Ледяная дорога. Исторический роман

Глеб Карпинский

«Ледяная дорога» – это историческая драма. История непростых отношений офицера Вермахта Рудольфа и еврейки Сары, жены богатого итальянского инженера. Учитывая разные социальные статусы и мировоззрение, они находят в себе силы любить друг друга, не взирая на опасности, которые неминуемо их ждут в будущем. Действия происходят в Италии и Австрии в 1938—1943 гг.

3. Гости на вилле

Сара слышала, как просигналила машина гостей у ворот виллы, последующую за этим беготню шагов навстречу, радостные возгласы, немецкую грубую речь, из которой можно было понять только «Хайль Гитлер» и ответный «Зиг хайль!» мужа и его похвальные реверансы гостям… Какое-то время она так и не решалась подняться с кровати, хотя была полностью готова к выходу. На ней было великолепное, подчеркивающее ее естественный силуэт платье от Мадлен Вионы. То самое с утонченной талией из приятной на ощупь, воздушной и просвечивающей материи цвета бирюзового моря, и самый писк сезона 30-го года — косой, вычурный срез подола, оголяющий довольно откровенно левую часть бедер так, что можно было не сомневаться, что обладательница сего платья не носит нижнего белья. Свои ножки Сара решила облечь в довольно высокие сапожки из тончайшей матовой кожи фирмы Testony. Они ей нравились тем, что скрывали, как она несправедливо считала, изъян ее слишком острых колен, хотя никто, пожалуй, из представленных ей мужчин не смог заподозрить такой незначительной мелочи, ибо общее очарование Сары производило на всех буквально одурманивающее действие. Даже диадема, сделанная в виде лаврового венка из белого золота с блестящими камушками, венчавшая сейчас ее убранные в хвост волосы, точно корона на голове великой царицы, не производила такого яркого впечатления, как V-образное, очень острое, оголяющее даже ее пупок, декольте. Колье она, вопреки уговорам мужа, не стала надевать, но не потому, что хотела как-то насолить ему, а потому, что хотела, чтобы все взоры гостей были обращены на ее пышущую буйством тайных страстей грудь, и это ей легко удалось.

Старика Джиорджино просто схватил удар, когда жена инженера все же соизволила спуститься в приемный зал, и два сопровождающих его немецких офицера, которых женщине успели представить как братьев-близнецов Фрица и Курта, подхватили его под руки и кое-как усадили впопыхах за стол. При этом потребовалась довольно внушительная порция самбуки, чтобы он смог выдавить из себя жалкую улыбку и принести какие-то неподобающие в таком случае извинения. Джузеппо был напуган этим неловким происшествием и одновременно доволен и горд. Для проформы он тут же велел послать за доктором Когенманом, а заодно привезти из Манаролы музыкантов, так как сеньоры офицеры одним патефоном явно не ограничатся.

— Да, Антонио, — шепнул напоследок хозяин виллы водителю. — Заедь обязательно в порт и захвати там парочку симпатичных албанок. Скажи им, что намечается чудная милонга, выпивка и еда за мой счет. Пусть немного разбавят нашу мужскую компанию.

Антонио поклонился и, подмигнув весело Саре, вышел, и уже скоро древненький Isotta Fraschini в клубах дыма катился вниз, скрепя на поворотах тормозами.

В это время, пока готовился обед, а гости приехали чуть раньше, хозяин виллы посчитал нужным развлекать их разговорами о политике, но офицеры дали понять, что они не говорят по-итальянски, и часть из них даже со смехом удалилась в бильярдную.

— Нынче я слышал, хороший урожай мидий, — только начинал приходить в себя Джиорджино, вытирая свои влажные губы рукавом сутаны.

И хотя все знали, что к истинной церкви этот человек имеет лишь отдаленное отношение, к нему обращались «Падре». Это был маленький, лысый старичок со сморщенным лицом и лисьим взглядом. Двое братьев-близнецов опекали его по краям, точно преданные церковные мальчики, хотя по их скучающим лицам было видно, что они не прочь присоединиться к своим друзьям в бильярдной. Там уже слышалось, как с грохотом залетают шары в лунку.

— Беттино-кретино! — заорал вдруг хозяин, поняв намек хитрого падре. — Сколько можно ждать?

Из дверей кухни высунулась голова повара, показывающая понятными только хозяину знаками, что фирменное блюдо — паста с тунцом и шпинатом — готово, и его будут подавать. Джузеппо кивнул в ответ. А через минуту с полными подносами появилась Тереза, и дело двинулось с мертвой точки.

— Сеньоры офицеры, прошу, пожалуйста, к столу, — созывал он заигравшихся офицеров. — Нет, они меня, кажется, ни черта не понимают…. — жаловался он падре, пожимая плечами.

— Дорогой мой друг Джузеппо, — лилейно мурлыкал тот, принимая угощение из рук Сары. — Наши немецкие друзья привыкли к более жестким командам.

И лжепадре со знанием дела выкрикнул по-немецки что-то ужасное, от чего у Сары невольно возникло чувство тревоги, и она даже положила порцию шпината мимо тарелки гостя.

— Ничего страшного, дорогая, — успокаивал ее лилейный старик, жадно поглощая пищу. — Древние этруски говорили, что лучше промахнуться ложкой мимо рта, чем получить ею по лбу. Я слышал от Вашего мужа, что Вы увлекаетесь историей древней Италии, и это очень похвально. Мои лучшие немецкие друзья Рудольф и Курт, — и он почтительно кивнул им, — очень заинтересованы в возрождении арийского спорта в наших добрососедских странах и полностью одобряют постулат нашего дуче «В здоровом теле здоровый дух». Рудольф и Курт — прирожденные спортсмены, умерены в алкоголе, хорошо начитаны, не замечены в обществе дурных женщин, знают итальянский и немного английский…

Во всей этой как бы «ненароком» сказанной слащавой манере проглядывались черты профессионального сводничества, и будь это иная встреча, и в другое время, Сара ушла бы, но она интуитивно чувствовала опасность от этого человека и вынуждена была мириться с этим и улыбаться ему. Муж Джузеппо поддерживал ее, и когда она все же забывалась и не оказывала падре должного внимания любезной и послушной слушательницы, под столом предупреждающе постукивал по ее сапогу тростью.

Запах вкусной пищи постепенно разнесся по комнате, и сеньоры офицеры, отложив кии, довольные, потянулись к столу. Хорошие манеры им были чужды, и некоторые из них позволяли при сеньоре Саре недопустимые вольности кишечника и отрыжки. Она непонимающе смотрела на мужа, но тот, едва сдерживая глупый смешок, лишь пожимал плечами.

— Вы не должны сердиться, сеньора Сара, на наших друзей, — успокаивал хозяйку виллы Джиорджино. — Как видите, они довольно прямолинейны в вопросах приличия и немного наивны, как дети. Но за этой наивностью скрывается душа настоящего воина. Ведь большую часть своей жизни они провели в суровой военной аскезе, добывая кровью и потом победу своему фюреру.

При упоминании фюрера гости как будто сошли с ума и, резко сделав зигу, фанатично прокричали «Хайль Гитлер!» Все это еще больше напугало Сару, и она уже хотела сослаться на головную боль и покинуть застолье, но муж, хорошо изучивший ее за все пять лет совместного брака, не позволил ей это сделать, больно ущипнув за локоть.

— Каким же видом спорта Вы занимаетесь? — спросила любезно Сара у Курта, сидящего слева от падре со скучающим видом.

— У этого спорта нет названия, — ответил он с ярко выраженным немецким акцентом.

По холодному темпу голосу Сара поняла, что этот человек явно недолюбливает ее, но она постаралась не замечать этого.

— Нет названия? — переспросила она. — Как это?

— Я, может, неправильно высказался, сеньора. Название, может, и было, но оно утерялось в анналах истории. Мы с Рудольфом между собой называем эту спортивную игру «Ледяная дорога».

— И какие же правила?

— Правила простые. Нужно спустить большую льдину как можно быстрее по специальному горному маршруту. Побеждает тот, кто первый придет к финишу.

— Какая забавная игра, — улыбнулась Сара, — но боюсь, в Италии Вы не найдете подходящих условий, разве что в Альпах…

— Именно там мы и практикуемся, сеньора, — кивнул Курт. — И очень рассчитываем, что данная игра завоюет весь прогрессивный мир и ее введут в Зимние олимпийские игры.

Сара опять вздрогнула, так как трепавшие по-немецки гости громко засмеялись. По каким-то догадкам она поняла, что их заинтересовали три картины кисти Фредерико Андреотти, висящие на стене.

Этот современный, к сожалению, уже почивший, мастер кисти искусно рисовал миленьких женщин, передавая их кокетливое настроение, и Джузеппо, будучи его страстным поклонником, не скупился и при первой возможности скупал его работы у разорившихся во время экономического кризиса коллекционеров. Он даже планировал устроить в Риме выставку по случаю дня рождения дуче с широким оглашением в СМИ.

— Нет, все-таки итальянки — самые красивые женщины! — сладострастно отозвался один высокий офицер на ломанном итальянском.

Он встал из-за стола спиной ко всем и с закинутыми назад руками стал рассматривать портрет одной веселой сеньоры в традиционно итальянской одежде с кувшином молока.

— А мне больше по душе наши немки, я патриот, — тут же парировал ему Курт, открывающий уже вторую бутылку шампанского.

Раздался хлопок вышибленной пробки, и она через секунду ударилась об одно из полотен, чуть не прорвав его, вызвав тем самым новый приступ смеха у гостей. Сара не знала, сделал ли Курт это намерено или так получилось случайно, но несколько рук с бокалами уже потянулось к стрелку, и все одобрительно поздравляли его с метким попаданием, а он даже не извинился перед Джузеппо за порчу имущества.

Саре сразу не понравились эти мальчишеские усики, этот блеск глаз, вся эта напускная бравада молодого бога, и она, сидя напротив, едва сдерживалась, чтобы под столом не вдавить каблуком этому невежественному усачу между ног. Его брат близнец Рудольф был более тактичен.

— Не важно, какой крови тот, кого ты любишь. Важно то, что он твой и только твой, — сказал он на хорошем итальянском, обращаясь куда-то в пустоту, но у Сары вздрогнуло сердце.

Это были единственные слова этого офицера за весь вечер, но они запомнились хозяйке виллы, точно были обращены к ней и только к ней. Во время коротких бесед с другими гостями, к счастью или сожалению, немногие говорили по-итальянски, она украдкой вглядывалась в Рудольфа, и поражалась, как несмотря на схожую природу с братом и, возможно, даже на одно общее воспитание, он разительно отличается от него духовно. Чего стоил этот глубокий и осмысленный взгляд голубых, словно специально подобранных под цвет ее платья, глаз, а этот волевой, слегка скошенный подбородок, ну и, конечно, открытый умный лоб, свойственный всем талантливым полководцам. Как он был похож на ее сказочного Агапето! В тот миг, когда прозвучали эти справедливые, полные мудрости слова, она постаралась скрыть волнение, звонко чокнувшись со всеми и следом до умопомрачения осушив бокал шампанского до дна. И только потом она с ужасом для себя поняла, что все пили за здоровье фюрера, и она невольно была соучастницей этого всеобщего безумия.

Алкоголь придал ей немного развязности, и вся окружающая ее грязь притерлась и уже не казалась такой безобразной. Она вдруг захотела угостить Рудольфа чем-то особенно вкусным и преподнесла гостям блюдечко с разломленной на дольки плиткой шоколада.

— Угощайтесь, сеньоры офицеры, и Вы, сеньор падре, — сказала она, кокетливо улыбаясь. — Все взрослые шалости в Париже начинаются именно с хорошего шоколада.

И каково же было ее первое маленькое разочарование: когда все потянули руки за лакомством, Рудольф сделал вид, что увлечен рассматриванием спорной картины.

— О, Париж! — ухмыльнулся Курт, проглатывая с аппетитом дольку. — Эти глупые лягушатники в спешке заливают болота бетоном и слепо уповают на линию Мажино. Готов держать пари на целый ящик французского шоколада, что через год, максимум два под музыку и барабанный бой наши доблестные парни промаршируют по Елисейским Полям к Триумфальной арке, а в домах моды выстроятся бесконечные очереди из мадмуазелей и мадам за чулками.

Кто-то из офицеров даже высказал свое несогласие с хвастуном, но жену хозяина виллы удивило не это, а то, что сам спор зиждился не на невозможности такого явления, а всего лишь на незначительной разнице в сроках, зависящих больше от того, когда фюрер и Советы подпишут пакт о ненападении.

— Чемберлен вас всех переиграет, — ударила по рукам Сара, подзадоривая спорщиков, и Джузеппо сильно напрягся от этой развязности жены.

— Сара, прошу тебя уймись… — нашептывал он ей на ухо. — С сеньорами немцами шутки плохи.

Но его постоянная опека, контролирующая каждое ее движение и даже мысли, опротивела ей настолько, что она, выждав удачный момент, когда все ушли играть в бильярдную, демонстративно подсела к оставленному в одиночестве Джиорджино и громко смеялась, шутя о политике. Дело дошло до того, что старый сводник, охмелев, стал клевать носом в открытое декольте Сары и так вошел во вкус, что нашептывал туда сладкие дифирамбы.

— Италия нуждается в таких женщинах, как Вы, пожалуй, больше, чем в новых колониях. И скажу по большому секрету, как лучший друг Вашей семьи, — бубнил он, путаясь в мыслях, — что в Риме после бегства любовницы Муссолини вилла Торлония опустела, и Вам, моя дорогуша, нужно спешить, пока лучезарный дуче не вернул с севера свою опальную жену с отпрысками…

Сара продолжала хохотать, не смотря уже на явные протесты мужа, делающего ей тайные знаки замолчать, и шутливо шлепала слюнявого старика по лысине, позволяя при этом держать его дряблую и дрожащую руку у себя на колене.

— Разве Маргарита (Царфати) сбежала? — удивился Джузеппо, подслушавший разговор захмелевшего сводника.

— Т-сс, — прошептал Джиорджино, приложив указательный палец к губам, — и захватила с собой тысячу двести семьдесят два любовных письма от самого дуче.

— Зачем же ей столько писем? — воскликнула Сара.

Старик посмотрел на нее мутными и уже плохо понимающими глазами.

— Т-сс. Пока письма у нее, это гарантия ее безопасности.

В этот момент все услышали настойчивый гудок клаксона у ворот и ругань Антонио на бывшего пастуха Абеле, который опять «проспал» его приезд. Все, кроме падре, под конец упавшего лицом в тарелку, бросились к окну, и увидели, как из въехавшего во двор автомобиля с трудом выползают тучно набитые, как сардины в бочке, с оголенными плечами красотки с перекинутыми через шею разноцветными шалями. Сразу послышался шелест пышных салонных юбок, в воздухе запахло французским шармом.

— Путаны! — захлопали радостно в ладоши офицеры, наделяя каждую из этих продажных женщин непереводимыми эпитетами.

В ответ раскованные девочки, кокетливо улыбаясь, подтягивали свои чулочки и слали горячие воздушные поцелуи. Одна из них, с прической каре и восточными чертами лица, посасывала длинный мундштук, держа его элегантно в руке, облаченной в белую перчатку, и вела себя непринужденно. У нее был едва выступавший животик, и Сара заметила, как ее муж побледнел и спрятался за занавеску.

— Кто это? — спросила Сара у него. — Она не похожа на проститутку.

— Это албанка Замира, певица из кабаре, она приезжает к нам на лето, — ответил он, стараясь не придавать сказанному большое значение, но интуиция жены подсказывала ей, что он спал с этой женщиной.

Как странно, но Сара симпатизировала Замире. К тому же, все чувства, испытываемые когда-либо к мужу, давно остыли, и она считала ниже человеческого достоинства устраивать скандалы на ревностной почве.

— Красивая, — прошептала она.

— Ты так считаешь? — удивился Джузеппо, всматриваясь в новых гостей. — Да, она молода и красива. Я пригласил ее для Джиорджино. А где же наш друг? — и хозяин виллы словно опомнился и, обернувшись, увидел уткнувшегося в тарелку старика. — О, черт! Сеньор Курт, помогите мне, пожалуйста, сопроводить падре в гостиную. Сеньор Джиорджино, сейчас мы Вас положим на кушетку, Вас осмотрит доктор… Сара, пожалуйста, прими музыкантов… Я очень надеюсь, что пианино не расстроено. Тереза, принеси кувшин прохладной воды!

Пока шла суета вокруг падре, который почему-то сопротивлялся идти на покой, из автомобиля выбрались два стройных молодых человека в черных рубашках, похожих на те, что носят фашисты на факельных шествиях, но только с расстёгнутым воротом и с широкими красными подтяжками. Кудрявые длинноволосые головы украшали артистичные шляпы, что делало их сходство с какими-то цыганами или румынами. К тому же, один из них был со скрипичным футляром, другой с бандонеоном.

— Музыканты, — догадалась Сара. — Наконец-то хоть что-то стоящее на сегодняшний день! Идите же к нам! Поднимайтесь!

Молодые ребята, казалось, не слышали восторженный призыв хозяйки виллы. Они продолжали озираться по сторонам, словно ожидая особого приглашения, пока Антонио не показал им направление, куда следовать.

— Ну что Вы стоите, точно бараны перед новыми воротами! — хмурился он. — Вас ждут.

Но они не спешили и терпеливо ждали, когда спустившиеся во двор наиболее прыткие офицеры не расхватают всех визжащих от смеха путан, некоторых из которых понесли на руках. Замира же шла сама, гордо отклонив предложенную ей руку. Она встретилась глазами с Сарой и все поняла.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать! — повторял мельтешащий перед ней мальчишка-собачник. — Сеньор Джузеппо поручил мне посадить Вас на лучшее место.

Когда двор опустел, тот, что с бандонеоном, вытащил на свет божий из автомобиля неказистого сгорбленного старичка в сильно поношенном смокинге, с заплатками на локтях, который, поправив белую розочку в петличке, стал стряхивать дорожную пыль, блески и пудру с примятых брюк. На его коленях, очевидно, из-за нехватки свободного места в салоне сидела одна из этих упругих виляющих попок. Сара узнала в нем маэстро Валенсио — талантливого пианиста, дающего концерты на частных милонгах и активного борца за отмену автомобильного движения в Риоманджоре. Он галантно кивнул ей.

Самым последним из вновь прибывших оказался степенный, невысокого роста мужчина с седой бородкой, в солидном английском котелке. Это был доктор Когенмен. В руках он держал большой кожаный саквояж и не выпускал его даже тогда, когда один из слуг Джузеппо предложил ему свою помощь. Поправив запотевшее пенсне, доктор осведомился у слуги, как здоровье гостей, и, услышав исчерпывающий ответ, что сеньоры только что заказали третий ящик шампанского, деловито отправился по ступенькам в холл. Вакханалия продолжилась.