И мой сурок

Вячеслав Михайлович Карпенко, 2019

«У природы много времени, но на созидание уходит его больше, чем на разрушение…». Геологические экспедиции на Севере, море Атлантики, егерство в горах Тянь-Шаня, конные и автомобильные маршруты Устюрта и плавни Балхаша – лишь часть кочевой жизни писателя Вячеслава Карпенко . Конечно же, человек – «венец природы», но… венец должен венчать это сложное здание мироустройства, а уж никак не рушить его. И прежде чем «потреблять» блага природы, необходимо научиться её удивительной гармонии, осознать себя частью этого сложного планетарного организма, имя которому – жизнь.

И мой сурок со мною…

…Я нажимаю кнопку звонка, и в ответ за дверью квартиры моего друга слышен резкий, почти птичий, ни с чем не сравнимый молодецкий посвист. Свист этот вырывается из стен, летит за окна, заставляет прохожих недоумевающе оглянуться, будит какие-то далёкие, грустно-тревожные чувства, зовёт в облитые солнцем, уходящие вдаль поля и холмы. Не в далёкие саванны и пампасы — в свои, рядом, выйди и присмотрись: поля и холмы, в которых бьётся жизнь, в которых каждый раз миг открывается — чудом. Если сумеешь добиться доверия этой жизни.

Я знаю, что там, за дверью, стоит на задних лапах круглоголовый приземистый толстяк, чем-то напоминающий крошечного медвежонка. Ласковый и доверчивый толстяк в рыжеватой шелковистой шубе, он умеет смешно танцевать, покачиваясь с боку на бок и прижимая к груди кулачки. Он любит печенье и яблоки, но ещё больше любит, когда с ним возятся, когда ему улыбаются и затевают с ним игру. Улыбку он чувствует даже в голосе. Его круглые чёрные глазки дружелюбно блестят, он урчит и заваливается на спину — золотистый и ленивый, ласковый и любопытный сурок. Чужой городу и этим каменным стенам с обоями, которые он поначалу обрывал, чужой и всё же такой доверчивый, такой открытый доброте…

И ещё я знаю, что если провести пальцем по его короткой шее, можно нащупать словно навечно надетый ошейник: шрам от проволочной петли, которая была поставлена пацаном-подпаском ещё осенью, когда до рождения сурчонка оставалось больше полугода. Оставлена и забыта, потому что сурки уже залегли на зиму спать. И не шевельнулась в том мальчишке память о куске проволоки, оставленном у норы, даже когда он зимой переживал за Лесси, спасающей звериных детёнышей. Это так легко и ненакладно: быть добрым издалека… Настоящее же уважение к жизни требует и заботы, и терпения, и — жертвы, да. Того мальчишку у телевизора никто не научил такому уважению, никто не сумел вовремя показать взаимосвязанности любой жизни с его собственной. Не научить, не открыть — так просто и незаметно можно оставить почву для семени злого. И может статься, мальчишка этот уже получил иной «урок», уже видел, как кто-то из старших «потребляет» природу безоглядно.

А петля та ржавела до поздней весны, пока не затянулась на шее сосунка-сурчонка, которому всё же повезло: его выручил мой друг из экспедиции. Раненого сосунка выходили и привезли в город. Он вырос и привык к людям, и стоит сейчас за дверью, прижимая к груди кулачки в ожидании лакомства и весёлой возни.

Вот так же, прижав кулачки к груди и внимательно вглядываясь в горизонт, стоят его вольные братья на гладких, утрамбованных и далеко видных среди травы глиняных насыпях-бутанах в степи, на залитых солнцем склонах холмов и гор, у окраин спящих ледников…

Ранней весной, лишь только тепло зашевелит в земле ростки, над такой насыпью-холмиком у норы вдруг замечаешь круглую голову: ещё заспанную, уже удивлённую, всегда — настороженную и любопытную.

Проснулись. Пробудились сурки. Без них невозможно представить степь и холмы, без них будто мертвеют травы, дорога без них длиннее и томительнее, и небо без них — словно бесцветнее.

Проснулись. Проснулись почтенные матроны, пробудились солидные мужички, выскочили в первый раз нетерпеливые карандаши-сосунки. Пересвистываются, делятся впечатлениями. Ничего не изменилось за семь месяцев сна? Вроде, ничего: так же лежит этот порыжелый валун, как всегда карабкается на всплеск противоположного холма тропа, на которую надо внимательно поглядывать — не привела бы кого непрошеного. По-прежнему чуть покачиваются тонкие прутики барбарисового куста…

Жить можно, жить хорошо, жить радостно — пересвистывают друг другу сурки. И начинают возню на этом бутане, на соседнем — встречают гостя, с третьего — спустились к зеленеющей неподалёку траве.

Резкий свист — тревога! И ныряют в почти вертикальную шахту норы хозяева и гости, взрослые и малыши, катятся без оглядки, влетают опоздавшие. Чтобы через секунду где-то снова — за всех настороженная и внимательная — показалась поблёскивающая глазками голова: кто же здесь? Ага, это совсем низко несётся орел, его тень скользнула по опустевшим бутанам и растворилась в голубом воздухе. Далеко видит сурок, далеко слышен его предупреждающий свист, подхватываемый в следующей колонии, метров за триста, и дальше, дальше: «Мы никому не делаем зла, мы только проснулись, мы радуемся солнцу, мы нужны этой земле, коль она родила нас, мы живём здесь давно, и нам хочется жить здесь всегда!».

За лето протопчут сурки тропки от своих бутанов у летних нор. Накопят жир, чтобы ранней осенью собраться в одном убежище всей семьёй на всю долгую зиму. Если только не умолкнет в какой-то норе подранок: сурок даже в самом последнем усилии, на грани меж светом и тьмой, ныряет в нору, и никакой охотник, разве что медведь иногда, не сможет достать его из норы. Гибель подранка угрожает болезнями всей колонии, сурки знают это и чуют угрозу, идущую от мёртвого собрата. Тогда закрывают, утрамбовывают нору живые сурки — земля всё очистит. И переносят колонию на новое место. И заснут, прижавшись друг к другу, медленно-медленно дыша, оберегая сердце для будущих солнечных дней.

Проедет всадник мимо опустевших, притихших холмов, вспомнит весёлый посвист круглоголовых рыжих жителей этих нор, сейчас плотно закрытых травяной пробкой. И поймёт: скоро зима, скоро укроются горы снегом и засвистит в ветках барбариса один тоскливый ветер…

Я открываю дверь, за которой звенит предупреждающий свист ручного сурка. Как узнаёт он сразу — знакомого? Подкатывается к ногам, сжимает лапки в кулачки, заглядывает в глаза, зовёт куда-то, что и сам забыл — где. Но ему ещё предстоит это всё вспомнить и познать, его дети ещё будут выглядывать опасность с бутана, хотя это уже другая история…

Мы здесь пробудем

до утра,

И мой сурок со мною,

А завтра снова

в путь пора,

И мой сурок со мною…

Эта на музыку самого Бетховена старая песенка бродячих артистов и ярмарочных предсказателей судьбы, у которых сурок вытаскивал желающим билетики «на счастье», и нас может позвать в дорогу: в увлекательное путешествие по своей земле, к встречам и открытиям, за которыми не всегда нужно ехать за тридевять земель. Надо только уметь вглядеться в эту жизнь вокруг, вглядеться, удивиться и — понять.