Талисман жены Лота

Галина Островская, 2008

«Русская» израильтянка, молодая, умная, независимая, одинокая... словом знакомая нам и по жизни, и по книгам, становится героиней мистического триллера, самого популярного жанра XXI века. И уже поэтому новый роман Галины Островской, написанный образцовым русским языком, обречен на успех.

Встреча

Аглая переступила порог полной закоулков, зеркальных отражений и антикварных вещей квартиры в старом Яффо. Шурша кожей, браслетами, юбками и мыслями, мимо просквозила ливийка Фаруда. Аглая проводила ее взглядом и быстро прошла длинным коридором в кабинет. Упершись в бледно зеленеющие булыжники глаз Старика, она сдержанно поздоровалась.

Старик был не один. Он сидел лицом к двери, вместо пледа его ноги были покрыты сегодня бежевого шелка одеялом. Его собеседника из-за раструба напротив поставленного кресла Аглая рассмотреть не могла.

Она подошла, встала рядом с незнакомцем, ожидая дальнейших указаний. Упавшими в мешки морщин глазами Старик с трудом указал ей на резной стул. Она присела на самый краешек его, почему-то боясь даже глянуть на незнакомца.

— Эглая, познакомься. Это мой племянник, Вульф. Он живет в Германии. — Старик долго собирал слюну и, с трудом сглотнув ее, продолжил. — Он в Израиле будет находиться… некоторое время… месяц, может быть… По делам нашего семейного бизнеса…

— Так у Старика есть бизнес!? Интересно! — удивилась Аглая, но удивление, конечно же, на ее лице никак не отпечаталось.

Она продолжала сосредоточенно слушать.

Старик, сделав две-три паузы, в очень скупых и неокрашенных словах объяснил ей многое.

Итак, что будет.

Во-первых, Вульф в ее рабочие часы будет присутствовать в кабинете. Зачем — непонятно, но Бог с ним, не это важно. Важно то, что она должна будет провести с этим молодым иностранцем несколько дней. Два, три, четыре, десять — сколько понадобится. Точные инструкции — где и когда, последуют позже. Работа будет оплачена щедро.

Чего не будет?

Об этом не говорилось. Но Аглая абсолютно четко усвоила, что под словом «день» имелся в виду действительно день, а не ночь. Что платить ей будут за работу, а не за услуги, которые она, как всякая порядочная женщина, всю жизнь оказывала безвозмездно, невзирая на финансовые и прочие возможности некоторых лежавших рядом мужчин. Движимая разными мотивами, обуреваемая крайними чувствами и подталкиваемая всеми возможными и даже абсолютно невозможными для порядочной женщины состояниями, она ни разу не вписала в свиток своей виновности — продажность…

Итак, ей предложено стать женщиной по сопровождению, без оказания интимных услуг. Так, кажется, пишут в объявлениях? Вполне приемлемое предложение…

…Объясняя условия, Старик смотрел на нее своими немигающими, цвета виноградной кожуры с косточками-зрачками посредине, глазами. Но Аглая практически не двигалась. Спросив, наконец, согласна ли она, и получив это согласие, он перевел взгляд на гостя.

Тот встал, умело прихватил бутылку салфеткой, налил красного вина в пустой бокал, стоящий на столе, подал его Аглае. Она, в свою очередь, улыбнулась улыбкой под номером 26, посмотрела нежным взглядом с тем же порядковым номером и — оторопела.

Она — никогда — не видела — этого — человека. Никогда!

Какого же черта она сидела столько времени рядом с ним и знала — что знает его. Она чувствовала кожей, кишками, ворсинками в носу — что знает его. И с каких пор — тоже.

С позавчера. С поездки в Иерусалим.

Она пригубила вина и, подавляемая собственным воспитанием, не сделала того, что ей сейчас больше всего хотелось: залпом выпить это роскошный напиток. Залпом! Чтоб сразу, в ту же минуту… через тонкие загородочки… через мелкие сосудики… по живым путям-дорожкам… вместе с напитанной памятью кровью…. вино побежало бы к этим серым, несносным, собранным в кучу извилинам. Залпом! Чтоб в ту же минуту снова обрести свое знание и не верить собственным глазам.

Она была уверена, что знает этого человека.

Она сделала еще один крохотный глоток и поставила бокал.

— Эглая, на сегодня ты свободна, — сказал Старик и продолжил, — Вульф найдет тебя. Постарайся не отлучаться… далеко…

Она встала, осторожно повернулась на каблуках, застревающих в мягком ковре. До боли прямая пошла к выходу, почему-то очень боясь упасть.

— До встречи! — услышала она ноющим со вчера затылком фатально-знакомый низкий голос.

…ОГОНЬ из иерусалимского провала памяти, метнувшись многоруким дымящимся столбом, схватил ее за локти.

Она ускорила шаг.

За спиной, раскалывая каменную оболочку земли на огромные, шипящие от жара булыжники, растаскивая на части по подвалам преисподней человеческие тела, бушевала страшная нутряная сила земли — обезумевши и озверевши. Потоки воя неслись к блеклым небесам.

Аглая схватилась одной рукой за горло, в котором застрял едкий дым, другой — за талисман, висящий на груди. Талисман этот, сделанный ее любимым Юрчиком специально для нее, и только для нее, она не снимала никогда.

Густая смола черным вороном летела ей вслед, кожа на ступнях волдырилась и сползала с подпаленного мяса.

Аглая дернула на себя дверную ручку, контур которой едва различила, распахнула дверь и упала на острые камни глаз Фаруды.

* * *

Средиземное море тихонечко пело вечернюю песню маленьким рыбкам, дремавшим в своих соленых колыбельках. Аглая стояла на берегу, босая, потерянная, заплаканная. Потом села прямо в воду.

Прошел, может быть, час.

Она с трудом поднялась, стащила мокрое платье, выжала подол, дошла до одиноко торчащего зонтика, повесила платье на перекладину. Оглянувшись, сняла и трусики.

Вдалеке послышались голоса. Аглая насторожилась. Голоса приблизились. Мужские… И один, кажется, женский… Подтянув живот и сцепив руки за спиной, она встала в позу Венеры Милосской. Приближающиеся голосаобреликонтуры… Формы… Так и есть — двое мужчин и женщина…

Женщина шла впереди, дымя сигаретой и хрипло что-то доказывая семенящему рядом с ней спутнику. Второй был помассивнее своего товарища и шел чуть поодаль от связанной мелкой разборкой парочки.

— Любимый! — нежно позвала его Аглая.

Мужчина повернул голову на голос. Аглая услышала, как он жадно сглотнул слюну. Сама же она стояла недвижимо, устремя полный света и нежности взгляд на тускло поблескивающее море.

— Ицхак! Сюда! — зычногласо дернула его за незримый поводок женщина.

Засунув руки в карманы и словно бы ища там что-то, «любимый» торопливо покинул музей под открытым небом, озираясь испуганно время от времени.

Двигаясь предельно осторожно и на самой низкой скорости, но при этом дважды проскочив нечаянно на красный свет, Аглая наконец-то оказалась дома.

Следы жизнедеятельности ее верного Алика были повсюду. Хозяйка заглянула в раковину. Маленькая рюмка, ее любимая вилка, какая-то слизь…

Она открыла шкафчик. Бутылка водки наполовину пуста. Так.

Наскоро сполоснувшись, Аглая на цыпочках прошла в спальню, не включая свет, легла.

Голова кружилась от усталости и боли, растекшейся под черепом как медуза. Владелица головы тоже напоминала себе медузу — полудохлую Медузу Горгону.

Среди ночи она проснулась оттого, что чувствовала — надо проснуться. Резко подняв голову с подушки и сильно тряхнув ею, она увидела Нечто.

Вернее — это был Некто. Еще вернее — Алик.

Голый, с густо намазанными на узкую грудь и впалый живот волосами, он страшно смотрел на нее и мычал, как корова перед закланием — устрашающе-обреченно. Его худенький член торчал как бледный пророст из весенней картошки, и, казалось, рос на глазах.

Аглая чуть не подавилась от смеха.

— Сдурел, что ли? — спросила она.

— Я хочу тебя, — объявил Алик торжественно.

— Вижу, — ответила Аглая. — Ну и что?

— Ты будешь моя. — Алик пошатнулся.

Аглая судорожно зевнула, по привычке прикрыв рот ладонью. Потерла виски, встала, подошла вплотную к все отступающему одноразовому любовнику. Тот, прикрывая быстро сворачивающийся отросток, отступал. Аглая одной рукой открыла дверь, другой вытянула длинный пояс из висящего на двери халата.

— Аглая, я… хочу… тебя, — часто и жалобно дыша, поднывал жилец.

— Скотина! — заорала Аглая. — И из-за этого дерьма ты меня разбудил!

Алик насупился и, кажется, начал трезветь.

— Ну ладно, чего ты, — попытался он защититься. — Я же думал…

— Ты — думал? — изумилась Аглая. — Что ты вообще можешь думать!

— Ну, мы с тобой… это… в общем…

Коронованная гневом особа медленно опустилась в кресло.

–…Нам же так было… хорошо… — робко оправдывался Алик, шаря глазами, что бы на себя накинуть.

Аглая слушала.

— Ты же говорила…

Аглая встала, из соседней комнаты принесла его штаны, кинула.

— Так что я говорила? — спросила она пытающегося попасть в штанины волосатыми ногами жильца. — И кому было хорошо?

— Ты? Что ты… э-э… говорила? — Алик поднял голову и задумался. Но ответил только на второй вопрос.

— Нам.

— Я?.. Говорила? — повторила с напором Аглая. — Я хочу услышать, что я говорила.

— Ну, в общем, как это… Ну, и так же понятно.

— Что — понятно? — широко распахнув глаза, спросила она очень тихо.

Она почти увидела: фигурки тысяч аликов, похожих на кроликов с ободранными шкурками, на четвереньках быстро-быстро бегут по трясущейся наклонной плоскости, белые стены домов рушатся, падают, давят их…

Необъяснимая картина этого ужасного чувствознания становилась все отчетливее, окружающая ее реальность — все туманнее.

Она видела, как за ее спиной! — как это можно увидеть! — в разорванные криком рты полуобнаженных женщин… цепляющихся за набитые скарбом мешки… за огромные, еще не разбитые сосуды… вливаются потоки черной густой смолы… Как у немощных стариков… проклинающих небо…вылетают облитые похотью глаза из глазниц… Она видела!

Она видела себя, карабкающуюся по скале, и впереди — детскую пяточку.

Маленькую, нежно-розовую пяточку, с воткнувшимися острыми колючками и тонкими царапинами.

— Аглая, что с тобой, — тряс ее перепуганный Алик со стаканом воды в руке. — Я же ничего такого не сказал… Что с тобой, успокойся.

— Чья это пяточка? — спросила Аглая, глядя на него огромными, вычерченными синим, кругами глаз.

— Какая пяточка? Я ничего не говорил про твои пяточки…

Аглая медленно выпила воду и побрела досыпать.

* * *

На часах было три. Густо-лохматая сентябрьская ночь вовсю прелюбодействовала в темноте с шорохами одиноких шагов, шепотом моря и ветром, задирающим подолы фонарному свету.

Вульф, сидя в огромном кабинете Старика, думал об Аглае. Вернее, о ее украшении.

О талисмане, неизвестно каким образом воссозданном — из праха, из вселенской пыли — этим ее шизофреником-другом… Юрием Гольдштейном… о древнем талисмане рода… на стройной шейке… в общем-то, довольно красивой… русской… девки… со странно-пронзительным именем.

Тяжелая шелковая штора, подсвеченная зеленоватой луной и напитанная тревожными запахами моря, вычерчивала на полу плавные синусоиды. Огромные книжные шкафы красного дерева, хмурые и очень старые, походили на корабли, полные сокровищ. Корабли, застигнутые штилем в стариковской квартире — этом сокрытом от посторонних глаз антикварном угрюмом порту.

Вульф тихо и как бы крадучись подошел к одному из шкафов, дальнему. Долго рассматривая темные от времени корешки с пожухлым золотом букв, наконец, потянул одну из книг. Пленница застонала кожей переплета и слегка наклонилась. Вульф усмехнулся: вязь кириллицы ему, знавшему так много, была неведома. Аккуратно вдавив томик на место — это был третий том из собрания сочинений Даля — он закрыл шкаф.

Вульф продолжал думать об Аглае, которую впервые увидел два года назад, в Мюнхене, в букинистическом магазине.

…Она стояла почти спиной к нему, разглядеть он ее не мог, да и не имел обыкновения обращать внимание на женщин с улицы. Оставалось загадкой, почему все же его взгляд ухватил обнаженное загорелое плечо незнакомки, прядь волос, каких-то палево-осенних, кисть руки, которой она поглаживала томики в сафьяновых переплетах.

В ту минуту ему и в голову не могло прийти, что он, столь занятый и знатный человек, будет сегодня весь день — и завтра, и послезавтра, и почти год! — охотиться за призраком в белом бязевом платье из книжного магазина.

…Незнакомка перекинула сумочку на другое плечо, на секунду прижалась лбом к книгам, резко отстранилась от стеллажа, повернулась и быстро, как-то ранено-летяще пошла в его сторону.

Все быстрее приближаясь, она не замедляла шага. Вульф, зачарованный зрелищем несущейся ему навстречу светловолосой мелодии, не успел отстраниться. Незнакомка врезалась в него, как птица врезается в прозрачную невидь окна. Он схватил ее за плечи, пытаясь удержать. Она смотрела на него — и сквозь него — наполненными сполохами света и муки глазами, через секунду глаза начали чуть темнеть и наполняться земными отражениями.

— Простите! Ради Бога простите, — поразительно искренне сказала она и пошла к выходу — уже медленно.

Вульф смотрел ей вслед и ладони его горячели. Будто вместе с пульсирующей кровью в них билось, и трепетало, и рвалось на части маленькое невидимое сердце женщины, брошенной ему в руки.

Но это было не все. Это даже не было главным: Вульф уже давно научился не реагировать на глупости, которые все реже, впрочем, нашептывала путаница-душа…

Но сейчас из колоды судьбы — кажется? — вылетела его карта. Его шанс. Шанс… на спасение?

В глаза Вульфу все еще били немыслимые сполохи всесожжения из глаз незнакомки… вместе с искрами к темному небу летели дымные легкие волосы… на полуобнаженной груди… на нежном шелке кожи… лежал… ЗНАК.

«Этого не может быть!» — стукнуло в висок отчаяние.

Но клокочущая радость обретения уже завихривала кровь.

«Этого не может быть! Этого знака нет. Он пропал… Бесследно! Откуда родовому талисману взяться у этой сумасшедшей красотки!»

Он медлил.

Потом он очень жалел, что медлил, что в ту же минуту не бросился вдогонку за златоглазой странницей, увы, умеющей растворяться в пустынности улиц. Это промедление почти стоило ему жизни: срок, откарканный полоумной старухой в шелковых со слониками штанах, сжался до ничтожной малости.