Мой парашютный предел. Роман

Геннадий Леонидович Копытов

«Парашюты рванулиИ приняли вес,И земля всколыхнуласьедва…»Михаил Анчаров «Баллада опарашютах»«Ой, ты ночка-чараувнiца,Адкажи мне, Купалiнка,Дзе жицця майго крынiца?Дзе любоув мая-дзяувчына?»Л. Тышко и В. Мулявин.

© Геннадий Леонидович Копытов, 2019

ISBN 978-5-4496-7909-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

«Письмо из СА. «Дембель в маю…»

Армейским братишкам:

Николаю Морозову,

Коршунову Андрею,

армейской подруге —

отважной и нежной

парашютистке-

Одинцовой Ритульке

— посвящается!

10 мая.

Вечером, как всегда, собрались в полковом клубе мои друзья: Николай Саратов — завклубом, Андрей Коршунов (хотя он утверждает, что был тогда в командировке), Коля Морозов, и наши девочки: премилая татарочка и две нежные казачки.

Три подружки, ученицы девятого класса — Нелли, Ольга и моя парашютистка — Маргоритка. В руках у девочек, почему-то, много матовых, одуряюще-душистых ландышей, свежих, как наши девчушечки. Наверное, мы проредили клумбу у клуба.

Я пришел в фуражке и «парадке».

Марго озадаченная:

— Что, ты, такой красивый и задумчивый?.. В фуражке…

— Завтра домой еду! Дембель. Придешь провожать?..

Улыбка, с её, ослепительно — прекрасного, лица стекает вязкой тенью, из карих глаз Маргуши бегут слезы. Я обнимаю ее, грустную, опешившую от моего безмерного счастья и её неожиданного отчаянья, и тащу целовать в комнату киномеханика…

Наверное поэтому не успеваю написать самому себе письмо из СА.

Хотя давно задумал, и всё откладывал, этот странный ход, но щемяще-печальная, хотя и выжимающая из себя улыбку, на объектив фотоаппарата, Ритуля и друзья, в этот вечер, казались важнее!

Послание из прошлого, письмо из СА.

Пришло с запозданием в десятки лет.

Вот оно!! Из солдатского конверта

без марки, со штампом «СА», выпадают два

пожелтевших тетрадных листа в клетку.

Тогда так не смог бы написать.

Да и что было бы в том письме?

О чем серьезном мог сообщить самому себе?

— Привет мне? от меня? из армии?

Конечно же: причудливо-замысловато, немыслимо, пронзительно-завораживающе; приехать домой и получить письмо из армии… от себя…

Какой-то психо-временной скачок, не только, с расщеплением, но с полным растворением личности в хаосе не заимствованной зауми…

Мы закрываем на запоры огромные двери армейского клуба. Я вольготно раскидываюсь на стендах. Гитара в моих руках:

— Уезжают в родные края…

Рита просила меня не напиваться в паровозе! Конечно же, найився-напывся с какими-то дембелями из Москвы, хотя назойливо помнил её отчаянную, наивную детскую просьбу:

— Геночка, ну пожалуйста, не пей! Нет такой причины, чтобы напиваться!!

Добрая, нежная, заботливая Ритулька…

Теперь право на роман в письмах, на целых пять лет (может, даже больше), перешло от «бывшей» (но давно являющейся, «никакой») к Ритуське Одинцовой…

12 мая.

Я демобилизовался из СА.

На следующий же день, абсолютно случайно на троллейбусной остановке, (ехал в институт подавать документы, в июне начинались приемные экзамены) наткнулся на девочку, с которой встречались до армии. Она предложила, если я интересуюсь ею, то звонить, заходить. Но я не сделал ни того, ни другого.

Она же, писала мне в армию, бессмысленно-мудреными словами:

— Не надо инициировать чувства! —

Ну, а как их не «инициировать», если они сами, откуда-то, инициируются и аккумулируются, и переливаются через край!

Я был, так весело «отпиночен» ею год назад, когда приезжал в отпуск…

Сейчас же, сам приехал из «армейки»,

как персонаж «пиндосовского» фильма, «тупой — еще тупее».

С казАчками никогда глобальных тем не прокачивали. Гуляли и целовались, а с Ритулькой еще и разом «звалювалися з литака»…

Поэтому интересоваться и общаться с девочкой из бессмысленного, доармейского, расползающегося, непроклеенного прошлого на одном языке, я вряд ли смог бы, да и просто не хотел.

Воспоминания о ней, вызывали во мне приступ дурноты и озлобления.

Я осознал, что мы кардинально иные. Разнопланетные. Разновекторные.

А вот, Ритулькины письмишки, долго ещё, грели меня провинциальной наивностью и нежностью…

После окончания 10 класса Рита поступила в Сестрорецкий торговый «колледж». Переехала к сестре из знойной Кубани в мокрый Питер (на тот момент Ленинград).

Я попытался на новогодние каникулы прилететь к ней. На руках авиабилет, Рита не поехала на праздники домой и встречает меня в аэропорту Пулково…

Повторяется история с её не приходом на автостанцию: на мой дембель, но ровно наоборот. Меняемся местами. Теперь не прихожу (не прилетаю) я..

Через пять лет попытка номер два — командировка в Питер.

Меня тянуло в Сестрорецк. На «Газ-53» молодой водитель Андрей.

Без лишних уговоров, с пониманием ухмыляясь, он согласился, что заедем в Сестрорецк.

Февраль лютовал и переметал метелью трассу Москва-Петроград.

Где-то под Вышним Волочком это и произошло.

Я дремал, вдруг Андрюха взвизгул, вместе с тормозами:

— Пёстец!

И сразу жесткий удар. Открыл глаза и успел заметить, как собирается в гармошку синий капот «Газона» и пар рванул во все стороны. Потом, рукоятка переключения скоростей лупит меня по щщам, и я оказываюсь под приборной доской.

Оказалось, что наш «Газончик» занесло на льду, и он врубился в задний угол борта грузового «Форда».

Дверь с моей стороны заклинило.

Гайцы, прОтокол.

Кабина остыла за считанные минуты. Андрюха пытался обогреть нас коптящим «Шмелем». Лохмотья керосиновой горелки плавали перед глазами. Дышать было невозможно. «Газенваген». Я вылезаю через водительскую дверь на дорогу.

Какая-то деревня. Есть палатка с водкой, пивом и сладостями. Продавец подсказал, что в соседнем доме-телефон.

Звонок в гараж. Завгар расстроился. Обещал срочно выслать «Камаз» за нами. Напугал его, что стоим посреди чиста поля, мороз тридцатник. На пять градусов соврал.

Сто рублей оставляю под телефоном…

Два дня пили. Ночевали в палатке. Вторую ночь помню плохо.

Утром пришел заводской «Камаз». Мы зацепили «пятьдесят третий» на жесткую сцепку.

Андрюха, с удивление выгреб, и выбросил в контейнер шесть пустых бутылок из-под «Лимонной водки»!!!

Меня похмелили и закинули в спальный отсек.

Половину дороги я давился слезами под бесконечного Шуфутинского. То ли от того, что не доехал до Риты, то ли стресс вытекал вместе с алкоголем. Так было горько и досадно. Я не понимал, почему?!

Водилы весело болтали на передних сиденьях, а я, через каждые полчаса выл навзрыд, закрывая рукавицей лицо и зажимая рот. Я не хотел, чтобы суровые «рули» зачислили меня в истерички…

Вылез напротив дома и купил бутылку перемороженного пива. Другого не было.

Глотал кусочки льда и слёзы. Вкуса пива не чувствовал…

Через месяц — повтор невыполненной командировки. Водилы из гаража не хотели со мной ехать. Говорили, что я «аварийщик».

Деваться им было некуда, выделили новую машину и другого водилу.

Разбитый «Газон» загнали на яму.

Рихтовали и меняли облицовку и капот, заменили пробитый радиатор, движок, треснувший и сорванный с креплений, обменяли на капремонтный…

Попытка номер три.

Опять уговариваю водителя «ЗИЛ-130» заехать в Сестрорецк. Соглашается.

Но под Тверью, встречный «Камаз» плюёт в лобовое стекло, совсем небольшим, камушком. Стекло осыпается в бутерброды, разложенные на пакете на моих коленях.

Март месяц. Минус десять, на скорости 30 км/ч, без стекла, это все двадцать пять градусов мороза с ледяным сквозным ветрилой. Всё, что было в сумке надеваю на себя и накручиваю на горло.

Десять километров в растеклённой кабине, до первого автосервиса. Покупаем «лобовуху» на деньги, отложенные на горючку до Сестрорецка.

Солидолим и вставляем, по очереди, голыми коченеющими руками (в перчатках не получается!), резиновое уплотнение по хитрогнутому периметру «зиловской лобовухи»…

Заезд в Сестрорецк отменен. Хватило бы денег на бензин до дома!

Из завода в Питере, решительно звоню в справочную телефонную службу:

— По данному адресу телефон не зарегистрирован! — сухой безразличный ответ, сжимающий, до отрицательного значения, надежду наконец-то обнять свою парашютную сестрёнку.

Грузимся и разворачиваемся домой…

А она была в каких-то ста километрах от меня!

Вот и всё…

Я удаляюсь всё дальше и дальше от неё — километры, годы разделяют нас.

Чувствую, реально-жгуче, её укоряющий взгляд на моей спине…

Но бывшая до этого расплывчатой, в смоге, за питерскими мостами, развидняется Наша Южная Набережная!..

Мы встречаемся, обнимаемся. За Маргушиной спиной, за парапетом серо-освинцованное море, одноцветно слитое с небом.

Безграничная нежность и слёзы…

Рита-Ритулечка. Как-то очень уж небрежно и поспешно расстались мы с тобою!?

И когда, вдруг, проявляются старые армейские друзья, спивающиеся, загнанные, безработные, не похожие на себя юных, с массой каких-то проблем, или же проявляется девчушечка, которую любил десятки лет тому назад-происходит нечто трансцендентное. Прогружаешься в сакральные глубины смысла их присутствия в твоем прошлом, в твоей жизни…

И про девочку — наконец-то, осознаёшь (или не осознаёшь) смысл её отсутствия!

Залипаешь в центростремительную воронку совместно-несовместимых событий…

Хотя странно. Ты, мог бы вспоминать и думать о них и раньше, вне их визуализации, прокручивая черно-белую плёнку советского фильма о пламенных комсомольцах и бесплатной романтике, переоценить которую не в силах, настолько недосягаемо простой и великолепной кажется она теперь.

Контакт со всеми этими людьми наэлектризованный и неистовый, запускает ослепительное цифровое кино.

Побежали кадры.

…В парашютном классе едим сало с тульским пряником, из моей посылки. Мамка не знала, что с хлебушком тут «могёт быть» туго.

Пьем водку и красиво поем, под мой гитарный аккомпанимент, после отбоя, хотя завтра прыжки.

Но не подводит ни водка, ни бессонница.

Утром перед погрузкой в аэроплан, на тонометре фельдшера, спартанское давление — 120 на 60!

А вот встряли в жестокую рукопашную схватку со старослужащими…

Переживаем, остро скучаем друг за другом, когда кто-то в командировке, или «на кичи» под следствием…

Вот они опять рядом, и я вновь в прекрасном, счастливом далеке! Вынимаю его из-за темного горизонта прошлого и пристально всматриваюсь.

И живу этим, прямо здесь и сейчас.

Хорошо, что вы есть, мои армейские братишки-товарищи…

И девчоночки, так и не ставшие женами…

Во сне, я бесконечное количество раз, попадаю в казарму, в день демобилизации. Спешу в город на набережную, где встречались с Ритулей в увольнениях. Но с новым сном, город всё меньше похож на себя, пропадает, то море (усыхая до лужи),то набережная трансформируется в базар-вокзал, то казарма совмещается с дачей пионерского лагеря.

Я осознанно помню, что обязан увидеть её перед отъездом!

Бегу по опустевшей площади перед кинотеатром, по забитой порожними «ПАЗиками» автостанции, по безлюдной набережной. Монотонный прибой моет бетонный парапет.

Но Риты нет нигде…

В одном подленьком сне, старшие укладчики Никонец и Дегтяренко заставляют меня пить с ними самогон. Почему-то в сарае, под предлогом: отметить увольнение в запас, и чтобы я не искал её.

Чувствую вонь самогона, но опьянения нет. Я убегаю от них. Пробиваюсь сквозь хаос чуждой архаики, закоулочных развалюх, осознаю, что не могу найти её дом, хотя наизусть помню адрес, но опять, обреченно, пью с прапорщиками…

Мишка Никонец, с пониманием, хлопает меня по плечу:

— Говорили, не ищи!

Но я, всегда пытаюсь найти своих друзей и подруг из Прошлого, зачем-то…