Сладкая месть

Дана Стар, 2019

"Я вернусь за тобой. Крошка. Лучше беги. Но знай – от меня не спрячешься. Я найду тебя везде. Моя месть будет такой же острой, как и твоя боль… которую ты мне причинила". Сможет ли страсть победить ненависть? Сможет ли боль стать любовью?Смогут ли два разбитых сердца вновь воссоединиться в единое целое? Да! Если это история… История любви опасного бандита и его маленькой, невинной Крошки, которая вывернет вашу душу наизнанку. Вторая книга дилогии "Сладкое зло".В оформлении обложки использовано изображение с сайта Depositphotos. Автор: Tverdohlib.Содержит нецензурную брань.

Глава 6

Виктор отвёз нас домой. Сначала, когда мы с мамой сели на заднее сидение, мы ехали молча. И хоть я была против присутствия ментовской мрази, в данном случае, сделала исключение. Я не разговаривала с ублюдком, даже не смотрела в его сторону, словно он умер, и его вообще больше не существовало в нашем мире. Так я ему и сказала, когда мы вышли из подъезда общежития. На что хмырь, хохотнув, весело мне подмигнул.

Уебок!

Надеюсь, тебя когда-нибудь пристрелят на одном из твоих грёбанных расследований.

Мне так не терпелось плюнуть ему в лоб, рассмеявшись:

«И сколько тебе заплатили? За поимку пятерых преступников, хЕрой? Жирная ты морда!»

Думаю, достаточно заплатили. Раз он, уже спустя неделю после закрытия дела, купил себе машинку подороже, выше классом. И катал теперь свой зад, как истинный, зажравшийся мусор.

Про кретина даже сняли репортаж в новостях, показав кадры с места преступлений и… кадры из зала суда.

Я не смогла смотреть на это спокойно. Случайно увидела… Теперь больше в жизни не включу телевизор. Потому что Давида снова избили. Дубинками и шокером. Когда он попытался напасть на судью. Или? Или нам просто в СМИ это так показали? А его… его спровоцировали на драку, для эффектного «представления».

Он был настолько взвинченным, настолько… таким… другим… что мне захотелось поменяться с ним местами и к, чертям собачьим, забрать всю его адскую боль.

Однако, всё, что я сейчас могу… это заботиться о нашем ребёнке, ждать от любимого писем, новостей и, конечно же, скорого возвращения.

***

— Дочечка, милая, почему ты убежала?

Дождь противно барабанил по стеклу «Мерседеса», я сидела молча, отвернувшись от матери, и смотрела в окно, думая, об одном. Об отце будущего ребёнка, наблюдая за тем, как капли ползут по стеклу, извиваясь, будто коварные змеи.

В самом деле?

Она что, не понимает?

Или просто не в себе?

— Я слышала твой разговор с врачом. — Глубоко выдохнула, посмотрев ей в глаза, полные слёз и печали, — Ты настаивала на аборте! И продолжаешь это делать, подсовывая свои сраные бумажки с адресами клиник! Как мерзко! Я ведь твоя дочь! Что с тобой? Почему ты так поступаешь? Он ведь и твой ребёнок тоже! — Я не хотела повышать голос. Но меня уже в край всё достало.

Надеюсь, она поймёт. В последний раз. Больше я не стану проявлять жалость на другие шансы.

— Шшш, родная… Ну прости. С дуру ляпнула. Запаниковала, распереживалась. Нервы ни к чёрту! Я ведь твоя мать, и я таким вот образом… грубым наверно… переживаю. Прости ещё раз. Действительно получилось как-то глупо и резко. Господи! Что же я творю… — закрыла лицо ладонями, истерически разрыдалась, — Сонечка, милая. Я передумала. Мы оставим малютку. Я буду тебе помогать, буду о вас заботиться. Сама же такая была, дурёха! Сама же нагуляла! Видимо, над нашей семьёй нависло родовое проклятье. — Рывком притянула к себе, прижала к груди, приласкала. — Люблю тебя очень, доченька. Всё наладиться, не переживай. — Притянула к себе, а у меня будто камень с души свалился.

Стало немного легче. На сердце потеплело.

Наконец-то мы поладили.

Выходит, мне нужно было сразу броситься под машину, чтобы она поняла, что мы не вечны, что если она меня потеряет — то потеряет навсегда. Нужно ценить то, что тебе дорого, по-настоящему. И принимать как есть. Со всеми достоинствами и недостатками.

***

Виктор не стал с нами долго церемониться. Просто сказал: «Пока», дал по газам и скрылся за первым поворотом, ведущим из двора. Он был холоден и циничен. А взгляд излучал сплошное хладнокровие. Скорей всего, это была наша последняя встреча. Следак получил от матери, да и от меня, то, что так неистово жаждал. Использовал ради своих коварных целей и пошёл дальше. Своей дорогой. Наплевав на наши чувства.

И пусть валит! Иначе, однажды, я не сдержусь. Сама воткну ему нож в горло, если ещё раз увижу. Месть не знает покоя. Кипит и пенится в венах, не хуже раскалённой ртути. Мерзавец ответит за всё. Если не от меня огребёт, так от вселенной уж точно!

Самый страшный суд не там, где судили Давида.

А там, где мы окажемся после смерти.

Утешала я себя, как могла. Но в душе, по-прежнему, была тьма и пустота.

Очень надеюсь, что ублюдок получит сполна. Пусть он выиграл битву. Но не войну. Клянусь! Я буду молиться днями и ночами, чтобы Виктор ответил за свою ложь. И однажды… мои мечты воплотятся в кровавое возмездие.

***

Дождь слегка поутих. Шлёпая по лужам, взявшись за руки, мы забежали в подъезд. В машине я немного согрелась, но всё равно выглядела не краше заморского чучела. Однако, несмотря на бесконечную череду неудач, свалившуюся на меня как град в апреле, всё же появился маленький, но просвет. Мама… В коем-то веке она признала свою вину! С ума сойти! Аж не верится. Видимо, неплохо так испугалась за жизнь собственного ребёнка, раз её властное Эго, не без бойни, но усмирилось. Надеюсь, наша жизнь начнётся с нуля. Я безумно рада, что мать согласилась с моим мнением. Конечно, не обошлось без угроз, скандалов, побега из дома. Но иначе, она бы не поняла, на что я способна. И что у меня есть характер, и он, как оказалось, не такой уж и слабый. До этого момента я просто боялась. Проявить инициативу, доказав, что я не вещь, над которой можно потешаться сколько влезет. А человек! Личность, в первую очередь! Которая пойдёт на всё, чтобы стать свободной и независимой.

Домой мы вернулись в позднем часу. Несмотря на частую тошноту, а также, отсутствие аппетита, я безумно проголодалась. Мама сказала, что сама приготовит ужин и что меня нужно как можно скорей напоить горячим чаем, чтобы согреть. Иначе мои губы, по цвету, напоминали сплошную переспелую сливу.

Приняв тёплый душ, укутавшись в любимый махровый халат я поспешила на кухню, где, настолько трепетно суетилась моя мамочка, серверуя стол приборами на двоих.

Впервые за несколько лет мы стали настоящей семьёй. Впервые за этот нелегкий месяц я улыбнулась. Впервые за долгие годы я почувствовала ту самую желанную, необходимую мне, как ребёнку, материнскую любовь, которой так сильно не хватало с самого рождения.

Мать растила меня одна. С помощью бабушки, конечно. Но после года декрета она была вынуждена идти работать, поскольку бабушкиной пенсии хватало разве что на пелёнки. Тогда я не понимала, почему у других девочек в садике есть папы. А у меня нет. Однажды, я спросила её об этом, а она разозлилась, чуть не вмазав мне по губам. Безответные чувства… были задеты.

Никогда не поздно исправить ошибки. Или, хотя бы начать работать над ними.

Родителей не выбирают. Моя мама меня очень любит, но она пережила слишком много боли в своё время, поэтому теперь, любовь для неё — сплошная боль. Нужно это понимать. Нужно попробовать поговорить по душам. Мы ведь очень мало общались на тему отца. Для неё прошлое — крайне болезненная тема.

Поэтому она стала такой чёрствой, такой властной. Из-за глубокого жизненного разочарования. И я её прекрасно понимала. Хоть иногда и ненавидела. Но она моя мать! Она часть меня. А я — часть её. Нам нужно держаться вместе. У нас, в этой жизни, больше никого нет. Возможно, когда-нибудь, она поймёт, что Давид, для меня, как воздух для легких. Нужно больше с ней разговаривать, больше демонстрировать свою любовь.

Ещё не всё потеряно.

При желании, можно добиться всего!

Главное всегда верить. Идти только вперёд. Быть сильным, не бояться совершать ошибки. Ведь иногда, даже самое невозможное, становиться, что ни на есть, возможным.

***

Мы разговаривали около сорока минут. Пили чай с печеньем, заедали сегодняшний трудный день шоколадными конфетами. В груди словно расшатался тяжёлый камень. Вот-вот и стена боли падёт. Тогда станет намного легче дышать. Ведь сейчас, я дышу лишь вполсилы. А каждый вдох причиняет много мук.

— Сонечка, я кое-что поняла. — Мама бережно взяла меня за руку, крепко сжала, зажмурив глаза, — Когда ты убежала, я думала… что потеряла тебя навсегда. И я так испугалась! Мне уже, если честно, стало всё равно на наши проблемы. Я буду помогать заботиться тебе о малыше. — Повторила не один раз, за сегодняшний вечер, — Как когда-то бабушка помогала мне.

— Правда? — с надрывом, со слезами.

— Конечно. Я ведь была такой же… глупой, влюблённой дурнушкой. Но я не сделала аборт. Несмотря ни на что. Поэтому, прости ещё раз. У меня сердце остановилось, когда ты чуть было не попала под машину. Что же ты делаешь со мной, глупенькая моя? — обняла, погладила по волосам. А я вдруг поймала себя на отчаянной мысли, что она никогда меня не жалела, не хвалила, тем более, никогда не гладила. Даже в детстве. Воспитывала как хладнокровного солдата.

Всё изменится. Я это чувствую!

А изменит нас… наш малыш.

— Давай то, что было в прошлом… там и останется. Договорились? — в знак примирения, мягко улыбнулась, ещё теснее сжав хрупкую ладонь.

— Окей. — Я тоже улыбнулась, до сих пор пребывая в каком-то лёгком неверии, нежно погладив её бледную, подрагивающую руку.

Руку любимой и единственной мамы.

Самого родного, самого дорогого человека, оставшегося рядом в этот сложный, катастрофически напряжённый момент.

***

Усталость буквально выбивала пол из-под ног. Что-то мы засиделись… Ничего себе! Половина первого ночи.

Быстро переодевшись в пижаму, юркнула под одеяло, свернувшись калачиком. И, как обычно, исполнив привычный ритуал, погладила животик.

Казалось бы, что он слегка увеличился. Думаю, каждая счастливая девушка в положении ожидает этого чудесного момента. Вот и я каждый день, после пробуждения и перед сном, любуюсь на себя в зеркале, рассматривая живот, с надеждой, что он увеличился, хоть на пару сантиметров.

Ну куда там!

Нам примерно четыре недельки. А мне уже кажется, что любимые джинсы стали малы, а грудь опухла, будто после силиконовой пластики.

Улыбнувшись, уснула с единственными приятными мыслям, за последние несколько недель, что мама перестала устраивать скандалы, усмирилась, осознав, что жизнь коротка и не вечна. Что в один миг можно лишиться всего, став никем, потерять любимого человека, наговорив ему тучу жутких гадостей.

Лежала с закрытыми глазами и думала, как мы, вместе с мамой, выбираем одежду и игрушки для ребёнка. Как она прощает Давида, а он, узнав о малыше, возвращается из тюрьмы, потому что адвокаты доказывают его непричастность к преступлениям.

Сказка, конечно. Но такая сладкая, такая красивая сказка… В которой хочется жить и радоваться. Снова и снова. Снова и снова…

С надеждой на то, что сладкие мечты, поменяются с удручающей реальностью местами.

С этим приятными мыслями, я быстро уснула.

***

Ночь выдалась холодной и тревожной. Я ворочалась с одного бока, на другой.

По непонятной причине, меня бросало то в жар, то в холод. Дыхание сбивалось, в горле орудовала пустыня. Волосы прилипли к щекам, а одежда насквозь пропиталась потом. Кажется, будто меня лихорадило. Но открыть глаза, было невероятно трудно. Сон не отпускал.

В голову лезли неприятные мысли. Разум атаковали кошмары, состоящие из сотни разных картинок. И все они были до слёз отвратительными.

Я видела Давида. Как его без конца мучили за решёткой люди в чёрных накидках, напоминающие одежду палачей: били, издевались, глумились… Самыми страшными, самыми изощренными способами, в зале средневековых пыток.

А он всё кричал и кричал. Жутким, нечеловеческим голосом. Кричал мое имя. Пока острые, металлические плети врезались в тело любимого, превращая, некогда красивые мускулы, в кровавую рванину.

Один сон за другим… Один за другим…

Новый ещё кошмарней предыдущего.

Последнее, что запомнила, как я стою напротив зеркала, любуясь своим большим, округлым животом. А затем вдруг… меня скручивает от резкой боли, так, что я сгибаюсь пополам, задыхаясь от острых спазмов.

В комнату врываются какие-то странные люди в белых халатах, чьи лица скрыты под медицинскими масками. Укладывают меня на кушетку, принимают роды.

Долгие часы мучений. Я ничего не чувствую, кроме смертельной усталости, кроме выкручивающей на износ боли! Врачи орут на меня: «Тужься! Тужься!» Но я даже не знаю, как это делать?!!

Пыхчу, сжимаю челюсти, а заодно и чью-то холодную, испачканную в крови руку и пытаюсь делать все, что они приказывают. Один из акушеров, тот, который стоит между моими широко разведёнными ногами, вероятно главврач, по холодному, едва прищуренному взгляду, кажется мне подозрительно знакомым.

Особенно цвет его глаз, его властный, приказной голос. Он смотрит на меня настолько злобно, что у меня тлеет всё внутри. Хочется, чтобы мужчина ушёл.

Как же дико хочется избавиться от его омерзительного внимания!

Ещё несколько минут мучений, которые кажутся проклятой вечностью, хотя в реале, это пара секунд, и я слышу первый крик моего ребёнка.

Выдох. Долгожданное облегчение и долгожданная радость!

Смотрю вперёд, улыбаюсь. И все муки, все переживания бесследно исчезают, когда я вижу маленького, но такого родного человечка, кричащего в руках того, неприятного мне доктора.

— Мальчик.

Холодно отвечает акушер, беглым взглядом сканируя то меня, то ребёнка, по очереди.

— Дайте его мне! Дайте! — Слёзы щиплют глаза. Тяну дрожащие, окровавленные руки к сыну, мечтая прижать, приласкать малыша к груди. Я ведь так долго этого ждала!

Как вдруг…

Доктор снимает с лица маску, и я внутренне срываюсь в пропасть, захлёбываясь в немом крике.

Виктор.

Он злорадно хохочет, прижимая орущего сына к себе, визуально лишая меня жизни, лишая возможности существовать дальше.

Не проронив ни слова, как истинный победитель, направляется к тяжёлой, железной двери.

— Мерзавец! Тварь! Ненавижу!

Как только я собираюсь броситься вслед за ублюдком, чтобы вцепиться ногтям подонку в глотку, меня грубо впечатывают спиной в кушетку и сковывают ремнями. Ассистенты, сволочи.

А Виктор… Он, ехидно оскалившись, исчезает за чёрной дверью.

Навсегда отобрав у меня самое дорогое и самое сокровенное, за что я была готова бороться голыми руками не на жизнь, а на смерть. За что я готова была прыгнуть хоть, в лёд, хоть в пламя, хоть с моста. Сгорев живьём, утонув, захлебнувшись. Лишь бы мой мальчик был жив и здоров. Лишь бы мой мальчик был всегда счастлив.

***

То, что я только что испытала, я словно испытала живьём, в реальности.

Подскочила на кровати, вскрикнув в голос, и тут же сжалась в комочек, от резкой, скручивающей боли.

— Мама! Мамочкааааа! — закричала, задыхаясь, чувствуя, как меня внутренне рвёт, выжимает и жёстко выкручивает, будто в стальных тисках, отчего я не могу полноценно вдохнуть, отчего перед глазами всё растворяется в чёрных пятнах.

— Помоги! Мамочка! — Ещё один крик. С болью, с надрывом.

Пытаюсь встать на ноги, но мир шатается. Путаюсь в наволочке, всхлипываю, понимая, что происходит нечто ужасное.

И сердце бьётся навылет. И слабость валит с ног.

А там, на белом, скомканном одеяле, я вижу алые пятна.

У меня трясутся руки. Я больше не могу сказать и слова.

То ли от сумасшедшей боли, то ли от шока, то ли от тошнотворного запаха горя, парящего в тесной комнате.

Внезапная вспышка света.

Мама, услышав крики, врывается в комнату, щёлкая выключателем, и её лицо искажается страхом:

— Сонечка! Соняяя, что случилось??

Не знаю зачем она спрашивает. Сама же видит. Видит кровь на пододеяльнике, видит как я, сгорбившись, сижу на полу, обеими руками обхватив пульсирующий резью живот.

— Б-болит. — Едва слышно, невнятно. — Очень б-болит!

Она, бледная, с выпученными от страха глазами, хватает с тумбочки телефон и пытается набрать номер скорой помощи. Несколько раз смартфон падает на пол. Мать матерится. Дрожащими руками пытается нажать на кнопки.

В конце концов у неё получается сделать звонок.

Скорая среагировала мгновенно, приехав через пять минут после вызова.

Но… даже их оперативность… не смогла предотвратить неизбежное.

Они сделали мне несколько уколов. Просили, чтобы расслабилась, успокоилась. Утверждали, что все будет хорошо.

Я кивала. Наверно лишь из вежливости, пока меня, на носилках, в спешке грузили в машину с мигалками.

Мама сидела рядом. Держала мою руку. Она не рыдала, но была очень напугана. А я, несмотря на утешение фельдшеров, в них не верила.

Потому что точно знала… это конец.

Мне кажется, что раньше я всегда ощущала в своём организме биение ещё одного сердца.

Но не сейчас.

Потому что сейчас, там, внизу живота, я чувствовала лишь боль, холод и тихий, угасающий плач.