Во имя Солнца

Дарья Савицкая (2024)

Восемнадцать лет назад в королевской семье родился желтоглазый ребёнок без тени — воплощение Солнца, бездушная оболочка для божьих сил. А пять лет тому назад Солнце отказалась посещать храм и даже покидать свою башню без должной причины. Слухи множатся — кто-то не верит, что воплощение бога настоящее, кто-то считает, что жрецы прогневали Солнце. Убийство в Новом замке становятся для Королевского Храма предлогом, чтобы навязать принцессе общество «своих» — и получить соглядатаев в Предрассветной башне. Найти одержимых, уговорить воплощение бога вернуться в храм и всегда действовать во имя Солнца и никак иначе — не самая простая миссия даже для жрецов, и уж тем более для простых монахов. Только вот с каждым днём всё больше сомнений — настоящие ли Тени? И что хуже — настоящее ли Солнце?

5 — Солнце. Про жреческое коварство

Сокол заявился часов в восемь утра. Постучаться ему была не судьба, поэтому проснулась я от того, что тяжеленная дверь захлопнулась за спиной нашего Королевского Жреца.

Подхватившись с постели, я поспешно отбросила одеяло и села, уставившись на вошедшего осоловевшими со сна глазами. Благо, моя ночная рубашка напоминала скорее ночное платье, и сказать, что я не одета, было сложно.

В комнате царил полумрак. Ближайшее к кровати окно было заставлено книгами — они высились от подоконника и до самой фрамуги, покрываясь пылью и белой собачьей шерстью, и свет сквозь этот завал проникал тонкими, как лучины, полосками. Второе окно было, во-первых, закрыто ставнями, во-вторых, отгорожено от меня ширмой, разделявшей покои на две части.

Снежок, ранее лежавший на полу и тихо грызущий ножку стула, едва слышно гавкнул и вскочил, оскалив зубы и ощерившись. Сокола он не слишком любил — а вы попробуйте любить того, кто всё ваше щенячье детство будет бить вас по заду посохом, приговаривая «развели поганых собак, белое отродье, проходу от них нет!». Представьте себе, в Королевском Храме всё настолько плохо, что даже Королевский Жрец верит в приметы как последняя суеверная бабка. Белый зверь — к несчастью, предрассветный ребёнок — обязательно бестолочь, толк будет лишь от младших детишек.

Сокол, нахмурив серебряные брови, шуганул посохом Снежка и медленно прошествовал к центру моей комнаты. Со смесью понимания и ужаса оглядел высохшую свиную голову, лежащую в центре на шёлковой салфетке, расшитой костями и черепами. Перевёл взгляд на стену, исполосованную частой сетью царапин, и мясницкий тесак, валяющийся на полу — это у меня место для отвода души и сцеживания неприятных эмоций, я очень люблю драться со стеной. Стена меня понимает гораздо лучше, чем живые люди, спокойно сносит все мои крики и удары.

Брезгливо потыкал пальцем в чучело белки, лежащее на краю стола — чучелу Снежок с неделю назад, играя, отгрыз три из четырёх лап, а также перекусил белочке проволочный позвоночник, отчего она обмякла и выглядела как совсем недавно сдохшая.

Напоследок Сокол пнул ногой лежанку Снежка и в воздух взметнулось облачко пыли, мелкого песка, принесённого на собачьих лапах, и белоснежной шерсти.

Видно было, каких усилий ему стоит ничего не сказать о бардаке в моих покоях. Но старый жрец справился. Чуть склонив свою головушку набок, он с любопытством посмотрел на меня.

— Здравствуй, Солнце.

— Здравствуй? Звучит, как издёвка, — пробурчала я, совершенно демонстративно утирая краем одеяла сопливый нос. Летняя простуда, тварь такая, подкралась незаметно.

— Ну-ну, выглядишь ты уже получше, — заверил меня Королевский Жрец, попутно цыкнув на начавшего к нему подкрадываться Снежка.

— А ты похуже. — Я потёрла глаза, кое-как вставая и давясь зевотой. — Лик твой, дедушка, сегодня выглядит как герб всех невыспавшихся людей мира. Ты чего в такую рань завалился?

Сокол дёрнул рукой, будто намеревался погрозить мне посохом. Посох у дедушки знатный — дубовый, с набалдашником из янтаря, с золотыми кольцами, украшенными руной Солнца и мелкими рубинами. Хребет, конечно, таким не перебить — не удивлюсь, если от хорошего удара эта реликвия вовсе сломается.

— Твои манеры как были, так и остались идеальными, — пробормотал Сокол с грустной иронией. Голубые глаза почти светились немым укором.

— Благодарю. — Прошествовав к столу, я потрепала по липкой коже свиную голову, потом налила себе из кувшина в чашку воды. — Извиняйте, но выпить тебе могу предложить только простой ключевой водички. Не хочу кликать свою служанку только чтобы ради порядка предложить незваным гостям чай. Вот такая я свинья. — Я залпом выпила воду, довольно хрюкнула и задумчиво постучала по пятачку свиной головы. Сокол продолжал смотреть на меня с грустным неодобрением.

— Это что? — с убийственным спокойствием спросил он, ткнув пальцем в голову и тут же брезгливо отдёрнув руку.

— Моё тотемное животное. Как у папочки-рыцаря. У него ворон, а у меня вот. — Я сквозь брезгливость приобняла свиную голову и ещё раз хрюкнула. Она была подсушена, с вынутыми глазами и мозгами, но запах от подгнивающей кожи всё равно исходил противный. Похоже, тотемному животному пора было на помойку.

— Свиная голова?

— А Аметисте нравится, — парировала я. — Это её была идея, завести мне ещё одно животное, кроме Снежка. Мы же не знали, что Снежок на второй день знакомства загрызёт Салослава.

Сокол на несколько секунд закрыл глаза, и в голову мне тут же стрельнуло молитвой — дедушка просил у того странного шарика на небе терпения. Я всегда слышу мысленные молитвы, если их произносят рядом со мной.

— То есть у тебя недавно тут жила живая свинья?

— Не совсем, — врать было лень. — Я попросила у Марника свинью. Свин был нужен для того, чтобы у тех полоумных монахов, которых ты мне прислал, был собеседник, подходящий по интеллекту. Но Марник что-то напутал и припёр почти поросёнка, видимо, пожалел мне настоящую большую свинью, зараза. Но в целом я была довольна, и Аметиста тоже. Назвали Салослав.

Судя по вздоху Сокола, он уже знал, что было дальше, а разговор о свинье начал только ради того, чтобы понять откуда она вообще взялась.

— Чтобы как-то объяснить монахам, зачем мне свинья, я сказала, что в эту свинью переродился один великий Верховный Жрец из Приморского края.

— И сказала, что свинья считается по званию старше, чем монахи, которых я к тебе прислал? — мрачно уточнил Сокол.

— Да, что-то вроде того. Не волнуйся, они не успели обидеться. Снежок что-то не поделил с Салославом и задушил его, пока я не видела. Я просто не ожидала, что он осмелится. Салослав был довольно крупный, выше колена мне.

— Почему мне они доложили, что ты собственноручно убила свинью, предварительно поместив её в начертанный кровью алтарь, и сказала им, что этот был обряд пожирания души перерождённого в свинью жреца?

Я удовлетворённо прикрыла глаза. Версия, рассказанная в Королевском Храме, была чудо как хороша, ещё лучше, чем правда.

— Ну, мы с Тисой положили Салослава в круг и я отпилила ему голову. Он уже был мёртвый. Не знаю, отчего твои монахи решили, что я его убила. Это всё он. — Снежок, на которого я указала пальцем, непонимающе заворчал, видимо, считая, что я отдаю малопонятную команду.

— Солнце, дай мне терпения, — прошептал Сокол, потирая виски.

— Терпения нет. Есть свиная голова, белая собака и полкувшина воды, — честно ответила я, пытаясь не улыбаться.

Если Сокол или ещё кто-нибудь хочет, чтобы я боялась мёртвых животных или брезговала возиться с трупами, то им самое время вернуться в прошлое и изменить мой детский досуг. Сами виноваты — не надо было меня с трёхлетнего возраста водить на все сожжения и упокойные молебны, учить благословлять уже мёртвых жрецов и монахов, и уж тем более не надо было мне в шесть лет давать в няньки сына королевского мясника. Марник — добрый и весёлый парень, но он в своё время научил меня с безжалостным спокойствием относиться к убийству животных. Я не отличаюсь жалостью ко всему живому. Жизнь Снежка для меня по сути равна человеческой, но жизни всяких петушков, коровок и свинок, с которыми я знакома в лучшем случае пару дней, стоят не дороже мяса, которое из них можно получить.

— Тот монах из Утреннего корпуса, Светломир… — начал Сокол, осторожно подбирая слова, — он у меня позавчера ростриг пытался попросить. Ты ему своим Салославом чуть всю веру в Солнце-бога не уничтожила, девочка моя. Так нельзя, — я вместо ответа снова хрюкнула, и дедушка, покачав головой, попытался зайти с другого боку, — И ты хочешь сказать, что леди Аметиста тебе помогала?

На самом деле мне помогала не столько леди Аметиста, сколько Весновница, но Соколу этого лучше не сообщать. Леди Аметисте, моей последней фрейлине и четвероюродной сестре по совместительству, сделать никто ничего не сможет, а вот безродной Весновнице может и попасть.

Один хрен, тупорылые тройки из храма едва ли успели запомнить, кто Весновница, кто Аметиста, и ябедничать не смогут.

Весновницу мне прислали в качестве прислуги года три назад. Она была предрассветной дочерью довольно богатой, но слабой здоровьем женщины, и после смерти матери её наследство оказалось в руках у жадных тёток и двоюродных сестёр, а Весну, как предрассветную, отправили «высокой слугой» в Новый замок, обставив это дело так, будто ей выпала завидная судьба.

В первый же день мы подрались. Весновница вела себя пристойно только первые шесть часов, молча прибирала мои покои, вежливо улыбалась и отвечала на вопросы кратко и по делу. Потом у неё сдали нервы — её взбесило, что я слишком тихо говорю, кое-как одета, хожу простоволосой. Какая-то безродная поломойка, невесть откуда взявшаяся и не проработавшая в замке и дня, вздумала спорить с принцессой и заведёнными мной порядками! Можно было просто её вышвырнуть — я так часто выгоняла слуг, что это никого не удивило бы. Но я себя тогда вдруг почувствовала такой беспомощной и злой оттого, что меня смеет ругать какая-то там девчонка, что вместе жалоб матери или старшим слугам устроила драку: кинулась на Весну, вцепилась ей в волосы, подожгла святым огнём платье, расцарапала ей лицо и вываляла по полу, ревя, как сумасшедшая. Весна, защищаясь, разорвала мне платье и вывихнула руку.

Однако, вопреки интересному знакомству, я её оставила. Просто потому, что на фоне иных её чудачеств я себя снова ощущала праведницей. Весна умеет искать неприятности — она пьёт, как матрос, постоянно ночует в казармах с солдатами и легко соглашается на любые авантюры. Особенно незаменима она оказалась, когда Сокол начал присылать мне монахов.

Весна поможет отпилить голову мёртвой свинье, Весна с серьёзным видом подтвердит, что мои пророчества всегда сбываются, если я начну изображать перед монахами транс и предсказывать им смерть и всяческие муки, Весна с самой возвышенной миной заявит монахам, что Снежка мы в целях лечения собачьего малокровия поим человеческой кровью и все жители Предрассветной башни должны сдавать в день по три рюмки крови для собаки, вот стаканчик, сцеживать сюда.

Неудивительно, что я за эти подвиги прощала Весне её редкие пьянки и исчезновения на денёк-другой.

— Давай мы подберём тебе другую служанку вместо Весновницы, — обмануть дедушку не получилось. Старый прозорливый жрец слишком хорошо понимал, кто поддерживает мои гениальные планы по выживанию монахов из замка. — Посмотри: она даже твои покои не убирает. Почему бы тебе не задуматься о новой горничной?

— Но я люблю свою Весновницу.

— О, я не умаляю роли личных слуг в жизни господ, не подумай. Конечно, мы не можем взять девушку с улицы и просто заменить ею твою Весну. Но она откровенно не справляется. Возможно, от неё будет больше пользы, скажем, на кухне, или, к примеру, на псарне… А твои покои могла бы прибирать и леди Аметиста.

— Маркиза Аметиста. Прибирать. Мои покои, — медленно повторила я, надеясь, что до Сокола само по себе дойдёт понимание несуразности этого предположения. Тиса не была белоручкой, и охотно сама накрывала на стол, убирала посуду, могла поправить подушки или разложить вещи. Но прирождённой горничной она не была никогда. Более того — у неё была своя горничная, и только благодаря стараниям той девчонки покои самой Тисы не похожи на хаос.

Дедушка не слишком хорошо понимал разницу между духовенством и знатью. Для любого жреца из Малого Совета вполне нормальным послушанием, вопреки сану, станет забота о чистоте в покоях старейшины или болеющего собрата. Это напротив считалось честью и хорошей возможностью искупить грехи делом. Но для дочери герцога забота о чистоте в моих покоях — почти унизительна.

— А как насчёт Розы? — тут же переобулся Сокол. — Роза не знатная, и она произвела на меня приятное впечатление — набожная, да и держать себя умеет…

— Розе я покровительница, а не хозяйка. Это разные вещи, — терпеливо объяснила я. — Она не слуга. У неё нет жалования. Острова нам наоборот доплатили, чтобы Роза у нас обучалась.

— Ей можно назначить жалование.

— А-а-а, сохрани меня небесный собрат… — прошипела я, встряхиваясь, чтобы успокоить раздражение: — Дедушка, Роза смотрела на меня, как на предательницу, когда я ей предложила за серебряную монету сбегать на поле за васильками. Оставь Розу в покое. Я люблю Весновницу и мне нравится, как она прибирает мои покои, — видя, что мои аргументы Соколу до понятного места, я добавила: — Весновница — очень порочная девушка, без моего надзора и покровительства она вообще скатится Теням в ноги. Сколько её пьянки будут терпеть на той же кухне? У поваров что, терпение как у меня, божественное?

Сокол сразу одобрительно закивал.

— Любишь ты её всё-таки. Всегда меня в тебе поражала эта странность, сочетание свиных голов в комнате и неистребимого света, из-за которого ты не выгоняешь свою порочную Весновницу…

–…зато взашей гоню праведных монахов, — огрызнулась я, перебив дедулю.

Услышав про монахов, Сокол нахмурился, из-за чего его и так почти сросшиеся брови слились в одну.

Первых монахов мне прислали на следующий день после того, как я познала все прелести бытия мёртвой коровы. Подобрали их на ура — какой-то умудрённый жизнью дядька из Вечернего корпуса, который сразу же начал ходить вокруг меня прямо в грязных сапогах да по цветным коврам, трясти серпами и пугать мне Розу обещаниями «порезать серпами для проверки, а то глаза у тебя больно пустые, деточка»; любимец толпы Остролист, которого ценят совершенно все, кроме меня, ибо в юности эта харизматичная зараза вдребезги разбила сердце моей тёте Чистоглазке и я его за это крепко недолюбливаю; ну и наконец господин Телей, один из лучших монахов Полуденного корпуса, который ничем передо мной вроде ранее не провинился, но зато сразу умудрился обругать Снежка и поставить мне в пример Весновницу, тихо штопающую чулок в кресле у окна. Я всё понимаю, но ставить мне в пример человека, который сидит тихо и не болтает, потому что у неё от похмелья голова звенит, дав заодно этому человеку повод поминать мне такой случай до старости — большая глупость. Не знаю, каким образом мне удалось пробудить в себе силы Солнце-бога, но несчастный вечерний монах получил пламенем в морду, заработал хороший ожог и от неожиданности упал, сломав в падении мизинчик на левой руке. Телея я вышвырнула более изощрённо — столкнула на пол тарелку, сделала испуганное лицо и попросила Телея поднять, совершенно забыв предупредить, что всё мясное, что оказывается на полу, по умолчанию переходит во власть Снежка и яростно им охраняется. Остролиста я просто попросила уйти, и то, миролюбие моё было вызвано заботой о Чистоглазке — не хотелось бы её расстраивать, она до сих пор, по памяти первой своей любви, благоволит этому пройдохе.

Вторая тройка была преисполнена почтения к моей персоне и не решалась давать советов, топать по коврам сапогами и ставить мне в пример служанок. Они были моими ярыми поклонниками, настолько ярыми, что к исходу третьего дня я начала при виде их орать самые страшные пророчества, какие только могло породить моё больное воображение, а чтобы им меньше нравилось ходить в мою башню ещё и придумала зачем-то что Снежка надо поить человеческой кровью. Почему-то пророчества их пугали не так сильно, как пьющий человеческую кровь белый пёс.

Третья тройка была вообще курам на смех — ну подумаешь, устроили девочки маленькое жертвоприношение прямо в коридоре, чего они только так испугались?

— Никакой четвёртой тройки, — сразу предупредила я, увидев, что Сокол раззявил рот для очередной фразочки. — У меня сила Солнца, я сама всех победю, без тебя и твоих монахов.

— Не хочешь конвоя? — понимающе вздохнул Сокол.

Как раз-таки на конвой я бы вполне могла уговориться. Надо — значит надо, и если уж всему миру резко понадобилось, чтобы я покидала свою комнату только в присутствии охраны, я вполне могу милостиво на эту жертву пойти. Но проблема в том, что монахи — это ни разу ни конвой, и конвоем они быть не умеют. Они будут ходить вокруг меня, читать проповеди, просить благословления, махать серпами без повода, что-то вякать. А в такой шумной компании я совершенно не нуждалась.

— А кто его хочет? — малопонятно пробурчала я, не отрицая предположения Сокола.

— Но тебе нельзя находиться одной. Даже если ты не покидаешь башни.

— Я не могу сутками торчать с Весновницей, мы поубиваем друг друга. А у Розы и Тисы, при всём уважении, тоже должна быть какая-то личная жизнь, а не вечная пляска перед моим носом, — повысив голос произнесла я. — А мои братья сами ещё дети. А стражники ваши распрекрасные могут быть одержимы, спасибо, не надо.

— Тебе нужны друзья.

— Скажи ещё, что мне замуж пора.

— Замуж рано, — серьёзно отозвался Сокол, — Мы с твоей матерью пока не пришли к компромиссу, кто может стать для тебя достойной партией. Да и тебе должен быть по нраву, ты же волю божью несёшь.

— Может, ещё папино разрешение на брак нужно, не? — съязвила я. Папа был больной темой. Королева должна быть примером для подданных, а моя мать умудрилась заиметь бастарда от безродного чужеземца, знатно подмочив мной свою репутацию. Остальные её дети, мои рыжие братья, были уже сыновьями от законного супруга.

— Тебе нужны друзья, — проигнорировав фразу про папу повторил Сокол, — У тебя нет компании даже для простого выхода в город. Ты не доверяешь слугам, стесняешься оставаться наедине со стражниками или жрецами… А своих служанок и фрейлин ты не считаешь достойными, судя по тому, что отказываешь посещать в их обществе Яроград уже не первый год.

Я устало вздохнула. Королевский Жрец был прав — я стеснялась выезжать куда-то в одиночку. Хотя бы потому, что настоящей одиночкой меня никуда не пускали, а ради своей тушки собирать в дорогу десяток стражников и слуг мне было как-то неловко. Братья меня несколько стыдились, считая придурковатой (не без оснований), мать при сопровождении своего величества требовала выполнения тысячи невозможных условий. Роза и сама никуда не выезжала, её вполне устраивал Новый замок и его окрестности, Весновница обычно предпочитала сомнительные виды досуга, к которым я не горела желанием приобщаться, Аметиста совершенно не подходила мне как компаньонка просто по складу характера.

— Нужны, — согласилась я нехотя. Спорить со стариком показалось мне вдруг делом неблагодарным и низким, — Но вот как-то не обзавелась.

Судя по торжествующей улыбочке Королевского Жреца, зря я так легко сдалась — надо было до конца давить на прелести одиночества. Почему-то представилась шайка хорошеньких девиц благородного происхождения, которых сейчас запустят и которые с воплем «Подру-у-ужка!» кинутся душить меня в объятьях.

— Я подготовил тебе компанию.

Опять. Мне периодически пытались подсунуть новых горничных и фрейлин. Почему-то матери и Соколу казалось, что это мне волшебным образом поможет.

— Пожалуйста, скажи мне, что им по двенадцать лет и они из хороших семей, — жалобно выдавила я.

— Почему двенадцать?

— Потому что я не люблю своих сверстников, но вполне терпима к младшим. Двенадцать лет — самое то. Думаю, примерно в это возрасте у меня остановилось умственное развитие и поэтому меня так тянет к детям.

Сокол мученически вздохнул. С представительницами своего пола я не ладила хронически, с самого сопливого детства, предпочитая компанию своих же братьев или сыновей прислуги. Когда мне было около четырнадцати, все мои приятели какой-то неведомой мне естественной магией из милых мальчиков превратились в юношей, а юношей я стеснялась, и круг моего общения заметно сузился. У меня всё ещё были две фрейлины и личная горничная, но подругой я могла с натяжкой считать только последнюю. А ещё был Снежок. О, и консорт Перамогий, отец моих братьев, тоже был вполне себе друг. А если ещё посчитать Марника, нашего мясника, то в принципе можно прийти к выводу что ни шута мне не одиноко, Сокол всё выдумал. Зачем мне какие-то там девочки-подружки, когда у меня есть вот эти все люди? Разве смогут эти девицы на чистом матерном пересказать боевые походы на Приграничную орду, как этот делает консорт? Разве согласятся они помочь мне завести свинью? Разве будет у них очаровательная немногословность моей собаки?

— Тебе бы не помешало общаться со сверстниками, а не впадать в детство.

— Я запрещаю силой волочь ко мне каких-то там сверстников, считайте, что это королевский указ! — вскинулась я, замахав руками, — В Новом замке — могучая Тень орудует, люди умирают в её коварных когтях, а ты хочешь сюда, под удар, невинных людей приволочь!

— О, Солнце, пошли мне терпения! — прошептал Сокол чуть слышно, закатывая глаза к потолку.

— Хрен тебе с маслом, а не терпение, старик! — я потрясла кулаком, — Сам меня воспитывал, вот и пожинай плоды моего упрямства! Надо было меня палками бить и в подвале держать, может, тогда бы выросла послушной!

Сокол виновато развёл руками.

— Мне жаль тебя огорчать, девочка, но они уже здесь.

Я поспешно заткнулась, настороженно глядя на своего храмового дедушку. Дедушка был сама непричастность к моим бедам.

— Мы с Весновницей обе не любим других девок. Мы уже положили жизнь Салослава на алтарь во имя борьбы с чужаками в моих покоях. Представь, как нас разозлят девчонки. Клянусь, если хоть одна чужая девка переступит сегодня порог моей башни — я распотрошу в коридоре корову. Не надо мне никаких подружек!

— Они не подружки. И я не говорю тебе с кем-то дружить. Они просто будут твоей компанией, сопровождением, развлечением, если угодно. Ну и защитой, разумеется.

— Они ещё и вооружены? — я фыркнула, представив девиц в шёлковых платьицах и с двуручниками наперевес.

— Вооружён только Беркут, как и положено монаху Вечернего корпуса.

Я на миг снова замолкла, переваривая услышанное. Какой ещё, к теневой матери, Вечерний корпус?!

— Никакой четвёртой тройки! — попыталась я рявкнуть. Крик вышел тонким, писклявым и истеричным, — Даже под видом компании и верной свиты! Тем более сверстников! Тем более парней! Я буду краснеть, смущаться, забивать голову мыслями о том, хороша ли моя причёска, обязательно пропущу по ощущениям очередной позыв спрятаться в колодце и меня убьют! Да ты смерти моей хочешь, жрец!

— Ты всё равно будешь забивать себе голову чушью, кого бы я к тебе не приставил, — в упор игнорируя мои вопли спокойно произнёс Сокол, — К тому же, говоря по чести, двое из тройки приставлены просто до кучи. Ценность там представляет только один монах, он и будет твоим защитником.

Я скривилась. Кажется, я даже понимала, про кого он говорит. Никакой компании он мне не ищет в этот раз, это всего лишь предлог. Предлог, чтобы исполнить давнюю угрозу, последствий которой я успешно избегала много-много месяцев.

Но давайте по порядку.

Последний месяц восемьсот пятьдесят второго года, в котором было всего двадцать два дня, умудрился вместить в себя событий больше, чем все предыдущие одиннадцать месяцев. Сначала у нас умер Настоятель Утреннего корпуса, совершенно несогласовано и внезапно, не оставив даже намёка на завещание. Потом на его место нежданно-негаданно загнали мою тётю Чистюлю, всего полгода как посвящённую в жрицы, которая восприняла внезапно свалившуюся на неё честь как кару божью и упала в обморок прямо на месте. Выколупанная из родной башни ради праздника в честь новой Настоятельницы, я оказалась внезапно для себя неподалёку от кухонь и там обзавелась Снежком, которого повара топили в ведре. Неделей позже вся башня неведомым образом оказалась поражена вшами, что несказанно ускорило отъезд большинства фрейлин и слуг. В общем, весёлое было время.

За два дня до Пробуждения ко мне заявился Сокол, сел за стол, подпёр башку ручонками и тихим, полным трепета голосом признался, что у него завёлся ученик.

В целом, я оставляла Соколу право заводить кого ему нравится, особенно в тот злополучный месяц, когда завела Снежка и вшей, которые на тот момент всё ещё у меня не вывелись полностью. Но Сокол начал мягко настаивать, что мне стоит посетить Королевский Храм на Пробуждение хотя бы ради чести познакомиться с его расчудесным учеником. Я мягко отказалась. Сочла, что ученику дедушки Сокола для полного счастья как подарок на Пробуждение не хватало только вшей от меня подцепить, да и всерьёз боялась оставлять Снежка одного — все слуги замка были решительно настроены учинить щенку загадочное отравление чем-то несвежим, едва я отвернусь. Ради моего блага, конечно — чтобы не привлекала я на себя несчастий белым псом.

На первый раз Сокол согласился с моим отказом.

Однако Кречет стал явлением, в постоянстве своём похожим на приход полнолуния. С перерывами в пару недель Сокол являлся ко мне, садился за стол, подпирал ручками голову и начинал рассказывать, какой у него хороший ученик. Знает наизусть «Книгу Полудня», может послать в дальние дали цитатами из святых книг, нравится всем жрецам и старейшинам Королевского Храма, способен изгонять Тени чуть ли не силой своего презрения к тёмной силе. Я дежурно поздравляла дедушку с выгодным обретением такого талантливого ученика, но знакомиться не хотела. Ни в замке, если мне его сюда привезут, ни в храме.

Упрямый в своих намерениях дедушка с каждым месяцем наращивал вокруг Кречета таких басен, что впору мне было топиться от осознания, как я ничтожна рядом с этим светлым человеком. Кречет обзавёлся в рассказах дедушки умением зажигать святой огонь силой мысли и сохранять с ним связь сутки напролёт — когда даже я могла поддерживать такую связь не больше пары часов. Следующим открылось умение ходить по лучам, за ним — умение впадать в трансы. При этом всём Кречет якобы держал все посты и голодовки, вычитывал монументальные по своим размерам молитвенные правила и был весь один воплощённый подвиг духа. Постепенно вместо «ученик» дедушка начал говорить «преемник», в смелых мечтах пророча, что Кречет станет следующим Королевским Жрецом. Я всё ждала, когда уже у его драгоценного Кречета пробьётся золотой чубчик как метка избранности, отвалится Тень и проявятся признаки оборотня, раз уж он такой талантливый.

На самом деле, чем больше дедушка Сокол Кречета расхваливал — тем меньше мне хотелось его видеть. Но фоне его драгоценного ученика я всегда ощущала себя пустым местом и хотела только одного: держаться от таких богоизбранных людей, как Кречет, подальше. Меня бы скорее получилось соблазнить знакомством с монахом, который вместо «Воздадим хвалы Солнце-богу!» кричал бы на службах «Воздадим халвы Солнце-богу!», до сих пор читал по слогам и желательно ещё дрался, чтобы мы могли чувствовать себя ровней.

И не будем забывать о том, что я уже пыталась пять лет назад познакомиться и подружиться с монахом-ровесником, и мне до сих пор становится паршиво, когда я это знакомство вспоминаю.

— Не надо кривиться, Солнце. Вот увидишь, мы подобрали самых тихих и доброжелательных монахов для массовки. В них даже можно Салославом швыряться.

— Можно я швырну Салослава в Кречета? — снова съязвила я, прищурившись, — В твоего преемника любимого?

— О, Кречет не даст тебе даже намёка на повод злиться. И ради всего святого, не доводи ты хотя бы Кречета. Мальчик с детства воспитывался в храмах, под руководством духовенства, твои выходки его не смутят, а лишь зарекомендуют тебя же саму как глупую и вздорную девицу.

— То есть сразу помогут бедняжке понять истинное положение дел, — проворчала я. Сокол уставился на меня уничижительным взглядом, — Да хорошо, хорошо. Но если твой теневой Кречка…

— Кречет. Его зовут Кречет, — чуть ли не по слогам повторил дедушка, погрозив мне длинным узловатым пальцем, — Он не слишком любит, когда его зовут не полным именем. Фу, прочь пошёл, уродец! — тут же вскричал он, заметив, что Снежок пытается прихватить его зубами за мантию.

— Снежок. Его зовут Снежок, — поддразнила я Сокола, — И да, дедушка. Я обещаю, что не буду как-то особенно доводить твоего драгоценного Кречета. Но остальные двое… — я попыталась изобразить хищную улыбку, но, судя по реакции дедушки, получилась гримаса боли.

— Зубы разболелись, что ли? — буркнул он, подхватывая свой посох со стола, — Итак, я могу попросить подать мне руку и последовать к месту встречи?

— Можешь. Но я тебе откажу. И попрошу тебя самого убраться из моих покоев, господин Сокол. Подите прочь.

Жрец оскорблённо хрюкнул, резко втянув в себя воздух и решительно скрестил на груди руки, видимо намереваясь стоять на этом месте до конца времён и уж точно не сходить с него по велению каких-то земных воплощений Солнце-бога и жалких принцесс.

— Да переодеться мне надо, — я развела руками, демонстрируя украшенное кучей кружев длинное «ночное платье», — Нет, я-то конечно могу и в таком виде к твоей тройке заявиться, но не думаю, что ты одобришь.

Лицо Сокола смягчилось, морщины изгладились. Он чуть заметно дёрнул ртом, отчего его обычно опущенные уголки губ приподнялись, на миг убрав извечную скорбную гримасу.

— Разумеется. Жду тебя на Третьем Луче, — с этими словами Сокол треснул посохом об пол и вышел, повторно хлопнув дверью с такой силой, что пустая бронзовая рама на стене закачалась.

Я фыркнула и показала двери язык.

В ту же секунду за моей спиной раздался громкий шорох, будто стая птиц одномоментно встала на крыло. Обернувшись, я узрела стандартную картину: Снежок, решив, что я на него не смотрю, полез валяться на мою постель, задел своим жирным задом мои стопки книг на окне и все эти вместилища знаний брякнулись с подоконника на кровать, засыпав Снежка, и еще несколько книг свалилось на пол.

Мой преданный хвостатый друг затаился под книгами, делая вид, что он ничего не опрокидывал и вообще лежит на моих простынях уже не первый день, нечего так таращиться. Я лишь покачала головой.

Скрипнула дверь, и в мои покои, щуря левый глаз, ввалилась Весновница.

— Ты превзошла саму себя. Тебя не было шесть дней кряду, — я подошла к зеркалу, стоящему у стены, в простой раме и сделанному почти точно в мой рост и остановилась, наблюдая за отражением Весны.

Весна вошла медленным и твёрдым шагом, свидетельствующим, что она вполне трезва. Тёмные волосы, убранные в сложную высокую причёску, выдавали в ней человека, сегодня вставшего с первыми петухами — она явно успела и найти себе помощника в сооружении этого великолепия из волос, и привести в порядок одежду, и хорошо позавтракать, раз уж выражение её лица столь благодушно.

Весновница остановилась, повела носом и тут же сморщилась так, словно ей в глаза соли насыпали.

— А чем у тебя так воняет? — она сама нашла ответ на свой вопрос, почти сразу упёршись взглядом в Салослава, — Солнце, твою ж пресветлость! Ты его что, не выбросила?

— Я объявила его мусором и каждый день обещала себе, что как только придёт горничная — я скажу его выбросить, — честно ответила я, не поворачиваясь и наблюдая в зеркало, как Весновница прохаживается по комнате, ногами расшвыривая вещи.

— Ты могла бы просто выбросить его в коридор! Коридоры убирают!

— Каждый день я обещала себе, что придёт моя горничная и я скажу ей: Весновница, выброси эту вонючую свиную голову! — упрямо повторила я, нарочито горько вздыхая.

Весна, добравшаяся уже до стола, брезгливо подняла Салослава за ухо и на вытянутой руке понесла его к окну, ворча, что я издеваюсь.

— Нет, стой! — я тут же обернулась, сообразив, что она удумала, — Поставь на место!

— Она воняет падалью! Ты что, не чувствуешь? Вся твоя комната пахнет мертвечиной!

— Поставь на место, он мне нужен! Новых монахов прислали, ты что, хочешь, чтобы я их привела в свою комнату, а тут нет гостеприимной мёртвой свиньи?

Весна застыла, чуть-чуть не дойдя до цели.

— Опять? — деловито переспросила она, почёсывая свободной рукой нос.

— Опять! — я аж подпрыгнула от возмущения, — Этому старому дурню все мои слова побоку! Он продолжает слать сюда чханых монахов!

— Да ну… — не впечатлилась Весна, переварив мысль, и преодолела последний шаг к окну, открыв его локтем, — Что он тебе, особенных прислал? Эти тоже сбегут. Придут. Посмотрят. Разочаруются. Сбегут.

Свиная голова полетела из окна вниз — удивлять своим появлением тех, кто под башней ходил, и вызывать новые пересуды среди уличных слуг.

Отряхнув руки, Весна прикрыла окно и глянула на меня с укором. Подошла, оценивающе потрогала мои волосы, оттянула ткань ночного платья на плече, поцокала языком.

— Ты выглядишь, как бродяга. Хоть переоденься, пока они не пришли, монахи эти твои.

— Они сюда не придут. Это я за ними пойду. Мы так с Соколом условились.

— А, — подавила зевок Весна, потянувшись, — Как знаете. Приказания будут, принцесса? — на последней фразе голос её стал издевательским и ехидным. Она даже поклонилась, выражая уважение, которого отродясь ко мне не питала.

Я смотрела на неё, сжав зубы и пытаясь удержаться от желания снова её ударить. Весновница. Ниже меня на полголовы, тёмные волосы и голубые глаза, нежный румянец на щечках с ямочками, пухлые губы. Чёрное платье простого кроя с глубоким вырезом, в который краешком спускается повязанная на шею лента с крылатым солнцем — личная метка моих слуг, дающая права свободно передвигаться почти по всему замку. Красивые, сильные руки.

— Завтрак, — безразличным тоном произнесла я, сдержавшись. Та смесь привязанности и завистливой злобы, что я всегда питала к Весне, буквально пожирала меня изнутри, — Распорядишься потом о чём-нибудь несложном? Блинов, сала, может быть, каких свежих овощей, если вспомнишь.

Она была красива. Так откровенно красива, что её красота каждый день становилась ножом, вонзающимся мне между рёбер. У Весны было прекрасное здоровое тело, милое лицо и очаровательная мимика, и пусть она была не из тех, кто вдохновляет писать портреты или сочинять песни, но я прекрасно видела, как на неё глядят стражники. Даже моим фрейлинам не перепадало такого внимания — может, просто потому, что они были моложе Весны.

Я рядом с ней казалась похожей на палку, обряженную в платье — высокая, как парень, с короткими редкими волосами непонятного цвета, с пухлыми щеками и крошечным тонкогубым ртом, глубоко посаженными глазками и руками настолько худыми, что местами видны были очертания костей и крупных вен.

Самое отвратительное, что заменять её на кого-то было бесполезно. Абсолютно любая женщина, хоть на один день ставшая моей служанкой, вызывала ненависть. Я ненавидела их за всё подряд: за красивые лица, за умение петь или ткать гобелены, за то, что у них были женихи, мужья, а то и дети, за то, что они не были тощими уродками. Весна хотя бы была пьяницей и потаскухой — эти грехи несколько уравнивали наше положение.

Да и будем честны: я не солгала Соколу, сказав, что люблю Весну. Я привыкла к ней и, казалось, с каждым днём она вызывала раздражения всё меньше и меньше.

— Здесь? — она кивнула на стол, попутно вытаскивая из моего сундука одно из светлых платьев и раскладывая его на кресле.

— Да, — я не прекращала говорить, отойдя к креслу и принявшись переодеваться, — Найди Розу и сплавь ей Снежка. Он не гулял с вечера. Да и не хочу, чтобы он в первый же день покусал кого-то. Завтра решу, как вышвырнуть монахов.

Я вернулась к зеркалу, мрачно глядя на своё отражение. Когда-то это платье было мне впору — его сшили под мой рост, по фигуре, но сейчас что-то явно было не так. Юбка всё ещё сидела как надо, но верх болтался вопреки затянутым до невозможного завязкам.

— Оно же было мне по размеру? — на всякий случай уточнила я у Весны, недоверчиво разглядывая себя в зеркало.

— Было, — Весна, подошедшая сзади, подёргала завязки, проверяя, правильно ли я завязалась, — Ты снова похудела. Скажи, пожалуйста, как ты это делаешь? Я тут неделями голодаю, чтобы в корсеты влезть, а ты совмещаешь в себе способность по ночам жрать то сало, то булки с мёдом, и всё худеешь.

Я вырвала своё плечо из-под руки Весновницы, чуть отступив на шаг.

— Достань рубашку, — сквозь зубы процедила я, — В маленьком сундуке.

Весновница отошла к сундукам, а я осталась стоять напротив зеркала, с ненавистью глядя на саму себя. Спутанные волосы местами отросли так, что отдельные пряди почти касались плеч. Лицо казалось опухшим и усталым. Свободный корсет, затянутый как можно туже, шевелился при каждом движении.

Медленно, будто напитанные моей ненавистью, по комнате поползли волны жара. Взвизгнул, отпрыгивая, Снежок, помянула Тени Весновница, почернел лежащий слишком близко в моим ногам свиток.

Зеркало, принявшее на себя основной удар жаром, треснуло, разрубив шею моего отражения длинной, кривой трещиной.

***

Третий Луч встретил меня красным светом из витражей и приглушённым чириканьем. Шумели попугаи, привезённые с Архипелага в подарок моей матери к рождению принца Грознослава. Клетки висели вдоль лестницы под уклоном, можно бегать вверх-вниз и наблюдать за жизнью пернато-хохлатой троицы. Изначально попугаев было четыре, но какой-то идиот отравил белого красавца. Остались два красных и один сине-зелёный.

Сокол стоял в начале лестницы, степенно сложив руки на набалдашнике своего посоха, ни дать, ни взять — изваяние какого-нибудь праведника.

В самом низу, уже не на лестнице, а в полукруглой зале, куда выходил подножьем Третий Луч, рядком стояла тройка монахов, все, как подобает, в багровых рясах, с гордо вздёрнутыми подбородками, с аккуратно сцепленными на уровне груди в замок руками и мужественно расправленными плечами. Судя по тому, что котомок при них не было, привезли их либо ещё на рассвете, либо вообще с вечера. И даже успели оптимистично выдать этой троице комнату, словно они тут могут задержаться.

Вопреки моему тщательно нагнетенному недовольству, которое я стараюсь показывать жестами, мимикой и даже взглядом, меня мелко потрясывает от волнения. Чужаки. Опять чужаки.

Опять пристальные взгляды и попытки искать в моих словах пророчества, опять шепотки за спиной и тыканье пальцем в мои пёстрые волосы, опять распускание мерзких сплетен, что благословенная принцесса Солнце глупа, как кошка, груба, как бродяга, а красотой её может превзойти каждое второе огородное пугало.

Хотя чьи бы языки чесали. Чем ближе я подходила, тем нелепее мне казалась четвёртая тройка.

Первым стоял пухленький, похожий на тефтельку на ножках мальчик (назвать его «парнем» язык не поворачивался), который, кажется, даже меня ниже на полголовы. По центру расположился крепко сбитый, плечистый юноша при серпах, выше «тефтельки» на голову (смуглый, темноглазый, северянин, что ли?). Зато последний монах явно мог поплёвывать на макушку и самому Соколу — мой небесный собрат не обделил мальчика ростом. Высоченный и худощавый, из-за роста кажущийся просто тощим, он возвышался над своими товарищами и моим дедушкой как молодой стройный тополь, невесть зачем выросший в дубраве.

— По росту подобрал? Чтобы я их со спины по длине тушек узнавала? — с ходу поинтересовалась я у Сокола, когда нас разделяло всего три ступеньки. Королевский Жрец важно оглянулся на своих подопечных, оскорблённо хмыкнул и, царственно подхватив меня под локоть, повёл знакомиться.

Тефтеля, к которому я подошла первому, решив двигаться слева направо, покорил моё сердце с первой минуты. Едва Сокол открыл рот, заведя своё привычное «благостная принцесса Королевства нашего, Солнце, дочь Миронеги Первой…», как он принялся кивать, лыбиться, а в завершении хлопнул меня по плечу. Учитывая, как часто меня касаются посторонние люди, по ощущениям этот хлопок был примерно как удар под дых.

Сокол в ужасе уставился на руку монаха, положенную мне на плечо. Я же настолько растерялась, что напрочь забыла все те остроумные гадости, что готовила на приветствие тройки.

Стоящий рядом с тефтелькой монах отвесил товарищу вежливый тычок локтем, напоминая о порядках.

— А, ну да, — спохватился мальчик, поспешно убирая от меня руку и сцепливая лапки в замок на уровне груди, — Всё что есть у меня — на благо людям и службу Солнцу, — произнося важную цитату из святых книг, это чудо напрочь забыло перестать давить лыбу от уха до уха. Сухая формулировка звучала почти как дружеское приветствие. Подумав секунду, мальчик решительно добавил девиз своего корпуса: — Делом, а не словом.

У него были нашивки с руной Крыла, совершенно прекрасные зелёные глаза и улыбка, отнимающая у оппонента любые моральные силы сказать хоть какую-нибудь гадость такой лапочке. Я даже краем сознания подумала, что будь он ростом чуть повыше и не выгляди откровенно младше меня самой, у меня бы сердце треснуло, глядя на этого юношу (всё же юноша, не мальчик, вблизи стало заметно, что у него под носом пробиваются светлые усы).

Оставалось понять, как он вообще тут оказался. Сокол терпеть не может таких вот улыбчиво-радостных придурков, ему милее вышколенные зануды.

Я смогла выдавить из себя только слабую полуулыбку, настолько жалкую, что самой стало неловко. Однако утренний монашек остался доволен моим молчаливым ответом и продолжил лыбиться.

— Всё, что есть у меня — на благо людям и службу Солнцу, — прозвучал рядом вкрадчивый голос. Не ломающийся голос подростка, как у первого монаха, а хорошо поставленный, взрослый. Я резко дёрнула головой, обернувшись к парню из Вечернего корпуса, что стоял по центру.

Он то ли трусил, то ли его замутило от моей благодати, но на меня он не смотрел. Тёмные, почти чёрные глаза были прищурены и взгляд затерялся где-то на Третьем Луче. Держится ровно, с достоинством, но я-то вижу, что молодчика потрясывает от волнения. Боится, что я огнём плюну? Смущается? Или Дроздовик ему пригрозил, что в случае провала не даст серпы на вторую семилетку выкупить?

— Отвага изгонит тьму, — помедлив, добавил он девиз. Голос его был всё же достоин того, чтобы принадлежать принцу или красавцу-жрецу из легенд.

Я задержала на нём взгляд, рассматривать его было забавно, учитывая, что чем больше я всматривалась в диковатые, с чёткой примесью северных кровей черты, тем больше он волновался, напрягался, подрагивал и прятал взгляд, словно его обжигало моё внимание.

Но я его не узнала, лишь испытала слабую тревогу, почти интуитивную.

Сокол осторожно потянул меня в сторону, подводя к последнему монаху.

Моё лицо было как раз на уровне его груди. Без невежливого задирания лица в небо можно было рассматривать только его идеально чистую, даже ещё пахнущую травами после стирки рясу с глухим воротником и с красочными, новехонькими нашивками с руной Солнца — Полуденный корпус, любимчики Сокола. Выглядел он издалека до смешного худым, но на деле, когда нас разделяло полметра, оказался шире меня в плечах чуть ли не в два раза. С таким ростом только в королевскую стражу идти — мама ценит высоких, крепких ребят, считает, что такая стража выглядит солиднее.

Самое интересное для меня в человеке — глаза, например, у Сокола они похожи на прозрачные голубоватые камни, что венчают герб Вечернего корпуса, у моей мамы матовые, голубые, чем-то похожие на неспокойное вечернее небо, у новенького вечернего вместо глаз, казалось, было вставлено два блестящих кровавика. А у этого дылды и глаз не видать. Откровенно задирать голову, высматривая зыркалки, я постеснялась — бросила беглый взгляд на лицо, но запомнила только, что третий монах был довольно бледным, с нахмуренным лбом и смещённым набок носом. Небось, дверью в детстве случайно приложили — не верится, что эта идеальная статуя, ни разу до сих пор даже с ноги на ногу не переступившая, могла лазать по деревьям, драться или попадать в прочие сомнительные ситуации, где можно сломать нос.

— Всё, что есть у меня — на благо людям и службу Солнцу, — тихо и чётко произнесли где-то, как мне показалось, под потолком, — Всё — другим, ничего — себе.

Я невольно перевела взгляд на стоящего по центру черноглазого. Он продолжал дрожать и делать вид, что ступеньки страсть какие интересные, надо их все рассмотреть как следует.

Сделав шаг назад, я ещё раз оглядела тройку. Сокол вцепился мне в локоть, словно это могло как-то помешать мне начать их вышвыривать сию же секунду.

Так. Тефтелю мы не трогаем, трогать и так тронутых — просто ниже моего достоинства. Он, во-первых, меня явно младше, пусть и на пару лет, во-вторых, выглядит несчастным дитятком, попавшим в эту шайку по недосмотру тёти Чисти. И вообще, как можно разевать рот на человека, который улыбается так, будто я его сестра, в младенчестве потерянная, и минуту назад обретённая?

Дылда, судя по принадлежности к корпусу, и есть пресловутый Кречет. Полчаса назад я пообещала дедушке, что не буду первая лезть к его ученичку без должной причины. Пока оставим в покое.

Начнём с Вечернего корпуса.

Я снова подошла к черноглазому, тщательно нагоняя на лицо скучающе-наглое выражение, уже открыла рот, чтобы вопросить у него, чем же он лучше тех трёх девятирунных монахов, что были ко мне присланы и с позором изгнаны, скрестила на груди руки, прищурилась, набрала в грудь побольше воздуха и…

Промолчала.

Потому что с опозданием в несколько минут до меня дошло, кого он напоминает, а ещё спустя секунду я припомнила, что Сокол назвал его по имени.

— Беркут, — выдохнула я, и сама не услышала своего голоса.

Тени его побери, старый Сокол знал, кого ко мне прислать. Не ожидала только, что ему хватит подлости бередить мне старые ранки.

В отчаянии я обернулась на утреннего монашка, который всё ещё выглядел как воплощение любви и участия к моей персоне, и, казалось, сейчас заплачет от радости встречи. Потом снова глянула на Кречета, которого при Соколе тыкать было почти бесполезно — за ученика дедушка вступиться не побрезгует.

На Беркута, который, зараза, за прошедшие пять лет коварно вырос на полторы головы, оброс чёрной щетиной и откровенно раскабанел — а ведь такой худенький мальчик был, казалось, таким и останется. Обернулась к Соколу.

Лик дедушки остался подчёркнуто бесстрастным, но голубые глаза почти светились мрачным торжеством. Ощущалось, что он полностью доволен произведённым эффектом.