Капля чужой вины

Геннадий Сорокин, 2022

Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей. Автор настолько реально описывает атмосферу эпохи и внутреннее состояние героев, что веришь ему сразу и безоговорочно. 1982 год. В подсобном помещении хлебокомбината одного из сибирских городов обнаружен повешенным главный инженер. Первая версия – самоубийство. Однако, молодой опер Андрей Лаптев, которому поручено это дело, думает иначе. У покойного не было серьезных причин сводить счеты с жизнью. К тому же, на месте преступления присутствуют следы других людей. Что, если инженеру помогли уйти из жизни? Лаптев начинает внимательно изучать обстоятельства происшествия и неожиданно выясняет страшные подробности, у которых по советским законам нет срока давности… Уникальная возможность на время вернуться в недавнее прошлое и в ощущении полной реальности прожить вместе с героями самый отчаянный отрезок их жизни.

Глава 3

Во время учебы я твердо решил, что буду жить отдельно от родителей. В Омске я привык к независимости, к отсутствию диктата в быту. В школе я мог распоряжаться свободным временем по своему усмотрению, а в родительской квартире — нет. Я не мог привести в гости понравившуюся девушку и уединиться с ней на всю ночь или пригласить друзей выпить водки после работы или удачно выполненного задания.

Мои родители считали, что интимные отношения до брака — это разврат, я же был уверен, что пуританское воздержание и условности со штампом в паспорте — средневековый идиотизм. Нравится тебе ухаживать за женщиной три года, кто же не дает? Гуляй с ней по городу, дари цветочки, сочиняй стихи. Вольному — воля! Но если вас влечет друг к другу, и девушка ждет от тебя любви и ласки? Что делать? Соблюсти условности и рассказать ей о творчестве Бродского? Я бы рад рассказать, но толком не знаю, кто этот мужик. Вроде бы поэт, о котором сроду бы никто не знал, если бы его стихи цензура не запрещала.

Как-то мне, соблюдая правила конспирации, дали прочитать одно его стихотворение. Я был изумлен. В этом опусе не было ни матерных слов, ни проклятий в адрес советской власти, ни пошлых намеков. За что его запретили, для меня осталось загадкой.

Со спиртным та же история — одни условности и ограничения. Мать и отец, демонстрируя редкое единодушие, считали, что употреблять спиртные напитки можно только по праздникам. Полностью согласен, но что делать, если душа просит праздника, а в календаре его нет? Словом, жил бы я один, творил бы что хотел, а в родительской семье меня ожидали только условности и запреты.

Перед окончанием школы, во время стажировки, я объехал всех начальников райотделов и предложил свои услуги. Вкратце мое предложение выглядело так:

— Я буду служить вам лично и возглавляемому вами райотделу с преданностью цепного пса. Я буду работать сутками, не считаясь с личным временем. Мне ничего не надо взамен. Кроме отдельной жилплощади. Какой угодно, но отдельной.

Начальники РОВД вздыхали и с сожалением объясняли, что готовы взять меня хоть завтра, но жилье предоставить не могут, так как я прописан у родителей и в улучшении жилищных условий не нуждаюсь.

Последним я встретился с начальником Заводского РОВД Вьюгиным Сергеем Сергеевичем. Выслушав меня, он задал несколько профессиональных вопросов, проверяя, насколько я готов к самостоятельной работе и будет ли с меня толк в будущем.

— Ну что же, ты мне подходишь, — сказал Вьюгин. — С распределением вопрос я решу, с жильем помогу. В заводское общежитие пойдешь? Комната отдельная, удобства на этаже.

В этот миг мне показалось, что я ни о чем в последние годы так не мечтал, как о комнате в рабочем общежитии. Я начал сбивчиво благодарить Вьюгина, но он, коварно усмехнувшись, продолжил:

— У меня тоже будет условие. За отдельное жилье ты будешь обязан отработать в моем отделе пять лет. Если в течение этого срока тебе предложат пойти на повышение в другой орган милиции, ты откажешься. Откажешься, даже если на новом месте предоставят отдельную квартиру и досрочно повысят в звании. С ответом не спеши, подумай.

— Мне нечего думать. Я согласен.

— Тогда бери лист бумаги и пиши расписку.

Я взял авторучку, но Вьюгин остановил меня:

— Погоди, так дело не пойдет. Ручкой любой дурак написать сможет. Ты кровью расписку напиши, тогда я поверю, что ты — хозяин своему слову.

Честно говоря, я написал бы расписку хоть кровью, хоть кровавыми слезами. Отдельное жилье того стоило. На общих условиях точно такую же комнату мне предоставят лет через шесть-семь, а тут — сразу, в обмен на какую-то расписку… Но как писать кровью? Проткнуть палец иголкой и начать кровью выводить на бумаге расползающиеся буквы? Насколько одного прокола хватит? И еще вопрос: где эту самую иголку взять?

Я размышлял не более секунды:

— Сергей Сергеевич, я напишу расписку авторучкой, а подпись, если надо, поставлю кровью.

Вьюгин засмеялся:

— Зайди на той неделе, предметно поговорим, обсудим сроки. Расписку можешь не писать. Я тебе на слово верю.

С первых дней работы в уголовном розыске шефство надо мной взял заместитель начальника РОВД по оперативной работе Геннадий Александрович Клементьев. Как-то, находясь в хорошем расположении духа, он завел разговор о расписке:

— Если бы ты, не задумываясь, стал писать расписку кровью, то Вьюгин тут же выгнал бы тебя и запретил впредь твое имя в своем присутствии упоминать. Доверчивым простачкам, придуркам и подхалимам в милиции не место!

В следующую нашу встречу Вьюгин сообщил, что как только я выйду на работу, мне предоставят комнату в общежитии хлебокомбината. С кем он договаривался и на каких условиях, я не знаю, но территориально хлебокомбинат располагался в другом районе, то есть обычным, законным путем, через райисполком, решить вопрос о предоставлении мне жилья было невозможно.

Получив диплом и лейтенантские погоны, я вернулся в родной город. Впереди меня ждал месяц отпуска, который я планировал посвятить сладостному безделью: чтению детективных романов на диване, встречам с друзьями и знакомыми, пиву, прогулкам по набережной, флирту с хорошенькими девушками.

Но не тут-то было! На дворе стоял август, и этим все сказано. К августу у родителей на мичуринском участке накопилось море работы, которая без меня простаивала. Пару дней я безропотно помахал тяпкой, вскопал грядки, помог починить крышу. Потом начал звереть от отсутствия цивилизации и развлечений.

Мичуринский участок — это заповедный уголок средневековья, где современный городской человек приобщается к труду и быту крепостного крестьянина начала XIX века. Даже хуже! У крестьянина была лошадь, а на мичуринском все приходилось делать руками. Крепостной крестьянин после отработки барщины мог заняться своим хозяйством, я же увильнуть никуда не мог.

Вскоре отец и мать вышли на работу, а меня оставили охранять урожай. Пожив сутки один, я чуть не взвыл от отчаяния: за что мне такое наказание — куковать одному в безлюдном массиве крохотных домиков? Я же четыре года в Омске не на землекопа и не на сторожа учился. На кой черт мне месяц жизни на «свежем воздухе» убивать? Здесь, в мичуринских садах, словом не с кем переброситься. Через забор видны одни лишь спины и зады копошащихся в земле немолодых женщин в синем нейлоновом трико. Вся молодежь в городе, а я — в изоляции, даже магазина рядом нет и пива выпить не с кем.

В субботу, воспользовавшись приездом родителей, я вырвался в город, приехал в райотдел и попросился выйти на работу до окончания отпуска.

«Потом как-нибудь отгуляю!» — решил я и по неопытности ошибся.

Отгулять оставшиеся двадцать дней мне в этом году не дали, а на следующий год про них «забыли».

Вьюгин был в отпуске. Отделом руководил Клементьев. Узнав о моей необычайной просьбе, он искренне посмеялся:

— Допекло тебя сельское хозяйство? Понимаю. Жизнь на мичуринском хуже, чем в деревне. Там городские девки на каникулы приезжают, танцы в клубе, винишко в сельмаге, а тут — работа от зари до зари и радикулит в знак благодарности. На работу можешь завтра выходить, а с жильем как поступим? Ключи раньше сентября ты не получишь.

Ответ я продумал заранее, даже съездил на хлебозавод, посмотрел на общежитие.

— Мне могут предоставить в этой же общаге койко-место?

— Ты пойдешь жить в одну комнату с заводской молодежью? — с сомнением спросил он.

— Геннадий Александрович! Я четыре года прожил в мужском коллективе. Я знаю, как пахнут пропотевшие портянки и какая вонь стоит в казарме под утро. После школы милиции меня ничего не смутит, я в любой коллектив впишусь.

— В среду зайди, я скажу, к кому в общежитии обратиться.

Родители, узнав о моей подлой измене, разобиделись. Они распланировали строительно-полевые работы до самого сентября, а тут безропотный работник взял и смылся, выдумав неправдоподобный предлог — начальство из отпуска отзывает!

— Ты еще ни дня не работал, зачем тебя отзывать? — дрожащим от негодования голосом возмутился отец. — Ты что, специалист, без которого производство встанет? Так и скажи: «Не хочу родителям помогать! Пусть они зимой голодают».

Песенку о голодной зиме я слышал с самого детства, так что впечатления на меня она не произвела. Живут же наши соседи по площадке без мичуринского участка — и ничего, в голодный обморок не падают.

— Андрей, с работой понятно, — сказала мать. — Вызвали так вызвали. В общежитие-то зачем уходить? Тебя что, из дома кто-то гонит? Ты же не знаешь, какие соседи тебе попадутся. Обворуют, без последних штанов останешься.

Неприятный разговор закончился тем, что мать всплакнула, а отец демонстративно перестал со мной разговаривать. Ну и ладно! Свободы без конфликтов не бывает. Хочешь быть независимым — не поддавайся на уловку со слезами, иначе никогда понравившуюся девушку домой не приведешь и стопку водки с усталости не выпьешь.

Старший брат был в отпуске, в другом городе, у родителей жены. Приехав, он попытался наставить меня на путь истинный, но я его даже слушать не стал.

— Юра, о каком долге перед родителями ты мне талдычишь? Я на этом мичуринском участке с пятого класса барщину отрабатываю. Как купили эти шесть соток, так у меня ни одного нормального лета не было. Все мои ровесники в городе веселятся, а я мотыгой в руках картошку окучиваю. Уехал в Омск, и что-то изменилось? Как отпуск — так на участке работы невпроворот. А смысл-то какой в этой работе? Вырастить кривой огурец и его всем показывать: «Посмотрите, какой замечательный огурчик! Без всякой химии выращен». Меня в школе милиции черт знает чем четыре года кормили, может быть, одной химией пичкали, так какой мне прок от одного огурца? Он что, здоровья прибавит? Один огурец на весь год? Сам его ешь.

Брат был необидчивый, поворчал и перестал. Он, кстати, с охотой на мичуринский приезжал, но появлялся там только раз в неделю, на выходные. В субботу к обеду приедет, в воскресенье утром сумку «дарами природы» набьет — и домой, готовиться к новой трудовой неделе.

Брату всегда везло с мичуринским. В десятом классе Юрий заявил, что будет поступать в институт. Вся родня была в восторге, так как в нашем роду еще никого не было с высшим образованием. Для успешного поступления его освободили от всех домашних дел и полевых работ. Юра поступил и последующие пять лет на мичуринском появлялся наскоками. Каждое лето он был занят: то готовился к сессии, то сдавал экзамены, то уезжал в стройотряд. А мотыга и лопата доставались мне.

Уладив дела с родственниками, я заселился в общежитие и первым делом попытался пройти на территорию завода, но вахтерша меня не пустила:

— Ты еще не наш жилец, так что и делать тебе на заводе нечего.

Я подождал, когда получу отдельную комнату, и повторил попытку, но меня вновь не пустили, сославшись на устное распоряжение главного инженера Горбаша. По моим наблюдениям, Горбаш был «серым кардиналом» в руководстве завода и его мнение решало все.

Директор Полубояринов был каким-то полумифическим существом, неуловимым Джо. Он постоянно отсутствовал на рабочем месте: то выезжал в управление хлебопекарной промышленности, то выбивал с мелькомбината дополнительные лимиты муки, то целыми днями «устанавливал взаимодействие» с предприятиями розничной торговли. Производственным процессом на заводе руководили два его заместителя: главный технолог и главный инженер, неизвестно по какой причине ополчившийся на меня.

Собравшись с духом, я пошел на прием к Горбашу. Для солидности надел форму, начистил до блеска ботинки.

Владимиру Николаевичу Горбашу было пятьдесят три года. Он был среднего роста, обычного телосложения, с чертами лица настолько грубыми, что казалось, это не лицо, а маска, вырезанная из цельного куска дерева. Глубокие морщины избороздили не только лоб и щеки Горбаша, они пролегли даже в уголках губ и на подбородке, отчего у главного инженера всегда было недовольное выражение лица. Говорил он короткими обрывистыми предложениями. Если внимательно прислушаться к его речи, то можно было заметить, что иногда Горбаш вместо звука «г» произносил мягкое «х», что выдавало в нем уроженца юга России или украинца.

Горбаш встретил меня неприветливо. Выслушав мою просьбу, он ответил отказом.

— То, что вы проживаете в нашем общежитии, еще ни о чем не говорит. Вас заселили сюда в обход установленных правил, по блату, так сказать. У нас ползавода нуждается в улучшении жилищных условий, но мы вынуждены идти на уступки и предоставлять комнаты… — Горбаш явно хотел сказать «всяким сомнительным личностям», но глянул на погоны и решил, что хамить представителю власти не стоит. — На нашем заводе, — продолжил он, — никто не учитывает продукцию поштучно. Зайдя на территорию завода, вы сможете съесть булочку, или отломить ломоть хлеба, или набить карманы пряниками. Да что говорить! В нашей столовой хлеб бесплатно на столах лежит, и он, этот хлеб, предназначен исключительно для наших работников.

— Прошу прощения, — спокойно, без вызова сказал я. — Вы что, серьезно полагаете, что я, офицер милиции, пойду пряники на заводе воровать?

— Я этого не говорил, — выкрутился инженер. — Я хотел сказать, что все наши сотрудники проходят специальную медицинскую комиссию и имеют допуск к работе с пищевыми продуктами. У вас есть такой допуск? Далее. На заводе много машин и механизмов, представляющих опасность для постороннего. Правила внутреннего распорядка требуют, чтобы каждый работник завода прослушал курс по технике безопасности, сдал зачеты и получил удостоверение установленной формы. Вы имеете такое удостоверение?

— У меня нет ни медицинской книжки, ни удостоверения по технике безопасности. Но в душ-то я могу сходить? Для посещения душа не надо никаких курсов проходить?

— Душевые кабины предназначены исключительно для работников завода. Располагаются они на территории предприятия. Для того чтобы вам выйти за проходную, необходимо иметь санитарную книжку…

— Спасибо, я все понял! — Я не стал дослушивать Горбаша и вышел.

Главный инженер лукавил, если не сказать — врал как сивый мерин. Я двадцать дней прожил в одной комнате с заводскими рабочими. По вечерам от нечего делать они рассказывали мне о жизни и обычаях хлебозавода. Так, например, я точно знал, что ни грузчики, ни технички специальной медицинской комиссии не проходили, справки об отсутствии сифилиса или чесотки не приносили. При устройстве на работу зачет по правилам техники безопасности принимал главный механик. Обычно он говорил: «Не суй пальцы куда не надо!» — и предлагал расписаться в журнале инструктажа по безопасности. С этого момента, если кто-то из работников получит увечье на производстве, то виноват будет исключительно он сам. Подпись в журнале есть? Есть. Значит, инструктаж прошел.

После разговора с Горбашом я весь вечер простоял в своей комнате у окна, наблюдая, как на территорию завода въезжают хлебовозки, как взад-вперед снуют работники второй смены.

«Формально Горбаш прав, — размышлял я. — Правила техники безопасности не объедешь и не проигнорируешь. Мне ничего не стоит поставить подпись в журнале главного механика, но как я ее поставлю, если я не являюсь работникам завода, и мне, по идее, делать на его территории нечего? Но, черт возьми, через три комнаты от меня живет Горелова Зинаида, незамужняя сорокапятилетняя кладовщица с промтоварной базы. Она чуть ли не каждый вечер в душ ходит. То есть ей можно, а мне нет? Галька-парикмахерша на заводе постоянно обедает — и ничего, ее главный инженер куском хлеба не попрекает. Нет, товарищ Горбаш, так дело не пойдет! Я научу тебя уважать советскую милицию. Сам ко мне явишься и на завод пригласишь».

Перед тем как лечь спать, я понял, как мне сломить главного инженера. Помочь в этом мне должны были особенности советской экономики и трудовой коллектив хлебозавода.