Во имя Солнца

Дарья Савицкая (2024)

Восемнадцать лет назад в королевской семье родился желтоглазый ребёнок без тени — воплощение Солнца, бездушная оболочка для божьих сил. А пять лет тому назад Солнце отказалась посещать храм и даже покидать свою башню без должной причины. Слухи множатся — кто-то не верит, что воплощение бога настоящее, кто-то считает, что жрецы прогневали Солнце. Убийство в Новом замке становятся для Королевского Храма предлогом, чтобы навязать принцессе общество «своих» — и получить соглядатаев в Предрассветной башне. Найти одержимых, уговорить воплощение бога вернуться в храм и всегда действовать во имя Солнца и никак иначе — не самая простая миссия даже для жрецов, и уж тем более для простых монахов. Только вот с каждым днём всё больше сомнений — настоящие ли Тени? И что хуже — настоящее ли Солнце?

13 — Ястреб. Завтрак с королевой

— А Беркут нарушил устав.

— Ясь, ты заткнёшься сегодня вообще?

— А Беркут рушил уста-ав.

— Да-да, давай, продолжай нагнетать. Я на три минуты, когда девушку в соседнем коридоре убивали, отбежал! И вообще, Солнце простила.

— А Беркут нарушил уста-а-ав. И я не про отлучку, о нет.

Вечурик обернулся ко мне с такой зверской рожей, что в пору было с воплями бросаться наутёк. Морда у Берьки и в лучшие дни была бандитская и щетинистая, хоть он и силился бриться через день. Сейчас ему разбойности добавлял и свежий рубец на щеке — уже загноившийся, покрытый бурой коркой, такой, если не начать дважды в день промывать, скоро прилипнет к коже на долгие годы. Как память о том, как Беркут пытался поднять ложную тревогу и чуть не был убит стулом.

— Если ты не заткнёшься…

— То что? Ты тоже великий летун? Залетишь на потолок и будешь на меня оттуда фыркать?

Беркут то ли всхрапнул, то ли фыркнул. Летать, что Кречет, наш доморощенный кочевник явно не умел.

Да если уж по правде говорить, я понятия не имею, умеет ли так ещё хоть кто-нибудь. Я в храме с самого сопливого детства, я на этих летающих монахов насмотрелся — во! Даже знаю одного, который тоже может ходить по лучам и особо не молиться — Лучезара, старейшину нашего корпуса и отца славного Дроздовика. Правда, даже Лучезар порой умудрялся с высоты падать (однажды даже подвернул колено, приземляясь), и уж точно наш лётный дед не умел подниматься на такую высоту.

Но Кречету в подмётки не годился даже настоятельский родитель. Наш коллега по воздуху передвигался, что по земле.

Зато ясно, откуда у него пять рун. Обычный фанатик, который своей верой горы может и нет, но вот собственное бренное тело двигает без особого труда.

Сейчас нашего фанатика с нами не было — он ещё с Первого Луча сбежал к лекарю. И едва ли явится на завтрак с королевским семейством — эта бука и при нас с Беркутом с какого-то ляда стесняется есть, демонстративно голодает весь день и потом тайком хомячит по углам запеченную прямо в кулаке картошку и Солнце знает откуда сворованную колбасу. Небось разноется, что одежда у него рваная, морда битая, нельзя такого красивого королеве показывать, и увидим мы его хорошо если к вечеру.

Беркут продолжал ворчать на меня, то и дело обгоняя и пытаясь поравняться с идущей впереди принцессой, но в последний момент спохватывался, словно что-то вспомнив, и снова замедлял шаг, возвращаясь ко мне.

Солнце изредка оглядывалась через плечо, проверяя, не поглотил ли нас с Берькой лабиринт коридоров, но замедлять шаг и не думала: мы и так опаздывали, потратив время на крюк в северную башню. А перед своей маменькой наша Солнце не то, чтобы совсем уж трепетала, но её время уважала и старалась лишний раз королеву не злить. Потому и неслась вперёд чудом не запинаясь о пышную юбку.

Я-то уже привык, что Солнце всегда в блеклых юбках и льняных рубашках, и на её черное бархатное платье с золотыми вставками в прорезях таращился дурак дураком — будто она была козой, на которую натянули шёлковую рубашку. Разоделась, ишь ты, ишь ты… К маме на ковёр или перед Берькой силится красоваться?

Не удержавшись, я снова покосился на Беркута и гнусаво захихикал. Вспоминать без смеха как этот герой дня с самой праведной и непричастной рожей прижимал к своей в меру могучей груди бедную принцессу просто не получалось. Небось на радостях полез благодарить — правда, приличные монахи так не благодарят.

— А Беркут нарушил уста-а-ав.

— Ястреб, я же вроде тебя сильнее? Сильнее. Я тебя в окно на хрен вышвырнуть могу? Могу. Так чего ж ты нарываешься, а?!

— Ой, да пожалуйста. Тебя Кречет следом вышвырнет. За то, что ты нарушил уста-ав, — остановиться было невозможно. Злящийся Беркут был подобен пламени костра или течению реки, наблюдать за которыми не надоедает.

Вечурик, замедлив шаг, на ходу наклонился ко мне, судя по виду — с твёрдым намерением отгрызть моё многострадальное ухо. Впрочем, обошлось. Мне в него всего лишь слегка наплевали, пока змеиным шипением выкладывали свою версию событий:

— Ничего я не нарушал, понял? Никого я не обжимал! Она сама у меня на шее повисла, что мне было, как столб стоять, пока она не взбесится? Она же Солнце, мать его, она кого хочет может обнимать — хоть меня, хоть Сокола!

— Ну-ну, — скептически отозвался я. — А можно, я у неё спрошу, правда ли, что ты не при чём, бедный праведник, и на тебя принцессы сами вешаются? Если правда, она подтвердит, не станет же само Солнце врать.

Судя по раздувшимся ноздрям Беркута, если я хотя бы заикнулся на эту тему — меня бы без шуток выкинули в окно, как яблочный огрызок. Нет, жалко всё же, что Кречет не видел. Он бы зачитал Беркуту наизусть весь Храмовый Устав, сделав особое ударение на обете безбрачия для вечуриков. А я бы поддакивал.

Стать жрецом в Вечернем корпусе не так-то просто, при монашеском чине обет не снимается, сколько не выслуживайся. Говорят, их там вправду живьём закапывают если узнают, что у вечуриков есть другие радости, помимо радости охоты на Тени и ужина в компании коллег.

Начались владения королевской четы — та часть замка, где располагались личные покои Миронеги и Перамогия, какие-то обеденные залы для особых гостей, сокровищницы и даже отдельные платяные комнаты для нарядов.

Территория принцессы была аскетична аки монашеская келья (или хуже, лично моя келья выглядит праздничнее её берлоги). Лоскутные коврики, лишь изредка заменяющие тростник и солому на пороге, неброские древние гобелены, старые витражи, поставленные небось ещё при королеве Тихонраве, простая резьба на мебели и множество грубых тканей — у Солнце не было в покоях даже бархатной игольницы. Развеивали иллюзию «кельи» только случайно попавшие в обиход предметы, которые Солнце явно не воспринимала как предметы роскоши — посеребренные подносы, расписная посуда, тонкие, полупрозрачные занавески на окнах и вязанные подушки, которые Солнце бесконечно дарила Аметиста, а принцесса так же бесконечно складывала их где придётся.

Территория королевы была создана для того, чтобы сломать мне мозги своей вычурностью. Коридоры, от пола до потолка покрытые картинами. Обвитые каменным плющом колонны. Радужные витражи, отбрасывающие нам под ноги тысячи бликов. Лишённые особой изящности, но удивительно красиво сработанные предметы: скамья в виде спящего льва, столы с россыпью стеклянной мозаики на столешницах и на ножках в виде вставших на задние лапы псов, светильники, выполненные в виде летящих птиц, стулья с россыпью янтаря на спинках, висящие на стенах лютни и гитары, в чьи доки были впаяны серебряные цветы. Пустого пола я так и не увидел — ковры из львиных шкур и, реже, из мягкого красного ворса. Видов из окна тоже толком разглядеть не получилось — мешали витражи.

Даже солдаты тут были какие-то «богатые» — вместо бледно-рыжей формы носили парадные коричневые кафтаны с вышивкой.

Пройдя очередной пост, мы оказались в широком коридоре, ведущем к огромным двустворчатым дверям из красноватого дерева. Вдоль левой стены тянулась череда портретов.

Пока мы шли, я настырно вглядывался в ветшающие полотна, пытаясь узнать изображённых. Спустя пять незнакомых портретов, сразу после молодой женщины с пронзительным, как у хищной птицы, взглядом, попалась наконец знакомая морда — лобастый, с такими же, как у женщины, хищными глазами мужчина с огненно-рыжей бородой и рыжими космами. Король Рубин, Весёлый Король, как его звали в народе, прадед Солнце. Предрассветный и единственный ребёнок рано умершей королевы, хотя у него самого было двенадцать наследников. Говорят, при нём было золотое время… На следующем портрете маленькая, зажатая девушка с острыми чертами лица и русыми волосами, до жути похожая на Чистюлю — самая младшая дочь Рубина, Тихонрава, невольная причина смерти всех своих братьев и сестёр. Тёмная, конечно, история… Последний портрет — наша королева Миронега, огненно-рыжая, в своего знаменитого деда, руки и лицо покрыты веснушками. На этом портреты обрывались, но места под новую королевскую морду оставалось достаточно.

Двери в Алую залу перед нами распахнули молчаливые женщины в алых с чёрным платьях.

Я уже было приготовился осмотреть обещанную залу, но почти сразу споткнулся взглядом о полукруглый стол у дальней стены и забыл обо всём на свете. Пасть мгновенно наполнилась слюной, спасибо, что на ковёр не закапало. Хотя вот ковра здесь не было — гладкая плитка, алая, даже чуть зеркалящая силуэты.

Принцесса, вошедшая первой, по-хозяйски огляделась.

Было сумрачно — лишь по обе стороны от входа стояли подсвечники в человеческий рост в виде молодых деревьев, в ветвях которых цветы заменялись свечами. Следующий источник света был только на самом столе — канделябры с витыми, бордовыми свечами.

— Привет правящей монархии от ничтожных бастардов! — насмешливо крикнула принцесса, почему-то обращаясь к одному из окон. Приглядевшись, получилось заметить почти слившуюся с расписной стеной в своём пёстром платье женщину, отстранённо глядящую сквозь витраж. Длинные рыжие волосы ниспадали по спине, спускаясь ниже пояса.

— И тебе привет, покорительница люстр! — отозвалась женщина таким молодым голосом, что могло показаться, что Солнце отвечает ровесница.

Она медленно развернулась и, сделав несколько шагов нам навстречу по алому полу, вытянула руку в приглашающем ко столу жесте.

Нет, всё же чудесные волосы. Пышные, огненно-рыжие, спадающие волнами — и зачёсаны на правую сторону. С левой стороны королева была обрита почти на треть — коротенький рыжий ёжик, не каждый мужчина так коротко стрижётся. Говорят, она выстригала себе левую сторону с юности, однажды опалив волосы, и назло насмешкам брата и сестёр продолжала выбривать голову у левого уха. Ну да у каждого свои странности…

Королева Миронега, с которой я уже имел счастье познакомиться с попущения Солнце (крутился рядом во время прошлого визита) вправду выглядела моложе своих лет — на возраст нашей Чистюли, хотя сестёр разделяло больше десяти лет. С Солнце они на первый взгляд были не слишком похожи, но родство хорошо подмечалось в процессе: привычку улыбаться левым углом рта, манеру приподнимать брови, морщиться и даже фыркать принцесса явно невольно переняла у матери.

— Всё, псы шкодливые, идите за стол, раз Солнце соизволила явиться! — крикнул уже сидящий во главе стола консорт Перамогий. Попутно он демонстрировал нам чудеса придворного воспитания и ковырялся ножом в зубах с завидным изяществом.

Я уже чуть было не записал к «псам шкодливым» себя и Беркута, но тут откуда-то из-за столика с десертами выкатился комок дерущихся тел. Причём проигрывающее тело было заметно крупнее и массивнее, выглядело лет на двенадцать, если не старше, и легко узнавалось как собственность принца Огнемира. Мелкое тело, костлявое, вертлявое, быстрое, рвало Огнемира с кошачьим остервенением, кусало его за лицо и шею и так плевалось, что, казалось, они и встать-то не могут потому, что поскальзываются на десятках этих плевков. Принца Грознослава узнать получилось не сразу, я ещё полминуты гадал, не одержимая ли это Тенью обезьяна с юга, каких видел на картинках и ярмарках.

— Отвали, отвали! — визжал Огнемир, пытаясь отодрать от себя любимого брата. Второй любимый брат, Красноцвет, кровожадно бегал вокруг дерущихся, то и дело щипая то старшего, то младшего.

Жаворонок в драке не участвовал. Стоял с торжествующим лицом, будто лично принцев стравливал и ел раздавленный пирожок с кремом, которые в замке принято называть эклерами.

— Гро-о-озыч! — проревел король. — Опять!

Услышав отцовский оклик, Грознослав отцепился от брата, откатился и, продолжая плеваться и скалиться, бросился к столу. Исцарапанный Огнемир с тихой бранью кинулся следом, а Жаворонок и Красноцвет степенно направились к столу шагом, причём на подходе к месту Красноцвет начал пытаться ставить нарезающим круги братьям подножки.

Принцесса развела руками.

— Мальчишки… — произнесла она с той особой женской интонацией, с которой нашему полу вечно необоснованно приписывалась поголовная драчливость, глупость, наглость и вредность. — Они все такие…

— Я таким не был! — гордо возразил я, раздувая ноздри. — И Беркут, наверное, тоже…

— Я с братом зарезал в детстве двух кошек просто потому, что кровь смешно брызгала, — добрым голосом сообщил Берька, тихонько касаясь моего плеча. — И крысу живьём в печке сжёг, чтобы посмотреть, когда дёргаться перестанет.

Из-под руки своего коллеги я вывернулся, едва удержавшись от ругани. Если это и шутка, то не смешная.

Солнце уселась за стол, оправив пышную юбку, и я уже было отодвинул резной стул, украшенный янтарём и оббитый на сиденье красным бархатом, но в последний момент не удержался, обернувшись к Беркуту, топтавшемуся за моей спиной.

— Прости, коллега, я не подумал. Ты же, наверное, тут хочешь сесть? — дождавшись беглого кивка, я мгновенно постеснился, уступая вечурику место возле принцессы: — Разве я не понимаю? За завтраком всегда хочется быть ближе к прекрасным дамам, которых мы в мирской жизни страстно обнимаем под лестницами!

Наш храмовый бык по кличке Гнев, когда я его забывал покормить, и то на меня с меньшей ненавистью смотрел, чем Беркут в ту секунду. Даже ладонь на рукоять серпа положил, словно уже рубить меня в капусту был готов.

Не порубил, конечно. Фыркнул, как облитая водой кошка, демонстративно развернулся и отошёл чуть ли не на другой конец стола, пристроившись рядом с самым юным из принцев. Зря, конечно, потому что следующие десять минут ему предстояло отстаивать свои серпы у пришедшего в восторг от соседства с вечерним монахом Грознослава, который всеми силами пытался спереть у Беркута"ну хоть один серп чисто помахать".

Солнце на мои безобидные попытки выбесить Беркута не дулась — наоборот, сидела с загадочной улыбкой, поглядывая как Беркут пытается без насилия над королевским отпрыском не дать ему вытянуть из своих ножен злосчастное орудие возмездия.

Миронега с поистине королевской грацией уселась в высокое, обитое розовым бархатом кресло и жестом подозвала своих служанок. Красно-чёрные силуэты мгновенно возникли у стола, поднося горячее — и тут же снова растворились в полумраке Алой залы.

Дальше я самую малость выпал из реальности, потому что с утра ничего не ел, а тут прямо передо мной оказалась фаршированная утка, исчёрканная тонким зигзагом брусничного соуса. Соблазнительно пахло только-только запечённым мясом и чесноком.

— Ибо благословение божье неотъемлемо от королевской семьи, — заявила королева, чуть переврав строчку из писаний. — Так что молитвы перед едой можете опустить, молодые люди. Приятного аппетита!

Уток на столе было три, так что, думаю, никто сильно не обиделся что я жадно вцепился в ближайшую и перетащил её на свою тарелку целиком. Никогда не ел уток, их не держат в храме, я на вкус из птиц знаю только курятину. Беркут делал вид, что не голоден и вежливо кушал крошечные печёные картофелины ровно до тех пор, пока Солнце не запустила в него куском хлеба, призывая не выпендриваться. Беркут послушно прекратил выпендриваться, высыпал себе на тарелку с десяток домашних колбас, понабирал каких-то чудных салатов и украсил всё это целым жареным карпом.

Королева смотрела на нас, как на совсем недокормленных. Я жадно кусал свою утку, стараясь не поднимать головы, а то вдруг Миронега не заметила моих двух запасных подбородков и вправду сочтёт меня опухшим от голода бедняжкой.

— А где твой третий монах, Солнце? — осведомилась королева, вдоволь насмотревшись на меня и Беркута. Беркут набил рот рыбой и ловко сплёвывал кости себе в ладонь, будто бы не прекращая жевать. Я добрался до начинки и начал приходить к выводу, что утка вкуснее курицы. — Я давно хочу увидеть ученика господина Сокола и нашего будущего Королевского Жреца, а уж после того, как он, по заверению моих сыновей, ещё и летает лучше тебя…

Беркут закашлялся, непонимающе таращась на королеву, да и я был близок к тому, чтоб поперхнуться. Кречет — будущий Королевский Жрец? Это как вообще? Какой-то пятирунный монах — и уже пророчат на место старины Сокола? Это у нас такие новости или такая шутка?

— Я просила его прийти после посещения лекаря, но этот чудак, видимо, не оправился после своих утренних приключений. — фыркнула принцесса насмешливо.

— Что с ним, кстати, случилось? У него был такой вид, словно его головой пересчитали все ступеньки в каком-нибудь подвале. — пробурчал консорт Перамогий, макая утиную ножку в плошку с соусом и попутно подливая себе крепкого вина в стакан. — Хотя мне он сказал, что ни с кем не дрался.

Вот сразу видно — король, человек исключительной опытности и с намётаным глазом! Мельком глянул на нашего полдника — и сразу понял, что он головой именно ступеньки в погребе считал!

— Да вы, в общем-то, правы, ваша светлость, — отозвался вместо меня Беркут, утирая с подбородка подтёки жира. — Его ударили со спины, когда он подошёл к лестнице, ведущей в подвал. Так что Кречет действительно головой ступеньки считал.

— Что он в подвале-то забыл?

Хороший вопрос. Я и сам внятно не мог объяснить, чего там Кречет забыл в подвале, а потому откусил побольше утки, сам себя заткнул и принялся жевать с нарочитым трудом.

Беркут оказался чуть смелее.

— Видите ли, ваша светлость, Кречет, как будущий Королевский Жрец, наверное, просто почувствовал всё это своей полуденностью… ну, знаете, от которой они все летают, в трансы впадают, будущее пророчат… вот он, пожалуй, почувствовал, что с подвалом что-то не так, и полез туда.

Консорт хмыкнул, словно услышал откровенную чушь. По его красному и скептичному лицу заметно было, что он считает, что Кречет просто по пьяни с лестницы навернулся — даром от него, что ли, самогоном разило на три шага?

— Сделаем вид, что я поверил… А с остальным у него что? Костяшки сбил тоже о лестницу? Рясу порвал в полёте о воздух?

— Перамогий, — укоризненно произнесла королева, но муж её уже был подвипивши, осмелевши и упёршись в свою теорию. Солнце начала отчётливо скрипеть зубами.

Вот вроде королевская семья… Мне-то до последнего казалось, что Солнце в своём семействе своеобразный выродок, «предрассветная бестолочь», не обученная манерам и от всесилия привыкшая творить что душе угодно. Но после драки принцев и рассмотрения вблизи королевской четы, Солнце мне вдруг показалось тихоней.

— Не-не, я ничего не имею против этого вашего Кречета. Герой, мать его! Спас принцессу от ужасной люстры. Но имею ж я право знать, почему по моему замку разгуливает подранный монах, да ещё и в таком неподобающем виде лезет в мои спасательные операции? — с ироничной учтивостью осведомился консорт у королевы и залпом осушил свой бокал. — Хорошо, единовластная владычица ты, но я-то тоже не хрен с горы какой-нибудь!

— Пап, если он, как ты сказал, «лез» в твою спасательную операцию, что ж ты сам Солнце не снял, раз такой умный? — голосом истинного паиньки спросил Огнемир, помахивая обглоданным рёбрышком.

Консорт смерил любимого рассветного сына полным праведного гнева взглядом.

— А ты вообще не лезь в разговор, мелочь.

— Тата-а-а… — протянула Солнце, нервно барабаня пальцами по расписной столешнице.

Не, ну вот ведь заладил — а так всё хорошо начиналось. Кормят по-королевски, не ругают, и вообще, почему все эти окружающие не могу замолчать и дать мне просто насладиться моментом как я, бестолочь и нахлебник, завтракаю тут аж в компании Миронеги Первой.

Консорт продолжал бурчать, что он бы сам прекрасно всех спас и снял с потолка, если бы не вклинивались некоторые. Мне почему-то показалось, что гневается он не на Кречета, а на какое-то другое, менее удобное обстоятельство, которое не время и не место обсуждать. А Кречет это так, повод позубоскалить.

Солнце этого, кажись, не понимала, всё хуже раздражалась и мяла в руках хлебные ломти, не сводя с консорта прищуренных глаз. Плотный хлеб не крошился, а скатывался в комки и блинчики, которые принцесса раскладывала вокруг собственной тарелки. Как будто готовила себе припасы для швыряния по разошедшемуся родителю.

На консорта шикала даже Миронега, но ему это не сильно помогало.

Я так и не понял, чем королевская семья отличается от обыкновенной. Собачатся за столом вполне обыденно, и даже король, выпивший лишнего, багровеет ничем не благороднее обычного кузнеца.

Дверь скрипнула на грани слуха, но я оборачиваться не стал — решил, что это ходят туда-сюда служанки, а вот королева осеклась и, глянув на выход, даже чуть привстала с кресла, что-то высматривая.

— А это ещё кто? — пробормотала она, усаживаясь на место.

Шагов мы с Солнце не слышали, а потому, обернувшись, разом дёрнулись. Новый гость умудрился подкрасться к нашим стульям совершенно беззвучно. Теперь вот стоял, всем своим видом демонстрируя, как ему здесь не нравится, как он не хочет среди нас находиться и как ему опостылела вся эта жизнь в общем. Причём недовольство своё умудрялся выражать только позой, потому что морды не было видно — только намотанный почти по самые глаза чёрный платок.

— Здрасте, — негромко буркнула Солнце, шаря по незнакомцу глазами.

— Здоровались, ваше высочество, — сквозь зубы процедил гость, ещё сильнее хмурясь. Вот его недовольное, местами невнятное бухтение я узнал сразу — и облегчённо впился зубами в утиную ножку. Кречет, умудряясь всё так же красноречиво всех ненавидеть без слов и гримас, вздохнул и завёл обезличенным голосом: — Я прошу прощения за опоздание на данную трапезу, и испрашиваю разрешения выразить своё почтенье владычице нашей страны, достопочтенной…

— Это кто? — перебила его «достопочтенная», подливая себе вина.

— Третий монах, — отозвалась Солнце с нескрываемым облегчением. — Ты же сама говоришь, что хотела с ним познакомиться. Ну вот, знакомься. Это Кречет.

— А почему не в рясе?

— Одежду мне выдали слуги вашей дочери, — проскрипел Кречет, почти с ненавистью одёргивая рукава «мирянской» рубашки. — Я сообщил им о необходимости являться пред ваши очи в подобающем виде, но они заверили меня, что пренебрежение приглашением гораздо хуже, чем явка в мирской одежде.

— Ясно. — Королева отхлебнула из бокала и снова уставилась на полдника, даже голову набок чуть склонила, как диковинку рассматривая. — Можешь садиться.

До меня дошло, почему я сразу не опознал коллегу — мало того, что в непривычной одежде и этом платке, так еще у него впервые были зачёсаны волосы, не успевшие высохнуть после того, как из них вымыли кровь. В любом случае, в привычной рясе и с закрывающими лицо патлами он мне нравился больше. Сейчас видок у полдничка был настолько злобный, что даже платок выглядел как намордник, надетый во избежание искуса кого-нибудь загрызть.

Красноцвет, бросив тарелку с незаконченным «завтраком», почти сразу вскочил и перебежал к тому месту, где примостился Кречет. Плюхнулся рядом и застенчиво начал заглядывать Кречету в то немногое лицо, что осталось не закрытым. Кречет на принца демонстративно не смотрел. Ощущалось, что принцы его задрали ещё час назад на лестнице, когда висли на нём гроздьями и просили научить летать и рассказать, откуда у того боевые шрамы.

Королева рассматривала его с каким-то нездоровым интересом.

— Я много слышала о тебе от Сокола, — наконец произнесла королева, снова обратившись к полднику, но полдник лишь с покорным видом покивал, приложив руку к сердцу — мол, очень здорово, что слышали. — У него большие планы на твоё будущее.

Кречет снова мелко закивал, весь обратившись в подобострастное поддакивание.

Королева, вот уж не ожидал такой наивности, попыталась задать ему ещё пару отвлечённых вопросов и даже похвалила за какие-то дошедшие до неё успехи в храме, пытаясь вызвать того на диалог или хотя бы вынудить вслух сказать «спасибо», но Кречет продолжал кивать, помахивать ручками и смиренно тупить взгляд. Мол, очень рад, что вы меня так любите, продолжайте думать обо мне только хорошее, не буду портить впечатление словесными ответами.

Эх, бедное её величество… Когда Кречет стесняется и не хочет разговаривать, заставить его произнести больше трёх слов подряд не может даже Солнце на земле. А тут — какая-то королева…

Терпение у неё вышло довольно быстро. Раздражённо хмыкнув, королева со стуком поставила свой бокал и бросила в нашу сторону:

— Явился без рясы — хоть платок с морды сними.

Кстати, король-то притих, как Кречет явился лично. Видимо, за глаза его ругать было интереснее.

Наш полдник снова угодливо склонил голову и быстро стянул платок на шею, тут же тайком утерев с нижней губы слюну.

Воцарилось молчание, лишь чавкал, пытаясь разжевать жилку, принц Жаворонок.

Лицо королевы осталось таким подчёркнуто-бесстрастным, что я сразу понял: морда Кречета её неприятно впечатлила. И чем дольше королева смотрела, тем более неприятно впечатлялась. После драки с дверью Кречет-то стал ещё краше — к сломанной челюсти и кривому носу прибавились синяки и ссадины.

Сам полдник тоже оставался таким подчёркнуто-бесстрастным, что и ежикам было бы понятно, как ему неприятно королевское внимание.

— Солнце, — окликнула королева негромко. Принцесса, до этого задумчиво ковыряющая ножом в фаршированном яйце, с готовностью вскинула голову. — Ты не говорила, что твой охранник…

— Что мой охранник что?! — скороговоркой выпалила Солнце, прищурившись. У меня от её тона как-то резко пропал аппетит, я даже недогрызенную ножку вернул на тарелку.

Миронега цокнула языком, поморщилась, помахала у себя перед лицом ладонью, будто пытаясь без слов обозначить проблему. Нижняя губа у неё нехорошо так, раздражённо задрожала. Точно так же она дрожит у нашей Чистюли, когда добрая Настоятельница ловит себя на грешной мысли кого-нибудь прибить.

— Мне никто не сказал, что он такой урод, — вдруг заявила королева, дёрнув плечами. Стыдно ей за грубость явно не было. Скорее уж владычице было стыдно за то, что она не решилась сказать это сразу и выдала свою растерянность перед простыми смертными.

Солнце отчётливо скрипнула зубами и опёрлась руками на стол, будто готовилась встать и поставить собственную матушку на место. Небесное светило, и зачем полдник вообще явился? Первая его мысль была явно лучше — не надо было ему никуда приходить.

— Надеюсь, ты не обижен? — спросила королева у Кречета. Презрительно так, с издёвкой, так обычно у меня в детстве спрашивали «Ты что, ревёшь?», и от этого вопроса мигом хотелось отгрызть себе язык, провалиться сквозь землю, но реветь перестать. Закинув в рот кусочек политой мёдом груши, Миронега добавила, уже будто бы не обращаясь к полднику: — Он поэтому молчит? Он вообще может разговаривать или ему больно? А есть он может?

На губах у замершего Кречета вздувались и лопались мелкие пузырьки. Вообще обычно у него слюна не течёт, если полдничка не уносит в длинные монологи. И если его не доводят, а сейчас королева кое-кого, похоже, довела. Не, я-то за коллегу был спокоен: этот не нахамит в ответ, не вскочит и не убежит, так и будет сидеть да кивать, он своё место знает. А вот принцесса, кажись, сейчас устроит…

Я уже на личном опыте убедился, что Солнце — существо не просто конфликтное, а, прямо скажем, любящее разводить ссоры по малейшему поводу. А про королеву я слышал много интересных слухов, как она, психанув, приказывала отрубать руки и высылать неугодных куда-то за Огерох.

Принцесса дёрнулась, порываясь встать, но вдруг замерла, будто настигнутая прострелом в пояснице. Скосила глаза на Кречета, который, заметив жест принцессы, совсем побледнел и сбился дыханием, только хуже пеня слюну. Невесть почему передумав, Солнце быстро села на место. Всё, что решилась сделать — передать полднику одну из тканных салфеток, но на мать глаз не подняла.

Я про себя выдохнул. Драка монарших особ отменялась.

— Нет, я не имею ничего против, — развела руками королева, прожёвывая новый кусочек груши. — Просто никто об этом не упоминал. Ни Сокол, ни Солнце, даже Чистоглазка ничего не сказала. И кто тебя так потрепал?

— Обстоятельства, — деревянным голосом отозвался Кречет, утирая подбородок салфеткой.

— Ёмкое слово. Иногда мне кажется, что этим словом можно описать вообще всё, в нашем мире происходящее. — Миронега подняла бокал и сделала щедрый глоток. — И кстати, про обстоятельства. Солнце, милая, нынче утром у нас кое-что поменялось в планах на лето. Думаю, тебя заинтересует новость, что этим летом…

Королеву перебил Беркут. Перебил совершенно невинно и даже как-то простительно — выдохнул громче нужного «Ах ты ж!» и бросился прочь из-за стола. Обернувшись, можно было увидеть причину.

Пока Берька отвлекался на королеву и Кречета, Грознослав тихо выудил второй серп у него из ножен и молча кинулся наутёк, размахивая своими трофеями. Первая жертва отыскалась быстро — сквозняк колыхнул одну из лёгких занавесок, которую юный принц разрубил даже не оглянувшись.

Беркут гнался за принцем, петляющим, как заяц, под нашими недоумёнными взглядами, пока Грознослав не добежал до дверей. Добежав же, он ловко, как белка, взбежал по «дереву»-подсвечнику, уцепился рукой за лепнину на стене и замер на узком карнизике, выставив перед собой серпы. Улыбка у мальчишки была нехорошая. Ощущалось, что за новую игрушку он собирается драться.

Беркут замер. Орать на принца благим матом ему было как-то неловко, а для культурной просьбы отдать серпы он еще недостаточно успокоился.

— Сбылась мечта идиота, — негромко заметил Огнемир. — Грозыч таки получил серпы.

— А зачем они ему? — осторожно уточнил я.

— Да незачем. Он просто прёт любые серпы, какие видит, и делает вид, что тренируется, — дневной принц пожал плечами и вернулся к своей тарелке. — Позавчера отнял серп у какого-то вечернего и протренировал в зелёной изгороди две дыры.

— А сейчас он не…

— Не, серпы ж камень не режут. Сейчас помахает, поорёт и свалится. В худшем случае палец себе отхватит, — беспечно заметил Красноцвет.

— Просто не обращайте на него внимания, — призвала королева, снова прикладываясь к бокалу. — На Грознослава ещё в младенчестве надышали вечерние монахи, он бредит этим корпусом с трёх лет. Ни во что другое не играет. Просить его отдать бесполезно.

— Он может порезаться.

— Может? Он обязательно порежется. Грознослав настолько талантлив, что может порезаться о подорожник, который ты ему даёшь чтобы приложить к ранке, — буркнула Солнце, чуть оттаяв. — Беркут, хватит его караулить, он не спустится!

Стоило принцессе произнести эти слова, как принц совершил роковую ошибку, молодецки подбросив один из серпов левой рукой. Поймать его было не сложно, но серп, конечно же, будучи подброшенным, не замедлил вернуться в руку хозяину. Послышалось возмущённое «эй!» Грознослава и торжествующий смешок Беркута.

— Второе свойство истинных серпов. Брошенный серп, не нашедший цели, вернётся в руки к хозяину. — Беркут протянул руку, предлагая подбросить и второй серп. Принц так быстро повторять ошибку не стал.

— Подумаешь! — крикнул он раздосадовано, морща конопатое лицо и силясь не зареветь. — Я вот вырасту, уйду в твой корпус, стану монахом и будут у меня свои серпы! Причём не твои дурацкие краснухи, а настоящие, чёрные, с волчьей головой!

— Ты прав. Дурацкие краснухи. — покладисто согласился Берька. — Зачем они тебе? Лучше ограбь нормального боевого монаха. А моё мне отдавай.

Грознослав упрямо мотнул головой. Хорошо всё же, что он грезит вечерним братством, а не нашим, а то Чистоглазка явно бы не вынесла характер своего племянника.

— Четыре года осталось! — возопил принц, почему-то показывая Беркуту и заинтересованно обернувшимся полноценную пятёрню. — И всё! Уйду в корпус! Буду заместитель Дроздовика!

— А чего так скромно? Метил сразу бы в Настоятели.

Грознослав протестующе взвизгнул. Веснушки исчезли на стремительно покрасневшей коже.

— Как ты смеешь? Дроздовик будет Настоятелем ещё десять десятков лет, понял?

— Понял, понял. Серп отдашь?

— Да пошёл ты, урод степнячий!

Солнце болезненно щипнула меня за ухо, призывая прекратить таращиться на то, как Беркут с Грознославом ругаются. Я послушно вернулся к порядком остывшим харчам. Пожадничал всё-таки. Я вдруг понял, что для второй утиной ножки в моём желудке места не хватит — даже просяще потыкал пальцем в Кречета, предлагая забрать мои объедки, но умник сделал страшные глаза и так замотал головой, будто я ему предложил сырых пиявок пожевать.

Я порой забывал, что Кречет на людях не ест. То ли слюней капающих стыдится, то ли собственного чавканья. Пришлось смиряться с тем, что ножка поедет со мной в северную башню — а то если оставлю на тарелке, выбросят, а это как-то непорядочно.

— Так что там с планами на лето? — Солнце подпёрла щёку рукой и скучающе посмотрела на родителей.

— Ах да, — королева встрепенулась, поспешно вытерла перепачканные в меду пальцы и поманила кого-то из дальнего угла. — Грозолика, милая, передай Солнце её часть послания.

Снова возникла одна из фрейлин королевы — немолодая уже тётенька, которая несла на левой руке небольшой золочённый поднос, местами потемневший и сначала показавшийся мне пустым. Только когда поднос оказался прямо перед принцессой я различил записку — свёрнутую, мелкую, будто опарыша принесли.

Я любопытно подался вбок, заглядывая.

— Рожу убрал, — вдруг неожиданно грубо осадила меня Солнце, пару секунд повертев в руках «червячка» послания. — Тебя тоже касается, — фыркнула она на так же невольно подавшегося в нашу сторону Кречету. — Что за мерзкая привычка в чужие письма морды совать?

Пришлось рассматривать края собственной тарелки, слушая, как разворачивается «червячок».

— Кстати, Грозолика, прикажи девочкам подавать чай. Думаю, мы уже сыты, — раздался приглушённый голос королевы и уже через минуту какие-то худые руки мягко убрали у меня из-под носа тарелку с так и не тронутой «лишней» ногой. Я честно попытался ногу спасти, но служанка сбежала, унося прекрасный перекус в сторону помойного ведра. Небесное светило, хоть бы собакам скармливали, что ли…

Чай подали в тонких и высоких чашках, в чьих предках явно бывали стаканы. Мутно-прозрачные чашки, расписанные птичками, казалось, должны лопнуть, когда в них полился кипяток, но оказались внезапно крепкими. Полминуты я тупо вертел свою в руках, наблюдая, как сквозь молочный бочок просвечивает уровень чая и даже мои собственные пальцы.

— Что за глина такая? — пробормотал я, осторожно тюкая ложечкой по краю чашки. Мелодично звякнуло.

Мне предложили аж три вида заварки, но я, испугавшись страшных названий «южный пепел» и «дыхание рыбы», попросил обычной лимонной мяты. Солнце никто не спрашивал — ей сразу налили чёрной, как дёготь, жидкости, которая, смешавшись с водой, приобрела буро-красный цвет запёкшейся крови. Кречет заинтересованно глянул в хозяйскую чашку и попросил себе такой же отравы. Беркут, наконец отставший от Грознослава, нахально потребовал «дыхание рыбы» и теперь задумчиво нюхал парок своего напитка, пытаясь скрыть отвращение на лице. Рыба, видать, дышала невкусно.

К чаю подали булочки, выглядящие почти убого в сравнении с великолепием собственно завтрака, но я всё равно решился одну взять. Надкусил и почти сразу растаял. У белой с виду мякоти был сладкий вкус малины, хотя начинки я не видел.

Это было почти как привет из прошлой жизни. Моя мама, кажется, умела такие печь — белые, скромные булки, у которых был тонкий привкус вишни и малины. Я немногое помню из детства до храма, но кое-что всё-таки помню. Волной накатило какое-то дурное волнение: показалось, что кровная родительница бродит вокруг, вылупив глаза, и смотрит, как раскабаневший отказник снова жрёт её выпечку. Я почти подавился, прежде чем сам себя смог успокоить. Даже если это не совпадение, моя мамаша наверняка стряпает на кухне, а не ходит по королевским залам.

Чтобы отвлечься, я снова украдкой бросил взгляд на Солнце. Принцесса сидела неподвижно, всё ещё держа в левой руке «червячка». Видок у неё был отсутствующий.

— Всё в порядке? — осмелился спросить я. Солнце дёрнулась, поспешно кивнула и сразу же уставилась на свою мать, сидящую напротив.

Я заметил, что у её чашки лежит обрывок перевязи со сломанной желтоватой печатью. Печать была не больше ногтя на моём большом пальце, на одной из половинок угадывались очертания сломанного крыла.

— Это правда? — громко спросила Солнце. Королева развела руками. — Они сообщили только сейчас? Не было посланий в начале весны? Или осенью?

— Вялотекущие разговоры об этом визите преследовали меня уже года три, — нехотя произнесла королева. — Я всегда отвечала Малиновке, что жду её в любое время, удобное для путешествия моей сестры. Поэтому её предупреждение о том, что она уже в пути на материк, не могло предположить никакой реакции, кроме одобрения.

— А мне! — рявкнул консорт, грянув стаканом по столу с такой силой, что он едва не треснул. — А мне интересно, какой Тени к твоей чахоточной сестрице в серебряных латах и её муженьку-недорослю прилагается этот гаженный упырь!

— Перамогий…

— Упырь! — упрямо повторил консорт, остро глянув на супругу.

— Он советник Огерола, один из рыцарей, владелец нескольких кораблей, имеющий авторитет не только в Ордене Ворона…

— Вот пусть бы и сидел на своём Архипелаге за старшего, нам он здесь на кой?

— Перамогий!

Я растерянно прыгал глазами с королевы на консорта и назад. Что? Куда? Кого? Какой ещё упырь?

В отчаянии я обернулся к Солнце, которая в молчании хлебала чёрную жижу из чашки. Судя по всему, горькую, потому что Кречет морщился при каждом глотке.

— Что происходит?

— Архипелаг, — меланхолично ответила Солнце.

— Архипелаг?

— Архипелаг. Орден Ворона. — Принцесса медленно соединила две половинки печати, и сломанное крыло прилипло к туловищу злобной птички, отпечатанной в сургуче. — Тётя Малиновка отправилась этой весной со всей своей семьёй на материк с визитом. Скоро у нас будут гости.

— А упырь — это, позвольте поинтересоваться… — начал Кречет, отставляя в сторону чашку, но Солнце его перебила ответом.

— Сэр Дамират Белый Ворон. Побратим короля Архипелага, Огерола Глухого Ворона.

Я покивал с как можно более понимающим видом. Архипелаг, значит.

Архипелаг был на юге. На том особом юге, где ещё не было всего этого сказочного и волшебного южного барахла вроде обезьян, попугаев, бамбука, ужасных сортов чая наподобие дряни, которой травятся мои коллеги, и местных жителей с иссиня-чёрными волосами и глазами, застывшими в вечном прищуре. Нет, конечно, барахло там было, но понаехавшее, краденное с настоящего юга.

Архипелаг был южнее Королевства и севернее Империи. Мирок-серединка, где, говорят, всегда дует солёный ветер, постоянно стоят туманы и у людей вместо сердец куски морских рифов. Вроде бы соотечественники — и при этом помесь наших кровей с кровями этой самой Империи. Вроде бы единоверцы — но застрявшие в вечной войне Ордена, для которых убийства и грабёж что-то весьма простительное. Да ладно простительное — что-то благородное, если выбирать для умерщвления и разграбления правильных людей и правильные кораблики.

Говорят, когда-то давно была война. Так давно, что нет ни имени короля, который её вёл, ни подробностей, кроме легенд и страшилок. Почти тысячу лет назад. Говорят, у имперцев были корабли, и они на этих кораблях лезли на нашу землю, и пытались нас заставить платить им дань или что-то навроде этого. По нашим легендам убийства как таковые были настолько отвратительны детям Солнца, и кровопролитная война была настолько нам не надо, что мы взмолились о спасении. Обычная у нас тактика, против того, что не нашей веры, мы, как правило, агрессивно молимся. Сложнее, когда условный враг единоверец — там приходится бить морду, потому что Солнце-бог не любит, когда его дети дерутся и чудес против единоверцев обычно не посылает. Так вот, начали наши предки молиться, и вымолили южан на хрен — по Светлому морю, что разделяет Королевство и Империю, пролегла полоса дымки, тянущаяся на много-много-много миль. Белый Туман.

В этом Тумане стали блуждать и гибнуть корабли южан — разбивались о камни, уносились злыми течениями в какие-то морские бездны, но иногда находили верный путь и попадали в Рукав. Рукав — это тропа в море, течение, петляющее между скал, единственное место, где можно пройти Белый Туман. В самом конце Рукава оказывался Архипелаг. Некогда рудник, на котором южане чего-то там ценного добывали. Я правда не знаю, что они там добывали и добывают ли до сих пор, мне про Архипелаг никогда интересно не было. Архипелаг вообще был ближе к нам, чем к врагам, но у врагов было больше свободного времени, чтобы таскаться по Светлому морю, и они поэтому острова нашли первыми, да и заняли, заселив рабами и надсмотрщиками. Некоторые вольнодумцы даже считают, что война началась чисто из-за Архипелага — мы увидели, что у нас под боком такие чудесные руды, поспешно вознегодовали на тему рабства с корыстными мотивами и пошли Архипелаг отбивать — то есть, первые начали. Ну да это не важно.

Важно что теперь островитяне защищают нас от южан, временами вспоминают что лучшая защита — нападение, ходят на другой конец Рукава грабить южные кораблики. К Королевству они официально не относятся, считаются вольными, но во всём от нас зависят. Мы их, простите, кормим, потому что сами островитяне на своих скудных землях не выживают. Они нас за это защищают и не дают южным корабликам до нас доплыть.

Говорят, за века южане почти поверили, что никакого Королевства за туманом нет, и считают нашу страну чем-то вроде мира мёртвых, куда попадают праведники, а Белый Туман считают границей с миром живых.

— Архипелаг, — повторил я, смакуя слово. — А что такого в этом сэре Дамирате?

Солнце фыркнула, скрестила руки на груди и сквозь зубы отчеканила:

— От него одни неприятности.

— Например какие?

— Например я.

Несколько секунд я непонимающе таращился на Солнце. Та же, снова фыркнув, продолжила злым голосом:

— Ты что, не слыхал, что я бастард? Что благословенный консорт мне не отец, а роднёй по крови мне приходится рыцарь из Ордена Ворона? Этот самый, не к ночи будь помянут, Дамират.

— Я бы попросила побольше уважения к собственному отцу, Солнце, — строго осадила принцессу королева.

— А я бы попросила не заставлять меня уважать рыцаря, не сумевшего удержаться от искуса заиметь ублюдка на континенте, приехав сюда всего на пару неделек.

— Солнце! — Миронега грохнула ладонью о столешницу. На щеках её проступили красные пятна. — Может, и мне, заимевшей ублюдка от рыцаря, твоего уважения не стоит ждать?

Солнце умолкла, крепко сжав губы. С минуту стояла тяжёлая тишина, а потом принцесса резко встала, сжав в кулаке червячка-записку.

— Прекрасный момент избежать ссоры посредством ухода одной из конфликтующих сторон. — Она дёрнулась, чуть не опрокинув свой стул и быстро зашагала к выходу. — За мной, птичий двор. Не раздражайте королеву.

— И не ори на мою дочь, Мира, — процедил консорт, гордо вскидывая голову. — Вечно все начинают грызться, едва услышат про этого упыря…

Я поспешно сгрёб с тарелки несколько булок, выдавил жалкую улыбку, поклонился, едва не стукнувшись лбом о спинку стула и бросился следом за Солнце. Беркут и Кречет задержались: на вечурике повис Грознослав, предлагая вместе накостылять рыцарям, перед этим по-братски поделив серпы, полдник же раскланивался с королевой, корча вежливого.

Солнце шла так быстро что у меня такая скорость считалась бы уже бегом.

— А этот твой… — я с трудом перевёл дыхание, и продолжил: — этот твой сэр отец… он что, успел уже отличиться в королевстве? Ну, раз консорт так бесится… Частенько приезжает, да?

— Трижды.

— Трижды?

— Мой отец приезжал на материк после моего рождения трижды. Первый его приезд я по малолетству практически не помню. Всегда проводит здесь не больше пары месяцев и занят обычно тем, что хвостом ходит за королём Огеролом.

— А чего вы его тогда так не любите? Ну, он же не мешает… Если я правильно помню из того, что мне Чистоглазка рассказывала о твоём папаше, он вообще в твоей жизни почти не участвует, — попытался успокоить принцессу я, но та хмыкнула, поморщилась и ответила почти с ненавистью:

— Вот именно поэтому.

— Что поэтому?

Но Солнце больше никаких пояснений не дала. Глянула на меня мельком, скрипнула зубами и прибавила шагу, окончательно оторвавшись.

Мне оставалось только спешить следом, отчаявшись что-то понять.