Роковой вояж. Футурологическая байка

Владимир Янсюкевич

Неотвязные мысли о бренности существования легли в основу футурологической повести Ф. Неверова, герой которой, журналист, в недалёком будущем отправляется на Марс для освещения жизни колонистов. По пути корабль землян захватывают космические пираты и журналиста сбрасывают на неведомую ему звезду. А через пять лет, благодаря тем же пиратам, он возвращается домой. Однако на Земле за время его космической одиссеи проходит пятьсот с лишним лет…

Глава вторая

После того, как Неверов поставил точку в своей «фантазии», его жизнь превратилась в тягостно-тупое существование. Вместо обычной спокойной пустоты, он вдруг ощутил непонятную тоску на сердце, которая не отпускала его в любое время суток, словно ему нужно было куда-то спешить, но он не понимал — куда именно, словно ему необходимо было что-то срочно предпринять, но он не понимал — что конкретно. Он мучился этим, пытался каким-то образом выйти из этого состояния, пробовал увлечь себя новым замыслом — бесполезно. Казалось, душа его витает где-то далеко от него, в непостигаемом умом пространстве, в тех отстранённых далях, где не рождается ни одна человеческая мысль, где есть только панические ощущения, где всё неусыпно пребывает в вечном ознобе и в страхе от своей заброшенности и незащищённости перед неизведанным. Ночью он либо с анабиозной неподвижностью долго смотрел за окно в ночное небо, либо бродил по квартире из угла в угол, как заключённый по камере, не в силах предаться спасительному сну. А ранним утром, освежив лицо прохладной водой и кинув мрачный взгляд на своё отражение в зеркале, заставлял себя одеться и выйти на улицу.

Предрассветный осенний воздух пробуждающегося города, очищенный за ночь частыми порывами ветра и настоянный на обильной росе, дарил свежим и пряным запахом увядания. Перейдя овраг и поднявшись по зелёным террасам паркового склона, усыпанным жухлой листвой, он в течение получаса прохаживался по липовым аллеям, заложив руки за спину и машинально разглядывая мелко дроблёный гравий, мерно похрустывающий под тяжестью его располневшего за последние годы тела. Этот хруст под ногами действовал на него как успокоительное и был единственной реальностью, от которой он не вздрагивал и не приходил в раздражение. Он даже сделал попытку, повинуясь ритму шагов, ухватиться за какую-нибудь заслуживающую внимания мысль с тем, чтобы обдумать её основательно, но мозг решительно отказывал ему и в этой малости. А едва завидев первого прохожего, торопливо шагавшего в сторону метро, тут же, описывал дугу отчуждения по газонам и направлялся домой.

В течение дня спал урывками (или ему казалось, что спал). Беспокойные сны (или видения, мучившие сознание), с бесконечными лабиринтами, с толпами людей из прошлой жизни, от которых негде было укрыться и с которыми невозможно было разминуться, тоже не давали покоя. В промежутках ел без особого удовольствия приготовленные дочерью накануне непременные котлеты, как всегда слегка подгоревшие, и мелко нарезанный овощной салат, как всегда пересоленный, и возвращался со стаканом горячего чая к себе в комнату, а отпив два-три глотка, снова ложился, ощущая во всём организме многочисленные очаги нездоровья. И тут же, себе в утешение, вспоминал чьё-то остроумное выражение: «Если ты однажды проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер». С ним случилось ровно наоборот: в одном месте кололо, в другом ныло, в третьем посасывало, в четвёртом ломало, в пятом дёргало… а что происходило в других — словами не передать. И всё это складывалось в отвратительную картину сплошной болезненности. Но сознание того, что он жив, увы, не доставляло ему радости, а лишь усугубляло бессонницу. Среди ночи Мария, разбуженная бесконечным шарканьем его тапочек, спрашивала: «Папа, у тебя что-то болит?» На что он отвечал в раздражении: «Ничего не болит только у покойника!»

А в тот день, когда Мария разговаривала с доктором по телефону, Неверову особенно нездоровилось — ко всему прочему добавилась ещё и головная боль — и он, вопреки своим правилам, пожаловался дочери на недомогание.

И Мария сразу ухватилась за это, сообщила отцу, что у неё есть знакомый врач, заведующий городской клиникой (озвучивать профиль клиники она не посчитала нужным — из благих соображений), и он готов провести обследование.

— И это совершенно бесплатно, — добавила она с радостью. — Роман Борисович замечательный врач и весьма отзывчивый человек.

— Отзывчивость врачей меня пугает, — усмехнулся Неверов.

— А ты не пугайся. Всё очень просто. Он дядя Иры Мурашкиной, — успокоила отца Мария. — Грех не воспользоваться.

— Да-да, это в твоём стиле.

Мария пропустила язвительное замечание отца мимо ушей. Пусть говорит, что хочет, лишь бы согласился.

— Так ты готов обследоваться?

Неверов, не глядя на дочь, молча прошёл в свою комнату. Мария последовала за ним.

— Папа, я задала вопрос.

Он привычно поморщился, но без явной неприязни.

— И как долго это продлится?

— Доктор сказал, примерно с месяц.

— Ну что ж… Было бы неплохо. Заодно и моя повесть отлежится… Или не повесть, а… не знаю… Кое-что надо поправить. Только пока не знаю — как.

— Хочешь, я…

— Нет, не хочу.

— Так что мне сказать доктору?

— Ну, хорошо, я согласен.

— Тогда будь готов. Завтра отвезу.

На следующий день Мария, привыкшая к капризам отца, ожидала отказа от больницы, но, как ни странно, Фёдор Неверов не сказал ни слова против и покорно собрал необходимые вещи.

В клинике Неверова уже ждали. Мария проводила отца до палаты, попрощалась и перед тем, как уехать, решила навестить главного врача — поблагодарить за отзывчивость и предоставленное отцу место.

— Романа Борисыча с утра вызвали на консилиум в Центральную клинику, — сообщила довольно пожилая медсестра. — И, по-моему, они ещё не вернулись.

— Вас как зовут, простите?

— Анна Григорьевна зовут. А зачем вам?

— Анна Григорьевна, милая, Роман Борисыч — мой хороший знакомый. Я только вчера разговаривала с ним по телефону, и он сказал, чтобы я привезла отца, а потом обязательно встретилась бы с ним для разговора. Это очень важно.

— Нам это понятно, девушка. Ну, дак нет его.

Марии не понравилось, что её назвали «девушкой».

— Меня зовут Мария, Мария Фёдоровна.

— Ну, дак что, девушка, они всё равно отсутствуют.

— А если я подожду? Мне необходимо с ним поговорить. Это связано с болезнью отца.

— Дело ваше. Ждите. В холле — диван.

Выйдя из палаты, Мария прошла в холл, уселась на диван. В течение получаса она что-то записывала на случайном листке для своей новой книги, а заслышав шаги, вскочила — по коридору степенным шагом шёл солидный мужчина в белом халате. Он поглядывал на молочные стёкла дверей и делал пометки в блокноте.

— Простите, вы не подскажете, Роман Борисыч ещё не…

— Я вас слушаю? — пропел он вальяжным баском.

— Так это вы?

— Как ни странно, — его лицо осветила доброжелательная улыбка.

— А мне сказали, что… — засуетилась Мария. — Вы уже вернулись?

— Как видите. А в чём дело?

— Доктор, я вчера с вами разговаривала по телефону… Я Мария, подруга Иры Мурашкиной… И вы любезно согласились поместить моего отца Фёдора Неверова в вашу клинику. На обследование.

— Так-так…

— Я привезла его. Он уже в палате.

— Чудненько. Значит, всё в порядке?

— Да, нас дежурный врач встретил и определил.

— Что ж, займёмся вашим отцом. Дней через десять можете наведаться. Раньше не стоит. Будут какие-нибудь пожелания?

— Да, доктор. Я вас очень прошу, отнеситесь к нему с особым вниманием.

— Мы ко всем, уважаемая…

— Он не все, — перебила Мария. — Он известный писатель.

Доктор тронул Марию за локоть и сказал с улыбкой:

— Осведомлён. Не стоит беспокоиться… Мария…

— Фёдоровна, — подсказала Мария. — Можно просто Мария.

— Просто Мария, — усмехнулся доктор, поправив очки. — Так в своё время назывался один мексиканский сериал, если мне не изменяет память.

— Да, кажется. Я тогда была маленькой.

— Не стоит беспокоиться, просто Мария. Обследуем всесторонне. И коли будет необходимость, непременно подлечим. В какую палату его поместили?

— В шестую.

— Чудненько. Это лучшая палата в нашей клинике. Оттуда пациенты выходят свежими, как огурчики, и начинают новую жизнь. Ничем не омрачённую, так сказать. И с вашим отцом всё будет в порядке.

— Я вам так благодарна, доктор!

— Ну-ну! Наш долг помогать всем страждущим. Клятву Гиппократа никто не отменял.

— И вот ещё… Я привезла текст его повести…

— Повести?

— Он называет её «фантазией». Я распечатала. Разумеется, втайне от него, — Мария достала из сумки пачку листов и протянула доктору. — Обязательно прочтите. Думаю, она вам поможет при определении диагноза.

Доктор понимающе кивал, машинально перелистывая рукопись и слегка причмокивая полными губами.

— Только не подумайте… — поспешила оправдаться Мария. — И я иногда описываю нечто не встречающееся в жизни. Нечто из ряда вон выходящее… фантастическое, если хотите… Но это больше похоже на светлую мечту. А у него такое… такое… Он болен, доктор. Ему требуется медицинская поддержка.

— Сделаем всё возможное. Поезжайте домой со спокойной душой.

— Спасибо, доктор. Вы меня обнадёжили. И, пожалуйста, не говорите ему, что я вам дала это. Он будет на меня сердиться.

— Будьте уверены, уважаемая просто Мария, — доктор прижал рукопись к груди, приложив палец ко рту. — Молчок, не подведу. И непременно прочту. Люблю, знаете, всякие фантазии…

Мария облегчённо вздохнула. «Папа в хороших руках».

Простившись с Марией, доктор какое-то время стоял у окна и наблюдал, как она подошла к машине, как открыла дверцу, как села, бросив последний взгляд на лечебницу, как отъехала, как выехала на дорогу, ведущую в город, и скрылась за деревьями. Затем завершил обход, дал кое-какие указания дежурным медсёстрам — те кивали ему с улыбкой — и вернулся к себе.

А ближе к вечеру сел за стол, включил настольную лампу — на больничный двор навалились сумерки — и углубился в чтение. К своему удивлению, он вошёл в повесть без труда и не вставал, пока не перелистнул последнюю страницу. Когда он очнулся и обнаружил себя полулежащим на стуле, за окном сияло утреннее солнце, а на полу были разбросаны в беспорядке страницы рукописи Фёдора Неверова — видимо, сквозняк постарался. Доктор второпях собрал разрозненные листы, затем пошёл в туалет и сжёг их один за другим. А покончив с рукописью, вышел в коридор облегчённый и степенной походкой отправился на утренний обход.