось, в её глазах бился яркой звездой огонь. Её щёки были розовыми пионами, распускающимися под лучами солнца, незатейливо переливаясь от бледно-розового к коралловому. Её губы были под стать адскому пламени, змей которого так манил согрешить и прикоснуться к ним вновь. Её светлые русые волосы непослушно падали на плечи, словно беспокойный водопад в горном ущелье молочной пеной рассыпался над пропастью. Казалось, что свет, исходивший от неё затмевал свет солнца, она была ярче и теплее. При взгляде на неё моё сердце и самообладание плавились как свеча, но мне хотелось лишь одного, чтобы её тёплый огонь плавил меня дальше, потому что без него мне было холодно существовать.

Сейчас я был счастлив от того, что Даша в этот день рядом и я проживаю его по-особенному радостно, а не в колкой меланхолии. Только лишь своим присутствием она озаряла мой день, как белое солнце в чёрный шторм, как свет звезды в абсолютной тьме космоса. И я, будучи навеки зависимым от этого света, должен буду его сегодня отпустить… По моему сердцу от этого разливалась печаль, как огненная лава по вулканическому склону, но как бы ни было жарко в груди, в венах стыла кровь от бесчестности бытия. Я навсегда буду её, а она никогда не будет моей. Я не готов это принять! Она уходит от меня с каждой минутой, как песок меж пальцев, но я не заслуживаю этой быстротечности! Я хочу поставить весь мир на паузу, прожить свою жизнь с ней и только после дать времени вновь ход! Но не сейчас! Я не хочу говорить «прощай», когда ещё не произнёс «здравствуй».

— Хочу свой первый свадебный танец под эту песню! — Раздался мечтательный голос из-за инструмента.

— Замуж выходишь? — Я улыбнулся, подойдя к ней.

— Вообще планировала!

— За кого?

— Ммм… есть кандидат!

— Познакомишь? — Она покраснела, замотала головой и засмеялась. — Вот незадача, и думать ни про что нельзя, и ни с кем не знакомят! Ладно, тогда чаю?

— Не откажусь! — Я протянул ей руку, помогая выйти из-за инструмента. Даша заулыбалась, вложив свою руку в мою, и мы вышли из комнаты.

* * *

Мы подъезжали к деловому центру, когда нежно розовое небо уверенными мазками облаков смешивалось с вечерней алой краской, наполняя нежность страстью. Фиолетовая дымка ложилась поверх алого полотна и наполняла эту страсть загадкой, которая в своё время давала подсказки звёздами, главное — это лишь увидеть их. Казалось, что вот-вот и я взлечу из машины в это загадочное небо и, кстати, крылья были абсолютно не нужны для этого, сейчас мне было достаточно своих чувств, чтобы летать постоянно.

Я припарковал машину у небольшого фонтана возле входа в центр.

— Поднимешься? — Я помотал головой.

— Папа просил вечером ему помочь после работы, — я пожал плечами.

— Тогда до завтра? — Она улыбнулась, поправляя платье.

— До завтра, — я улыбнулся в ответ. Она обняла меня, чмокнув в щёку и развернулась к зданию. Я смотрел ей вслед, борясь с желанием развернуть её и не отпускать никогда или же отпустить и забыть навсегда. Интересно, как долго продлиться это «навсегда»? — Подожди! — Я подлетел к ней, коснувшись её ладони. Мне так хотелось хоть ещё немного подержать её в своих руках… Я обнял Дашу за бедра и прижал к себе, прислонившись к машине и прикоснувшись губами к её.

— Да что с тобой сегодня? — Она засмеялась.

— Просто хочу ещё немного побыть рядом с красивой девушкой!

Оказавшись над ней, я начал осыпать её губы и шею поцелуями, то и дело наши пальцы то спутывались вместе, то вцеплялись друг в друга в попытке скрыть наше обоюдное желание. Время от времени то Даша, то я покрывались мурашками и начинали смеяться друг над другом, когда кто-то из нас пытался этому противостоять. Небо уже почернело и лишь изредка оголяло лавандовые облака, похожие на столь манившие меня части Дашиного тела, скрытые под нежной тканью её платья. Воздух, который так усердно пробивался в наши объятия, был приятно свеж, как и волосы Даши, которые пахли сладким запахом её духов. Мгновение за мгновением мы всё больше погружались друг в друга и уже не были слышны ни голоса людей на улице, ни шум метро, ни звук шоссе. Я лишь чувствовал, как её теплые руки прикасаются ко мне, в то время как мои пальцы медленно скользят то по её бёдрам, то по её талии, то и дело поднимая выше и выше юбку (но в пределах разумного). Я просто сходил с ума от её линий. Её глаза лесной зелени, сводившие с ума своей притягательностью, смотрели с блеском на меня, а алые, чуть треснувшие губы, растянулись в довольной улыбке. Русые, теперь уже взлохмаченные ветром, волосы, путаясь, свисали на её лицо, а бледные щёки покрылись розовым и столь обаятельным румянцем. Не знаю как Даша, но я был счастлив и каждое мгновение лишь подтверждало это!

— Я сейчас опоздаю… — Прошептала Даша, уткнувшись мне в шею. — Мне нужно идти! — Я всё ещё не отпускал её руку, пытаясь насладиться Дашей ещё чуть-чуть. — Пока?

— Пока… — Я вздохнул и отпустил её. Навсегда. Она прислонила ладонь к губам и послала воздушный поцелуйчик с улыбкой направившись к лифту. Но в тот момент этот поцелуй, словно мощный удар, разбил стекло первого этажа вдребезги. Я проводил её взглядом, пока она не скрылась за дверьми лифта, которые теперь уж точно разделили нас. Но в глубокое меланхоличное самокопание я погрузиться не успел, потому что жужжащий телефон вернул меня в мир насущный и я зашёл в сообщения.

«Сынок», — раздался папин голос из мессенджера. — «Пожалуйста, постарайся приехать до восьм…»

«Это Лёша? Лёшечка, пирог почти готов и скоро будет стоять тебя ждать! Люблю тебя!»

«Да, кстати, поторопись, а то ничего не останется!» — Засмеялся папа. — «Люблю тебя!»

Мне кажется, родители каждый разговор, который бы ни был со мной, всегда заканчивают фразой «люблю тебя», даже если до этого меня ругали и говорили о том, что моё поведение — позор всей семьи, конец всегда был один — «люблю тебя». Но это была не клишированная фраза, типа «как дела». Эта фраза всегда произносилась как-то по-особенному, словно была только для меня и ни для кого больше. Но если от папы я её слышал всегда, то, когда так говорила Марта, у меня каждый раз внутри было ощущение, что я на американских горках — дух захватывало. Потому что, никому не нужны чужие дети, кроме их родителей — это логично. Но Марта, она никогда не давала мне почувствовать себя третьим лишним, наоборот, она делала все так, чтобы я почувствовал, что я нужен не только папе, но и ей. И я люблю её за это. Люблю как маму. Она и есть моя мама. Настоящая мама, а не имитация.

«Скоро буду, не начинайте без меня!»

«Ждём!»

Ну вот и мой план на день почти подошёл к концу, в нем осталось ровно два пункта, один из которых уже можно наполовину зачеркнуть:

5. Марта обещала малиновый пирог на ужин;

6. Не опоздать на самолёт.

Надеюсь, что пирог, хоть как-то скрасит завершение этого дня, хотя, всё прошло намного лучше, чем я предполагал.

Я остановился возле любимого кондитерского магазина и купил килограмм ирисок, без которых просто жить не мог! Запах этих конфет постоянно исходил от меня, что мне кажется, я уже родился с ним. Когда я первый раз в три года попробовал эти конфеты, то после первого укуса мою зависимость уже нельзя было остановить. Однажды я так ими объелся, что папе пришлось вызывать врача, вместо моего дня рождения. После этого я, конечно умерил свой пыл, но не настолько, чтобы полностью отказаться от конфет, парочка всегда лежит у меня в кармане. Если бы вы знали, какие они вкусные! Такие тягучие, сладкие и молочные, м-м-м-м… Пожалуй, открою упаковку ради нескольких штучек на светофоре. Сегодня даже пробки не выводят меня из себя! Невероятно!

Я неспешно поднялся по лестнице на 4 этаж, пару раз чуть не полетев вперед себя. Какой вообще умник решил, что свет на лестнице — самое бесполезное, что может быть?! 20:37. Ну, почти вовремя! Я открыл дверь и зашел в квартиру, в которой было также темно, как и на лестнице. Я подёргал выключатель, но ничего этим не добился, и уже было начал снимать с себя куртку, как услышал голоса.

— Он тебе опять угрожает?

— Нет! С чего ты взяла?

— Громов, с того, что я научилась понимать когда ты врёшь, как бы ты это профессионально ни делал!

— Но мне никто не угрожает!

— Если бы ты говорил правду, то точно бы не улыбался!

— Ну, а что мне плакать что ли? Я итак всю жизнь только и плачу! Всё, Марта, прекращай! Ни мне, ни моему сыну, ни уж тем более тебе никто не угрожает!

— Дима, почему ты постоянно выделяешь, что это только твой сын? — Обиженно воскликнула Марта. — Это и мой сын тоже! — Я, затаив дыхание, застыл в прихожей, прислушиваясь к разговору.

— Что?…

— Я уже тысячу раз говорила и скажу ещё! Твой сын чудесный, замечательный ребёнок, но позволь наконец и мне тоже считать его своим! Он мой сын, мой старший сын! Я не могу считать иначе, не могу! И я не допущу, чтобы с ним что-то произошло! Я уже достаточно живу с вами, чтобы ты наконец перестал бояться, что я… — Но концовку я не услышал, потому что сквозняк от входной двери с грохотом захлопнул дверь в папину комнату. Как же ты не вовремя дверь, как не вовремя! Мне вообще-то было интересно, чего там бояться не надо! Но через мгновение голоса стихли и из-за двери вышел папа с подсвечником в руках.

— Вау, ужин при свечах… Ты мне сделаешь предложение? — Папа заливисто засмеялся.

— Мне кажется, я ещё не готов к таким серьёзным отношениям… — Папа пожал плечами. — Прости, — он поцеловал меня в голову и забрал куртку из рук, вручив подсвечник. — Мы уже третий час так сидим, — он улыбнулся. — У тебя хоть дела получше?

— Намного! — Воскликнул с улыбкой я, но нужно было побыстрее сменить тему, чтобы папа не спросил о нашем разговоре. — Вы с Мартой поссорились?

— С чего ты взял?

— Просто спросил.

— А ты опять конфет объелся?

— С чего ты взял?

— Просто спросил, — папа рукавом худи потер уголок моего рта и усмехнулся. — Надеюсь, ты туда не навсегда? А то всё остынет.

— Только на половину вечности! — Заверил я, плюхнувшись рядом с Барни на кровать в своей комнате, поставив перед этим на зарядку телефон. — Ты себя хорошо вел? — Барни уткнулся носом мне в шею, подняв брови и свой взгляд на меня. — Смотри, что у меня есть! — Я достал из-за изголовья кровати пакетик с узловыми говяжьими костями и протянул одну ему. — Так, слюни не на меня! Давай-давай, не заставляй меня спасательный круг доставать, чтоб не утонуть! — Барни отполз к подушке, и водрузив на нее лапы, стал с жадностью грызть кость. Дверь в мою комнату осторожно открылась и зашла Марта, мягко опустившись на край кровати возле меня. В её взгляде были проблески испуга, которые она прятала за растерянностью, волосы свисали на её уставшее лицо, на котором виднелись дорожки слёз и следы бессонницы. Она была в кремовом атласном платье, которое опускалось чуть ниже её колен, а волосы были собраны в скорый пучок, который вот-вот грозил свалиться ей на плечи. Марта положила ладонь мне на живот и заглянула своими шоколадными глазами в мои. — Все хорошо? — Марта несколько мгновений смотрела в ответ, а потом неожиданно для меня обняла, крепко вцепившись в мои плечи, в то время как слёзы вновь стали обжигать её щеки.

— Я люблю тебя!

— И я тебя люблю, мам!

— Я очень за тебя переживаю и не хочу тебя отпускать, никуда не хочу отпускать моего воробушка!

— Правда всё так серьёзно, что мне нельзя этого избежать? — Марта тяжело закивала головой.

— Более чем. Папа бы не стал всё это устраивать, если бы смог решить всё своими силами. Но у него не получается… И он уже на пределе своих возможностей, чтобы защитить тебя.

— Но если пропаду я, то переключатся на тебя или на него!

— Твоя жизнь важнее… — Спустя несколько минут ответила Марта. — И я не допущу, чтобы какие-то отморозки считали иначе! — Марта выпустила меня из объятий и села назад. — Не могу так долго сидеть, — она устало улыбнулась, пока внутри меня всё ещё отзывались эхом её слова.

— Барни, подвинься!

— Да пускай сидит как удобно!

— Ну он же все-таки джентльмен, место уступать умеет! — Я сел на кровати рядом с Мартой, от чего она взяла меня за руку. У неё были тёплые мягкие руки. Такие, словно детские варежки, которые с любовью были сшиты специально для тебя и грели в холод по-особенному, потому что грели любовью, а не только шерстью какой-нибудь сердобольной альпаки.

— Просто папа только недавно перестал пить антидепрессанты…

— Разве его психотерапевт это одобрил? Папа ничего не говорил.

— Мне тоже ничего! Я случайно увидела заключение, когда убиралась. Там была положительная динамика и что экспериментально решено отказаться от лекарств на месяц. Но твой папа не спал уже третьи сутки и, боюсь, что как бы всё заново не вернулось.

— Но, ты же его не оставишь?

— Нет конечно! Конечно нет, ты что! Это он сейчас просто строит из себя непроницаемого, но на самом деле его всего разрывает изнутри. Он так переживает из-за тебя, что совершенно не может уснуть даже вместе с лёгким снотворным, не говоря уже про травяные чаи и прочие безобидные методы.

— А меня всегда твоя настойка усыпляет, — Марта впервые засмеялась с того момента, как зашла ко мне. — Иногда до кровати добежать не успеваю, Барни потом затаскивает!

— Мне бы твоё настроение! Подожди — подожди! — Марта стала глубоко дышать и схватилась за живот.

— Тебе плохо? Позвонить в скорую? Папа! — Наконец вскрикнул я.

— Нет, всё хорошо! — Марта засияла.

— Что случилось? — Папа подлетел к Марте, опустившись на коленки перед ней. — Что? Что такое? — Её улыбку пока что никто из нашей мужской компании не разделял.

— Толкаются! — Марта взяла папину руку и приложила ладонь к животу, его волнение тут же сменилось восторженной мимикой, буквально за мгновение превратившись из колючего ежа в пушистого кота. Я вообще почти впервые увидел его таким счастливым, словно у него вся жизнь поменялась после того, как он собственной рукой почувствовал толчок. Не думал, что дети могут так осчастливить человека.

За время ужина света так и не появилось и меня отправили за новыми свечами, потому что те четыре, которые героически держались уже четвёртый час подряд, приказали долго жить. Я видел как родители хотят поговорить со мной о предстоящем, но никто из нас троих не решался начать этот диалог, поэтому, когда меня отправили за свечами, я был несказанно рад, тем более у меня есть несколько дел, которые я хотел бы сделать без посторонних глаз.

Я зашёл в свою комнату и достал из-под кровати несколько маленьких коробок, которые теперь хотел разложить в укромные места, чтобы появилась тоскливая аллюзия моего присутствия, когда их найдут. Вообще, в них лежало несколько занятных вещиц, но я хочу рассказать только про одну «упаковку» из трёх, потому что на неё я потратил больше всего эмоций, чем на другие. Для этого переместимся в нашу детскую, этот рассказ о ней.

Раньше, до того, как в нашей жизни появилась Марта, эта комната сначала была гостевой и ей никто из нас двоих с папой особо не пользовался. С Мартой эта комната превратилась в зал: мы поменяли обои, шторы, докупили мебель и белый фортепиано, который теперь стоит на даче. Каждый субботний вечер мы проводили здесь вместе, смотря кино или играя в приставку, что раньше делали с папой в моей комнате.

Когда Марта узнала, что беременна, то зал ждали большие перемены. Все комнаты в квартире уже давно были распределены под каждого члены семьи, а зал был единственным местом, которое подходило бы под просторную детскую, потому что это самая большая комната в квартире, почти как две моих. Подготовка к ремонту началась издалека — с УЗИ, на котором решилась судьба интерьера и магазинов, в которых предстоял строительный шопоголизм. Начиналось всё с безобидных наволочек, а закончилось тем, что мы все втроём белили стены и обновляли обои с мятного на молочный. В один из дней Марта притащила откуда-то огромного плюшевого жирафа, доходящего почти до кончиков люстры, и под наши с папой ошарашенные взгляды затащила его в детскую. Так у нас появился Ромео. Барни по началу был очень осторожен с ним, а потом пустился во все тяжкие и стал время от времени проверять его конечности на прочность. Потом папа, пока заправлялся, увидел в магазине на заправке махровую жёлтую овцу. Матти поселилась на кресле-качалке, возле одной из кроваток. Постепенно каждый из нас троих покупал что-то своё в комнату, благо, как раз было три будущих ценителя дизайнерской мысли. Я, вот, купил бархатного голубого слона, когда зашёл в детский торговый центр за кофе. Вообще, у меня тогда глаза разбежались: слоны, медведи, тигры, куклы, машинки, — всё было невероятно красивым и всё хотелось купить. Но я всё же не дальтоник и ярко-розовый медведь явно бы не вписался в молочно-небесную гамму комнаты, а потому вместо кофе я ушёл довольный со слоном, у которого был колпачок для сна со звёздочками и завивающийся хвостик. Я поставил его между кроваток, рядом с пеленальным столиком, и, заходя, каждый раз радовался Алексу. И нет, детство у меня нигде не заиграло!

А недавно я решил просто побродить по центральному детскому магазину и потешить свой интерес к родительству. Но кто же знал, что я потрачу там больше пяти часов и выйду с горой пакетов, которая едва поместилась в багажник. И это я ещёне целенаправленно шёл! Но вы просто представьте: миниатюрный лимонный джемпер из жаккардовой шерсти или платьице с пайетками цвета орхидеи, или новогодний комбинезончик с оленями, или носочки, размером с мой мизинец, или хлопковые абрикосовые шортики, которые были бы впору Барни, когда он был щенком, или флисовая юбочка цвета морской волны, которая была покрыта блёстками. Чёрт, я умилялся как девчонка и клал всё в тележку… не буду же я на детях экономить! По приезде домой я переложил все вещи в три красивых пакета и спрятал от лишних вопросов. И вот они теперь в моих руках, и я даже не представляю, куда их положить, чтобы родители не нашли их в туже секунду, как я уеду. Потому что, помимо вещей здесь ещё лежало три письма для моих крошек, в которых я рассказываю им как сильно я их люблю и надеюсь на скорую встречу, а ещё, что никогда не брошу и всегда-всегда буду защищать от всех невзгод этого мира, чтобы жизнь показалось им праздником, а не пыточной (не могу сказать, что моя жизнь — дорога на эшафот, но пару моментов хотелось бы переиграть). Мне кажется, я буду хорошим братом… По крайней мере, я на это надеюсь.

Я сел в кресло-качалку, взяв в руки Матти, пытаясь сообразить куда все сложить.

— Как жизнь, дружище? — Обратился я к Ромео. — Дерьмо, — ответил я за него басовитым голосом.

Я вышел на балкон и посмотрел по сторонам: город погрузился в вечерний коллапс. Пробки, очереди в кафе, магазинах, толпы людей на улице, спешащих кто куда, — всё это освещалось яркими фонарями мостовой и цветными вспышками витрин через каждый метр. Никогда не был столь сентиментальным к бытовым вещам, будь то вид из окна или любимая ложка на кухне, но в день отъезда всё ощущается по-другому. Словно ты маленький ребенок, который тащит все свои игрушки в кровать, чтобы они не обиделись, что ты выбрал кого-то одного, — так и я со своими воспоминаниями и чувствами тащу всё что вижу и слышу, потому что не хочу всё это забывать.

Я вышел из детской, спрятав вещи, как мне показалось в самом неприметном месте, и завернул в папину комнату за свечками. Да, я наконец-то вспомнил о том, за чем меня послали, бывает и такое, ха-ха. Комната была в полумраке и кроме гирлянды-шариков на подоконнике света не было, разве что ещё отблеск экрана ноутбука, который был на столе. Вообще, я не читаю чужие переписки, но такой шанс выпадает раз в жизни! А я очень хотел узнать, что же там такого страшного пишут папе, что он принимает такие кардинальные меры. Надеюсь, папа не решит что-нибудь взять из комнаты, а то, боюсь, до аэропорта я не доеду, раз посягнул на святую святых.

Я сел за стол и подвигал мышкой, стараясь издавать как можно меньше звуков для человека, который хотел хоть что-нибудь прочитать. Под жидким стеклом как и всегда лежали мои детские рисунки, какие-то заметки и са-а-амая глупая детская фотография с моего пятилетия. Главной гордостью тогда были мои волосы до плеч, которые своими кудряшками могли посоревноваться с пуделем, от чего папе приходилось закалывать их ярко-зелеными заколками (между прочим, самыми крутыми зелёными заколками!), потому что резинки я категорически не признавал. Но вместо улыбки сейчас эта фотография вызывала невольную грусть, что я её больше не увижу, как бы она меня не раздражала.

Я выключил звук на ноутбуке и залез в папину почту, в которой был ворох непрочитанных писем и как искать своего преследователя я не представлял. Я начал открывать одно письмо за другим, но пока что это была реклама, предложения партнёров, чеки, рассылки и прочая ерунда. Но вдруг, я увидел то, что заставило меня ощутить, как на моей голове зашевелились волосы. В письме было лишь одно предложение.

«Я его нашёл»

После мое фото, где я покупаю газировку вчерашней ночью.

В смысле ты меня нашел? Да кто ты, чёрт возьми, такой и зачем я тебе сдался, что ты выследил меня уже даже ночью? У меня затряслись руки, и я почувствовал, как вспотели ладони, но я решил продолжить. Через десяток сообщений я нашёл ещё одно: «Ты не сможешь его спрятать от меня, укрытие — вопрос времени. А когда найду, советую ему быть осмотрительнее на улице и дороге, мало ли что…».

Затем ещё: «Симпатичная псина, сильно будете жалеть о её потере?», — а следом было фото Барни на заднем сиденье папиной машины, когда я брал её покататься.

«Слышал об инвесторах? Они покупают похищенных людей для своих целей.

Что насчёт твоего ненаглядного сыночка?».

Затем ещё и ещё.

Писем было столько, что становилось не по себе, потому что я никогда не видел никого подозрительного вокруг. Не было такого, чтобы кто-то шёл со мной от дома до магазина или отправлялся третьим лишним на нашу с Барни прогулку. И хорошо что я никого не замечал, потому что сейчас я едва не начинал задыхаться от подступающего к горлу страха. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, а виски начинала сдавливать тупая боль. Я посмотрел на свои руки — они тряслись сильнее, чем до этого, как и мои коленки. Мне становилось с каждым мгновением всё тревожнее, что я начинал терять связь с реальностью и погружался в оглушающую панику всё глубже, что даже не заметил зашедшего в комнату папу. Я продолжал смотреть огромными глазами на экран ноутбука и вжиматься в спинку стула, не зная, куда себя деть от агонии ужаса. Через мгновение ноутбук оглушительно захлопнулся, но мне показалось, что это был не звук хлопка, а словно у меня в голове раздался взрыв и я медленно разлетаюсь пеплом по поверхностям комнаты.

— Мне страшно… — Прошептал я, подняв испуганный взгляд на папу. Он обнял меня, прижав к себе, и начав гладить по голове.

— Лёшенька, всё будет хорошо! Боже, у тебя сейчас сердце выскочит! — Папа сильнее прижал меня к себе. — Сынок, тебя никто не тронет, слышишь?! Я никому не позволю!

— Они же меня нашли! Там же было написано!

— Они просто манипулируют моими чувствами, чтобы я делал всё, что они хотят!

— А что они хотят?

— Это взрослые слова, ты мало что поймёшь, — папа устало улыбнулся. — Надеюсь, теперь ты убедился, что я всё это не придумал? — Я закивал головой, всё ещё утыкаясь в папу и не собираясь его отпускать. — Я просто не хотел тебе это показывать, чтобы ты себя не чувствовал, как под прицелом. Я хотел, чтобы пока ты не уехал, у тебя даже и мыслей не было кого-то бояться!

— Прости меня…

— Иди сюда, — ласково прошептал папа, опустившись на коленки и сев на пол, облокотившись на батарею, протягивая ко мне руки. Я, растирая слезы по лицу опустился вниз, обняв папу за шею, уткнувшись в него. Папа обнял меня в ответ, понимающе гладя по спине.

Мы молчали. Мне нравилось молчать. Точнее, мне нравилась эта тишина, которая ни к чему не обязывала: меня оправдываться перед папой, а папу передо мной. Через какое-то время я даже перестал дрожать от своих панических атак и повис на папе, как старое пальто на своём владельце. Вскоре к нам присоединился Барни, и мы втроём сидели в тишине, прерываемой лишь вздохами собаки и моющейся посуды.

Когда к комнате подходила Марта, то мы с папой почти шёпотом разговаривали о какой-то ерунде. Вроде, мы говорили о книжке, которую я прочитал, или это было в моем сне… я уже окончательно запутался сам в себе, но зато мне стало весело и почти не страшно.

— У вас клуб по интересам или пикет? — Улыбнулась Марта, застыв в дверном проёме.

— Тайное общество!

* * *

Чёрный тонированный джип почти взлетал на пустом шоссе, маневрируя между сонными легковушками, уверенно приближаясь к аэропорту. Не поверите, но внутри машины был я и уныло смотрел на пролетающие мимо фонари. В моей голове перепуталось много идей, что взять их и привести к логической цепочке не представлялось возможным, но одна мысль то и дело залетала, то в одно размышление то в другое. Поэтому, я решил, что сейчас или никогда, и открыл переписку с Дашей, чтобы всё ей рассказать. Последним козлом в своей прошлой жизни я не хотел оставаться!

Как мне казалось, описав всё логически, я отправил сообщение и застыл в ожидании. Я надел наушники и включил какую-то дурацкую песню, заглущающую шум дороги и накрапывающего дождя. Но музыки я почти не слышал и, как неврастеник, дёргался от каждого уведомления на телефоне, от чего моё сердце на мгновение замирало, а тело леденело — вдруг от неё. Посмотреть в диалог? Ну уж нет, я боялся этого как тощая мышь жирного кота — очень. Да и вообще, внутри меня бушевал ураган эмоций: гордость за свой храбрый поступок, потому что я действительно боялся и боюсь этих слов «я уезжаю и мне нельзя ничего об этом говорить, нам нужно забыть друг друга».

Но как забыть, если она — часть моей жизни? Я не знал. Я вообще не знаю, правильно ли я сделал, что все это написал, не дав ей выбора — знать ей это или нет, но сейчас размышлять об этом поздно. С другой стороны, внутри меня была надежда, что она поймёт меня и ответит на сообщение, даже если это будет одно слово — «урод», я буду рад услышать это от неё, а не от кого-то ещё. Но в тоже время страх, что она не поймёт меня был сильнее страха ожидания, и я просто молился (будучи агностиком), что хоть что-то, да произойдёт. А ещё я до сих пор чувствовал аромат её сладких духов на своей рубашке, и моя душа трепетала от этого запаха, потому что так пахло желание, страстное животное желание, которое испытывает мужчина, когда видит любимую женщину, так пахнет первая встреча после разлуки и прощание перед расставанием навсегда, так пахнет любовь во всех её проявлениях, а ещё так пахнет душа, моя душа. И не будьте черствыми скептиками, когда вы действительно полюбите, то вы сможете меня понять, а пока, хотя бы постарайтесь, если не верите.

В наушниках вновь раздалось оповещение, вернувшее меня в реальность, и я разблокировал телефон. Достала уже эта реклама, сил нет! Я даже почувствовал, как у меня от негодования нахмурилось лицо и заходили скулы. «Трус» — всё, что я успел прочитать, перед тем, как уведомление скрылось в череде оповещений. Чертыхнувшись, я попытался открыть диалог, но все пальцы перепутались, правая нога судорожно забарабанила по коврику, а сердце застучало так, что, казалось, вся машина сотрясается от этой дроби и вот-вот под ней рухнет дорога, словно под напором отбойного молотка.

«Трус! Ты последний трус, которого я знаю! Ты даже не дал мне шанса понять тебя и то, что должно произойти! Ты решил всё за меня, как за безмолвную овцу, которую ведут на убой.

Дура! Какая ж я была дура, когда дала тебе второй шанс!

Ну разве я не заслуживаю быть счастливой? Разве я не заслуживаю такого ма-а-а-аленького счастья? Разве я не заслуживаю хоть раз быть любимой? Что я такого сделала?

Знаешь, я думала, что привыкла к одиночеству, нашла в нём плюсы. Ты не поверишь, насколько я растворилась в этом одиночестве, но насколько сильно я себя обманываю с этим, конечно, не сравниться с моим погружением. Потом появился ты и все изменилось…

Когда я вижу твою улыбку, ловлю твой взгляд на себе — мне кажется, что я в эти моменты люблю весь мир со всеми его недочётами. Я пыталась выкинуть тебя из головы, но это невозможно! Теперь, когда я вновь поверила тебе, ты обманул меня как ребёнка и требуешь понимания! Ты не знаешь, что ты творишь со мной! Мне плохо! Понимаешь? Я орать готова от боли, на стенку лезть! Мне никогда так не хотелось тебя, как сейчас, это даже не желание — это потребность, нужда, назови как хочешь. Мне надоело быть сильной и независимой, мне надоело строить из себя такую весёлую и жизнерадостную особу, которой никто не нужен. Я иду по вечернему городу и плакать хочу, прихожу домой и плакать хочу, просыпаюсь — тоже. А тут, я размечталась, забылась в своих фантазиях, представила себе то, чего нет, и сама же чахну от этого…

Когда у меня рушились мечты, ты помог мне их восстановить. Но сейчас ты уничтожил не только их, ты уничтожил и меня. У меня было предчувствие, что всё наконец хорошо! Всё кричало о правильном ходе событий… только вот последний ход оказался провальным, и моя надежда на тебя медленно умирает внутри. А это, чтобы ты знал, самое страшное, когда сначала умирает мечта, а вслед за ней от горечи потери умирает надежда. Надежда, которая могла бы все исправить. Я рада, что больше никогда тебя не увижу! Улетай, уплывай куда хочешь! Мне теперь всё равно!

Я тебя ненавижу!»

Я, конечно, иногда сомневался в себе, как в элементе этого мира, но сейчас это чувство стало разрывать меня изнутри. Я только что взлетел, а теперь падаю вниз и не знаю, очнусь ли я, когда коснусь земли. Столько чувств рухнуло в тот момент, что даже апокалипсис не сравнился бы с этим разрушением. Это нечто большее. Это пала целая вселенная, вселенная под моим именем. И кто сможет эту вселенную возродить? Кто помогает возрождаться фениксу? Кто дает ему эти силы? Он сам? А может нечто большее?… Я не знал ответы на эти вопросы, и не хотел узнавать. Лишь одно я понимал наверняка: феникса кто-то любит и ждет, и вряд ли бы без этой любви он смог бы возродиться, погибнув впервые. Ведь, зачем возвращаться туда, где тебя не ждут? А если тебя ждут, то как бы ни было нужно, ты не сможешь уйти, а если сможешь, то всю жизнь будешь жалеть. С вселенной все сложнее, гораздо сложнее. В ней живет феникс, а не она в нем. И если умрёт вселенная, то уже никто никого никогда не дождётся, как бы ни любил. И кто тогда сможет унять эту боль? Когда те, кто должен был встретиться, не встретятся никогда? Никто и никогда. Никому это не будет под силу, даже фениксу, влюбленному во вселенную. Спасать её уже будет поздно, как и меня.

Я не хотел ничего отвечать. Я хотел просто перестать существовать, чтобы я никогда не появлялся и не умирал, чтобы просто меня не существовало и всё. Все было бы лучше, я уверен! Я был бы не я, жил другой жизнью на какой-нибудь окраине города, ходил по вечному кругу работа-дом, и когда-нибудь, накопив денег, купил бы маленькую дачу, на которой бы окучивал помидоры, а в один из дней заснул счастливым в своём кресле под новости и не проснулся бы уже никогда. Но нет, я, свалившись из рая, теперь должен пройти через ад, просто потому что я это я, а не кто-то другой. Потому что я не умею окучивать грёбанные помидоры и не живу в колесе бытовухи. Мне хотелось убежать туда, где бы меня никто не нашёл. Мне хотелось спрятаться в самой тёмной комнате и никогда из неё не выходить, чтобы никто не видел и не знал меня. Я бы сидел и говорил там со стенами, которые не смогли бы выдать меня. И в один из дней стал бы замком, который закрыл бы дверь в эту комнату навсегда. Я не хочу быть собой! Я ненавижу себя! Я не хочу существовать! Я хочу быть ничем и жить ничем, чтобы однажды стать абсолютным и неоспоримым ничто на этой Земле. Но я ничего не мог изменить, а потому я всё ещё оставался собой и всё ещё был по дороге в аэропорт, который сможет спрятать меня от всех и навсегда.

Это был самый худший день в моей жизни! Мне кажется, хуже было уже просто некуда, но я ошибался…

Когда мы проехали парковку, я заметил, что папа выруливает на какую-то другую дорогу, которая не вела к главному входу в аэропорт, от чего вдвойне становилось тошно. Такая ли победа нужна тебе, пап? Такой ценой? Я знаю, ты не ответишь, ведь я говорю сам с собой, но мне хотелось получить ответ… Папа остановился у чёрного входа и помимо нашей машины я увидел ещё несколько ослепляющих фар, которые, лишь только погасли наши, погасли в ответ. Моя дверь открылась и я вышел из машины, тут же окружив себя толпой сотрудников безопасности, словно мировая звезда. Не хватало только моего папарацци, потерялся, наверное, бедняжка или на автобус опоздал… жалко, хорошо фотографирует!

— Сейчас ты с Максом пройдёшь через стойку регистрации и вас проводят на самолёт.

— Да знаю я, знаю! Сколько можно повторять?! — Огрызнулся я в ответ. Папа сделал вид, что не заметил, и продолжил рассказывать все мои действия, которые мы обговаривали уже целый год. — Подожди, а почему Макс со мной? — Надо пояснить: Макс — лучший друг папы, и знает меня, как говорят, ещё с утробы матери, поэтому папа доверяет ему как себе.

— Он летит с тобой, — спокойно отвечал папа, словно мы выбираем картошку в магазине.

— Почему не ты? — Я чувствовал, как мои щёки начинают наливаться кровью, а тело напрягаться от злости.

— Потому что я слишком заметный рядом с тобой.

— В смысле? Мне затворником теперь стать, чтобы тебя никто не замечал?

— Я не это имел в виду! Ты вообще соображаешь с какого входа мы заходим? Уверяю тебя, возле главного уже есть кучка журналистов с камерой!

— То что мы идём по каким-то катакомбам я это и так прекрасно вижу! Надеюсь, вход уже закрыли на амбарный замок и посадили перед ним дракона?

— Лёша, прекращай свой сарказм! Если ты ещё не понял, всё делается для твоего же блага!

— Ну да, как же… — Фыркнул я так, чтобы папа точно услышал. — Ты только так говоришь, но ничего благосклонного не делаешь!

— Какая муха тебя укусила в машине? Ты весь сам не свой! — Папа взял меня за локоть, остановив перед входом в регистрационный терминал.

— На себя посмотри! Лучше бы я был сиротой! — Я даже не успел заметить, что произошло, но хорошо почувствовал, как папина ладонь приложилась с размаху к моей левой щеке. Всё моё нутро задрожало от раздражения и усталости, я чувствовал, как у меня раздуваются ноздри, словно у быка при виде матадора, и как ладони начинают сжиматься в кулаки. Поэтому, не успев придумать ничего умного, я рванул туда, куда глядят глаза.

Я бежал через весь аэропорт, спотыкаясь о чьи-то вещи и перелетая меж людей, лишь бы вырваться из этого душащего меня места. Я понимал, что уже весь персонал занялся моими поисками, а потому, времени было мало, чтобы хоть где-нибудь спрятаться — выйти отсюда мне точно не дадут. Я влетел в безлюдное крыло и пометавшись по коридорам вломился в какое-то служебное помещение, закрыв дверь. Тут меня точно никто не найдёт и я пропущу самолёт — то, что нужно! Я опустился на пол и уткнулся головой в колени, размышляя о том, что мне делать дальше. Странно, что ещё не объявили по громкой связи, что пропал мальчик и все жаждут его найти, чтобы упечь подальше, а то жить нормально мешает! Или агония пока что не подкинула в папину голову такой вариант?… Ну ладно, подожду.

Не знаю, сколько прошло времени, но когда до меня стали доноситься голоса, то у меня уже перестала саднить щека и стихало желание показать здесь всем кто главный. Я сдаюсь, ты победила судьба! Открывай шампанское и отмечай победу, я не буду больше мешать! Когда голоса стали громче, то я закрыл себе рот, чтобы никто не услышал моего надрывного дыхания и чертыханий себе под нос.

— Чш-ш-ш! — Совсем близко раздались шаги. — Ты слышал?… — Да я же ничего не делал, что можно было услышать? — Он здесь… — Ну конечно, папино рентгеновское зрение уже давным-давно вычислило моё укрытие, что ж, я поднимаю белый флаг! Браво. Дверь предательски заскрипела и впустила свет, мне оставалось только лишь как ежу свернутся в клубок и выпустить иголки, чтобы от меня отстали. Но была проблема: какие бы острые иголки ёж ни выпускал, папа всегда найдёт перчатки, чтобы взять его на руки. — Ну и чего ты добился? — Я пожал плечами, всё ещё пытаясь сползти под куртку для укрытия, когда папа опустился рядом на пол. — Куда делся мой жизнерадостный сын? — Я поднял на папу пустой взгляд, предпочитая молчать и дальше. — Не хочешь разговаривать? Ладно, я не заставляю. Но я хочу, чтобы ты уяснил одно раз и навсегда: я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится, а потому, какими бы жестокими тебе не казались мои действия, они всегда направлены на то, чтобы тебя защитить. Потому что ты мой единственный сын, ты слышишь, Лёша? Ты у меня один и я не хочу тебя терять! Будь у меня хоть крошечный шанс не калечить тебе жизнь — я бы им воспользовался, но его нет. Как нет и того, кто бы смог мне помочь! Ты всегда можешь спрясться за меня, зная, что у тебя есть кого попросить о помощи, а мне прятаться не за кого! Поэтому я иногда совершаю безрассудные вещи, потому что не знаю, как сделать правильно. И то, что я был когда-то в твоём возрасте вовсе не значит, что я имею право указывать, как тебе себя чувствовать и как хотеть жить. Потому что я никогда не переживал того, что пережил ты, прими это, пожалуйста. Пойми, для меня ты — целый мир, который я до сих пор узнаю, и готов сделать всё, чтобы познавать этот мир и дальше всю свою жизнь! Так позволь мне этот мир защитить, а не бросать на произвол! Почему ты записываешь меня во враги, если мы всегда были одной командой? Я никогда не хочу тебе ничего плохого, ты для меня важнее всех!

— Я тебе не верю! Вы просто хотите от меня избавиться, чтобы жить нормально со своими будущими детьми, а я теперь вне игры! Я вам мешаю, я же вижу! — Краем глаза я видел, как папа переглянулся с Максом, и как последний озадаченно потёр лоб, ожидая ответа на мой бросок.

— Если бы я хотел это сделать, то сделал бы так ещё тогда, когда мы только с Мартой познакомились и без твоего ведома. Как видишь, ты все ещё с нами, значит я не вру!? Ты мне ещё свою мать припомни, чтобы я по сравнению с ней был ещё бóльшим тираном и деспотом. Я же такой в твоих глазах? — Я помотал головой и потупил взор, я понимал, что обидел папу, но признаваться в этом сейчас не хотел. Конечно я его таким не считаю и я уверен, что он знает это. — Хочешь отыграть сейчас на мне свой подростковый максимализм? Извини, но время ты выбрал не самое подходящее. Этим нужно было заниматься раньше, когда тебе никто не угрожал, сейчас уже пора хотя бы на время вылезти из пелёнок, если ты хочешь спокойной жизни, а не убегать от проблем. Я потратил все свои силы, всего себя, чтобы у тебя была жизнь, которой не было у меня, и я не позволю ни себе, ни тебе, ни кому-то ещё вот так просто всё уничтожить. Впрочем, ты можешь оставаться здесь сколько угодно, молчать сколько тебе влезет, если ты до сих пор не повзрослел, но я хочу, чтобы ты знал, что я рассчитывал на тебя. Не будем тебе мешать, утопай и дальше в своих обидах! Пошли, — папа с Максом вышли из комнаты.

Серьёзно? И это всё? Ты действительно оставишь меня здесь? Это даже как-то несправедливо! Конечно, я не хочу взрослеть, мне нравится, когда все мои трудности решает кто-то другой, пока я занимаюсь всем, чем моей душе угодно. Но я действительно не ожидал, что папа вот так просто уйдёт. Он даже не переиграл, он уничтожил противника! Я был фраппирован в самое сердце, словно на дуэли, шпагой, поразившей противника навсегда. Ну уж нет, я так просто сдаваться не буду!

Я поднялся на ноги и открыл дверь. За ней никого не было и куда идти я не знал. Я даже не помню, как сюда попал, всё было как в безумном сне. Но если не знаешь, куда идти, то нужно идти на свет, чем я собственно и занялся, выйдя через пару минут в зону прилётов. Я остановился перед раздвижными дверьми в поисках указателей, но вместо этого мое внимание мгновение за мгновением привлекало то, как люди радуются друг другу, как они бегут навстречу, обнимаются, плачут, прыгают на месте от волнения или выпивают одну бутылку воды за другой, как держат в руках игрушки, постоянно поправляя то упавшего ухо, то кривую лапу, с каким трепетом ждут друг друга, высматривая в толпе знакомый силуэт, и как подрываются с места, понимая, что это он. Мне было так приятно на душе при виде этих эмоций, что на пару минут я даже забыл, что вообще происходит и где я, я будто смотрел кино со счастливым финалом и радовался вместе с персонажами.

— Ты должен уйти, ты всем мешаешь! — Воскликнула какая-то пожилая женщина, смотря своим морщинистым лицом на меня, вернув сознание в реальность.

— Что?

— Можно пройти? Не помещаюсь… — Я всё ещё находясь в растерянности от непонимания, что из этих фраз действительно прозвучало, уступил проход, развернувшись спиной к дверям. Судя по табличке, мне стоило повернуть направо, чтобы попасть в паспортный контроль и налево, чтобы выйти отсюда.

Я завернул за угол и вдалеке увидел папин силуэт, подходящий к стеклянному лифту. Мне кажется, с такой скоростью я не бегал ещё никогда, дрифтуя на поворотах и еле удерживаясь на ногах я почти догнал его, оставался лишь последний рывок к лифту, двери которого стали предательски открываться. Не знаю как, но я влетел в лифт, впечатавшись в папу, всё ещё не открывая глаза после олимпийского прыжка. Если честно, я боялся, что меня сейчас расплющит этими дверьми, а потому на всякий случай зажмурился ещё до того, как приблизился к ним. Папа обнял меня, прижимая к себе, пока я пытался не задохнуться от пробежки — спортсмен из меня так себе.

— Я рад, что ты меня услышал, — папа погладил меня по голове.

— Давай поедем домой, пожалуйста! Забери меня назад!

— Я не могу! — Я замотал головой, смотря в ответ. — Я не могу, — тяжело вздохнул папа, словно смотря сквозь меня. — Я сделал всё, чтобы тебя спасти, теперь твоя очередь. Ничего страшного не произойдёт, ты останешься для меня моим сыном, для Барни — его хозяином, для детей — старшим братом. Ничего не поменяется, я тебе обещаю!

— Да как же ты не понимаешь, поменяется абсолютно всё!

— Я понимаю, но я имел в виду нас с тобой! Я знаю, что ты напуган — я тоже, но это необходимая мера, чтобы избежать плачевных последствий. Тебе же не хочется возвращаться в тот подвал?

— Причём здесь это? — Воскликнул я, когда двери лифта стали открываться и мой голос грянул громом по коридору. — Зачем мне каждый раз о нём напоминать? По-твоему, они настолько предсказуемы, что повезут меня в то же место в то же время? Кто тебе вообще сказал, что если я сменю имя и место жительства — меня никто не найдёт? Неужели? Я не думал, что ты такой наивный!

— Лёша, ты просто не понимаешь всех рисков, если ты останешься!

— Конечно, я же глупый и не смогу разобрать что к чему!

— Прекрати так себя вести! Хватит! Мы уже достаточно говорили на этот счёт, Лёш. Не заставляй меня повторять всё снова — тебе это самому не нравится! Если ты не хочешь меня понять, то хотя бы постарайся услышать, а если и этого не произойдёт, то хотя бы сделай вид! Лёша, хватит быть эгоистом! Всё делается ради тебя, ведь не только ты один страдаешь! Страдаю и я, и Марта, и будущие дети, которые не заслуживают таких проблем!

— А я значит заслужил? — Мне казалось, что вот-вот и вторая пощёчина явно разольется алым пятном по моей щеке, но этого не случилось. Меня всего стало трясти и, казалось, что сейчас через меня проходило все электричество мира, а я был оголенным проводом, лежащим возле воды. Мне было достаточно маленькой капли, чтобы заискриться и зашипеть, предупреждая всех о поломке, но этого будто не замечали и продолжали лезть, чтобы вновь увидеть яркие искры моего отчаяния.

— Не хочешь думать обо мне, подумай о Даше, за ней тоже могут начать следить!

— Не получится, мы расстались!

— Поэтому ты такой злой?

— А тебе удовольствие доставляет ковыряться в моём дерьме?

— Ты мой сын, у меня выбора особо и нет.

«Заканчивается регистрация на рейс С-240599 Энск — Рэй… Заканчивается регистрация…», — неужели она ещё не закончилась?… Ну вот оно начало конца, до запуска ракеты оставалось не больше 15 минут, а чтобы засунуть меня в неё — того меньше.

Пройдя сквозь тесный и слабо освещенный коридор, мы с папой вышли вновь к зоне регистрации, где уже был Макс, Марта и сотрудники безопасности. Даже интересно, они с работы Макса или нет… Марта была сама не своя: бледная, напуганная, нервно теребящая манжет своего серого свитера и беспомощно смотрящая по сторонам, Макс был чуть более жизнерадостным и что-то напряженно печатал в телефоне. Когда Марта увидела нас, то бросилась с распростертыми руками, словно не видела целую вечность, приговаривая как она переживала и как я её напугал. Тем не менее, все хорошее когда-нибудь заканчивается, а потому, когда количество сотрудников стало увеличиваться — я понял, что пришли за мной. Я вцепился в папу, как кот в хозяина при виде воды, и не намеревался его отпускать до тех пор, пока эта экспансия будущего не остановит своё влияние на меня настоящего.

— Кто все эти люди? Зачем они здесь? Тут же нет ничего угрожающего!

— Они просто проводят вас к самолёту.

— Нет, не бросай меня, нет! — Я прижался к папе, стараясь как можно сильнее вцепиться в него и не отпускать. Папа приобнял меня, но на его лице не проступало никаких эмоций — он был мертвенно спокоен и даже пугал этим. — Не отпускай меня!

— Лёша, всё будет хорошо! — Не знаю, подал ли папа какой-то знак Максу или тот решил взять бразды правления, но я почувствовал, как его тяжёлая рука опустилась мне на плечо и крепко обосновалась на нём, попытавшись оттянуть меня от папы.

— Не трогай меня! — Зашипел я на Макса, вцепившись до царапин в папино запястье.

— Лёша, все тебя ждут, не устраивай истерику! — Макс с силой потянул меня к себе, когда папа опустил руки, а Марта виновато смотрела на меня, роняя слёзы. Ну уж нет, вы сами напросились на нее!

— Я ненавижу твою работу! Ненавижу! Я вас всех ненавижу! Это ты во всём виноват! Ты! Отпусти меня! Отпусти! Папа, не отправляй меня туда! — Я тянул к нему свои руки, но Макс безжалостно заламывал их, прижимая меня к себе. — Отстань! Не трогай меня! Это моя жизнь! Моя! Пожалуйста! Папа! Папа! — Макс оттаскивал меня всё дальше и дальше, пока мы не скрылись за стенами паспортной зоны. Я был не в себе, мне казалось, что я мог в этот момент сломать ему руки, своими попытками освободиться. Я орал на весь терминал и не собирался успокаиваться, мне хотелось только одного, чтобы через крик вышла вся боль и страх, и чтобы все слышали, как мне плохо и содрогались от этого, особенно те, кто только что меня бросил.

Какими-то титаническими усилиями Макс затащил меня в самолет усадив на кресло. Всё тело ныло и болело, я был весь мокрый и дрожал от злости, пронизывающей каждую клеточку моего тела, глотая слезы, которые в несколько ручьев текли из моих глаз. Макс что-то говорил мне о времени полёта, но меня это вообще не волновало, я не собирался удосуживать предателя своим вниманием. Макс на какое-то время замолчал, слушая мои всхлипывания, но затем продолжил.

— Знаешь, всё н…

— Заткнись! Я не хочу тебя слышать! Заткнись! Заткнись! — Вновь взорвался я, смотря бешенным взглядом на Макса. — Я тебя ненавижу! И кстати, то, что ты лучший друг папы не значит, что ты — это он! — Макс потянулся ко мне, чтобы пристегнуть ремень, но и здесь его ждало то, чего он заслуживал. — Не трогай меня! Убери руки! — Чуть ли не отпихнув его ногами закричал я. Наверное, если бы это не был бизнес-класс, в котором летели лишь мы с Максом, меня бы уже высадили из самолёта, чтобы не слушать мои вопли, но этого не случилось, а потому я чувствовал абсолютную свободу в своих эмоциях и знал, кого можно было ими, при случае, выхлестать.

Когда Макс всё же оставил меня в покое, то я перевёл взгляд на иллюминатор, больше обращая внимание на своё отражение, чем на взлётную полосу, и до сих пор задавался лишь одним единственным вопросом: «за что?». Ответа не было.

* * *

До ужаса испуганный взгляд, кровь под носом и на губах, и пистолет, приставленный к виску, — такая картинка появилась в телефоне мужчины, пытавшегося трясущимися руками закурить сигарету. Минута. Вторая. Он не решался заново включить видео, в последний момент его палец как заводной соскакивал на кнопку выхода. Его трясло. Было видно, как его скулы ходили взад-вперед, а вена на виске то и дело набухала, бешено барабанив свой ритм. В его глазах мелькало множество мыслей и картинок, стремительно проносящихся в уме, и когда уже совсем страшные образы начинали возникать один за другим, то он встряхивал головой и закрывал глаза. Но долго тянуть время было нельзя — он глубоко вздохнул и открыл видео.

Голубоглазый парень с животным страхом смотрел на него с экрана, то и дело роняя слёзы на грязный пол, на котором стоял на коленках, в сыром, промозглом подвале, с единственной лампочкой, торчащей откуда-то из-за его спины. Чья-то рука грубо держала его за белокурые вьющиеся волосы и дергала каждый раз, когда он всхлипывал. На его лице и волосах была кровь, и, скорее всего, она была его, потому как красные дорожки, перемешавшись со слезами, медленно ползли по его губам и подбородку вниз. Вторая рука, не менее грубая на вид, держала пистолет вплотную прижав дуло к его виску, то и дело, гладив пальцами курок. Молчаливое видео казалось ужасно долгим, но заминка длилась не более 5 секунд, хотя казалось, что прошло уже несколько часов перед тем, как парень смог выдавить из себя хоть слово.

— Папа… — Раздался дрожащий голос. — Если ты ничего… если ты… сделаешь… не сделаешь всё, что они хотят, они убьют меня! У тебя есть 48 часов и 10 миллионов… Папочка, пом…

— Наши требования останутся такими на протяжении 24 часов дальше, мы поставим тебя на счётчик, если не выполнишь наши требования — мы его убьём! — И пистолет в его руке пугающе заскрипел. Он нажал на курок, но выстрела на раздалось, однако, по глазам парня было видно, что за несколько мгновений он уже успел проститься с жизнью. Рука, державшая его за волосы, теперь зажимала ему рот, а та, что держала пистолет, показала телефон, на котором включился обратный отсчёт: 48:00. — 48 часов и ни минутой больше! — Со стороны парня раздались какие-то слезные мычания, но видео оборвалось, оставив мужчину наедине с увиденным.

Телефон выпал из его рук и раздался надрывный крик, в котором смешалась боль с отчаянием и безысходностью, разрывая его на мелкие кусочки.

— Нет-нет-нет, это какая-то шутка! Этого не может быть! — Он скатился по стенке на пол и закрыл лицо руками, уткнувшись ладонями в колени. — Ненавижу! Ненавижу! — Мужчина откинул телефон и ударил по стене до крови кулаком, так он сделал ещё несколько раз, пока женщина, которая была все это время возле него, не вцепилась в его плечи, встав между ним и стеной. — Они не остановятся! Не остановятся! Даже если я дам им деньги, они его… — Он с шоком смотрел на неё, едва произнося слова. — Его нужно как-то оттуда вытащить! Его нужно найти! Нужно найти! Он же ещё совсем ребёнок! Он же ещё совсем маленький, чтобы с ним так поступать!

Вот, что произошло со мной пять лет назад, и вот почему папа так боится теперь любых угроз в мой адрес. Я, конечно, могу сказать, что похищение не особо сильно повлияло на мою психику, но в том, что свои следы оставило очень заметными, я уж точно не совру. Тогда-то на мне жизнь отыгралась за избалованное и спокойное детство. Что только там со мной не делали (плохого) за эти два дня, но самое ужасное — это было утро перед моим побегом… Может быть я когда-нибудь вам о нём расскажу, когда наберусь смелости всё вспомнить вновь.

Кто это сделал — неизвестно. Главный, они называли его Гром, издевался надо мной с особым возбуждением и жестокостью, словно мои крики и слёзы его заводили также, как старый автомат, в который бросили потёртую монетку. Никогда не забуду, как я тогда в лихорадке валялся на грязном холодном полу, задыхаясь от боли и страха, пока в полутьме члены, назовём это «кланом», держали меня, чтобы я не дёргался, когда их предводитель воспитывал мою строптивость. И он, увы, всё ещё на свободе.

Что ж, видимо пришло время хотя бы коротко рассказать вам о тех, кто ещё до недавнего времени был частью моей жизни, — всё равно в самолёте заняться было нечем, а с Максом я ещё не был готов разговаривать. Не буду расписывать достоинства и недостатки каждого, но я думаю, что моя интонация очень хорошо отобразит это. Правда, должен сразу предупредить: размер моего изложения совершенно не зависит от моего отношения к этим людям.

Начну с той, которая стала единственной, кого папа подпустил к своему ребёнку, потому что попросту бы не потерпел нелюбви к нему. Он бы не допустил и не простил себе, если бы рядом появилась женщина, которая не терпела бы его сына — слишком дорогая была бы расплата за личное счастье. Марта, которая жила с нами только пятый год, хорошо усвоила это правило, хоть ей про него и не говорили, но она знала, что её муж в первую очередь отец — он один прожил (на тот момент) 13 лет в этой роли, и этой ролью он дорожит сильнее, чем какой-либо ещё. И как только она приняла это, то ей открылся удивительный мир её мужчины — любящего и заботливого мужа, готового ради своей семьи на всё.

Она действительно наполнила наш дом уютом и лёгкостью, которую было трудно создавать в одиночку, придумала массу каких-то безумных и трогательных семейных традиций, которые до сих пор актуальны, да и просто, наконец, стала той неотъемлемой частью семьи, которой нам с папой не хватало. И если у нас с папой был семейный ритуал: всегда, когда это возможно, завтракать вместе, то Марта добавила к нему ещё обед и ужин. Мы стали настоящим целым, неразделимым и непобедимым, мы стали по-настоящему теми, кого можно было назвать семья. Хотя сперва я очень настороженно к ней относился, потому что делить папу с кем-то ещё мне мало хотелось, да и тем более откуда я знал на сколько она у нас задержится. Это сейчас я понимаю, что разбивал ей сердце своими выходками, но тогда я хотел проверить её на прочность, чтобы убедиться, что ей можно доверять. Она терпела всё, что выдавала моя ревность, терпела и не сдавалась, упорно дожидаясь момента, когда я наконец пойму, что я не стану третьим лишним в этой компании, а наоборот лишь укреплю её.

Когда меня похитили, первым, кого я увидел в больнице, придя в себя — была она. Тогда я только отошёл от наркоза и совершенно ничего не помнил из того, что происходило. Но с её слов, я негромко застонал, а потом едва слышно, смотря на Марту, назвал её мамой, параллельно неся какой-то бред. Если честно, то я и этого вспомнить не могу.

Моё же желание назвать её мамой пришло позже, когда мы поехали отмечать Новый год на дачу. Папа тогда уехал за ёлкой и мы остались в доме вдвоём. Я уже давно хотел посмотреть, что будет, если я назову её «мама», но всё ещё не решался. Хотя, мне реально так хотелось кого-нибудь назвать своей мамой, что я понимал, что долго тянуть не смогу. Я на полном энтузиазме спустился вниз, но как только увидел её, то у меня затряслись руки и я едва смог переступить порог кухни. Мне казалось, что вся жизнь пролетела перед глазами, прежде чем я подал голос. Не помню, что я уже попросил у неё, но в ту же секунду она развернулась ко мне с открытым ртом и в слезах обняла меня, а я почувствовал, как моё сердце соприкоснулось с её, словно между нами образовалась какая-то новая связь, которой не было до этого. Пожалуй, именно тогда я осознал, что она мне не враг.

Я даже не знаю с чего начать, чтобы описать папу. Доверие. Спокойствие. Тёплые толстовки и сказки на ночь. Сердцем размером с планету. Едва уловимый запах ментоловых сигарет. И кофе, мно-о-ого кофе.

Бóльшую часть жизни папа посвятил мне и я, как бы это ни звучало, не хотел сейчас мешать ему жить для себя. Хотя делал это он с большой опаской, оглядываясь то и дело на меня и на мое слабое желание его отпустить. Да, в отношении папы я эгоист, причём самый консервативный! Я привык, что папу не нужно было ни с кем делить, потому что он всегда был рядом ТОЛЬКО со мной, а не со мной и с кем-то ещё.

Папа начал рано жить один. Ему было около 17 лет, когда жизнь в родительском доме стала невыносимой. Летом папа подал документы в ВУЗ и как только узнал о поступлении, то первым же делом собрал все свои вещи, которые бы смог унести, и нашёл съёмную квартиру недалеко от учёбы. Комната была настолько маленькой, что едва хватало места для двоих. Чтобы как-то платить за жильё папа работал в библиотеке после универа, но денег почти ни на что не хватало, разве что только купить еды на остатки. Но он всё равно не увольнялся и проводил там почти всё свободное время, потому что обожает читать. Он даже из дома тогда помимо вещей вывез десяток томов любимых книг.

Когда папа познакомился с моей матерью, то, наверное, был сильно в неё влюблён, и потому терпел все её выходки и скандалы между редкими приступами нежности. Я думаю, что она никогда его не любила, но ей определённо нравилось, что кроме себя папа брал ответственность и за неё, разруливая все её проблемы как свои. Моя мать никогда не хотела детей и всё делала для того, чтобы их не иметь, пока однажды не узнала, что беременна. Папа тогда был на седьмом небе от счастья, а она пила таблетки, которые нельзя было пить, била себя по животу, курила и выпивала, — в общем, была изобретательной на уничтожение женщиной. Но я не сдавался и продолжал упорно развиваться внутри неё, как самый живучий паразит. И вот она уже на седьмом месяце, и вроде как перебесилась, но в один из дней её увозит скорая с ножевым ранением в область плода. Та-да-а-ам! Но всё же, где-то её план был недоработан, потому что после того, как меня извлекли из этой комнаты страха, началась поистине счастливая пора моего детства. Наверное, я бы смог рассказать о наших отношениях с ней больше, но вряд ли вам было бы интересно листать пустые страницы. Папа всегда делает всё, чтобы я не чувствовал себя ущемлённым в том, что у меня нет мамы, но что тогда, что сейчас, если честно, её отсутствие меня волнует меньше всего и я никогда не чувствую себя брошенным.

Папа сразу остался со мной один на один, потому что моя мать ещё в первый же час моей жизни отказалась как и от меня, так и от папы, радостно бросив на прощание, что теперь я «только его головная боль». Не думаю, что у папы в девятнадцать лет был большой опыт ухода за младенцем, но он делал всё и даже больше, несмотря на полное отсутствие помощи. Работа в библиотеке ему была на руку как минимум в нескольких аспектах. Во-первых, не считая сторожа, папа был единственным представителем мужского пола в здании, а потому, узнав о его положении, работницы библиотеки не только разрешили брать меня с собой, но и всячески одаривали его, то вещами, то советами. А, во-вторых, в библиотеке было очень много книг не только по медицине, но и для будущих мам, благодаря штурму которых папа за несколько недель преуспел в памперсных делах. Постепенно его растерянность сменилась радостью, а возникающие трудности превратились в рутину. Бóльшую часть заработанных денег он тратил на всякие развивающие побрякушки для меня, на дорогие смеси, подгузники, одежду, — стараясь выцепить самое лучшее, оставляя себе лишь на еду и, кажется, совершенно забивая на самого себя.

Моя мать за три месяца так и не объявилась, когда в один из вечеров раздался звонок в дверь. Не переставая меня спящего укачивать, папа, чертыхаясь себе под нос от громких звуков, направился в прихожую. Какого же его было удивление, когда на пороге он увидел бабушку. Она совершенно ничего не знала ни о своей дочери, ни о том, что она сделала, ни обо мне. Бабушка была в курсе лишь о том, что её дочь встречалась с моим папой и что она жила у него. Правда об этом бабушка узнала случайно, когда моя мать однажды послала ей посылку каким-то чудом с написанным обратным адресом. По этому адресу она и прилетела из Ивы. Только вряд ли она была готова к той информации, которая тут же вывалилась на неё, не успела она и переступить порог квартиры. В Энск бабушка летела с большим недоверием к папе, потому что совершенно его не знала, но уже к концу недели, которую она жила вместе с нами, бабушка растаяла и приняла папу так близко к сердцу, как это только было возможно. Бабушка всегда говорит, что папа носится со мной, как «курица наседка», но в моём детстве её всегда поражало то, что она не успевала открыть и глаз ночью, как папа уже стоял и укачивал меня у колыбели.

Бабушка понимала папу как никто другой, потому что сама рано родила. Только ей было кому помочь с ребёнком и потому она с чистой совестью могла с головой погружаться в учёбу и проходить интернатуру без перманентной мысли в голове, что делать дальше. Поэтому бабушка чуть ли не заставила папу обратить внимание на себя и хоть раз нормально выспаться и поесть. Из-за того, что папа был на первом курсе медицинского института, она вполне быстро помогла догнать ему программу, отправив его со спокойной душой на экзамены. После долгих уговоров она наконец добилась, чтобы папа уволился с работы и мог спокойно заниматься не только универом, но и своими инвестиционными задумками. Но мне кажется, она ещё испытывала вину перед папой за свою дочь, которая так любезно меня ему скинула.

Спустя какое-то время бабушка купила просторную двухкомнатную квартиру недалеко от папиного ВУЗа, кажется, сама совсем забыв о личной жизни и работе. Как она сказала папе, она взяла долгосрочный отпуск, возвращаясь в Иву только в крайних случаях, когда без неё операция не могла состояться. Но несмотря на «отпуск», она продолжала издавать научные статьи и почти всегда участвовала в симпозиумах по видеосвязи.

Моё любимое воспоминание из детства — это как каждый вечер папа доставал меня из ванны, закутывал в огромное махровое полотенце и относил в комнату, где, переодев меня в пижаму, сажал на коленки и мы вместе читали книжки. Особенно, это было волшебно, когда за окном была метель, а мы сидели, прижавшись друг к другу и под светом торшера погружались в сказочные миры. Или вот ещё: каждые выходные мы ходили гулять в парк, папа всегда покупал мне сладкую вату и они с бабушкой могли часами напролёт с самым внимательным видом слушать мой детский лепет. Самым строгим наказанием, которое предназначалось за моё баловство, было то, что мы целый день разговаривали на рупрехтском языке или я читал несколько глав книжки на нём вслух. Не знаю как папа, но мне в скором времени такие наказания (а это скорее условное название), стали очень нравятся, потому что в пять лет я уже не только мог спокойно поговорить на рупрехтском, но и перевести любимую книжку на него. И всё это было как нельзя кстати, потому что в Рэйе я совершенно не чувствовал проблем с общением. А ещё, у нас появилась семейная традиция, которая, мне кажется, развивала каждого из нас по-своему: каждые выходные мы ходили или в театр, или в музей, или в картинную галерею, или на какую-нибудь интересную выставку, — и количество таких мест и постановок никогда не кончалось до моего отъезда.

Ближе к первому классу, компания папы начала приносить хорошую прибыль и он купил большую просторную квартиру в центре, в которой я прожил вплоть до сегодняшнего дня, чтобы у меня была лучшая школа в шаговой доступности. А ещё, папа никогда не забывал поступков бабушки и когда у него появился постоянный большой доход, то первым делом он отблагодарил её, купив ей дом в Иве. Кстати, отношения у них и правда очень близкие, потому что бабушка, мне кажется, давным-давно нашла в нём замену своей дочери и иногда ненароком называет его «сынок», участвуя в его жизни не меньше, чем в моей.

Конечно, как и у любого подростка, у меня был переходный возраст и я творил столько невероятно бессмысленных вещей, что вспоминать не хочется, потому что нервная система моего папы именно тогда стала давать сбои, а после похищения и вовсе перестала существовать. Я никогда не рассказывал об этом папе, но тогда в лесу мне казалось, что я очень мало говорил ему о том, как люблю его и как за многое хочу попросить прощения, потому что, если честно, тогда я вообще ни на что уже не надеялся. Я мало что помню из того дня, помню лишь как он меня нашёл и как держал мою руку в скорой, говоря о том, что всё будет хорошо, сам заливаясь при этом слезами и бледнея до мелового оттенка. А потом я заметил, что у папы проявились последствия той ночи седой прядью, которую от всеобщего обозрения скрывал лишь золотой отблеск его светло-русых волос. Папа никогда не говорил, как он переживал за меня тогда, но со слов Марты, он был похож на бомбу с запущенным таймером.

Кстати, я не хотел этого замечать, но моё подсознание не дремлет: сегодня в аэропорту я видел, как папа уткнулся головой в Мартину ключицу, дрожащими руками обняв её за талию, и как сильно его трясло, когда он опускал руки, чтобы меня забрали. Думаю, не будь я таким истеричным, всё бы прошло куда менее нервозно. Но пользуясь случаем, хочу сказать: я люблю тебя, папа.

Даша. Даша вообще заслуживает отдельную книгу, чтобы её описать, и это не только потому, что я её люблю, а потому, что она удивительный и недосягаемый, в хорошем смысле, человек.

Мы познакомились с ней 3 года назад, но кажется, будто это было в прошлом месяце. Мы встретились у бара на концерте какой-то рупрехтской группы. Слово за слово, разговор у нас завязался очень быстро и вместо музыки внимание переключилось друг на друга. Чтобы не отвлекаться на шум вокруг, мы почти до утра гуляли по ночному городу, разговаривая обо всём на свете. Никогда не думал, что то спонтанное знакомство сможет наложить такой отпечаток на всю мою жизнь!

Даша очень легко влилась в нашу семью: папа вообще относится к ней, как к дочке, а Марта считает её своей подружкой, и я рад, что это отношение искреннее, а не в порядке обязательства передо мной. После нашей второй встречи прошло чуть меньше недели, как мы начали встречаться, и я до сих пор поражаюсь своей самоуверенности в любовном плане. Нет, у меня были отношения до неё, но… у всех же был неприятный опыт в подростковом возрасте.

С ней я забыл про самые страшные и уничтожительные мысли в своей голове, вновь научился улыбаться и радоваться жизни. Несмотря на то, что мы познакомились в клубе, круг наших интересов значительно отличался от публики в партере. Мы могли часами разговаривать об антропологии и неандертальцах, или о когнитивной революции и пантеоне мифических богов, или мы могли говорить о компартментализации или о психологии в кино. Она учила меня сочинять длинные стихи, а я её играть на гитаре, она учила меня никогда не сдаваться, несмотря на обстановку в её семье (а она была потрясающей: отец, отбитый на голову с манией преследования, лицемерные родственники и религиозная коммуна, — в общем, весь набор для спокойной жизни), а я её верить в свои мечты.

Но было в этой идиллии и то, что разрушило её навсегда. Я ей изменил. И да, можно задавать миллион вопросов: зачем? почему? боль ради минутного удовольствия? Но у меня нет ответа и нет оправданий. Я изменил ей один раз и до сих пор не понимаю зачем. Когда она узнала, то не было истерик или скандалов, она просто молча ушла, оставив меня наедине с произошедшим. Это случилось на моём последнем концерте, хотя, без неё не было бы и первого. Она заставила меня поверить в то, что я смогу собрать целый клуб народу, которому понравится моё творчество, она помогала мне придумывать песни, подыгрывала партии и вдохновляла на смелые решения, она была моим толчком к творчеству, а я, получается, просто воспользовался ей и сдал назад, как бракованный товар. Тогда я был очень пьян и не понимал, кто вертится вокруг меня и что от меня хотят, я просто поддался какому-то животному инстинкту, который тут же был замечен. Я помню, какой радостной она зашла в этот клуб и какой опустошённой вышла из него. Единственный человек, который не бросил её в тот день — был мой папа, на груди которого она рыдала несколько часов, а потом просто разорвала все контакты со мной. Она никому не говорила, что произошло, и наши общие друзья до сих пор не в курсе этого, но за неё кричало её сердце, которое отторгало меня всякий раз, когда я пытался его вернуть.

Спустя полгода она прочитала мои сообщения, и ответила, что простила меня, но я чувствовал, что я не был прощён. Мы встретились, она позволяла мне держать её за руку и обнимать, но я чувствовал, как в ней не осталось абсолютно ничего от прежней Даши. Я понимал, что я сломал какие-то механизмы внутри неё и она ни за что не позволит мне это исправить. Она всегда была слишком самодостаточной, чтобы убиваться по произошедшему. Правда, тогда она закрылась ото всех неподъёмной дверью. Она нашла в себе целый мир и ей его было достаточно, она легко отпускала и прощалась, не испытывая в ком-то потребности, когда всё то необходимое, что люди жизнями ищут в других, было в ней самой. И я уже хотел сдаться, но судьба, видимо, подкинула мне туз. Хотя, он явно был не в мою пользу.

Этим летом я разбился на машине и частично потерял память, а это было совсем не круто, когда перед тобой стоят твои родители, а ты даже не понимаешь кто это. Меня спасло лишь то, что моя бабушка — доктор медицинских наук и функциональный нейрохирург. Она в буквальном смысле собрала меня по частям. Я провалялся в больнице 3 месяца и тогда Даша отыгралась на моём мужском самолюбии. И я уверен, что делала она это специально, чтобы меня позлить. Видели бы вы в каких платьях она приходила ко мне в палату… ох, я каждый раз напоминал себе не сильно возбуждаться снизу, а то мало ли что. Память ко мне вернулась также неожиданно, как и пропала. Но та пропасть, которая была преодолена между нами в период болезни была невероятна глубока, и отчасти, я рад, что всё случилось именно так. Печалит меня лишь одно: иногда я совершенно не помню, что со мной происходило день назад, да и вообще с памятью остались проблемы, но кто знает, может и это к лучшему…

Когда я наконец подал признаки жизни и покосился на Макса, то он читал какую-то книжку, то и дело сонно закрывая глаза. В иллюминаторе мелькали яркие огоньки городов и бескрайние лесные чащи, прерываемые лишь маленькими квадратиками ржаных полей. Вообще, Макс хороший человек и точно не желает мне плохого. Они дружат с папой 34 года и всегда готовы подставить другому своё плечо. Их дружба с детства зиждилась на безвозмездном начале, основывавшемуся на доверии и сопереживании. Свадьбы, рождение детей, взлёты и падения, личные трагедии и первые морщины, — всё это они проходят рука об руку. Я даже, если честно, завидую такой крепкой дружбе, которая проверена и деньгами, и временем.

Время в полёте шло очень медленно, и когда я вновь посмотрел на часы, то оказалось, что прошло менее получаса, с моего последнего взгляда на них. Я решил проветриться и дойти до уборной, попутно умирая от желания выпить апельсиновый или морковный фреш. Я осторожно перелез через заснувшего Макса. Вы бы видели, как он спит! У меня даже Барни так не расползается по кровати. Побродив меж пустых кресел, я вернулся назад вместе с апельсиновым соком и палочкой корицы, сев на свободное кресло. Я достал телефон в попытке отвлечься от полёта, потому что внутри меня всё ещё пульсировал сигнальный маяк, готовый в любой момент запустить свою сирену. Поэтому я решил открыть Дашино сообщение. Не знаю, что нового я хотел там увидеть, но мне казалось, что если я перечитаю, то будет хотя бы иллюзия того, что она рядом, на соседнем сидении, печатает всё это, иногда хмуря брови или поджимая губы в поиске точной метафоры для моего маргинального положения в её глазах. Всё бы отдал, чтобы сейчас увидеть это зрелище! Но телефон явно не разделял моего желания и предательски не загорался, сколько бы я ни нажимал на кнопку включения и сколько бы раз не подносил палец к сенсору. Я достал зарядку из рюкзака, но и это не дало своих плодов, оставив меня один на один с чёрным экраном безразличия.

— Макс! — Вздохнул я, повернувшись в его сторону, но Макс спал как убитый. — Ма-а-акс! — Я потормошил его, зашипев более настойчиво. Макс еле-еле разлепил глаза и посмотрел на меня. — У меня телефон не работает! — Макс посмотрел на часы, потом на меня, потом вновь на часы, поправляя их на руке.

— Половина пятого утра, какой телефон? Почему ты не спишь?

— Не хочу! Он даже от зарядки не включается!

— Может он перезагружается, — сонно поморщился Макс, потирая нос.

— Я понял! Вы с папой решили и телефон мне поменять, чтобы точно меня назад не возвращать?! — Воскликнул я и заулыбался. — Серьёзно?! Вы даже не смогли это обсудить со мной?! Я что вам игрушка какая-то?

— Послушай, я не хочу тебе рассказывать о том, что это вынужденные меры и что никто не хотел быть жестоким, и я не хочу с тобой ссориться из-за какой-то ерунды.

— Ерунды? — Изумился я, вскинув брови.

— Куда ты пошёл? Лёша! Я с тобой не договорил! — Крикнул Макс, перейдя в середине на недовольный на шепот. Я махнул рукой и сел на кресло, через 3 ряда от него.

— Не хочу сидеть с предателем! — Метнул я, в надежде, что он расслышит все ноты презрения в моём голосе. Тоже мне, конспираторы нашлись! Но блаженная тишина длилась недолго, потому как передо мной тут же оказался Макс, протягивая нераспечатанную коробку. — Что это?

— Твой новый телефон!

— Он мне не нужен, я стану отшельником и буду жить в лесу! И вообще, отстань от меня!

— Удивляюсь, как тебя твой папа терпит! — Бросил Макс, положив белую коробку на соседнее кресло. Как только он скрылся из поля моего зрения, то я тут же взял её в руки, стараясь еле слышно снимать плёнку. Не должен же Макс услышать, что я так быстро сдался!

Когда самолёт начал снижаться, я застал себя на тех же креслах, но укрытым пледом и с подушкой под головой. Я даже не заметил, что проспал почти 7 часов, но ноющая шея и затёкшая спина смогли убедить меня в обратном. Мы приземлились в рассветную дымку тихого аэропорта, казавшегося рисунком с открытки из-за своего спокойствия. Жизнь здесь ещё не проснулась…

— Ну что, готов, Чарли? — Спросил Макс, подавая мне рюкзак и пропуская вперёд себя на выход. О боже, я же теперь Чарли… совсем забыл!

Примечания

1

Готический замок, возведённый Вульфриком Венцки в 1673 году.