В мире животных

Владимир Колычев, 2014

Преуспевающий бизнесмен Анатолий Ромин попадает в очень неприятную ситуацию. У его любовницы вдруг объявляется брат-уголовник по кличке Баян, который начинает требовать денег в качестве компенсации за поруганную честь сестры. Ромин организовывает переговоры с представителем криминального мира, напивается там до беспамятства, а когда приходит в себя, обнаруживает, что уголовник зверски убит. Бизнесмен абсолютно уверен, что он Баяна не убивал, а вот у сотрудников правоохранительных органов другое мнение. Все улики говорят о виновности Ромина. Теперь ему грозит срок за убийство…

Глава 5

Разве пьяный водитель не имеет права просто находиться в своей машине? Если бы я ехал и меня остановил гаишник, тогда никаких вопросов. Но я всего лишь спал, и мне совсем непонятен был интерес, с которым смотрел на меня усатый парень в полицейской форме.

Да и не пьяный я. Потому что проспался. Утро уже, и пьяная ночь позади. А за окнами машины маячил все тот же дом, где жила Кристина.

— Сержант, какие-то проблемы? — возмущенно спросил я. Не нравилась мне озлобленная возмущенность на сермяжной физиономии этого олуха.

Все бы ничего, но этот тип вдруг вытащил из кобуры пистолет и, передернув затвор, навел его на меня.

— Сидеть! Не двигаться! — скомандовал он. И вдруг крикнул, обращаясь к кому-то: — Товарищ капитан! Тут убийца!

Я заметил, что неподалеку от моей машины стоял полицейский «уазик», а у подъезда курил офицер, разговаривавший с человеком в штатском.

Этот в штатском и направился ко мне, а офицер потянулся за ним.

— Эй, сержант, что за дела? — с ужасом посмотрел я на усатого.

Но тот молчал, свободной рукой нервно снимая с пояса наручники.

— Что тут такое? — Мужчина в штатском глянул на меня через открытую дверцу, и его квадратное лицо вытянулось ромбом.

Оказалось, что он увидел кровь на моей рубашке. И на руках у меня была кровь. А на соседнем сиденье валялся окровавленный нож. Теперь понятно, почему меня взяли на прицел…

— Спокойно, гражданин! Спокойно! — взывал капитан в штатском.

О каком спокойствии можно было говорить, когда такое дело?

— Сам руки подставишь или как? — спросил офицер.

Я понял, что сопротивляться бесполезно, и протянул вперед сомкнутые руки. Но в то же мгновение меня пронзила страшная мысль: что, если я кого-то убил и меня ждет пожизненное заключение? Уж лучше сбежать, спрятаться в какой-нибудь заброшенной деревеньке и жить там тихонько, не привлекая к себе внимание. Уж лучше в медвежьем углу жить, чем в колонии особого режима.

В ужасе от происходящего я дернулся, пытаясь убрать руки. Надо выскочить из машины, растолкать ментов и наутек… Но капитан, как оказалось, предугадал мои действия. Он мертвой хваткой вцепился мне в руки, выдернул из-за руля, и я упал на землю животом вниз. Сначала за спину мне заломили одну руку, затем другую, а там и стальные браслеты подоспели…

Меня обыскали, отобрали травматический пистолет, документы. Затем поставили на ноги, повернув лицом к машине.

— Откуда нож? — спросил капитан.

— Без понятия.

— А кровь на одежде? На руках?

— Не знаю.

Я зажмурил глаза. Уж очень напряг меня вчерашний провал в памяти. Помню, как поднимался из-за стола, а дальше пустота. Очнулся в машине. А что было в пустоте? Может, я зарезал Баяна? А может, Кристину? А может, их обоих?

— Кого-то убили? — спросил я.

— А с чего вы взяли? — Капитан махнул рукой, отгоняя от себя кого-то из своих коллег.

— Ну, вид у вас такой, как будто кто-то умер… Как будто Москва выгорела.

— Что вы делали в машине, гражданин Ромин?

— Спал! Сел в машину и заснул.

— А где были?

— В гостях.

Капитан спросил номер квартиры, я ответил, и вокруг меня зазвенела готовая к взрыву тишина.

И она взорвалась. Оказывается, в квартире номер сорок восемь был обнаружен труп мужчины. Причина смерти — множественные ножевые ранения. И нож у меня в машине, и на руках кровь. Оставалось только признать свою вину, и для этого меня отправили в отделение полиции.

Кровь на руках, нож в машине, труп в квартире… Это все сон. Сейчас я проснусь, и окажется, что ничего такого наяву не происходило.

Да, мы пили с Левой, потом я отправился домой. Да, у меня был провал в памяти, но, когда я садился в машину, ножа не было. И не засыпал я в машине. Вернее, заснул, но тут же проснулся и осторожно отправился домой. Приехал поздно и, чтобы не будить жену, лег на диван в каминном зале. Там я сейчас и лежу. В полусне. То есть я еще сплю, но уже соображаю. И просыпаюсь…

Я открыл глаза и увидел над собой плохо выбеленный потолок. А у меня в зале потолок подвесной, там встроенные лампочки тянутся гирляндами и по периметру, и крест-накрест. И стены у меня не выкрашены в зеленый цвет. И диван у меня мягкий, а здесь какая-то сваренная из железных уголков койка с дощатым настилом.

Я резко вскочил, сел, обхватил голову руками и застонал сквозь зубы, глядя на железную дверь с зарешеченным окошком и унитаз рядом с ней. Нет, не дома я, а в камере изолятора, где меня заперли и где я заснул с надеждой проснуться дома в теплой постели.

В камере недавно сделали ремонт — потолок и стены побелили, железные основания шконок покрасили и унитаз новый поставили. Краской здесь пахло, а не парашей. Но все-таки я в тюрьме, а не в гостинице. Пусть это всего лишь изолятор временного содержания, но я уже в заключении — по обвинению в убийстве.

И не зря Лева рассказывал мне вчера про тюрьму. Как в воду он глядел!

Да, я в тюремной камере, меня изолировали от общества, как особо опасного преступника. Я помнил, как меня привезли в отдел, как оформляли на постой в изолятор временного содержания. Отпечатки пальцев снимали, кровь с рук и с одежды брали на экспертизу. И еще из вены брали кровь на анализ… Долгая процедура была, нудная, и мне все время хотелось спать. И я заснул, как только оказался в камере. Но теперь мне уже не до сна. Какой сон, когда жизнь рушится?

Дверь открылась, и парень в полицейской форме велел мне выйти из камеры. Он отконвоировал меня в кабинет на втором этаже, к человеку в штатском, с непримиримо суровым выражением лица. Я с удивлением узнал в нем своего бывшего одноклассника. Вадим Толстоногов смотрел на меня, как Дзержинский на ярого антисоветчика.

— Ну, здравствуй, Анатолий Васильевич, — сухо сказал он.

К своим тридцати шести годам Вадим стал первоклассным юристом. В том смысле, что звание у него — юрист первого класса. В переводе на более понятный язык, он был всего лишь капитаном, даже до майора не дослужился. Но уж лучше быть юристом первого класса, чем подозреваемым в убийстве… Хотел бы я оказаться на месте Вадима, но, увы, это невозможно.

Я кивнул в знак приветствия. Хотел поздороваться в голос, но спазм в горле не давал говорить.

— Плохи твои дела, Толик, — чуть смягчился Вадим.

Он и в школе ничем не выделялся. Отличником не был, но и в двоечниках не числился. Вроде бы не хулиганил, с учителями не заедался, со сверстниками без проблем. В волейбол хорошо играл, но у нас больше в почете баскетбол был, а в этом он не преуспел.

После школы отслужил армию, какое-то время работал сержантом в милиции, потом поступил в юридический институт на заочный. В прокуратуру следователем его взяли в двадцать семь лет. За девять лет с младшего юриста он дослужился до «первоклассного»…

Я бы этого ничего и не знал, если бы не обращался к нему за помощью. В последний раз это было в связи с Баяном. Знал бы я тогда, чем вся эта история закончится…

— А чем они плохи, Вадик? — хмуро посмотрел я на Вадима.

— А ты не знаешь?

— Ну, знаю. В сорок восьмой квартире чей-то труп нашли.

— Чей-то?.. Левы Баянова там труп. Знаешь такого?

— Не знаю, — вздохнул я.

— Толик, я же с тобой нормально, давай и ты не будешь темнить, — нахмурился Вадим. — Не надо мне тут тень на плетень… Я же узнавал для тебя, кто такой Лева Баян.

— Ну, Леву Баянова я знаю. А труп его — нет. Ты же про труп спросил.

— Давай без этого! — Вадим покрутил над головой растопыренными пальцами. — Я с тобой нормально… А ты бы пользовался этим… Другой следователь с тобой церемониться не станет.

— Другой следователь?

— Я на место происшествия выезжал, пока это дело на мне, но могут и другого следователя назначить. И назначат, когда выяснится, что мы с тобой в одном классе учились. Тогда я тебе ничем помочь не смогу.

— А чем ты сейчас помочь можешь? Ты же уверен в том, что я Баяна убил.

Вадим отвел в сторону взгляд и нервно постучал пальцами по столу.

— Так, давай по порядку. Зачем ты приходил к Баянову?

— Я не к Баянову приходил. Я приходил… — Я на мгновение задумался. Нужно ли называть Кристину своей любовницей? — Ну, я к женщине приходил. Кристина ее зовут. А Лева у нее был… Он же нарочно, я знаю.

— Что — нарочно? Что знаешь?

Я понимал, что мне придется выложить всю историю о своих взаимоотношениях с Левой. Рано или поздно следствие узнает и о Марине, и о Кристине, с которыми я спал. И моя жена об этом узнает, чего я не хотел… А может, Варя ничего и не узнает, если Толстоногов скроет от нее деликатные моменты этого дела.

— Не хотелось бы, чтобы жена узнала о Марине. Ну, и о Кристине…

Какое-то время Вадим смотрел на меня в напряженном раздумье, затем сказал:

— Обещать ничего не могу, но я постараюсь. Тем более что ты уже обращался ко мне. Историю с твоей Мариной я знаю. И о твоих проблемах с Баяновым… А насчет Кристины хочу послушать.

— А что там слушать?

Я рассказал все без утайки. Как познакомился с Кристиной, как сошелся с ней, как в наши отношения встрял Баян. И про пьянку в ее квартире скрывать не стал.

— Понимаешь, выпить вдруг захотелось. С горя. И от обиды… Этот Баян переиграл меня по всем статьям, — вздохнул я.

— Выпил? — криво усмехнулся Вадим.

— Выпил — это мягко сказано. Вырубило меня. Как из дома выходил, не помню…

— И как Баянова зарезал, тоже не помнишь, да?

— Да нет, не убивал я его. Я же хорошо помню, как в машине очнулся. Не было ножа в машине. И руки чистые были. Это я точно помню.

— А что не точно помнишь?

— Как ночь прошла, не помню.

— Баянова зарезали обычным кухонным ножом.

— Ну, я помню этот нож. Баян мне угрожал им. Ну, не то чтобы угрожал… Хотя угрожал… Схватил нож, я, говорит, сегодня с Кристиной, а завтра с моей женой. Ну, типа того, если вдруг что, он меня этим ножом…

— А этим ножом — ты его. Чтобы он к твоей жене не лез, так? — сверлящим взглядом смотрел на меня Толстоногов.

— Не убивал я Леву, — покачал я головой.

— Не помнишь, как убивал.

— Когда в машину садился, не было ножа…

— А не уехал почему?

— Так пьяный был, куда ехать?

— А может, ты собирался вернуться к Баяну?

— Да нет, не собирался.

— Не собирался, но вернулся. Он открыл тебе дверь, а ты его ножом в печень…

— Я не помню.

— Плохо.

— Почему?

— Если не помнишь, то и сильного душевного волнения не было. А сильное душевное волнение — это твой шанс.

— Сильное душевное волнение?

— Состояние аффекта. Ты мог убить Баянова в состоянии аффекта. А это всего до трех лет лишения свободы. Аффект может вызвать насилие, издевательство или тяжкое оскорбление со стороны потерпевшего. — Вадим полистал Уголовный кодекс, нашел нужную статью. — Все правильно, насилие, издевательство, тяжкое оскорбление… Есть еще и психотравмирующая ситуация. Ты говорил, что Кристина была твоей любовницей, а Баянов с ней спал…

— Говорил, — кивнул я, с трудом проталкивая слова через пересохшее горло. — Можно? — И, не дожидаясь ответа, взял со стола графин, стакан.

— Вот тебе и психотравмирующая ситуация… К тому же поведение потерпевшего можно отнести к систематически противоправному и аморальному. Шесть лет за разбой, вымогательства, шантаж… Поверь, это выход из ситуации.

— До трех лет лишения свободы?

— Один год — это тоже до трех лет. А можно и химией отделаться, хотя вряд ли. И на условный не надейся… Врать не буду, все три года влепят. И это, считай, повезло. В советское время аффект практически не рассматривался, статья была, и на практике как за умышленное убийство сажали. А сейчас можно через аффект выкрутиться. Если адвокат хороший. Тем более у тебя ситуация располагает… Вернее, предполагает.

Шарики в моей голове крутились со скрипом, но все-таки я понимал, что три года лишения свободы лучше, чем пожизненное заключение. Но и три года — это тоже не сахар.

— Но я ничего не помню.

— Если не помнишь, тогда за умышленное убийство сядешь. Состояние сильнейшего алкогольного опьянения вины не снимает, как раз наоборот. А твоя вина налицо, — сурово смотрел на меня Вадим. — Оружие убийства в машине, кровь на руках и на одежде. И я не буду отрицать твой интерес к персоне Баянова. Как помогал тебе выяснять насчет него, расскажу…

— Но я правда ничего не помню!

Я зажмурил глаза и, обхватив голову руками, закачался на стуле. Все правильно говорит Вадим — улики против меня. А ведь я действительно мог подняться в квартиру, а Лева — открыть мне дверь…

— Значит, надо вспомнить.

И я вспомнил. То, что в квартире была Кристина, вспомнил.

— А Кристина что говорит?

— Какая Кристина?

— Как это какая Кристина? — Я ошеломленно посмотрел на Толстоногова. — Я же говорил!

— Говорил, — кивнул он. — Только не было ее в доме.

— Как это не было? Должна быть. Это ее квартира!

— Не было никакой Кристины в доме. Когда прибыл наряд, в квартире был только труп.

— Ну, может, она растерялась, уехала… А кто полицию вызвал?

— Соседи. Дверь приоткрыта была, труп в прихожей лежал…

— В прихожей?

— Я же говорю, ты мог вернуться в квартиру и ударить Баянова ножом…

— Он мне открыл дверь, а я его ножом, да?

— Ну, вот видишь, уже вспоминаешь.

— А как я мог его ударить, если нож на кухне оставался?

— Ты помнишь, где оставался нож?

— Нет, я помню, что в машине у меня ножа не было. Я без ножа выходил.

— У тебя мог быть свой нож. Но эту версию лучше исключить. Баянова убили ножом из кухонного набора. Идентичные ножи остались в сорок восьмой квартире, а оружие убийства нашли у тебя в машине. Такая вот невеселая ситуация.

— И как из нее выпутаться?

— Не надо выпутываться. Расскажи, как все было. Расскажи, как ты застукал свою любовницу с Баяновым, как он издевался над тобой, вымогал у тебя деньги. Было такое? — Вадим смотрел на меня неподвижным, будто замерзшим взглядом.

— Ну, было.

— Ты пил с ним, но не напивался. Это важно. Ты должен помнить, как ударил его ножом. Как ударил и за что. Это очень важно. Если признаешь свою вину, будет следственный эксперимент, и ты должен будешь показать, как все было…

— Но я не помню!..

— Ничего, я помогу тебе восстановить картину. И следственный эксперимент подтвердит твою вину.

— Но я ведь не убивал!..

— Убивал! — ничуть в том не сомневаясь, отрезал Вадим. — Я это знаю точно, поэтому ты не думай, что я предлагаю подлог. Нет, я всего лишь помогаю тебе щадящий вариант. И только потому, что знаю, кто такой Баянов. Будь он законопослушным гражданином… В общем, давай без лирики. Если ты согласен признать свою вину, то я помогу тебе смягчить ее. Если нет, попадешь на умышленное убийство, это до пятнадцати лет. А если навесят отягчающие, уже «двадцатка» или даже пожизненное. А отягчающие обстоятельства на трупе. Восемь ножевых ран — это можно классифицировать как особую жестокость. Но если без жестокости, то пятнадцать лет — это немало, согласись.

— Да это вся жизнь, — через силу выдавил я.

Нетрудно было догадаться, какой она будет, эта жизнь. Изолятор, суд, тюрьма, этап, зона — такая вот жизнь после смерти. После моральной смерти, которая запросто могла перейти в стадию физической. Нарвусь где-нибудь в камере на урку вроде Баяна, и насадят меня на нож…

А может, лучше самому в петлю? Эта мысль вдруг показалась мне заманчивой. Раз — и все проблемы решены…

Но тогда меня похоронят, и мое тело будут пожирать кишмя кишащие черви… Может, лучше все-таки сдаться и списать убийство Баянова на состояние сильного душевного волнения? Три года все-таки не так страшны, как вечность…