Дом слёз

Вячеслав Еропов, 2021

Дом слёз – это особое место, куда попадают мертвые люди. Дайте угадаю, вы наверняка думали, что после смерти нет ничего? Спешу вас обрадовать, так легко вы от Юргена Лаоса не отделаетесь. Меня зовут Колин Вуд. Я живу в маленьком городке Невероне на краю Америки. Каждый год у нас пропадают десятки людей. В прошлом году пропал Джон. Дом выпил его за десять месяцев. В этом году пропал я. Как думаете, сколько времени мне удастся выиграть? Кстати, о своем возрасте я предпочитаю не распространяться малознакомым людям. Прочитайте хотя бы треть моей истории, тогда я вам начну доверять. Под конец, возможно, даже открою страшные тайны своего маленького городка, где и находится загадочный дом слёз.

Дом слёз

Если вам кажется, что вас где-то обманули по ходу повествования, значит вы потихоньку начали втягиваться в игру Виктора Бормана. Винсент говорит, что все люди со временем сходят с ума. Сумасшествие очень заразно, поэтому не стоит расстраиваться, если у тебя, например, внезапно появился воображаемый друг. Монстры не превращаются обратно в людей. То, что сгорело — просто сгорело. И нечего тут романтизировать.

— На самом деле смерти не существует, — говорит Винсент.

— С чего вы взяли?

— Я очень наблюдательный, — ответил Винсент. — Кажется, Виктор говорил, что ты умрешь.

— Говорил.

— И ты не выжил.

— Почему я тогда разговариваю?

— Потому что смерти не существует.

Если вам кажется, что вас где-то обманули по ходу повествования, значит вы уже в игре. Думаю, мне стоит внести ясность по поводу своего цвета волос. Да, у меня действительно темно-рыжие волосы, оттенком напоминающие серную спичечную головку. И мне за это несколько раз прилетало, а однажды — стало очень жарко. Сумасшествие, как праздник, рано или поздно всегда зажигается.

— Мы уже на месте? Я ничего не вижу.

— Твое зрение еще не восстановилось, — ответил Винсент. — Не волнуйся, ты не умер. Но и живым тебя не назовешь. Через шесть часов ты проснешься в своей новой комнате, и я тебе все объясню. Сто двадцать седьмой этаж теперь полностью в твоем распоряжении.

— Какой этаж в моем распоряжении? — удивленно переспросил я. — Дом слез — это что-то вроде гостиницы?

Винсент промолчал. Трудно поверить в происходящее, если ты ничего не видишь. Возможно, мое воображение настолько разыгралось, что я даже придумал запах старого дерева, витающий вокруг меня. Но если все происходит на самом деле, я теперь знаю, что в этом загадочном доме слез обитают как минимум сто двадцать семь человек. Если, конечно, часть этажей не пустуют. Интересно, здесь все из Неверона? И на каком этапе превращения? У меня нет желания становиться чертовым манекеном. Если в этом месте не предусмотрен лифт, значит домой я вернусь с окрепшими и подкаченными ногами. Но в том, что я вернусь, можно не сомневаться.

Спустя час, проведенный в полной темноте, я наконец-то уснул. Мне снилась мама. Как всегда, она кричала что-то неразборчивое (на этот раз со странным акцентом), пытаясь вывести меня из себя. И так до тех пор, пока наш диалог не превратился в коктейль из причудливых слов, которые дети любят выводить на заборах. Мама грозилась тем, что отправит меня в детский дом, а я стоял напротив нее и напрягал все пятьдесят семь мышц на своем лице, пытаясь улыбнуться. Если вы заметили у человека неестественную улыбку, знайте — фитиль внутри него уже зажегся. Вот-вот рванет.

В детский дом меня грозились отправить по одной простой причине: я украл пять долларов из отцовского бумажника, чтобы купить себе чипсы, бутылку колы, шоколадный батончик и пачку Mallboro. Как я уже отмечал, у нас в семье были проблемы с деньгами. Мне запрещали есть фастфуд, потому что это дорого и вредно для организма. К слову сказать, курить мне никто не запрещал. Когда тайное в конце концов стало явным, отец заявился в мою комнату с кожаным длинным ремнем.

— Хорошие сигареты, — сказал он. — Ты, как я понимаю, тонкий ценитель табачного дыма? Что-то вроде современного Уолтера Рейли?

— Нет, пап. Я скорее похож на Илона Маска, который первый раз попробовал бахнуть дыма. Да, ему не особо зашло, но проблемы у него все равно появились.

— Ну ничего себе, как ты завуалировал собственную тупость. Может, тебе податься в журналистику? Или, чего доброго, станешь писателем?

— Нет, пап. Я же не сумасшедший.

Отец смеялся. Незажженная сигарета «Mallboro» лениво свисала с уголка его рта. Мы недолго покурили, после чего он меня выпорол.

— Пап, простишь меня?

— За что?

— Ну-у… Я ведь взял деньги из твоего бумажника.

Отец испытующе взглянул на меня.

— Ну а я тебя выпорол, — просто сказал он. — Так что проси прощения за тупость у своего седалища. Ведь в следующий раз, когда ты решишь забрать что-то чужое, никому не будет интересно твое «прости». Привыкай отвечать за все хорошее пятой точкой. Запомни, всем плевать, что ты будешь говорить.

— Ладно. А маме? Ей я должен что-нибудь сказать?

— Нет, — ответил отец. — Я уже с ней все обсудил.

— И в детский дом не отправите?

— Посмотрим на твое поведение.

Наверное, слова отца содержали тайный смысл, потому что прошлой ночью Виктору Борману было плевать на то, что я говорил. Если рассмотреть всю хронологию моей приключенческой жизни, то никому никогда дела не было до моих слов. Меня просто кидало в самую гущу событий с неярким намеком на то, что я где-то допустил ошибку. Вот теперь моя пятая точка греет пол в доме слез, и никто толком не объясняет, какое преступление я совершил. Может, дом слез — это что-то типа детского дома, только для сумасшедших? Похоже, очень скоро я это узнаю. Винсент начал будить меня.

— Просыпайся, Колин. Мне нужно показать тебе все достопримечательности сто двадцать седьмого этажа.

Я открыл глаза. Предлагаю «На периферии моего зрения» плавал смутный силуэт Винсента. Он был похож на белое говорящее пятно, петляющее из стороны в сторону, как солнечный зайчик. Тяжело передвигая деревянными ногами, я двинулся вперед, не разбирая дороги. Пол был холодным и немного скользким.

— Странный сон, — тихо сказал я. — Такой осознанный, как будто я и не спал.

— Монстры здесь не спят, — ответил Винсент. — Форма нашего существования не позволяет находиться в человеческом мире продолжительное время. Сорок лет, проведенных рядом с людьми, для монстров приравнивается к четырем дням непрерывного сна. Ощущение идентичны. После чего они «просыпаются», возвращаясь в исходную точку.

— Интересно. Если монстры здесь не спят… выходит, я все еще человек? А меня так убеждал в обратном ваш Виктор Борман, что я прошлой ночью чуть с ума не сошел.

— Твое превращение всего лишь вопрос времени, — продолжил Винсент. — Виктор Борман увидел спичку и не задумываясь положил ее в коробок. Возвращаемся к вопросу о реалистичности твоих сновидений. Потому как монстры не спят, ты видишь вовсе не сны, а свою прошлую жизнь, пребывая в необычном трансе. Как только превращение подойдет к концу, ты перестанешь отличать реальность от сна…

— Ладно-ладно, как-то заумно все это. Просто скажите мне, как отсюда выбраться?

— Словами невозможно описать, — спокойно ответил Винсент. — Пройдет некоторое время, прежде чем ты освоишься в доме слез. Я прекрасно понимаю, незнакомое место похоже на неразношенные ботинки: давит и трет со всех сторон. Но выбора у тебя нет. Просто информирую, что я тебе здесь не приятель. Моя задача — следить за порядком и рассказывать об устройстве дома новоприбывшим.

— Ага, понял. Вас бессмысленно допытывать.

— Абсолютно верное заключение, — согласился Винсент. — Рекомендую оставить время разочарований в прошлом и проследовать за мной.

— Ну разумеется, — сказал я. — Как скажите, господин Винсент.

Зрение практически вернулось ко мне. Мы стояли в длинном прямоугольном помещении, растянувшемся, как мне показалось, на целую милю. На ровных, покрытых белым глянцем стенах висели странные картины. Походя мимо них, на секунду я улавливал собственное отражение. Например, вместо лица Наполеона видел свое собственное, — издевательски довольное и преувеличенно-приветливое. Между картинами, как солдаты во фронт, тянулись двери, довольно низкие, в них бы не смог свободно войти человек ростом выше ста восьмидесяти сантиметров. Над дверьми висели миниатюрные лампочки, отталкивающие приятным голубым светом темноту. И больше ничего. Ни номеров, ни других опознавательных знаков. Только тихий, практически бесшумный плач доносился сквозь стены. Будто тысячи мертвых душ, пытающихся вернуться в мир живых, были замурованы под толстым слоем старого дерева.

Я чувствовал себя особо уязвимым в этом месте. Как человек без кожи. Как человек без зрения, который идет вслепую до первого оврага. Несмотря на белый глянец, бросающийся в глаза, здесь было очень мрачно, темно и сыро.

— Холодно, — пожаловался я. — Можно мне потеплее одежду?

— Она тебе не понадобится. — ответил Винсент. — Когда ты начнешь умирать, тебе будет не до температурных условий. Эти стены поглотили крики сотни людей. А пол, на котором ты стоишь, впитал слёзы самых маленьких, даже еще не осознавших свою участь, одиноких детей. И никто из них не жаловался на холод.

Винсент взял меня за шею и грубо подтащил к стене.

— Прислушайся хорошенько, — приказал он. — И ответь, до сих пор ли тебе холодно?

Винсент прижал мое лицо к стене. И тогда я ощутил, как внутри старого и изношенного дерева, покрытого тонким слоем глянца, кипит горячая кровь, обжигая мое лицо.

— Отвечай, — сказал Винсент. — Как тебе?

Я попытался выбраться из хватки Винсента, но тот сжал руку на шее еще сильнее.

— Отвечай мне, — повторил Винсент. — Тебе все еще холодно?

— Нет, — сдавшись, проговорил я. — Не холодно!

— Ну хорошо, — удовлетворенно кивнул Винсент. — Тогда представим, что этого диалога не было. Знай, что в доме лучше не лить слёзы понапрасну. Пройдем дальше.

Теперь Винсент точно дал понять, что он мне не союзник. Собравшись с силами, я задал главный вопрос:

— Где я буду жить?

— Ты можешь выбрать любую комнату для своего проживания, — сказал Винсент. — До тебя на сто двадцать седьмом этаже жил Джон Форд. Так как он завершил свое превращение вчера в ресторане, я еще не успел забрать его вещи.

— Джон Форд жил здесь? Можно тогда… другой этаж? Мне не по себе после той ночи.

— Нет. Нельзя.

— Ну что ж, хорошо. Господин Винсент, проинформируйте меня тогда, зачем здесь так много комнат, если я буду жить один?

— Комнаты отличаются по функциональности. Думаю, ты уже догадался, что этот дом живой. Он состоит из маны людей. Каждая его комната — это отдельный музей воспоминаний. Поэтому не вздумай здесь ничего ломать, закончится очень плохо. Для тебя.

— Я, конечно, ничего ломать не буду. Чужое имущество там, и все такое. Только подскажите, где здесь выход на первый этаж?

Винсент удивленно взглянул на меня.

— На первом этаже нет ничего интересного. Зачем тебе туда?

— Мне просто любопытно, я живу на самом верхнем этаже? Здесь сто двадцать семь несчастных, приговоренных к обитанию внутри этого… живого существа? И все из моего города? Если это правда, то очень интересно, кто же находится на первом этаже.

— Там живут люди в возрасте, — немного помедлив, сказал Винсент.

— Вот как… А на самых последних, как я понимаю, дети?

— Молодые люди, — поправил Винсенст.

Если этот монстр в человеческой обертке не хочет мне говорить, как отсюда выбраться, я разузнаю все у других. Нужно вытрясти из него побольше информации.

— Мне можно ходить по другим этажам? — осведомился я.

— Такая возможность есть у людей, прошедших первые метаморфозы.

— И когда наступают эти ваши метаморфозы?

— Дому необходимы сильные эмоции, сопровождаемые слезами. Он питается ими. Как только он получит необходимую энергию, носитель слез впадет в транс, заснет. А как проснется, получит новые… способности. И так будет продолжаться до тех пор, пока носитель окончательно не перевоплотится.

— Чем питается дом? Слезами? — удивленно переспросил я.

— Ты все правильно услышал. Слезами.

— Почему именно ими?

— Так решил архитектор, создавший это место. Если подвернется случай и ты с ним встретишься, Колин, то можешь спросить, почему он выбрал именно слезы.

— Не понимаю, господин Винсент. Это вы так пошутили?

Винсент ничего не ответил. Он резко остановился, повернул ручку одной из дверей и жестом пригласил меня внутрь. В комнате были широкая двуспальная кровать, два высоких стула, огромный длинный стол, подогнанный к углу комнаты, покрывало из натурального кроличьего меха, потолок и стены, выкрашенные белой глянцевой краской. Четыре старинные картины, по одной на каждую стену. «Дорога с кипарисами и звездой» Ван Гога. «Закат» Фердинанда дю Пюигадо. «Театр абсурда» Михаила Хохлачева. «Над городом» Марка Шагала. И в этих картинах было нечто живое и пугающее. В разноцветной краске шумела теплая кровь.

— Все комнаты похожи, — сказал Винсент. — Поэтому нет смысла останавливаться на каждой.

— Ну хорошо. Тогда я остаюсь здесь. Только все не могу понять, зачем мне давать в распоряжение целый этаж? Это же непрактично.

— Скоро ты все поймешь, Колин Вуд. Чтобы осознать свое место среди монстров, нужно провести некоторое время в доме.

— Просто отлично. Как видите, вещей у меня нет. И так как остальное я пойму сам, вы уже можете оставить меня одного?

Винсент кивнул и в следующую секунду испарился, оставив после себя противный запах горелой кожи. Как назло, здесь не было окна, чтобы проветрить комнату. Конечно, монстры ведь терпеть не могут солнечный свет. Эти поганцы все предусмотрели, я теперь даже не узнаю, какое время суток.

Побродив по комнате несколько минут и не найдя никакого дела, я вышел наружу. Нужно как-то пометить свое новое обиталище, чтобы не заблудиться в коридоре. Под рукой не оказалось ничего острого, поэтому как следует разбежавшись, я со всего размаху зарядил ногой по двери, надеясь ее несколько деформировать для видимости. Та распахнулась, ударилась о стену и вернулась обратно, влепив мне деревянную пощечину. Я отлетел назад, уронил картину.

«Черт побери! Какое же проклятье этот дом, — выругался я про себя. — Неужели мне придется каждый раз спать в новой комнате?»

— Эй, хватит шуметь! — раздался незнакомый голос в голове. — Разве Винсент не просил тебя ничего не ломать? Дом сейчас разозлится!

— Кто здесь?

Ответа не последовало. Я с подозрением взглянул на упавшую картину. Она называлась «Автопортрет». Ван Гог смотрел на меня с легким презрением, как бы намекая, чтобы я повесил его на место. Но не успел я моргнуть, как «автопортрет» преобразился в мое собственное отражение. Лицо художника стало моим. И тут мне захотелось закрыть глаза, подремать, забыться и уплыть в далекое-далекое…

Я сплю. Кудрявые облака заплетаются в снежные косы. Распускаются лиловые ирисы, синие волны вздымаются вверх. Ван Гог приветливо улыбается мне.

Я сплю. Звездная ночь заплетается в мягкую рыжую пряжу. Рыжая пряжа вытягивается в закатную нить. Сейчас тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Вместе Винсентом Ван Гогом мы лежим в клинике для душевнобольных. Прекрасный город Сен-Реми-де-Прованс укрывает нас от монстров. Назовите нас сумасшедшими, и мы весело кивнем вам в ответ. Ведь мы — не само сумасшествие. Но те, кто пытается его укротить. Превратить сон в реальность. Хотите знать, кто действительно сумасшедший? Тот, кто создает Ван Гогов и Колинов Вудов.

Мы перемещаемся в пространстве. Идем по протоптанной старой тропинке. Ветер гладит широкой ладонью золотистую гриву полей. Нам нужно успеть запечатлеть перезревшее солнце, которое упало на землю и разбрызгало повсюду свою мякоть. Винсент называет это явление простым словом «закат». Он говорит, что ночь уже близка, и мне пора возвращаться в дом слез. Я неохотно просыпаюсь.

Вы ничего не поняли и, возможно, даже ужаснулись. Не сошел ли Колин Вуд с ума? Спешу вас обрадовать, подобных наркотических снов в моем рассказе больше не будет. С тех пор я боялся причинять вред дому, так как понимал, что он может меня свести с ума — легким щелчком. Он действительно был живым, вот что меня пугало больше всего.

Я очнулся и обнаружил, что стою, уткнувшись носом в картину Ван Гога «Пшеничное поле». Как странно. Либо здесь картины и двери меняются местами, либо дом играет с моим воображением. На удивление мне было совсем не страшно, происходящее воспринималось как сновидение, в котором невозможно причинить себе вред. Поэтому я спокойно развернулся, открыл первую дверь и вошел в комнату. На письменном столе меня ждала зеленая тетрадка в клетку. Что-то подобное всем школьникам выдают на первых занятиях по письму. Я подошел к столу, взял в руки тетрадь. Маленькие буковки запрыгали на языке.

Дневник Джона Форда.

Запись первая.

Уже четыре дня я чувствую необычное головокружение. Никогда подобного не испытывал. Я вижу во снах отца. Он говорит, что разочарован во мне.

Запись вторая.

Головокружение не отступает, все стало гораздо хуже. Теперь я вижу не только отца, но и мать, постепенно собирая пазл своего забытого детства. Дом слез — это музей воспоминаний. Бесконечное количество дверей и коридор, которому нет конца.

Запись третья.

Я набрал достаточно информации о монстрах Виктора Бормана за два месяца пребывания в этом проклятом месте. Оказывается, нас разводят в мире людей, как маленькую тлю, чтобы потом выдавить все соки. В доме слез мы перестаем быть людьми, превращаемся в газированные напитки, шипящие и брызгающие слезами во все стороны, стоит нас только открыть. Стоит нас только встряхнуть.

Запись четвертая.

Прошло полгода, за это время я вспомнил все. Если мне удастся каким-нибудь фантастичным способом выбраться отсюда, первым делом я найду и убью отца.

Запись пятая.

Каждый раз, когда я обращаюсь к воспоминаниям, внутри меня все рвется. Тело сковывает паралич, из глаз струятся слезы. Мне невыносимо больно от осознания того, что в мире людей я был никому не нужен. Это сводит с ума.

Запись шестая.

Я долго гнал от себя эту мысль, но больше не могу. Мне кажется, я превращаюсь в монстра. Каждый раз, когда я теряю слезы, внутри меня происходят превращения. Сегодня я взглянул на картину под названием «Сын человеческий» и увидел в ней собственное отражение. Моя кожа стала мертвенно-бледной, гладкой, как глянцевые стены в этом доме.

Запись седьмая.

Прошел год. Я слышал, что на сто двадцать шестой этаж прибыл новичок по имени Дэнни. Дом его выпил за неделю. Дэнни больше нет, теперь он один из них.

Запись восьмая.

Не могу думать. Трудно писать.

Запись девятая.

Один. В пустоте.

Запись десятая.

Джон хочет есть.

Запись последняя.

Есть.

Бедный Джон. Прошло больше года, прежде чем он сошел с ума, хотя некоторым было достаточно и недели. «Нас разводят, как тлю». Что это могло бы значить? Дом слёз — это фабрика по производству монстров? Странное ощущение после дневника…

«Почему мне не страшно? — смутился я. — Я не хочу бежать и искать выход. Здесь нет выхода».

Я поднес дневник Джона к глазам. Обыкновенная бумага, ничего необычного. Кроме нескольких свежих разводов — вода? Или, возможно, слезы. Я дотронулся до одного пятна. У меня вновь закружилась голова. Стол с тетрадями рассыпался, превратился в пыль, комната поплыла перед глазами. Я зажмурился, сжал кулаки. Мое тело снова падает в темноту, его уносит время и пространство обратно в человеческий мир.

Через несколько секунд ноги коснулись твердой земли. Я открыл глаза и обнаружил себя… В учительской?.. Рядом Джон, его родители и завуч Шерли Гарлон. Они бурно что-то обсуждают. Ш-ш-шерли — так мы с одноклассниками протягивали ее имя, пытаясь придать ему форму огромного танкера, терпящего крушение в «тихом» океане нашей учебной деятельности. Если выразиться совсем просто, приход Шерли Гарлон в наш класс знаменовал конец света. Каждое ее появление я удачно пропускал, ссылаясь на то, что моя мама забыла выключить утюг и мне нужно как можно скорее вернуться домой.

Да, Виктор Борман подловил меня, когда сказал, что я люблю обманывать. Но вам, мои читатели, я никогда не лгал. Разве что упускал незначительные детали. Например, детали своей внешности. Но какая разница, какие волосы — рыжие или темные — будет трепать ветер, когда я сбегу из дома слез? Вы бы поменяли мнение обо мне, будь я чернокожим? Надеюсь, что нет.

Джону всегда плохо давалась учеба, поэтому он был частым гостем Шерли Гарлон. Сейчас этот девятилетний мальчик стоял в центре учительской, испуганно оглядываясь по сторонам, временами он пытался спрятаться за спиной Спенсера Форда. Мое же присутствие для всех осталось незамеченным. Я был чем-то вроде приведения.

— Ваш сын не усваивает школьную программу, — сказала Шерли. — Он отказывается даже взять ручку с парты и решить простое уравнение.

— Это все из-за незнакомых ребят, — ответила миссис Форд. — Вы же знаете, Джон плохо переносит изменения в коллективе. Пройдет месяц, может быть два, и тогда он адаптируется.

— Он отстанет от программы. Перетасовка в коллективе происходит каждый год, и что же теперь? Джон всегда будет белой вороной? Это только усугубит ситуацию. Я думаю, вам стоит обратиться к психотерапевту.

— Джон нормальный, — сказала миссис Форд. — Ему не нужен психотерапевт.

Спенсер Форд взял за руку жену и произнес ей на ухо:

— Я поговорю с Джоном с глазу на глаз. Не понимаю, зачем его пригласили в учительскую вместе с нами.

Миссис Вуд согласно кивнула.

— Спасибо вам за рекомендации, — обратилась она к Шерли Гарлон. — Мы поговорим с Джоном и постараемся решить проблему без помощи психотерапевта.

— Ему нужна социальная адаптация. Запишите его в кружок по интересам. Ребенок должен учиться, а не считать ворон.

Спенсер Форд взял Джона за воротник и повел к выходу. За ними пошла миссис Форд, я — следом.

— Мне нужно заехать на работу, — сказала миссис Форд по пути. — Дома остался куриный суп. Как вернусь, приготовлю гуляш.

— Разумеется, дорогая. Мы будем тебя ждать.

Джон и Спенсер сели в машину.

— Что случилось? — строгим голосом спросил Спенсер. — Как долго ты будешь позорить нас с матерью?

— Ничего не случилось, — тихо ответил Джон. — Просто… мне страшно, когда вокруг кричат люди.

— На тебя кто-то кричит?

— Да.

— Ну и кто? Говори прямо. Почему из тебя вечно нужно все вытягивать?

— Все кричат.

Лицо Спенсера было мрачным.

— Ты в курсе, что у нас есть другие проблемы, Джон? Ну конечно, ни черта ты не в курсе. Только попробуй загреметь в дом слез. Я тебя оттуда забирать не буду.

— В дом слез?

— Да, в дом слез. Ты знаешь, что это за место?

— Нет, не знаю.

— Что ж, я тебя просвещу. Если учителя решат, что ты необычный мальчик, Джон, тебя увезут в такое место, где не будет ни твоих любимых книг, ни фильмов про человека-паука, ни твоей коллекции lego. Даже нас, мамы с папой, там не будет. Я знаю, о чем говорю. Потому что я был в этом доме, Джон. Самое худшее время в моей жизни. Если ты не хочешь попасть туда, будь послушным мальчиком и выполняй все требования учителей. Играй с ребятами. Не стой манекеном в углу. Чаще разговаривай, делись своими открытиями.

Джон молчал, прижавшись щекой к боковому стеклу автомобиля.

— Ты меня слышишь?! — сорвался Спенсер. — Джон!

— Да, папа.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Повернись!

Джон робко взглянул на отца.

— О чем я только что говорил? Повтори.

Джон молчал, перебирая в руках маленькую связку ключей. Именно в этот момент я ощутил, как он сильно хочет вернуться домой. Я это четко осознавал, как будто сидел на месте Джона. Чувствовал все то же самое, что и он.

— Вот почему на тебя все кричат. Ты иначе не понимаешь, — сделал вывод Спенсер. — Дома я тебе устрою порядочную порку. Тогда заговоришь.

— Папа… ты рассказывал мне про дом слез, — неохотно произнес Джон. — Что я там окажусь, если не буду слушать учителей.

Спенсер глубоко вздохнул.

— А я уж грешным делом подумал, что ты совсем дурачком стал. Ну хоть человеческая речь до тебя доходит. Ты не попадешь в дом слез. Эти монстры ни черта не получат. Утрутся. Маме ничего не говори. Ты понял?

— Да.

Джон немного помедлил, глядя в недовольное лицо отца. Затем опустил глаза на педаль газа, сжал в ладонях ключи от дома и спросил дрожащим голосом:

— Папа… мы уже может поехать?

Меня резко подбросило в воздух, как на карусели «орбита», где у людей прихватывает сердце, и они просят остановить аттракцион, хотя их никто не слышит. Несмотря на абсурдность происходящего, я был абсолютно спокоен, так как знал, что это всего лишь сон. Чужой сон. Аттракцион, который способен разве что напугать, но никак не убить.

Невидимая сила собирала пазлы воспоминаний Джона, чтобы показать мне полную картину событий. Удивительно. Сначала передо мной материализовался книжный шкаф, а спустя секунду — разбросанные по полу книги. По маленьким кусочкам собрались Спенсер, Джон и миссис Форд.

— Иди в свою комнату, Джон! — крикнула миссис Форд. — Сейчас же!

— Нет, — злобно прохрипел Спенсер. — Никуда он не пойдет. Ему через три месяца стукнет десять лет. Я в этом возрасте работал на стройке по десять часов! Каждый день! А не сидел и не пялился в монитор. Он уже не маленький мальчик и должен отвечать за свои слова! Две недели назад клялся мне, что возьмется за учебу!

— Джон, прошу тебя, уходи, — попросила миссис Форд. — Нам нужно поговорить с твоим папой с глазу на глаз.

Конец ознакомительного фрагмента.