Кто жизни не знает

Владилен Олегович Елеонский, 2019

Это история про романтичного юношу, который поступает в советскую школу милиции, чтобы стать сотрудником уголовного розыска и помогать людям в беде, однако вовсе не успешная учеба приводит в конечном итоге к раскрытию в нем дедуктивных способностей.

Глава восьмая

Стариков оказался прав. Часы мне вернули, а скандал раздувать не стали. Догадаться, как Грыжук уговорил Рыкова, было несложно, да его и не надо было уговаривать. Рыков сам прекрасно понимал, что талантливые дзюдоисты школе нужны как воздух, а Стариков был очень талантливым дзюдоистом. Утром следующего дня он вместе с Грыжуком убыл на соревнования, и больше я его не видел. Насколько знаю, школу милиции он окончил, особо не напрягаясь.

А вскоре Рыков предложил мне стать командиром отделения с присвоением звания младшего сержанта. Я был не уверен в том, что смогу быть настоящим командиром, а планку я ставил высокую, поэтому отказался, хотя Рыков долго уговаривал. Наверное, следовало все-таки согласиться, однако демон Грыжука маячил перед глазами: «Да откуда ты такой взялся, Тобольцев, в какой лаборатории Папы Карло тебя выстругали?»

Какое-то подспудное разочарование поселилось у меня в сердце, я ожидал совсем другого от обучения, и холод формализма и бездушия, несмотря на бравурные внешние атрибуты, невозможно было скрыть. Грыжук — типичный винтик этой двуличной системы, и от того, что я вдруг кожей почувствовал ее, мне с самого начала стало не по себе, и где-то глубоко внутри я понял, что не хочу быть генералом, хотя надежда на то, что, может быть, это ошибочное впечатление, конечно, еще теплилась долгие годы.

А командиром нашего отделения стал Саша Ти. Хорошим, кстати, младшим сержантом оказался.

Месячный курс молодого бойца прошел как один день, мы учили уставы, маршировали по плацу, ночью нас неоднократно поднимали по тревоге, проводилась перекличка, после чего офицеры командовали отбой, и мы сломя голову неслись к своим койкам, либо устраивался километровый кросс. О том, что за нарушение дисциплины нас могли поднять по тревоге и устроить кросс в воспитательных целях, я упоминал выше. Сержантам было совершенно неважно, кто в учебной группе допустил нарушение, — по тревоге поднималась вся группа.

Строгий режим и свежий воздух сделали свое дело, я почувствовал себя гораздо лучше, однако инцидент с кражей часов не выходил из головы, и от этого портилось настроение. К тому же мучил вопрос, — методы сержантов в самом деле идут на пользу или все-таки ломают личность? В короткие минуты досуга мы у себя в комнате или в курилке с ребятами из других групп часто обсуждали этот вопрос, спорили до хрипоты и наиболее активные неизменно склонялись к мысли, что муштра, рано или поздно, выбивает интеллект.

— Вы должны испытать трудности, это пригодится в жизни, — почти каждый день басил нам Звагинцев.

Первой трудностью оказались сапоги, и дело даже не в том, что многие не умели обматывать портянки и сбили себе ноги до кровавых мозолей. Нам выдали сапоги, которые до нас два года носили старшекурсники, и не только их — вообще все обмундирование, так я его называю, хотя в действительности вряд ли можно назвать таковым растоптанные сапоги, ношеные бриджи и застиранную милицейскую рубаху с галстуком, но без погон. Нам объяснили, что мы еще не приняли присягу, поэтому настоящее обмундирование будет выдано в октябре по прибытии на зимние квартиры в Шатск.

Такое объяснение поначалу казалось вполне логичным, однако не прошло недели, как несколько человек попали в санчасть из-за кровавых мозолей. Один из этих бедных парней до третьего курса ходил с палочкой и был освобожден от физической подготовки, — в те первые недели нашей учебы от сапога с чужой ноги у него воспалилась надкостница.

Я был из тех, кто свято верил, что все делается правильно, что система не может быть бездушной, она воспитывает настоящих бойцов, а то, что происходило на самом деле, мое сознание списывало на субъективный фактор. Сам я из кучи поношенных сапог, которые нам выгрузили, так и не смог подобрать себе подходящие по размеру. Обувь, которая была связана по парам, расхватали сразу, а я стеснялся выхватывать приглянувшиеся сапоги прямо из-под носа своих товарищей, это было нехорошо, ненормально и стыдно. В итоге скоро остались сапоги, которые не были связаны. Те ребята, кому пар не досталось, долго бродили по этой куче, с трудом находя что-то, в самом деле, стоящее.

В конце концов, мне подошли сапоги от разных пар, причем один сапог был яловым, — слушателям школы милиции выдавали яловые сапоги, — а второй оказался хромовым, такие сапоги получали лишь офицеры, и как он очутился в той куче, я не знаю. Вскоре Звагинцев сделал мне замечание, затем повел на склад, однако там ничего для меня не нашел. Мой сорок третий размер оказался самым ходовым. Все сапоги, которые мне давали мерить, либо жали безбожно, либо были слишком велики, и нога в них не сидела, а плясала, норовя в любой момент выскочить наружу.

— Что ж, Тобольцев, придется до октября потерпеть, ходи пока в разных сапогах, начальству я объясню ситуацию.

Подбор фуражки тоже оказался проблемой, на мою голову шестидесятого размера ни одна из фуражек, бывших на складе, не лезла. В конце концов, снабженец из какого-то загашника вытащил вполне приличную еще фуражку пятьдесят девятого размера, похожую на большую придавленную жабу, она села, наконец, мне на голову, до этого все фуражки, которые он мне давал мерить, съезжали с макушки.

— Потерпи, парень, до октября, а пока так!

Мы все ожидали, что хоть занятия по огневой подготовке будут интересными, однако каково же было общее разочарование, когда мы вместо стрельбы дни напролет конспектировали сухие характеристики пистолета Макарова. Мы знали назубок, какова длина его ствола, и сколько метров в секунду пролетает пуля, когда из него вылетает, однако ни разу не видели этот пистолет в деле. Наконец, недели через две мы занялись изучением его деталей — рукояти со стволом, возвратной пружины, затвора и так далее.

— Товарищ майор, когда мы будем стрелять? — ныл Викторов на каждом занятии.

— Погодите, успеете еще, — со странным смешком отвечал поджарый бровастый преподаватель, который на кафедре огневой подготовки считался лучшим.

Через три недели нудной теории мы перешли к разборке и сборке пистолета на время, занимались этим все оставшиеся дни, и лишь в день окончания курса молодого бойца преподаватель провел, наконец, стрельбы, которые, как оказалось, были зачетными, — три патрона пробные, и три патрона на зачет. Стрельба засчитывалась, если слушатель попадал в грудную мишень с двадцати пяти метров, при этом было не важно куда попадал, главное, что попадал.

— Вот так огневая подготовка! — сетовал Викторов. — Нам ее умудрились преподать практически без стрельбы.

С автоматом Калашникова тоже занимались, — учились правильно носить на плече и удерживать во время стрельбы лежа, стоя и сидя, только самой стрельбы не было. Вся эта бодяга тоже продолжалась целый месяц, и лишь в самом конце нас вывезли на стрельбище, где с расстояния ста метров мы сделали три пробных и три зачетных выстрела по грудной мишени.

— Не поразил, а обстрелял, — с усмешкой сказал преподаватель, обозначая мелом мои попадания.

Для зачета этого было достаточно. В мишени с кругами, по которым можно было высчитывать очки, мы стали стрелять только через год.

Кроме разочарования курс молодого бойца принес еще надежду, что это пока что начало, и дальше все будет намного интереснее. Так мы и жили от курса к курсу, — с мыслью, что дальше будет интереснее, однако действительность приносила монотонный распорядок дня, бездонное море информации, практическое значение которой постоянно оставалось под большим вопросом, и изнурительные наряды, которые шли нескончаемой чередой. А еще были кроссы, патрули, хозяйственные работы и, конечно, ежедневные бравурные речи командиров и преподавателей о нас, — будущих советских Шерлоках Холмсах.

Короче говоря, наша боевая подготовка была сжата в месяц, а следующий месяц мы вместо учебы убирали с полей лук. Было весело выхватывать собратьев Чиполлино за вихры, складывать в корзину и вдвоем тащить ее к кузову трактора. Тогда я еще больше сдружился с Сашей Ти, в отличие от многих он не ныл и не ерничал, а работал с энтузиазмом, как и я. Мы неизменно вставали к грядке парой, и работа у нас шла очень живо.

Уборка лука не обошлась, однако, без инцидента. Мало того, что случился такой ураган, что воздух буквально свистел в ушах, и все вокруг погрузилось в пыль. Плюс к этому пострадал слушатель Вениамин Харитонов, его увезли на скорой помощи с разбитой головой.

Из того, что нам озвучили перед строем, следовало, что ураганный ветер выломал огромную трубу поливочной системы из муфты и покатил ее по полю. Эту трубу без проблем тащил трактор по луковым грядкам, поскольку она покоилась на огромных металлических колесах со спицами. Несмотря на то, что в качестве металла был использован легкий дюралюминий, впечатляющие по своим размерам колеса, а они были высотой в два человеческих роста, ударив с разгона, могли запросто покалечить.

Ураганный ветер сорвал кусок трубы, и он помчался по полю, описывая плавную дугу, поскольку тот конец, который сорвался с муфты, катился как раз на таком колесе. В черноте от пыли, которую поднял ужасающий смерч, ничего не было видно, и любой мог попасть под раздачу. Харитонову просто не повезло.

Я с содроганием подумал, что на его месте мог оказаться я. Когда начался ураган, мы с Сашей задержались, решив все-таки наполнить нашу корзину луком, а когда поняли, что надвигается не просто дождь, а нечто гораздо более грозное и опасное, было поздно.

Раскрыв рот, мы смотрели как под фиолетовым небом несется, кружась, самый настоящий смерч, такой в детстве я видел в мультфильме «Волшебник Изумрудного города». Элли он унес в волшебную страну, а нас затащил в крупную неприятность.

Мы с Сашей потеряли направление. В наступившей темноте ветер нещадно бил в лицо и сбивал с ног. С трудом мы медленно брели по полю, такой силы был шквал, и совершенно случайно наткнулись на бочку с водой.

В советское время были распространены подобные металлические бочки на колесах, тяжелые, внушительные, из них дородные тетки в белых халатах, как будто их специально таких подбирали, продавали населению квас или пиво на разлив в бидоны или в имевшиеся стеклянные кружки, которая продавщица ополаскивала в мойке после каждого клиента.

Едва мы присели к бочке, прислонившись спинами к одному из ее колес, а это были колеса от грузового автомобиля ГАЗ-51, как страшный удар сотряс ее. Казалось, что великан с размаху ударил по нашей бочке кованой подошвой своего огромного ботинка.

Сверху раздался мерзкий скрежет металла по металлу, а затем в унисон ужасным порывам ветра «великан» принялся бить в нашу бочку так, что она стала опасно раскачиваться, готовая в любой момент опрокинуться на нас. Мы замерли от страха, не понимая в кромешной тьме, в чем дело.

В конце концов, бочка опрокинулась, и мы едва успели отскочить. Сквозь пыль проступила огромная труба, просунутая в центр не менее огромного колеса. Словно диковинное транспортное средство, труба, гонимая ветром, опрокинула бочку и стремительно покатилась дальше по полю, едва не проехав колесом по нам. Именно от этой сорвавшейся с муфты трубы пострадал слушатель Харитонов.