Господа офицеры. Часть первая

Владимир Циканов

Всё повествование написано в стиле «Письмо другу». Автор пишет письмо через 30 лет после афганских событий своему другу-сослуживцу, контрразведчику, курировавшему по линии особого отдела когда-то лётную воинскую часть, в которой проходил службу автор, все герои и персонажи его повествования. В своих воспоминаниях он рассказывает о том, как всё было и происходило в действительности, о своих друзьях-однополчанах, совершавших настоящие подвиги у него на глазах, о командире…

Другие встречи в Афганистане с друзьями и знакомыми

В начале восьмидесятых на этой войне, именно в тех местах, часто приходилось встречать знакомые лица. Особенно из родного Уч-Арала. В частности, из учаральского погранотряда.

Многих офицеров и прапорщиков из отряда я знал не только в лицо, но и дружил с ними. В Уч-Арале, поначалу пока в нашей эскадрилье не построили всё своё, клуб, баню, стадион, спортзал, спортгородок, бильярд, магазин, библиотеку и жилой городок — всё это было отрядовское, но всё было общее. Поэтому многих из военнослужащих и членов их семей (жён и детей) пограничного отряда мы, лётчики, знали очень хорошо.

Мои пути в Афганистане и на площадках «Лянгар» и «Калай-Хумб», расположенных на нашей территории, в те времена частенько пересекались с учаральскими десантниками ― майором Иваном Барсуковым, ставшим впоследствии Героем Советского Союза, и прапорщиком Николаем Сухогузовым. Первого я знал потому, что частенько приходилось с ним встречаться в пограничном отряде, когда ходил туда в клуб, библиотеку или в спортзал на тренировку. Надо сказать, что Барсуков был завсегдатай в отрядовском клубе в 1980 году. Мы не играли, а правильнее сказать — очень эмоционально и азартно «резались» с ним в бильярд, стоявший там. Несмотря на то, что Иван Петрович был старше меня и по возрасту, и по званию, вёл он себя и держался в то время по отношению ко мне как с равным. Не знаю, но, может быть поэтому, восприятие самого этого факта заставляло меня относиться к нему уже тогда с особым каким-то проникающим чувством уважения, доверия, называть его и обращаться к нему по-простому: «Петрович!»

Это было ещё в мирные для всех нас времена, до общего нашего участия во всей этой афганской войне…

А с Колей Сухогузовым, мы вообще были хорошими друзьями. Вместе тренировались, занимаясь борьбой, и даже в конце 1979 года и в 1980 году вместе ездили на соревнования. Выступали за Уч-Арал, учаральский погранотряд и учаральскую авиаэскадрилью по самбо. Коля Сухогузов был Мастером спорта СССР по этому виду спорта, Чемпионом Восточного пограничного округа и многих других престижных и больших турниров. В Уч-Арале мы дружили семьями.

Николай Сухогузов

Владимир Циканов и Николай Сухогузов

Десантников мы частенько высаживали на различных площадках на той стороне. Потом, через какой-то промежуток времени, привозили (забирали с тех площадок, куда высаживали) обратно на нашу территорию. В основном, в Калай-Хумб на передышку, так сказать. Помыться в бане, постирать бельё, побриться и пр. Когда они, наша десантура, сидели на той стороне, мы завозили им продовольствие, боеприпасы и т. д.

Помнится, им возили такие большие мешки из плотной в два слоя коричневой бумаги. Несмотря на то, что эта бумага, казалось бы, была плотной и крепкой, эти мешки всё равно рвались. Так мы узнали, что в этих мешках были сухари. Эти сухари, по-видимому, были отходами со всего советского общепита. Потому что там, в этих мешках, не было одинаковых стандартных сухарей. Все они были разные, по-разному нарезанные, совсем от разных хлебобулочных изделий. Кто-то видать решил у нас в Союзе: «Зачем добру пропадать? То, что не съедается и не поедается до конца в столовых, будем сушить и отправлять в Афганистан». Так, наверное, на том и порешили.

Лётному составу почему-то таких сухарей не давали. Наверное, думали, что нельзя лётчиков отходами кормить, а десантуре ― «И так сойдёт, им не привыкать».

Но скажу, какими же вкусными эти сухари были. Мне казалось в то время, что вкуснее я ничего и никогда не ел. В этих мешках попадались сладкие сушёные булочки, и с повидлом, и с разного рода сладкой ванильной обсыпкой. Как-то раз мы сказали об этих десантных вкусных сухарях Захарову. С тех пор в нашем «Хилтоне» у лётчиков сухари не переводись до самого окончания войны в Афганистане. Вечером, да и не только, все, причмокивая, пили чай с этим «деликатесом». Правда, уже потом, когда мы базировались на Гульхане, эти сухари не меньше нас полюбили крысы, которых там было великое множество. Мы подвешивали мешки с сухарями к потолку своих землянок, но те страшные и большие, как кошки, твари всё же как-то ухитрялись допрыгивать.

В общем, за то, что я раньше подбирал у наших учаральских десантников из разорвавшихся и рассыпавшихся мешков предназначенные им сухари и, чувствуя за собой вину в том, что от этого никак не улучшается их и без того тяжёлая доля, у меня в заначке для них всегда была припасена бутылка водки и пара банок сгущёнки. Сгущёнка (сгущённое молоко) в то время была дефицитом и продавалась только у нас в военторге, да и то не всегда. Водка не была дефицитом, но тоже именно там, в Афгане, была не доступна. При встрече с нашими ребятами я всегда им вручал эти презенты. Но водке ребята радовались почему-то больше…

Сейчас точно не помню где это было. То ли в Калай-Хумбе, то ли в Шуробаде была какая-то операция. Мы, лётный состав, жили в палатках, кровати стояли в два яруса. Было холодно, особенно по ночам. В палатках стояли печки «буржуйки». Отапливались они углём. Из солдат назначались специальные истопники, которые этим занимались.

Вот там-то я в очередной раз встретился с Колей Сухогузовым и ещё с одним знакомым мне борцом, тоже Мастером спорта СССР по самбо. Фамилию его, к сожалению, забыл. Он был казах по национальности, звали его Ермек. Я ещё подумал тогда: «Как, наверное, командиру ДШМГ (десантно-штурмовая манёвренная группа) Ивану Барсукову и другим командирам с такими ребятами, как эти, хорошо, надёжно и просто».

С Ермеком мы познакомились на соревнованиях в Алма-Ате или в конце 1979 года или в 1980 году. Точно не помню. В тот период проведения соревнований мы с ним вместе жили в одной общаге, а наши кровати стояли рядом. Он закончил Алма-Атинское пограничное училище и в то время, как и я, был лейтенантом. Много и часто мы беседовали с ним на тему авиации. Ермек был очень любознательным, постоянно мне задавал кучу профессиональных вопросов: «Как летает вертолёт? Где в нём, что и как устроено?» Беседовать с ним всегда было приятно и интересно. Мы с ним боролись на соревнованиях в одной весовой категории. В Союзе на ковре мы были соперниками, а здесь встретились и обнимались как родные братья.

Ребята-десантники были очень уставшими. Мы только что всех их вывезли «из-за черты». Но Ермек выглядел уж очень-очень уставшим. По сравнению со всеми ― самым уставшим и каким-то понурым и угнетённым. Я спросил его: «Что, тяжко, устал?» Он ответил: «Да не очень. Можно сказать, физически совсем не устал, только морально тяжело, просто нет сил». Уточнил: «Что такое?» И тут же услышал следующее: «Володя! Ты понимаешь, вы сверху летаете и не видите всего, что там внизу творится. Вы вчера вечером наносили РБУ (ракетно-бомбовый удар) по кишлаку. А мы этот кишлак сегодня с самого раннего утра и рассвета прочёсывали. В одном доме, где я был ― дикий детский крик и плач. Захожу и вижу: девочка лет шести-семи стоит… Вместо руки у неё ― культя кровоточащая. Орёт! Даже не орёт! Визжит и воет, как пожарная сирена… Рядом женщина лежит мёртвая… Мать, наверное. Без головы… Подле неё двое пацанов валяются… Мёртвые…» Здесь Ермек сделал длительную паузу. Было видно, что все произносимые им слова словно выдавливаются из него с огромным трудом. Сделав большой вдох и сглотнув вместе со слюной как будто бы застрявший где-то глубоко в гортани какой-то ком, он продолжал тихим и дрожащим голосом: «Она беременная была…» Он рассказывал это, и слёзы катились из его глаз…

Ермек продолжал: «Я всю свою аптечку на неё истратил, руку ей всё перебинтовывал, укол поставил… Знаешь, я же, вроде как, мусульманин… Они же тоже ― мусульмане. Хотя ни в кого и ни во что не верю… Но поверишь, здесь!..»

Да! Это была, к сожалению, не просто детская игра в войну…

Я проводил Ермека до их палатки. Мы пожали друг другу руки, обнялись… Я предложил ему свою аптечку, думая в этот момент, что она действительно нужнее ему во сто крат, чем мне. Но он отказался…

Эту ночь мне не спалось. Всё крутилось в голове: «Нас не спрашивают! Нас душат! Козыри — буби, господа офицеры!»

Много всего и всякого передумал в ту ночь… «Какая разница?», ― думал я, ― «Мусульмане — не мусульмане. Они же ― люди…», а ком стоял в горле после его рассказа, наверное, дня три, если не больше. Мне и сейчас, спустя более тридцати лет, когда пишу эти строки и вспоминаю всё это, слёзы тоже застилают глаза…

Чем больше я летал и находился в Афганистане, тем всё больше и больше постигал и понимал правильность объективной реальности и необходимости их мусульманских законов и обычаев. Почему у них девочкам можно выходить замуж в 12 лет? Это считается нормальным явлением. А у нас — варварство. В наших понятиях: организм женщины ещё не сформировался в этом возрасте, отбирают у ребёнка детство и т. д. и т. п. Да всё, оказывается, очень просто объясняется самой природой и их афганским существованием в этом мире. Там ― всё время война. Война всю жизнь. Кто сильнее, тот и прав. Пришёл сильный, — он и ― господин. Она, эта девочка, просто может не дожить до этого самого детородного, в нашем понимании, возраста. Не успеет даже до 16, не говоря уже до 18-ти летнего возраста дожить. А детство? Что детство? Это понятие и представление о нём на шкале временного пространства у них тоже другое. Отличающееся от нашего. Ох, сколько мы перевозили тогда беженцев?! Женщин. Детей. Они шли и бежали от этой войны не десятками, а сотнями и тысячами…

А закон Корана о том, что в случае развода супругов совместные дети остаются всегда с мужчиной, а не с женщиной, как у нас. Он (этот Закон) просто обязывает и заставляет мужчину любить и оберегать всех своих детей, отвечать за них своей жизнью, а тем самым, пусть косвенно, но любить и оберегать свою жену. Поэтому бракоразводные процессы там вообще исключены, либо очень редки. И то, как исключение из правил. А у нас? Если разошлись супруги, то на хрупкие женские плечи взваливается обязанность по воспитанию, содержанию и т. д. своих и общих одновременно с тем мужчиной, с которым разошлась, детей. Сами существующие законы и понимание их может устранить мужчину от ответственности за своих детей и вместе с тем от ответственности за ту женщину, которая родила ему их. А алименты? Что алименты? Их можно не платить, и мужчине, по большому счёту, за это ничего не будет. Это правильно? Это нормально! По-европейски зато.

Успокаивало тогда и успокаивает сейчас одно. Это то, что Захаров никогда не ставил задачи наносить РБУ по площадным целям. Если ставилась задача по уничтожению кого-то или чего-то, то конкретно указывалась цель: такой-то дом, слева-справа, ориентиры и т. д. В этом была огромная заслуга разведчиков и его (Захарова) личная работа в купе с ними.

Но носимое вертолётом Ми-8 оружие ― есть, всё-таки, оружие уничтожения и, в большей степени, целей площадного, объёмного характера… НУРС (неуправляемые реактивные снаряды) никогда не попадают в одну точку. И чем с большего расстояния ты стреляешь ими, тем больше радиус рассеивания там, куда они (эти снаряды) ложатся (падают). Бомбы тоже имеют свой радиус рассеивания и отклонения от цели.

До боли в сердце знакомые места…

Да, был у нас такой прецедент, когда лётчик-штурман наотрез отказался бомбить какой-то кишлак. Просто встал на постановке задачи и сказал: «Я не буду!»¹⁸ Это был Саня Варламов. Хороший, очень добрый, смелый и справедливый парень. Это был поступок, с моей стороны и в моём понимании, заслуживающий уважения. Его тогда, как мне помнится, много таскали по возвращению и домой в Уч-Арал по всяким инстанциям, и к замполиту, и к особисту, и т. д. Многие лётчики шутили при этом, называя Варламова сектантом. Да, он отличался других своими взглядами и убеждениями. Но, всё-таки, он был классным воином. Гонения на него и всяческого рода, проводимые командованием разговоры с ним, душещипательные и душераздирающее его беседы прекратились с приходом к нам в часть Захарова.

Вообще, невыполнение приказа вышестоящего командира или начальника в Армии (и у нас в частности) очень строго наказывалось, каралось. А тут война… Вспомнился один случай, когда бортовой техник из нашей части, Мишка Белошапко, отказался лететь в Афганистан, мотивируя это бытовой неустроенностью. «Зима на носу, а у меня в квартире ― лёд, не отапливается. Жена беременная», ― заявил он командованию. Тогда, что называется в три секунды, собрали комсомольское собрание, исключили его из комсомола и почти вмиг уволили с формулировкой: ― «Не достоин чести носить высокое звание офицера». Вот такие у нас были порядки. Такие «по собственному желанию» командировки для «выполнения интернационального долга»!

Вопрос по Сане Варламову раз и навсегда снял и закрыл Захаров. И Саню никто больше никогда не прессовал и никогда больше никто об этом не вспоминал. Были такие перегибы до прихода Захарова. Но это, так сказать, были исключения. Отклонения! «Рассеивания в радиусе прямой до достижения цели». Жизнь шла, все задачи, поставленные перед эскадрильей, выполнялись… Хотя, если честно, мне и тогда, и сейчас так кажется, что вопрос-то, который поднимал тогда Мишка Белошапко, был плёвый и по существу. Захаров бы его тоже тогда решил в три секунды. Вместо разведения всей этой шумихи…

Где-то в начале или середине сентября 1983 года мы забирали командира ДШМГ Барсукова Ивана с одной из площадок на «той стороне». Затем через Калай-Хумб везли на Лянгар. Все уже повсюду и мы, в том числе, знали о вышедшем Указе Верховного Совета СССР о присвоении ему высокого звания Героя СССР. Иван Петрович тоже знал. Наверное, по радиостанции ему сообщили на «ту сторону» об этом.

В вертолёте его, как почётного гостя, усадили на место бортового техника. Посередине. Бортовой техник в это время стоял сзади него. Что запомнилось, тогда? Так это его необычная скромность несмотря на то, что он уже был Героем! При встречах с ним он с каждым из нас, лётчиков-учаральцев, приветливо здоровался и даже обнимался, не притворно, а по-братски и вне зависимости от возраста, званий, чинов и регалий.

По пути в Лянгар на ходу коротко обменивались общими фразами. Говорили про Уч-Арал, общих знакомых, о рыбалке, охоте и, конечно, о женщинах («бабах»).

Герой Советского Союза И. П. Барсуков

(На фото он — в форме офицера Советской Армии, что тоже говорит, или должно говорить о том, что «Пограничные войска никогда в Афганистане не были и ни в каких боевых действиях там не участвовали…»)

Через какой-то совсем короткий промежуток времени, дня через дватри, он улетал с Лянгара на Мургаб и далее домой в Уч-Арал с очередным заменяющимся нашим экипажем. Если мне память не изменяет, с Павлом Ивановичем Пономарёвым (одним из командиров звеньев нашей учаральской авиаэскадрильи) и Саней Правдиным, который летал тогда у него штурманом. Они потом рассказывали, как И. П. Барсуков был сконфужен торжественной встречей его с оркестром и другими всяческими атрибутами на плацу пограничного отряда. Тихо матерился и говорил: «…такую-то мать! Спрятаться бы куда-нибудь…!»

Всё это лишь лишний раз подчёркивало необычайную скромность и простоту в общении со всеми и каждым в отдельности Ивана Барсукова.¹⁹

Мы, все лётчики и в особенности лётчики-учаральцы, были очень рады и гордились тем фактом, что именно у нас в Уч-Арале теперь есть свой Герой всего Советского Союза! Но вместе с этой гордостью и радостью за нашего десантника, И. П. Барсукова, мы все с нетерпением ждали присвоения такого же высокого звания и поистине уже тогда заслуживающему, как никто другой, нашему непосредственному командиру на всех точках наших оперативных командировок, лётчику, как и все мы, В. Г. Захарову. Именно в то же время, почти одновременно с И. П Барсуковым, наш командир (и мы об этом все знали) представлялся к званию Героя Советского Союза в первый раз. За смелость, храбрость, неоднократную помощь десантникам в трудных, критических и порой, казалось, уже безнадёжных и безвыходных для них ситуациях. За умелое и грамотное руководство экипажами при десантировании войск и грузов, своевременную и эффективную огневую поддержку десанта с воздуха, за эвакуацию раненых и больных в условиях невозможных, согласно всяческим инструкциям и наставлениям для производства полётов, с огромным при этом риском для своей собственной жизни. За принятие неординарных решений в чрезвычайную минуту и в, кажущейся при этом для всех безвыходной ситуации. За точное нанесение РБУ с уничтожением противника и его оружия. Всё это было у нас на глазах. Всё это мы видели и прочувствовали на собственной шкуре. Поэтому каждый из нас, кто летал в то время с Григоричем, даже и не сомневался в том, что он будет Героем Советского Союза. Что Указ о его награждении обязательно подпишут… Не могут не подписать! Но, увы!.. Тогда всё прошло тихо и мирно. Со временем то, что лежат где-то наградные листы о его представлении к награде, также тихо и мирно забылось…

С Иваном Барсуковым мы, когда прощались тогда на Лянгаре, даже и подумать не могли, что видели его в последний раз. Его быстренько куда-то перевели в Москву, потом он поступил по слухам в академию, потом ещё куда-то перевели… Короче, больше никто и никогда из нас учаральцев его не видел. Понятно: Героев надо беречь. Ими нельзя разбрасываться. Их мало! И это правильно!

Так было со всеми Героями. Их прятали. Так было и с первым Героем в истории нашей пограничной авиации командиром полка Ф. С. Шагалеевым. После присвоения ему звания Героя Советского Союза его быстренько перевели в Москву, в академию,… и т. д. Так стало и с И. П. Барсуковым. Их спрятали…

Через какое-то время или в конце 1983 года, или в начале 1984, Захарова представили к званию Героя во второй раз. Всё за то же самое, если перечислять. Но уже совсем по другим новым эпизодам этой войны. Про те старые уже все забыли. И сам Захаров тоже. Долго все мы лётчики переживали за него и вместе с ним ждали, что в этот раз звёзды над головой командира сделают другой расклад в его судьбе. Будут, наконец-то, «Козыри — буби, господа офицеры!» в его «колоде»… Но, увы…!

В этот раз награда его нашла. Это была высшая награда в то время у нас в стране — орден Ленина! Но без вручения медали «Золотая Звезда Героя».

Не знаю, но как-то нам всем было неловко и обидно за командира. Но, «Нас не спрашивают! Нас душат…!» А сам Григорич был очень рад и продолжал с ещё большим рвением летать и работать. Все его, ещё более смелые и грандиозные подвиги, в прямом смысле этого слова, самые рисковые, просто фантастические и сногсшибательные для всех, кто находился рядом и видел всё вокруг, все операции, чрезвычайные ситуации и опаснейшие жизненные моменты были ещё впереди…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

18

― Прицеливание и сброс бомб на вертолёте Ми-8 осуществляет лётчик-штурман.

19

― По Уставу Вооружённых сил СССР было положено, в случае прибытия в любую из воинских частей лиц, являющихся Героями Советского Союза, встречать их на торжественном построении всей части, с оркестром и обязательном представлении командира этой части, прибывшим к ним, этим лицам, вне зависимости от причин и целей их прибытия.