Бенефис мартовской кошки

Дарья Донцова, 2003

Даше Васильевой катастрофически везет на трупы!.. Только она согласилась пойти на концерт классической музыки с импозантным мужчиной Стасом Комоловым – и вот он уже труп. В антракте Даша бегала для него за водой и каплями, думала, ему от духоты плохо, а он возьми да помри. А на следующий день к ней домой заявились менты. Они явно подозревают Дашу в убийстве. Что же делать? Конечно, бежать! И вот она уже на Курском вокзале с саквояжем в одной руке и мопсом Хучем – в другой. За спиной у любительницы частного сыска не одно раскрытое преступление, а потому она и на этот раз не вешает нос, а решительно берется за дело…

Глава 5

Я села у окна и стала смотреть на улицу. Прямо перед глазами простиралась площадь. Машины, люди, магазинчики. Справа виднелась вывеска «Пиццерия Мастер Итальяно». Может, и правда заглянуть туда, слопать кусок пиццы с сыром и помидорами? Интересно, впустят меня в забегаловку вместе с Хучиком? Впрочем, если суну секьюрити у входа десять долларов, он мигом начнет нахваливать мопса.

Я уже поднялась и хотела идти в харчевню, как на площади начали происходить интересные события.

Оглушительно воя, к пиццерии подлетели две милицейские машины. Парни в форме быстро вошли в закусочную.

Зрение у меня стопроцентное, плавно переходящее в легкую дальнозоркость, окна в «Пиццерии Мастер Итальяно» огромные, отлично вымытые, и было очень хорошо видно, как бравые менты проверяют документы у посетителей. Но не у лиц кавказской национальности, коих за столиками сидело довольно много. Нет, на этот раз правоохранительные органы интересовались паспортами исключительно у женщин, блондинок со стройной фигурой, одетых в джинсы и футболку. Таких в кафе нашлось всего трое. Потом патрульные вышли на площадь, коротко переговорили по рации, сели в бело-синие автомобили и уехали, на этот раз без воя и грохота.

Я плюхнулась на скамейку. Вот оно как! Не успела я соврать Женьке, что лакомлюсь пиццей, как он тут же предал Дашутку. Это меня искали сейчас менты. Недаром их интересовали блондинки. Ну Женька, ну гад! И этот человек считался моим другом.

В состоянии шока я повертела в руках мобильный, потом зашвырнула его в урну, подхватила саквояж и велела Хучу:

— Пошли, по залу пройдешь сам, а на выходе возьму тебя на руки.

Мопс послушно затрусил за мной. Я медленно плелась к двери. Значит, меня ищут, к Оксане нельзя, домой тоже. Куда идти? Внезапно в голову пришла отличная идея. Здесь на площади имеется квартирное бюро, можно снять на некоторое время жилплощадь, только небось потребуют паспорт, а мне нельзя его показывать.

Дойдя до двери, я хотела подхватить Хуча, наклонилась и увидела, что собачки нет. Обернувшись, заметила его почти посередине зала. Мопс присел, из-под задних лапок вытекала лужица, а с другого конца помещения спешила к безобразнику женщина в синем халате, со шваброй и ведром.

Испугавшись, что обозленная уборщица сейчас треснет описавшегося мопса палкой, я, на ходу вытаскивая кошелек, побежала назад. К Хучу мы приблизились одновременно, я и поломойка.

— Извините, бога ради, это моя собака, вот, возьмите, только не бейте Хуча.

Уборщица грохнула ведро о пол, устало откинула с лица выбившуюся прядь волос и тихо сказала:

— Мне и в голову не придет стукнуть такое милое животное.

Тетка была по виду старше меня, скорей всего, она недавно справила пятидесятипятилетие. Усталые карие глаза смотрели приветливо, а губы улыбались. Секунду уборщица изучала Хуча, потом сказала:

— Он не виноват, просто обалдел от шума, вон какой бедлам, у меня к концу дня голова кругом идет, чего уж от маленькой собачки хотеть?

И она, наклонившись, погладила пса.

— Вы собачница? — скорей утвердительно, чем вопросительно сказала я.

— И кошатница, — улыбнулась тетка, — впрочем, как говорил Шопенгауэр, чем больше я узнаю людей, тем сильней люблю собак.

Я уставилась на поломойку во все глаза. Та принялась быстро подтирать лужу. Когда кафельная плитка заблестела, я отмерла и спросила:

— Не подскажете, где здесь квартирное бюро?

— Что?

— Ну агентство такое, хочу квартиру снять.

— У вас есть регистрация? Там без нее не примут.

— Я москвичка.

Уборщица вскинула брови:

— Да? Правда?

— Вот, видите, паспорт с постоянной столичной пропиской.

— Почему же тогда квартиру ищете?

— Я была замужем, потом супруг умер, а свекровь велела убираться вон. Жила одно время с сыном, но не заладились отношения с невесткой, разругались вдрызг, вот и оказалась на вокзале вместе с необходимыми вещами и Хучем. Деньги есть, думаю пока снять квартирку, а там разберусь.

Поломойка оперлась на швабру.

— Хотите ко мне поехать? Живу в двухкомнатной квартире, одна, сто долларов в месяц устроит?

— Конечно.

— Еда сюда не входит.

— Естественно, только у меня собака.

— Ну и хорошо, у самой две.

Внезапно свинец в моей груди расплавился и горячим потоком стек в желудок. Дышать мгновенно стало легко, и меня покинуло чувство безысходности.

— Отлично, куда ехать?

— Ты посиди тут еще часок, — сказала уборщица, — сейчас смена закончится, и двинем, кстати, меня зовут Тина.

Дом, в котором мне отныне предстояло жить, выглядел не лучшим образом. Серая пятиэтажка из бетонных блоков, швы между которыми замазаны какой-то черной субстанцией. Ни домофона, ни кодового замка. По узкой лестнице мы взобрались на пятый этаж, и моя хозяйка вставила ключ в замочную скважину.

Я не всю жизнь провела в благополучии, богатство свалилось на нас не так давно. Долгие годы жила в Медведково, именно в таком блочном доме, и сейчас хорошо знала, какой интерьер скрывается за обшарпанной деревянной дверью.

— Входи, — велела Тина.

Я покорно шагнула в крохотную прихожую, споткнулась об обувницу и остолбенела. Из комнаты медленно выходила собака Баскервилей. Огромное серое животное с жуткой мордой.

— Мама, — пискнула я.

— Не бойся, — устало ответила Тина, — знакомься, это Альма.

Чудовище завертело длинным тонким хвостом и издало тихое «гав».

— Он не съест Хуча?

— Альма дама, — засмеялась Тина, — и она обожает всех, жутко любвеобильная особа, а уж по маленьким собачкам прямо сохнет.

— Гав, гав, гав, — донеслось из кухни, и в коридорчик выскочило нечто небольшое, лохматое, остроносое.

Я попятилась:

— Это кто? Крыса?

— Ты что, она же лает! — возмутилась Тина. — Собака, конечно, Роза фон Лапидус Грей.

— Прости, как ты ее назвала?

— Роза фон Лапидус Грей.

— Это порода или имя?

Тина засмеялась:

— Я ее породу точно не знаю, кажется, китайская лохматая ши-цу.

— Первый раз про такую слышу!

— Да какая разница, — отмахнулась Тина, — одна беда, эта мелочь откликается, только если ее называешь полным именем. Станешь орать: «Роза, Роза, Роза», все горло сорвешь, а она даже ухом не поведет. Ну представь, выхожу я во двор и торжественно вопрошаю: «Роза фон Лапидус Грей, ты пописала?» Соседи с ног валятся от хохота.

— Как же тебя угораздило так собачку обозвать?

— Она мне уже с именем досталась, — заявила Тина. — Да ты входи, объясню потом!

Я бочком пролезла в крохотную комнату и ахнула. Все стены были забиты книгами. Полки шли от пола до потолка, а тома в них стояли столь плотно, что не оставалось даже самой малюсенькой щелочки. Вальтер Скотт, Ромен Роллан, Бальзак, Гюго, Золя, Диккенс, Анатоль Франс, Генрих и Томас Манны, Шекспир, Чехов, Толстой, Бунин, Куприн… На самых крайних стеллажах виднелись яркие томики детективов и фантастики. Похоже, тут жил совершенно ненормальный книголюб, скупавший все содержимое лотков и магазинов.

— Твоя комната следующая, — пояснила Тина, — извини, придется через мою ходить, но я работаю сутками, в двух местах, часто сталкиваться не будем.

Я втиснулась в крохотную комнатенку. Именно в такой я прожила много лет и знаю ее размеры: ширина — метр девяносто, длина — два семьдесят пять. В каморке стоял раскладной диван, вернее, софа с подушками, ужасный гардероб, больше всего похожий на поставленный стоймя гроб, и ободранная тумбочка, царапины и потертости на которой чья-то рука аккуратно замазала йодом. Впрочем, в квартире было очень чисто: на полу ни пылинки, занавески хрустят от крахмала, а постельное белье, которое Тина вытащила из шкафа, было безукоризненно выглажено.

Поджидая, пока на газовой плите вскипит огромный, жутковатого вида эмалированный чайник, я пробормотала:

— Похоже, ты не всегда работала поломойкой.

— Правильно, — улыбнулась Тина. — Вообще говоря, я филолог, всю жизнь просидела в НИИ советской литературы, даже кандидатскую защитила, по Серафимовичу.

— Это кто такой?

— А, — отмахнулась Тина, — не забивай себе голову, писатель из соцреалистов, состряпал роман «Железный поток», сейчас про него все благополучно забыли.

— Как же ты оказалась на Курском вокзале?

Тина пожала плечами:

— Обычно.

— А все-таки?

— Когда грянула перестройка, — ответила хозяйка, — многие научно-исследовательские учреждения начали потихоньку умирать.

Да это и понятно. Служба в НИИ была синекурой, особенно в таких, которые не работали на военно-промышленный комплекс или народное хозяйство, а изучали театр, кино, литературу, поведение людей или животных. Сотрудники являлись на службу к десяти, а кое-кто и к одиннадцати, начинали пить чай, кофе, сплетничали… От них требовалось написать в год пару статей для публикации в узкоспециализированных журналах и отчитаться на Ученом совете об изученных книгах. Сами понимаете, такие условия никого не напрягали, и в отличие от учебных заведений тут не было никаких студентов, лекций и семинарских занятий. Раз в неделю сотрудникам полагался «библиотечный день», так что вместо двух выходных у них получалось три. Кстати, и зарплату по советским временам им платили вполне приличную: сто сорок, сто шестьдесят, сто восемьдесят рублей.

Естественно, попасть на такое сладкое местечко было трудно, но Тине повезло, ее пристроил в НИИ свекор, и долгие годы она провела в свое удовольствие, медленно поднимаясь по ступеням карьерной лестницы: лаборант, ассистент, младший научный сотрудник, старший…

Размеренное существование рухнуло в 1984-м. Сначала от инсульта скончался свекор, не успела на его могиле осесть земля, как заболел муж. Супруг сгорел буквально за пару дней от такой «простой» болезни, как грипп. Потом началось стремительное обнищание страны, головокружительный взлет цен, развал экономики, гражданская война… Кому, скажите, нужна в такой ситуации литература, да еще советская? НИИ стал тихо умирать, сначала сотрудников отправили в бессрочный отпуск, а потом и вовсе приказали двигать на биржу. Тина честно отстояла в очереди к наглой молодой девице, которая с кислым видом, словно выдавала деньги из своего личного кармана, оформила пособие и порекомендовала переучиться.

— Рабочих специальностей не хватает, — снисходительно вещала девчонка, — штукатуры, маляры, посудомойки всегда в дефиците.

Но Тине не хотелось бегать по стройке или работать сменами на хлебозаводе. Сначала она пристроилась в ближайшую школу. Директор принял ее с распростертыми объятиями, учителей русского языка и литературы не хватало. Целых два года Тина пыталась полюбить детей. Получалось плохо. Своих отпрысков ей господь не дал, а чужие раздражали до зубовного скрежета: наглые, крикливые, дурно воспитанные, постоянно жующие жвачку. Да еще дети совершенно не хотели ничего читать, с книгами великих писателей норовили познакомиться посредством брошюрки «Краткое изложение ста произведений, включенных в учебную программу» и сочинения писали просто ужасающие.

Тина не выдержала и ушла. Затем навалилась новая беда: в груди обнаружилась маленькая, с горошину, опухоль, районный терапевт отправил к онкологу, тот мигом велел ложиться в больницу. Бедной Тине пришлось пройти все круги ада, уготованные таким больным: три операции, лучевая и химиотерапия, гормоны. Дали инвалидность, пенсию в четыреста рублей и сказали:

— Вам нужны витамины, хорошее питание, отдых и положительные эмоции.

Шатаясь от слабости, Тина принялась искать работу, но начальники, завидя ее хрупкую фигурку в парике, мигом заявляли:

— Простите, место занято.

Наше время жестоко. Больная женщина, справившая пятидесятилетие, никому не нужна. Потом подруга предложила ей поработать поломойкой у своей соседки, жены новорусского банкира. Тина недолго колебалась, прожить на четыреста рублей в наше время не сумел бы и отшельник, питающийся сушеными кузнечиками.

Два года Тина бегала по бесконечной квартире, моя полы, драя ванну с унитазами и подбирая вещи, которые повсюду расшвыривала тринадцатилетняя дочь хозяйки. Потом банкир то ли разорился, то ли притворился банкротом, но семья, спешно собравшись, умотала в Израиль. Тину, естественно, не взяли. Впрочем, оставили ей и недавно приобретенную за бешеные деньги собачку Розу фон Лапидус Грей.

У Тины никогда не было животных, но, услышав, как хозяйка, пакуя чемоданы, равнодушно обронила: «Завтра отвезете Розу на улицу Юннатов, ее усыпят», пришла в ужас и попросила:

— Можно я заберу ее себе?

Хозяйка весьма холодно ответила:

— Берите, коли охота с ней возиться.