Наваждение

Владимир Романовский, 2015

Эта невероятная история произошла в Санкт-Петербурге с женщиной самой обыкновенной. А могла бы и с тобою, читатель, произойти!

3

Вечером Фотина, посомневавшись, в тревоге, решила посоветоваться с матерью. Крессида Андреевна, презрительно слушая дочь, и вставляя время от времени едкие замечания, сказала, что Фотина во всем виновата сама, но, наверное, нужно что-то сделать, иначе «Комиссия по распределению фондов в пользу матерей-одиночек» может обратиться в суд, и Фотину будут судить. Фотине ранее этот вариант развития событий в голову не приходил, и она слегка испугалась, представив себе зал суда, грозного прокурора, неумолимого судью, надменных приставов, злорадствующих зрителей, и беспомощного адвоката в голубой жилетке. И как ее приводят туда, почему-то в холщевой рубахе до пят, босую, в наручниках, и какая-то пожилая зрительница вскакивает с места и, перстом указуя, кричит истошно — «Вот она, змея подколодная! Вот она, душегубица, люди добрые!»

— Но что же делать? — спросила она растерянно. — Я хотела заплатить, но нужно назначить встречу…

— Заплатить! — презрительно воскликнула мать. — Экая ты скорая! Заплатить! Нечего было в долги залезать, услуги заказывать!

— Я не заказывала!

— А чего ж тебе такие письма приходят, если не заказывала? Не ври. Заплатить она хочет. Расщедрилась, дура. Из каких средств, спрашивается? Я вот хочу вязальную машину купить, а средств нет! Ты ведь так нас всех по миру пустишь. Ну, я-то что, я женщина пожилая, никому не нужна, черт со мной, пропади я пропадом, туда мне и дорога, но сын-то твой безмозглый — ему ж пить-есть что-то надо? А ну-ка он по твоей подлой милости голодать будет? А вот посадят тебя, а его в детдом!

— Но как же — что же — почему в детдом, что ты плетешь, почему в детдом, а ты что же… — заволновалась Фотина.

— Что — я? На одну пенсию с внуком не проживешь. Гадина.

Коля вышел из спальни, и Крессида Андреевна, сделав трагическое лицо, сказала:

— Иди сюда, иди к бабушке, горемычный ты мой! Пустит мать твоя, шлюха, нас с тобой по миру, будем мы на дорогах милостыню просить! Вот какая у тебя мать.

Фотина хотела было закричать, но Крессида Андреевна сказала:

— Ну, что, доигралась, гадина? Допрыгалась? Вот оно письмо, вот.

Фотина замолчала, подавленная. Мать, рассматривая письмо из учреждения и так, и эдак, в конце концов сказала:

— Тебе нужно посоветоваться с кем-нибудь, кто в этом разбирается, дура. Вот сосед наш, например, поняла? Хороший человек, Валерий Палыч.

Фотина подумала, что мать просто свирепствует, такой у нее характер, но это глупости — судить человека, и в тюрьму сажать, за три тысячи семьсот неуплаты. Это ведь смешно даже в некотором смысле. Говорят, люди воруют миллиардами, и ничего. А с другой стороны как-то неприятно. Да и платить не хочется. И так все деньги уходят неизвестно куда. И действительно нужно бы с соседом посоветоваться.

Она поправила поясок на халате, тронула рукой волосы, проверила, нет ли на тапочках с помпонами каких-нибудь подозрительных пятен, и вышла в коридор, в котором из трех ламп под потолком одна горела, а две других мигали, что и делало лестничную площадку похожей на место действия какого-то киноужастика, либо арт-хаусных воспоминаний о прошлом именитого режиссера.

Валерий Палыч в трусах и майке, с сияющим лбом, открыл Фотине дверь.

— Здравствуйте, — сказала Фотина. — Вот мне письмо пришло, Валерий Палыч, и я не знаю, что делать.

— Детей воспитывать нужно, — сказал Валерий Палыч, почесывая шею и обнажая поросшую кустистыми волосами подмышку. — Дети — наше будущее, да, Фотина Олеговна.

— Я воспитываю, — откликнулась сбитая с толку Фотина.

— Плохо воспитываете.

— А что, Колька мой натворил чего-нибудь? — пугаясь и сердясь на Кольку, спросила Фотина.

— Ну, это вам решать, натворил он что-то или нет, да? Или только собирается натворить. Я всего лишь говорю вам, что детей нужно хорошо воспитывать, да? Иногда и строгость не мешает. И пример нужно хороший подавать.

— Валерий, кто там? — спросила из глубин квартиры повышенным тоном жена Валерия Палыча.

Валерий Палыч помедлил, потом повернул голову на девяносто градусов, и, стоя профилем к Фотине, громко сказал:

— Соседка пришла. Ты чайник поставила?

— А? — крикнула жена из квартиры.

— Я говорю, чайник поставила?

Ответа не последовало.

— Вы обождите, да? — сказал веско Валерий Палыч. — Я сейчас.

Он повернулся и пошел вглубь квартиры. Дверь захлопнулась — Фотина постеснялась ее придержать. Слышно было, как Валерий Палыч кричит на жену, припоминая старые обиды, а жена кричит в ответ, излагая свое невысокое о нем мнение. Некоторое время спустя Валерий Палыч прошаркал тапочками обратно к входной двери и открыл ее — проверить, ушла ли Фотина, или ждет. Увидев, что ждет, Валерий Палыч сказал:

— Ну так что же… э…

Фотина подняла одной рукой письмо, а другой на него, письмо, указала.

— Вот, Валерий Палыч, мне письмо пришло.

— И что же?

— Я не понимаю, что они хотят.

— А, не понимаете? Ну, что ж, может… давайте, я посмотрю… да?

Он взял у нее письмо и некоторое время его изучал, двигая жидкими седоватыми бровями.

— Нет, — сказал он наконец, — без очков не вижу ни… — он употребил эвфемизм, которым люди, живущие в Автово и считающие себя высококультурными, пользуются в присутствии малознакомых дам, дабы не оскорблять женский слух наименованиями детородного органа. — Да. Я сейчас, вы обождите.

И он снова углубился в квартиру, и снова Фотина побоялась придержать дверь, и дверь захлопнулась, на этот раз с шумом. На шум выглянула соседка слева, маленькая смуглая женщина, посмотрела осуждающе на Фотину, и сказала:

— Не надо стучать вечером.

Фотина пожала плечами. Соседка еще немного постояла, придерживая дверь, а потом скрылась в квартире, и дверь за собой закрыла тихо, подавая пример. Именно эта соседка, по подозрению Крессиды Андреевны, являлась автором распечатанного на принтере и прикрепленного возле мусоропровода объявления:

«Не ложите мусор на пол и на раковину в мусорной комнате. Тошто не помещяется в мусора-провод, вы должны принести его в подвал. Помогите содержать чистоту здание для ваших комфортов и для наших. Адменюстрацея».

Прошла минута, потом еще одна, и еще одна. На пятой минуте ожидания, решив, что о ней забыли, Фотина надавила кнопку звонка. В квартире раздались голоса, потом упал на пол какой-то полый предмет из жести (судя по звуку), за ним еще один, после чего послышалась грубая брань, и затем снова раздалось шарканье, и Валерий Палыч открыл дверь, держа в руках письмо. На носу у него теперь помещались крупных размеров очки для чтения.

— Да, так вот… — начал Валерий Палыч, вникая в смысл письма. — Ну, что… Вы, Фотина Олеговна, должны им три тысячи семьсот условных, так сказать, единиц, да? Вот они вам об этом и сообщают. — Он покивал, на всякий случай еще раз посмотрел на письмо, снял очки, и протянул письмо Фотине. — Вот, в общем, и всё, да?

— Но я ни о каких услугах их не просила, и… я не знаю… это какая-то ошибка.

— Почему же? — удивился Валерий Палыч. — Давайте, Фотина Олеговна, рассуждать логично, да? Мы ведь с вами, да, люди логические. Адрес ваш? Ваш. Имя на письме стоит ваше? Ваше. Следовательно, именно вы и задолжали этой «Комиссии» именно эту сумму.

— Нет, это недоразумение, я…

— Ну, если вы считаете, что это ошибка, да? Нужно им позвонить, и сразу все выяснится.

— Я пыталась, но это очень трудно, там не отвечают…

— Ну, это теперь везде так, — сокрушенно и почти сочувственно сказал Валерий Палыч. — Много организаций, много работников, много дел. Никому не дозвонишься. Но те, кому нужно, дозваниваются, да? — наставительно добавил он. — Ну, всего доброго.

— Но что же мне делать? — спросила Фотина.

— Я ведь вам уже сказал, что делать, — раздраженно ответил Валерий Палыч. — Звонить, да? Спокойной ночи, Фотина Олеговна.

И он закрыл дверь. Фотина еще некоторое время стояла перед закрытой дверью и слушала, как Валерий Палыч говорит жене что-то о дуре соседке, которая не понимает ничего, ни письма, ни сказанное ей русским языком, и пошла домой.

— Ну, что он сказал? — спросила мать.

— Ничего.

— Ничего? Не может быть. Он неглупый.

— Ничего не сказал. Оставь меня в покое.

— Что значит — ничего не сказал? Ты не придумывай мне тут.

И так далее. Кольке на всякий случай дали подзатыльник в рамках воспитания детей.