Эмоциональная диверсия

Гай Себеус

Один за другим Поднятые оставляли принятую похоронную «позу покоя»: вытягивали шею в беззвучном вороньем грае, разминали руки, словно крылья, и только потом уже – самое трудное: поднимали тело на выломленных назад коленках. Похоронены они были людьми, но даже в мёртвых в них сохранялась память о полётах…

…Первоначально «диверсией» назывались военные операции, производимые незначительными силами для дезориентации противника, отвлечения его внимания и сил с главного направления.…

Толковый словарь

© Гай Себеус, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Чужеземец-перегрин¹

1

Вечерняя заря больше не казалась всадникам безмятежной. Нечто странное резко выдвинулось прямо на них из-за кургана. На фоне неба, наливающегося вечерней синевой, пауком раскорячился жуткий силуэт.

— Боги! Что это? — Чир спрыгнул с коня и с ужасом уставился на скрюченные, явно человечьи, фигуры, резко обозначившиеся прямо по курсу.

…Спереди их рёбра отсечены были от грудины и загнуты вверх, наподобие крыльев. Колени вывернуты назад. А головы на перерезанных шеях заломлены, запрокинуты к небу! И все они в птичьих позах усажены в круг. Но главное: фигуры и выражения лиц были явно полудетские! Это были подростки!

Они, словно замерли в ожидании чьего-то зова! Казалось: миг — стронутся и взлетят птицами ввысь! Разрушат неестественное уродство!..

В целом композиция производила просто ошеломляющее впечатление.

— Что это? Зачем это? — пытаясь унять трясущуюся челюсть, Чир схватил себя за бороду и обернулся к спутнику. — Кто это с ними сделал? — взгляд, непривычный к подобному, не желал смиряться.

Однако приятель Чира — Черток, был более устойчив. Раскачать его эмоции даже такая картина не могла. Он тоже спешился, привязал коня к ближнему из тополей, по-хозяйски огляделся и в целом…остался доволен.

— Очнись, недотёпа! Это же не люди, а всего лишь памятник. Из железа.

— Т-так ты знал о нём?!

— Меня предупредили.

Уклончивый тон не успокоил Чира.

— Не мог меня подготовить? Чем так сразу?

— Не думал, что для тебя это важно. Ну, памятник — ну, и что? Нам же с тобой сам чёрт не брат! — Черток бойко притопнул, подняв облачко пыли. — Это цель нашей поездки, место — самое подходящее для порученного дела. Потому меня и предупредили. Тебя-то зачем?

— Не к добру это! Ой, не нравится мне здесь! — по-бабьи причитая, Чир медленно обошёл постамент, с осторожностью, словно боясь спугнуть замершие фигуры, вгляделся в них.

Работал мастер своего дела — несомненно! Произвести такое впечатление с помощью холодного металла способен только гений: птичьи позы никого не могли обмануть — памятник был детям, мальчикам-подросткам! Нежные черты каждого лица сведены страхом, мольбой и предсмертной мукой.

Однако рёбра, подобно маховым перьям вороньего крыла, воткнувшиеся в закат, безжалостно крушили однозначность восприятия. Разрушалось само впечатление о привычном и знакомом — о человеческом.

Будто убийца-нелюдь выглянул из-за угла и скрылся, навсегда залив сердце холодком неизбежности.

— Да уж,…место уникальное, прах его побери, — ни с чем не спутаешь!

— Ты согласен? К тому же его не минует ни один направляющийся на север. И тот, кого нам велено отыскать, в том числе.

Чир не слушал. От пережитых волнений он забыл, для чего прибыл сюда. Всё прежнее вдруг отступило. Он был суеверен, жутко суеверен! А, может, это предупреждение? Он метался, места себе не находил.

— Кому могло прийти в голову: сделать такой памятник? Это ж заикой можно остаться, только раз его увидев! А местные, выходит, даже перекрёсток тут накатали! У них, что сердца нет? Моё выскочить готово!

— Больно уж ты нежен, друг мой! Не думал, что наёмный убийца может быть так эмоционален!

— Может я и убийца, и негодяй, но страх божий имею! — вдруг обиделся Чир. — В жизни всякое случается, но чтобы памятник такому ужасу устроить, это кем же надо быть!

— Ха! Страх божий! Не забывай, они ж тут дикари! Откуда тебе знать, что у них в головах? Может, они считают это красивым! Или молятся на это, — Черток расхаживал вокруг памятника, заглядывал в провал соседней балки, осваивался.

— Молятся? На это? Зачем? — вцепился в него Чир и засеменил следом.

— Ну, может, затем, чтобы не забыть о том, что случилось. У здешних народов, видишь ли, письменности нет, и никогда не было. Участники событий, допустим, умерли, а памятник не даёт забыть о том, что было.

— А что было-то? Что тут случилось?

— Да я и сам точно не знаю. Вроде бы тут «гости с той стороны» нашухарили, нелюди, как ты их называешь. А свалили всё на соседний народ. Вот города и передрались меж собой. Да так, что перебили друг друга почти под корень. А началось всё с этого, — он махнул рукой в сторону жуткого возвышения.

— Что ты!

— Да-а! Тут, говорят, такие страсти пылали!

— Да-да-да! Я вспомнил! Что-то такое слышал! Про три города на побережье! Только названий не помню…

— Вот-вот. Мало им, дуракам, было, что Мировая катастрофа по всему побережью водой и огнём прокатилась! Так они ещё войну междоусобную затеяли!

— Так это ж когда было!

— Да, давно. Из-за этого прежних народов тут почти не осталось. А жаль! У них занятные сказки были: о людях, которые умеют превращаться в волков, воронов и змей! Мне в детстве рассказывали, — он округлил глаза, голос стал таинственно-заговорщицким. — Но «гости с той стороны» так продуктивно поработали, что не осталось ни сказок, ни…сказочников…

— А что за «гости»? Ты знаешь? — Чир боязливо оглянулся и опрометчиво повернулся к рассказчику спиной. — Может, и нам…

— У-у-ух! — Черток подкрался сзади и пуганул приятеля.

Тот зашёлся кашлем, поперхнувшись от неожиданности.

— Скотина! Какой же ты…скотина! Счас уйду,…насовсем! Делай всё сам! И денег мне не надо!

— Ах, тебе денег не надо? Ладно, запомню, — начал Черток почти ласково. — А уйти — это ты ошибаешься! Кто б тебе дал уйти! Дурило! Наш заказ из-за морей сюда дотянулся. Думаешь, тебе удастся отвертеться, раз уже согласился? Не выйдет! Рискуешь ты! — тон его неожиданно свернул на угрожающий.

Чир вжал голову в плечи и после краткого размышления с обречённым видом подвинулся к приятелю.

— Слушай, Черток, я пошутил. Это я от неожиданности, больно уж места непривычные! Ну, ты ж меня понимаешь? Чего делать-то надо? Я ж готов! Ты ж меня знаешь! — виновато засеменил он следом.

— Ладно тебе! Завилял скользким хвостом! Одно слово: рыба-чир! Пошли уж! Подготовиться надо!

2

Крытая повозка с маху наскочила колесом на тополь, неведомо как завалившийся поперёк дороги. Было б светло, Возница увидел бы помеху и успел бы объехать. А так…

Причудливый свет той, чьё второе имя Танит, не помогал совсем. Напротив, только искажал, путал, вносил чужеродные акценты. Коверкал накатанное полотно дороги световыми полосами и зигзагами, среди которых светло-серебристый ствол тополя выглядел только ясным лучом, не более того…

Зачем ей это? Чего добивалась?

Кто знает?

Возница только успел соскочить с сиденья и ножиком чиркнуть по ремням, чтобы освободить свою главную ценность — лошадь. Спасти кибитку и седоков и думать было нечего!

Зато, проследив взглядом смутное мелькание в кромешной тьме, заметил, как кубарем высыпались из повозки чужеземец-перегрин и его жена. Закрутились, скатываясь в балку вперемежку со своими узлами и коробами. Даже вскрикнуть не успели, спали, видимо, бедняги.

Охая и стеная, он, конечно, заглянул туда, вниз,

…куда, любопытствуя, заглянула и Танит…

…Увидел в её неверном свете изломанные фигуры своих седоков. Но спускаться не стал. А зачем? Они, явно, убились насмерть — а ну-ка с такой высоты слететь вперемежку с кибиткой!

Цена жизни чужеземцев была невелика — здесь и свои-то недорого ценились! А вот кибитку надо было бы достать — жалко добра! Но это придётся делать, как рассветёт — не видно ж ничего! Да и сам он слишком худ и немощен, придётся лошадок добавить, чтоб вытянуть. Досадуя о случившемся, Возница потёр ушибы.

Тут его горестные размышления прервали какие-то звуки, доносящиеся из глубины оврага. Звуки, которым там, явно, было не место: внизу выводил жалостные рулады ребёнок! Новорождённый ребёнок! Этот голос невозможно было спутать ни с чем — уж ему-то он слишком хорошо знаком!

Ага, значит, красотка-жена этого молчаливого грека была не просто толстушка, она была беременна! Не нашла лучшего времени, чтоб родить!

Что ж теперь с этим делать?

Возница фыркнул с отвращением при одной мысли: заботиться о ребёнке — ну, уж нет! Собственных дармоедов дома полно! Как раз чужого не хватало! Надо уходить, лучше утром вернуться. А ситуацию отпустить на волю всемилостивых богов…

Он решительно запахнул прямоспинный тулуп, выглядевший на его тощей фигуре ещё более уродливо, чем обыкновенно, запоясался и, схватившись за гриву, запрыгнул на лошадь.

Ещё более поторопиться его вынудило близкое хорканье и сдерживаемый топот чужих коней. Кто-то таился в ближних кусточках, за белыми тополями, окружающими балку. И вряд ли с добрыми намерениями.

Возница, нахлёстывая лошадку, торопливо убрался в спасительную темноту. За ним и не гнались.

***

Зато Черток с приятелем спуститься в балку не поленились. И привлёк их вовсе не детский крик.

Пока Черток возился с огнивом, Чир занялся главным.

Он, хоть и заявил, что оплаты ему не надо, но в вещах рылся исправно, боялся, что напарник воспримет его болтовню всерьёз. Ведь именно ценности убитых седоков и должны были стать оплатой за выполненный заказ. А ценностей пообещали немало. Седоки были богатенькие!

Черток высек огонь, запалил ветку, обмотанную трутом. Среди разбросанной поклажи свет выбрал из темноты изломанные тела молодых мужчины и женщины.

Первым делом Чир нашарил шкатулку, открыл — удовлетворённо вздохнул: не зря старались! Наощупь сдёрнул с тёплой ещё красотки все висюльки и колечки, влажные, липкие, видимо окровавленные. Ничего! Кровь — не грязь! Ему не привыкать! Шагнул было к мужчине, приметив перстень. Начал, кряхтя, стаскивать и только тогда заметил, что напарник держит светильник и просто недвижно стоит, уставившись на что-то.

Чир осторожно приблизился.

Чуть поодаль от них, наоравшись, покряхтывал совсем крошечный новорождённый — как он не убился в падении — совершенно неясно!

Чир нервничал, ему было жутко и очень хотелось поскорей покинуть это место. Все его душевные силы уходили на то, чтобы унять трясущиеся руки. Но торопить Чертка не посмел. И чего это он остолбенел?

Чтобы чем-то заняться, пока приятель стоял, нелепо застыв, Чир в неверном свете слабеющего огонька прихватил из развалившихся узлов ещё несколько женских нарядов, шёлковых наощупь и покрывало с богатым меандровым* шитьём, совсем немного запачканное кровью.

Что ж, теперь можно было уходить. Они честно отработали обещанную заказчиком добычу. Пора назад домой — через море! И забыть об этой ночи! Навсегда забыть, как о дурном сне! Больше он не согласен участвовать ни в чём подобном! А добыча хороша — теперь можно и на покой!

*Меандр — линия, ломанная под прямым углом. Широко применялся в искусстве Древней Греции: получил название от извилистой реки Меандр в Малой Азии.

— Может, уже пойдём? — решился Чир, наконец.

Но Черток не торопился. — Постой. Один непонятный момент: куда девать этого пискуна?

— Какого пискуна? Об этом при договоре не было сказано ни слова. И в оплату, стало быть, не входит.

Черток, будто не слышал его.

— Брось ты его! На что он тебе? — невольно вскрикнул Чир, когда приятель неловкими руками поднял пискнувшего ребёнка и начал заворачивать в выдернутое у него покрывало.

— Умолкни, ты мне ещё будешь указывать!

— Да он всё одно не выживет! Ты глянь, какой дохлый! Не больше мокрого крольчонка!

— Не могу я бросить его. Я сам из таких же,…брошенных. Если б не добрые люди, не выжил бы. Хоть и распорядился я жизнью своей глупо, но вот в такой момент понимаю: всё могло сложиться иначе…

Чир замер: зверь зверем, а вон что! Ни разу за время знакомства не удавалось заподозрить Чертка в человеческих чувствах, а тут на тебе! Мысль, что и такое неубиваемое чудовище, как Черток, мог быть когда-то беспомощным ребёнком, показалась странной.

— Ну и ну! Не знал. И куда ты денешь его?

— Куда придётся. Может, понадобится кому, — хмуро буркнул тот.

— Да он не доживёт до того, пока понадобится!

— Если не доживёт, значит, судьба его такая. Но пусть лучше умрёт у меня на руках, чем валясь в грязном овраге, — подниматься Черток начал первым, даже не оглянувшись на богатую добычу, которую так тщательно собирал Чир.

А тот, карабкаясь по крутизне и оскользаясь под тяжестью поклажи, с досадой думал только о том, что зря струсил, не посмел припрятать хоть что-то из добытого. Всё одно, никто не проверил!

3

Едва рассвело, Возница вернулся за своей кибиткой.

Надо было не опоздать, а то найдётся много желающих прихапить чужое добро. Пришлось отыскать ещё пару лошадок и запастись порядочным мотком конопляного каната, чтобы вытащить обломки из оврага.

Боязливо озираясь и борясь с подспудным чувством вины, он осмотрел проклятый тополь — причину аварии.

…Белёсый ствол серебристо светился, духовито дышал терпкой горечью, будто предлагая на своём примере и в смерти увидеть целесообразность и гармонию.

Что ж, для него граница между жизнью и смертью пройдена, назад не вернуться.

Тонкие ветки тяжко обвисли, плотные листки кучками серебряных монет расположились на дороге. Уже не шелестели, перебирая вероятности. Улеглись окончательно, смирившись с назначенным…

Поразмыслив, Возница покачал головой. Пнул пенёк, оставшийся от неряшливо срубленного великана. Задержался рукой на гладких телах его горделиво возвышающихся собратьев. Потом неохотно и потому медленно, придерживаясь за пучки трав, спустился в балку.

Здесь было сумрачно, как в колодце.

Повозка почти не пострадала от падения — что значит, добротно сделанная вещь! Возница обвязал верёвкой уцелевшую ось, проверил плотность узла и сделал шаг наверх.

Но остановился.

Очень не хотелось ему смотреть на мёртвые тела перегрина с женой. Обещал ведь вывезти их из степей Черноморья на север. Но слово не сдержал.

Хотя лишь сейчас стало понятно, что имел в виду чужеземец: «Нам нужно поскорей, поэтому поедем и ночью, но ты не торопись, езжай аккуратно».

Жену он берёг. За неё беспокоился.

Вот тебе и аккуратно. Не уберёг. Не пересилил чужую злую волю.

Возница вздохнул. Хорошие были седоки, щедрые.

А с другой стороны: чем он виноват? В кромешной тьме ехать не сам решил. Его наняли ночью. Дорогу тоже не он перегородил.

Кто?

Он предпочитал не вникать: слишком часто приходилось ездить в одиночку по степи. Лучше не нарываться на неприятности.

…смириться с назначенным…

Но чувство вины не отступало.

Какими жалкими выглядят мертвецы, хоть бедные, хоть богатые!

Перегрин был здоровяк с копной вьющихся волос. А жена его — просто красотка. Однако такая бледная! Возница не боялся ни мертвецов, ни крови. Жизнь в Краю Бога смерти Таната (так называли давным-давно их земли эллины-колонисты) с детства приучала к тому, что смерть — это начало возрождения. А значит, часть жизни. И нечего тут печалиться или бояться.

Он пошарил взглядом: а где ж детёныш, что пищал ночью? Не почудилось же ему!

Детёныш тогда пищал — это точно. Но теперь перед ним, распластавшись, валялись только фигуры перегрина с женой.

Пристальнее взглянув на женщину, он заметил, что украшений, прежде звонко позвякивающих на ней при ходьбе, нынче и в помине нет. Да и вещи размётаны, видно, рылся кто-то. Наверняка, тот и рылся, кто тополем дорогу перекрыл! И детёныша забрал, хотя…это ценность весьма сомнительная! Слишком мал — одна возня!

Кому он мог понадобиться?

Впрочем, если вырастить да подкормить, можно и ему найти применение в хозяйстве. Но те, что сотворили этот разбой, вряд ли отличаются хозяйственностью! Тогда зачем он им понадобился? По степи, конечно, бегает немало голодных тварей. Но те драгоценностями не интересуются.

Непонятность происшедшего нервировала.

…Надо убираться отсюда, пока рядом не положили! Хотя, чего уж теперь остерегаться, если здесь взято всё, что можно было взять?

Взглянув на перегрина, Возница внутренне охнул.

Всё, да не всё!

Как это злодеи не сняли перстень? Не заметить его невозможно, не маленький.

Однако, взявшись снимать украшение с крупного мосластого пальца чужеземца, понял, почему. Перстень никак не желал слезать.

Тогда Возница, оглянувшись по сторонам, нагнулся и отгрыз сустав с перстнем.

Примечания

1

Перегрин — здесь в значении: свободный человек, путешественник, странствователь.