Свингующие

Дарья Симонова

Каспар Ярошевский считал, что женитьба так же неизбежна, как служба в армии или медосмотр. Почему же для одних людей связующие узы священны, а для других – тяжкое бремя обязательности? Как же поймать тот ритм, ту мелодию, единственную, свою, дающую мир, спасение, надежду? Как различить ее в клиническом абсурде чужих судеб, рваном грохоте непристойных откровений и скромных аккордах всеобщего приспособленчества?..

Глава 4

Первый блин

Из Сашенькиных аксиом: «Тот, кто доводит тебя до оргазма, доведет и до ручки».

— У вас есть опыт магического взаимодействия? — спросила медлительная секретарша в пушистых тапочках.

— Есть, — ответил Каспар с бодростью коммивояжера, оглядывая затемненную обстановку салона «У волшебницы».

Шкуры, оленьи рога, медные кубки, четки, шторы с астрологическими каракулями — все пыльное. Как будто с антикварной помойки или наследство неразборчивого любителя декораций. Благовония чадят. Атмосфера усыпляющая, вязкая. Идти уже никуда не хочется. Метаться за хлебом насущным — тем более. Здесь платят деньги за освобождение от бремени здравого смысла. В начале 1990-х годов за это платили очень немногие. Если вообще такие были — но предложение не дремало и рождало самый непредсказуемый спрос…

— Сейчас проверим, — улыбнулась секретарша и потрогала сережку в ухе.

Этот жест обычно означает симпатию к собеседнику и лишь в некоторых случаях защитный отвлекающий маневр. Каспар не стал раздумывать о тайнах предпочтений этой милой неповоротливой особы, которая с приятным эротичным шелестом перебирала бумаги на столе. Он чувствовал, что организм вот-вот размякнет от томной энергетики бутафорских чудес, и быстро перешел к делу:

— Я к Марине Михайловне от Марка Найша.

— А… да, сейчас, — разочарованно отозвалась мастерица магических взаимодействий и, не приходя в реальность, удалилась в дальнюю комнату.

Через пару минут туда был приглашен Каспар. Знакомая Марика Марина Михайловна, в отличие от своей ассистентки, был худощава, энергична и опасна. Конечно, вся в черном, как уважающая себя волшебница смутных времен. Предложила вкусный кофе с корицей, говорила жестко. Протекция Марика, видно, имела подводные камешки.

— Мы для тебя освободим комнату у туалета. Будем посылать к тебе наших клиентов. Трудных клиентов. Твоя задача — продать им «Полный курс». Так называются наши услуги в комплексе. На мелочовке заработать трудно, а вот «Полный курс» — это прилично. Ты будешь получать пять процентов с человечка.

Людей Марина Михайловна называла «человечками», к этому Каспар привык быстро.

— Дело в том, что у меня немного другой профиль… — начал было объясняться Каспар.

— Вот и применишь свой профиль на практике, — оборвала его Марина.

Аврора любила вспоминать, как, будучи беременной, сказала, глядя на свой живот:

— Ну, хватит уже, деточка, пора выходить на свет божий.

И в тот же день родился Каспар. Теперь он пытался дать себе подобную директиву: «Ну, хватит, деточка, пора уже зарабатывать». С деньгами этот фокус долго не выходил, и Каспар немного нервничал. Он ведь никогда не чувствовал, что у него вся жизнь впереди. Не втиснулся в роль молодого и беззаботного. Напротив, судьба казалась биатлоном: стреляй быстро и точно и снова беги. На прицел времени нет, передышка вместо сна. Умереть можно совсем нежданно, и останется от тебя только могила. Но пусть могила останется такая, чтобы «человечки» находили у нее утешение.

Хоть цель и тщеславна, зато она есть. Тем более что сам Каспар на маминой могиле заряжался решимостью и терпением. Он даже стыдился этого, подозревая, что есть в его привычке неуместный прагматизм. Не земное приводило его к вечному, а вечное к земному. Но так уж сложилось. Аврора хранила его всегда, и решения, принятые вместе с ней, незримой, были единственно верными. Будь она жива, она стала бы спорить, влиять и беспокоиться. Утратив телесную оболочку, она обрела величественное и мудрое совершенство. В сущности, оно было присуще и Авроре зримой, но бремя повседневности не давало фундаментальной натуре раскрыться во всей полноте. Да и все, что касалось Каспара, приводило его матушку в крайнее волнение…

Находись она по эту сторону Стикса, разве суждено ей было бы пережить такие проделки чада, как внезапный уход в армию… Даже Сашенька сильно подорвал здоровье, хотя и декларировал полную самостоятельность решений после восемнадцати. Просто он не ожидал, что сын устроит саботаж — не поступит в указанный родителем институт и отправится на свою погибель куда-то на противоположный край державы.

Оттуда Каспар вернулся без селезенки, зато с укрепившейся платформой. Он несколько раз порывался уничтожить в зародыше свой великий труд «Инстинкт и необходимость», потому что хотелось писать совсем про другое. Про такое, чтобы наизнанку выворачивало. Но постепенно это «другое» приводило мышление в суровую и четкую систему, и оказалось, что оно хороший помощник в деле закрепления любого жизненного материала. Или причина в том, что, потеряв Аврору, Каспар получил стойкую неприязнь ко всему трагическому.

Осталось только как-нибудь располагающе себя назвать. Обозначить свою специальность. Каспар колебался: он — доктор души или тела? Одно было ясно: теперь уже точно не фауны! У нее куда меньше проблем, чем у прямоходящих, выдумавших паспорт, контрацепцию и Страсбургский суд. Так что о ветеринарии давно не мечталось. Иными словами, Каспар догадывался о тех тайных взаимосвязях, о которых слышать не хотела участковая терапевтша Софья Абрамовна. Каспар, которого она знала с пеленок, еще школьником втягивал ее в мозговой штурм, а она в ответ прописывала ему электросон и советовала папе последить за неугомонным.

Словом, муки рождения кредо и привели к строгой Марине Михайловне, что в сокращенном варианте превратилась в Му-Му.

Сашенька после долгих раздумий перестал толкать сына на стезю точных наук. И благодаря тому, что он продолжал жаловаться Марику на непредсказуемость отпрыска, достигшую масштабов, угрожающих жизни, вышла неплохая комбинация. Марк Найш, для близких Марик, видимо, чувствовал себя в долгу перед Сашенькой и взялся устраивать его отпрыска в теплые местечки. Теплые местечки в данном случае означали — это не там, где тепло, а где примут без особых проблем. Например, в загадочный Институт этики и права. Там можно учиться за деньги, а можно показать себя молодцом и поступить на бесплатное отделение. Особенно на факультет этики и социологии. Он совершенно не пользуется популярностью!

Хорошенькое дело — факультет ненужных вещей! Но зато в столице. К тому же добрым напутствием в сомнительное заведение Марик не ограничился и дал телефончик Му-Му, которая должна была помочь с работой.

— Она примерно в том же духе, что и ты. Тоже все про какие-то феромоны Монферрана рассуждает, про инь, ян, совместимость, то-сё… — поглаживая бакенбарды, иронизировал господин Найш. — Она, может, не сразу, но поможет тебе.

— А при чем тут Монферран? — удивился Каспар.

— Да ни при чем. Просто в голову пришло. Сочетание раскатистое.

Когда Марик удалился, Каспар спросил отца:

— Скажи, а он еврей?

— И еврей, и татарин. Пополам.

— И эти составляющие в нем борются друг с другом?

— Зачем борются? Дружат. Можно сказать, плодотворно сотрудничают. Гомогенный коктейль, — усмехнулся Сашенька.

Каспар полночи размышлял над сказанным и, наконец, начал новую главу своей бесценной монографии. Она называлась «О внутренней совместимости составляющих». Тема слишком увлекла Каспара и запутала в логическом клубке: он так и прибыл в Москву с неоконченной главой под мышкой и терпкой надеждой на славу. Конечно, немного завидовал Отто Вейнингеру, чью книгу ему подарил Бекетов на прощание. Юный Отто так метко просек, что нет стопроцентных инь и янь, что невдомек ни Марику, ни Марине Михайловне. Этой вообще начхать на струны души человеческой! Каждый из людей гермафродит с преимущественным счетом в пользу одного из полов, а некоторые вообще пятьдесят на пятьдесят… Однако Каспар решил придать этой стройной теории соблазнительно пышные формы. Потому что любое эго, в сущности, не единица, а множество. Не три четверти мужчины и четверть женщины, а целая группа господ, по желанию и надобности легко меняющих пол. Представители этой беспокойной группировки объединены властью суперэго (та самая «необходимость») и ид (те самые «инстинкты»). В этой части концепции Каспар с легкостью опирался на австрийского основоположника. Это придавало смелости, — все ж таки традиции… Но первому клиенту, которого психотренер-дилетант торжественно принял в своей резиденции у туалета, не понадобились ни традиции, ни новаторство. Он вообще про другое.

К встрече Каспар готовился. Учеба на странном факультете проходила незаметно, как привычный гул еще нестарого холодильника. Лекции посещались эпизодически. Главной целью была причудливая работа. Сознание того, что «я еще никто, а у меня свой кабинет». Унизительная близость клозета мастерски умалялась самолюбием. Клиент не заставил себя долго ждать, — появился через три дня бдений Каспара в келье, которую он пытался оборудовать эклектически, под стать салонной пестроте, чтобы клиент не чувствовал диссонанса. Здесь были расставлены все имеющиеся у Каспара книги, а также учебники, выданные в институтской библиотеке. Отнюдь не многие были по теме, но Каспар решил, что книжные корешки должны не угнетать, а ассоциативно расслаблять всяк сюда входящих. Например, сказки Гауфа или Мэри Поппинс, вкрапленные в тома Брэма, Лоренца, Шарко и иже с ними, призваны были напомнить о безмятежном… И еще игрушечная парочка в болгарских народных костюмах, сувенир из наследства Авроры. Этническая тема всегда освежает интерьер…

И вот оформительское вдохновение мягко осадила секретарша Плюшевая Юля. Она привела Каспару первого пациента. Этот волнующий момент был несколько подпорчен суетой и смущением молодого «доктора», который изо всех сил пытался выглядеть старше и опытнее, чем он есть на самом деле. Но если искусственно состарить себя не проблема, то с имитацией опыта дело обстоит куда сложнее. К счастью, первый и бесценный, как пушкинский друг, клиент не выказал никакого внешнего недоверия. Он скорее не доверял самому себе. Отсылка к поэту была навеяна обликом гостя. Он напоминал Пушкина, если бы тот был рыж и служил в министерстве. Что-то неуловимо чиновничье отражалось в этом господине — субординационное дрожание подбородка, быть может…

Однако глаза не могли скрыть глубинного южного темперамента, заретушированного непреходящим смущением. Условились, что Клиент будет обращаться к своему несолидному психотерапевту иронически — «пан Ярошевский», а Каспар станет называть его столь же иронически Александром Сергеевичем или сокращенно «Классик». Такова была импровизированная тактика: для должного контакта сторон им лучше называть друг друга не официальными именами, а изобретенными прозвищами. Это способствует иллюзии домашней доверительности.

Итак, Классик увел чужую жену и теперь страдал, во-первых, муками совести, во-вторых, бредом преследования, в-третьих, явно хотел все вернуть, как было. Но пути назад были отрезаны. Его история была более или менее типична: бездомного Классика приютил в своей квартире женатый друг-однокурсник. Жена друга воспылала страстью к приживалу — «из жалости», как стыдливо комментировал «счастливый» соперник. Который, впрочем, не последовал благотворному примеру Иосифа Прекрасного и вступил в порочную связь. В этом он честно сознался другу, как только тот почувствовал неладное… Адюльтерная история то вспыхивала, то затухала в течение семи лет. Конечно, Классика быстро изгнали из пристанища, как змею, пригретую на груди, но тот благодаря своей бережливой матушке сумел разжиться комнаткой на окраине…

Каспар пытался заострить повествование на имущественных подробностях, полагая, что они надежные маячки в сплетении затуманивающих разум страстей. Глядишь, и логика решения забрезжит… В имущественном плане Классик, конечно, выиграл, оттого и тушевался. Сначала его любовница переехала вместе с ребенком к нему в коммунальную тесноту. Покинутый муж вроде бы уже не страдал и даже стал налаживать свою интимную жизнь, но Классику казалось, что это лишь блестки внешней бравады. А в душе обманутый жаждет мести. Ощущение усилилось, когда «роковая женщина» подбила и без того измученного приступами совестливости и страха Александра Сергеевича на рискованный маневр: договориться с ее бывшим о неравном обмене. Дальше и так все ясно: вновь образованной ячейке общества досталась квартира, а поверженный друг переселился в комнату. «Он же все равно один, а нас трое!» — с простодушным коварством мотивировала ченч жена. Однако ее бывший муж вроде даже не протестовал, и с его стороны, как неохотно признавал А.С., не исходило никаких угроз.

Но именно это и пугало! Классику грезилось зловещее затишье перед бурей. Словом, он был уверен, что скоро его отправят на тот свет. Ведь должно же быть какое-то возмездие за содеянное!

В отличие от него Каспар так не считал. Возмездие не всегда приходит по адресу. У него свои причудливые соображения об объекте, сроке давности и форме наказания.

Классик просил упреждающе спасти его от порчи и в подтверждение приводил ведьмовские наклонности собственной жены. Налицо спутанность логики. Каспар спросил напрямую:

— Вы боитесь супруги или ее бывшего мужа?

— Я никого не боюсь! — Классик брызнул остатками брутальной гордости.

Но, конечно, поддался терпеливым уговорам о том, что перед помощником в тонких делах не требуется размахивать шашкой. А надо сознаться в слабостях, открыться, вычерпать до донышка свои кошмары, — только так излечивается больная душа. Разумеется, Классик боялся прежде всего своей «половины». Один раз она уже предала, а, как известно, единожды преступив черту, повадишься… На «Полный курс» Му-Му Классик замахал руками — дорого! Зато Каспар научил его смотреть вампирам в затылок и правдоподобно имитировать половые трудности, — основополагающим защитным действиям от нечистой силы. Он интуитивно полагал, что бессмысленно убеждать индивидуума в нелепости его страхов. Страх есть — и точка. Не важно, прикидывается ли его источник порчей, сдвигом земной коры, изменой любимых или смертью. И от лекаря требуется лишь самозабвенно увлечься игрой в страшное. Тогда пациент, почувствовавший значимость своих предрассудков, — а значит, себя самого, — поневоле излечится сам. А куда ему, сердешному, деваться!

В пылу игры Каспар познакомился со всем действующим треугольником драмы: женой, ее детьми от разных браков, поголовьем плешивых кошек и брошенным мужем господином Белозерским. Последний оказался самым приятным персонажем. Вопреки демонизации, этого чудика давно интересовали лишь малые этносы и нереализованные замыслы самого разного толка: от экспедиций в Туву до махинаций с недвижимостью. Чокнутый ученый, напугавший Классика тотемическими изысками, — неплохой анекдот начала Каспаровой карьеры… Этому ироничному типу так понравилась история о страхах Александра Сергеевича, что они с Каспаром подружились. Последнему за дружбу пришлось расплатиться нарушением врачебной тайны и этики, но для красного словца не жалеют и отца… Конечно, Каспару пришлось нарушить еще и договор с непререкаемой Му-Му: он не должен был брать денег с клиента, не обложенных данью Марины Михайловны. А Каспар взял! И взял не очень-то красиво. Но развитие истории так его развеселило, что остановиться просто не было сил. Во многом благодаря Белозерскому, что оказался умелым провокатором:

— Ты их не разубеждай. Скажи, что я опасный ревнивый колдун. И пусть дают тебе бабки, чтобы ты их защищал от порчи. Мне процент за идею. Договорились?

Каспар решил попробовать шутки ради. Тем более ему куда приятнее было платить процент затейнику Белозерскому, чем алчной Му-Му.

Ученый муж при близком знакомстве оказался куда более охоч до мошеннических идей, чем до научных. Но надо отдать ему должное — ни одну он не реализовывал, все утекало в болтовню. Его забавляли красота и изящество преступной схемы, он наслаждался грехом эстетически… Дело обычное: те, кто сами не умеют, обычно наставники или начальники. И Каспар повелся. Он позвонил Классику и проникновенным голосом предупредил его об опасности и о сумме, которая эту опасность предотвратит. Сумма была взята с потолка, точнее из цветочного магазина. Столько стоила самая дорогая корзина диковатой икебаны с астрами, камышами и орхидеями.

–…Ежемесячно! — зловеще нашептывал Белозерский и блудливо хихикал, мешая вести переговоры. Ему и в голову не пришло, что несчастный Классик согласится.

И принесет нужную сумму. Бледнея от ответственности, Каспар заверил, что отныне семья под защитой. Он не рискнул требовать ежемесячности, и тогда разыгравшаяся было совесть тут же уступила место азарту розыгрыша. В конце концов, Марина Михайловна за свой «Полный курс» просила раз в сто больше. А если учесть, что в таинственном комплекте ее антисглазовых процедур числились клизма и вошедшая в моду уринотерапия… В общем, Классику просто повезло! Он легко отделался.

Чего не скажешь о неловких махинаторах. Деньги быстро прокутили. Не разделяя на проценты и доли. Классик больше не звонил: успокоился. Белозерский предлагал «взбодрить» беднягу психологическим давлением, чтобы тот снова раскошелился во избежание ведьмовских проделок. Но предлагал опять не всерьез, конечно… Каспар уже привыкал к бесконечной, как водопроводное подтекание, болтливости Белозерского. Его бывшая жена называла это «преждевременным словоизвержением».

— Его язык доведет до преисподней, — жаловалась она Каспару. — Как начнет рассказывать про колдовские обряды — не остановишь. Говорил, что даже вуду — просто дети по сравнению с нашими северными народами. Нагнетал, что ведьмы среди нас и что им раз плюнуть навести порчу. Я его спрашиваю: «Зачем ты мне мозги пудришь?» А он отвечает, что незнание не освобождает от ответственности. А я ему отвечаю, что нужно делом заниматься, а не лясы точить. А он мне заявляет, что, мол, твоя протестантская этика тебя не спасет. А я говорю: «При чем тут протестанты, я ж просто по-человечески с тобой… Ну как можно во все это всерьез верить, ты мужик взрослый, а не бабка деревенская!» А он мне: «Надо знать врага в лицо, а не прятать башку в песок». А я ему говорю, что в мире столько опасностей, а ты еще мне душу мутишь всякой нечистью! А он говорит: «Я ученый, а ты малоразвитое существо». А я говорю, что скоро кандидатскую защищу, в отличие от него, п…бола плешивого… А он меня ведьмой обзывал! Меня! Я-то тут при чем, если он сам как леший с этими обрядами носился!

Каспар ей не сочувствовал. Он еще не знал тогда, что Белозерский может быть утомителен для близких. Быстро убедиться в этом не составило труда. Но Каспар еще долго находился под обаянием «плешивого», чей поток сознания будил авантюрное воображение.

— Ты заплыл не в те воды, — бодро вещал Белозерский. — Мозги обрастут ракушками в туалетной каморке. А надо, чтобы о тебе пошла народная молва! У меня план: мы организуем агентство. Название надо придумать звучное и непонятное. Например, «Асана». Главное, чтобы на «а» — так лучше воспринимается. Даем рекламное объявление: «Правдиво объясним ваше отсутствие в семье».

Народ потянется. Думаешь, не клюнут?! Может, и не сразу, но несколько звонков из любопытства будет. А там уже наша задача удержать рыбу на крючке.

— Что такое «Асана»? — только и спросил Каспар.

— Не важно. В общем, поза в йоге. Такие вещи надо знать! Хотя насчет названия и прочей эзотерики ты на меня вали, уж я им мозги запудрю. Мы будем работать по принципу «добрый и злой следователь». То есть в переводе на нашу почву: грустный психотерапевт и веселый шарлатан.

Объявление тиснул друг Белозерского в газете с обнадеживающим названием «Ладушка» под заголовком «О семье и о здоровье». Знакомец уныло там редакторствовал, мечтая возглавить русскоязычный «Плейбой». Но того еще не было в природе, и потому страдалец вот уже с полгода проникался тихой ненавистью к семейным ценностям. Он с радостью отреагировал на возможность пошалить. Затейники ждали откликов, затаив дыхание, что противоречило здравому смыслу. «Ладушка» взросла на ниве своей предшественницы — вялой многотиражки, и ее читательская аудитория была крайне туманна. И тем не менее народ, как того ожидал болтливый мудрец, клюнул, заглотил и не поперхнулся. Были, конечно, оскорбленные письма от воинственно настроенных дам, видимо чувствовавших, что падут жертвами означенного «правдоподобия». В день выхода тиража не привыкший к демократическим свободам читатель, тяжело сопя, обдумывал предложение. А на второй день позвонили аж три человека. Первому, нетрезвому господину с шаляпинским тембром, было просто не с кем потрендеть. Второй неуверенным шепотом согласился подойти в контору. Третьей оказалась девушка. У нее вообще не было семьи. Она хотела устроиться на работу телефонной секретаршей. Эта немудреная должность как раз вошла в моду. Но, несмотря на моду, она стала любовницей Белозерского. Это призвание вне конкуренции. И совсем другая история.