Ведьма полесская

Виталий Кулик

Белорусское Полесье, середина 19 века… Глухой ночью на незнакомой дороге с главным героем Прохором Чигирём происходит ужасное событие: злой рок сводит его со старой ведьмой, держащей в страхе всю округу. Подавив волю ничего не подозревавшего путника, ведьма заставляет его видеть то, чего на самом деле не было: она предстаёт перед молодым парнем в обличье девушки-красавицы. Но на этот раз матёрая ведьма просчитывается, недооценивает незнакомца, ещё с детства усвоившего наставления своего деда, знахаря из рода Чигирей. Ведьма терпит главное поражение в жизни, получив в противостоянии уродливый ожог лица. Теперь только страшной местью живёт старуха, обманом вовлекши в свои замыслы дочку-красавицу, на свою беду, влюбившуюся в нового панского лесника (Прохора). В жизни персонажей бьют ключи любви и ненависти, ужаса и народного юмора, мистики и реальности, но никто из главных героев даже и не подозревает, что над всеми ими нависла одна общая беда…

Глава 6

Старуха Серафима появилась в окрестностях Черемшиц около года назад. Откуда она пришла и кто она такая, никто толком сказать не мог. А поселилась пришлая старуха в заброшенной охотничьей избушке, которая стояла в глухомани как раз на меже панских и казённых угодий. Избушка была давняя, порядком обветшавшая, и никто на неё никаких прав не заявлял. Вот в это затерянное среди лесов и болот примитивное жилище и забросила судьба странную пожилую женщину.

Впервые люди начали замечать незнакомую старуху в начале лета, когда выходили работать на дальние наделы. Некоторые видели её, когда заготавливали дрова и хворост в лесу. Чаще других рассказывали о странной отшельнице пастухи. Они не раз наблюдали, как Серафима, не обращая ни на кого внимания, собирала всякие травы, коренья, цветы и прочую растительность.

Но впервые люди заговорили с этой старухой во время второго сенокоса. А случилось так, что один из косцов — совсем ещё мальчишка, впервые вставший в ряд мужиков-косцов, — сильно поранился. Стараясь идти наравне с мужиками, его ещё неокрепшие руки изрядно устали, и при очередном отменташивании^[19]косы парнишка не рассчитал и основательно располосовал себе кисть. Рана оказалась глубокой и сильно кровоточащей. Перепуганные мужики суетились вокруг подростка и советовали остановить кровотечение каждый по-своему. Но лучше дедовского способа, как помочиться на рану и просто её перевязать, никто ничего предложить не мог, да и не знал.

Пока одни толпились возле паренька, а другие в спешке запрягали лошадь, чтобы скорее отправить его в село, никто и не заметил, как среди этой суматохи появилась пришлая старуха. Все вдруг притихли и молча уставились на неё.

Не обращая ни на кого внимания, Серафима уверенно направилась к пострадавшему.

Мужики послушно расступались.

Старуха склонилась над пареньком. Взглянув на рану, она перевела свой колючий взор на бледное лицо подростка; тот был до смерти перепуган видом своей разрезанной плоти и обилием сочившейся крови. Холодный пот буйными каплями выступил на искажённом, больше от перепуга, чем от боли, лице.

— Не бойся, милок. Ничего страшного нет. Ты только закрой глаза и не гляди на рану. Всё обойдётся.

Странный взгляд старухи и мягкий, успокаивающий и в то же время уверенный голос возымел своё действие. Хлопец закрыл глаза и, оказавшись в сонном полузабытьи, почти сразу же перестал дрожать. Говоря языком докторов, он был для начала мастерски выведен из шокового состояния и погружён в гипнотический транс.

Серафима достала из своей торбы несколько больших лопуховатых листьев какого-то растения. Они были свежие, видимо, совсем недавно сорванные. Растерев в руках, старуха приложила их к ране и, крепко зажав узловатыми пальцами, начала невнятно что-то бормотать.

Столпившиеся вокруг мужики завороженно наблюдали за происходящим. Никто даже слова не проронил.

Через некоторое время Серафима разжала руку и осторожно отняла быстро увядшие листья. Кровь из раны уже не сочилась. Одобрительно кивнув головой, Серафима опять приложила к ране свежие листья. И опять что-то прошептав, повторила те же действия. На этот раз края раны выглядели обветренными и подсохшими, как будто порез случился день-два назад.

— Ну, вот и ладненько, — удовлетворённо сказала старуха и посмотрела на хлопца. — Можешь открыть глаза.

Мальчишка открыл глаза и начал непонимающе оглядываться вокруг.

— А теперь не стыдись, — произнесла старуха. — Как многие тут советовали, так надо и сделать. Помочись на рану — это не помешает, да и засыхающую кровь заодно смыть надо. И не волнуйся, самое страшное уже позади.

Скрипучий, но спокойный голос старухи придал пареньку уверенности, и он окончательно пришёл в себя.

Повернувшись к косцам, Серафима безошибочно остановила взгляд на его батьке.

— Как в миру величают?

— Сашком сына назвали…

— Тебя, говорю, как зовут?

— А, Степан я. Стёпа. Батька хлопчика…

— Вот что, Стёпа… Зря мальца надрываешь. Ещё рано ему в ряд с мужиками. Ну да ладно, дело твоё. — Старуха глянула на мальчишку. — Вечером и утром рану надо будет перевязать чистой тряпицей и приложить вот это. — Она протянула растерянному Степану ещё несколько широких листьев, похожих на огромные подорожники.

— Благодарствую… благодарствую от души. Уж не знаю, что и было б без твоей помощи, бабка, — смущённо залепетал Степан.

— Э-э-э, человече, это с виду я бабка, а по годкам, поди, лишь чуток старше тебя буду. Так-то вот, — с какой-то одной ей понятной грустью сказала Серафима.

Остальные мужики, потрясённые чудотворной остановкой крови, стояли как заворожённые. Никто не шелохнулся, никто не промолвил ни слова. Они во все глаза смотрели на странную старуху. А она в свою очередь, обведя всех пристальным взглядом, будто запоминая каждого, мирно произнесла:

— Ну, мне пора.

Серафима повернулась и пошла. Опомнившись, Степан кинулся к своей котомке и, на ходу вынимая снедь, припустил за старухой. Собираясь от всего сердца отблагодарить её, он всё же не удержался и кусочек сала утаил в котомке.

— Погодь, — окликнул он Серафиму и протянул ей два яйца и две варёные картошины в мундирах. — На вот… чем богаты.

Из-за кусочка сала глаза Степана виновато заёрзали по сторонам. Прозорливая Серафима обо всём, конечно же, сразу догадалась и уже наперёд знала: с этим прохвостом их дорожки ещё пересекутся.

Мужики, словно очнувшись, тоже быстренько засуетились, и торба Серафимы провисла под тяжестью доброй краюхи хлеба, лука, кусочка сала и другой нехитрой снеди. В общем, мужики щедро поделились взятым с собой на покос обедом.

Довольная старуха кивнула в благодарность.

— Серафимой меня кличут. Можно просто Хима, — представилась наконец она. — Ежели помощь какая понадобится, не откажу. Где живу — знаете. А теперь, бывайте.

Отойдя шагов на пятьдесят, старуха оглянулась. Взгляд её был не из добрых. «И деваться-то некуда, — с досадой подумала она. — И избушку подлатать надобно… и ещё всяких дел невпроворот. Что ж, придётся помогать этому хамью… пока не сыщу подходящего агнца».

Старуха повернулась и неспешно поплелась к лесу.

После этого случая по округе пошла гулять молва о необычайных способностях пришлой старухи. И ожила тропинка, ведущая к заброшенной охотничьей избушке. Потянулся к Серафиме изумлённый люд со своими хворями да недугами.

Однажды возле избушки Химы даже собралась очередь из болящих, и каждый для целительницы тащил гостинец в благодарность.

После посещения старухи одни с надеждой покидали странное лесное пристанище, другие, наоборот, только прибывали и занимали очередь. Вскоре подвезли на подводе дородную молодицу с малым дитём. Тихо спросив, кто последний, молодица уселась ждать. Она с тревогой покачивала на руках плачущего ребёнка.

Ещё не старый, но уж шибко болезненный с виду мужик посмотрел на молодицу:

— Агата сейчас выйдет, так ты сразу и заходи, — сказал он ей. — Грешно не уступить дитёнку.

— Ой, благодарствую, — обрадовалась молодица и подобралась к самому входу в избушку.

Никто не заметил, как среди ожидающих появилась ещё одна страждущая, да вот только на вид она просто цвела здоровьем. Это была совсем молоденькая девица необычайной красоты. Она явно направлялась в избушку, а вместо гостинца несла ворожее всего лишь пук каких-то трав. Все зачарованно уставились на незнакомку и даже забыли одёрнуть её, чтоб не лезла без очереди. И лишь перед самой дверью дорогу девушке преградила молодица с дитём.

— Куда без очереди? — злобно прошипела она. — Тут дитё спасать надобно, а тебе, небось приворот неймётся сотворить. У-у, шельма.

Наглая девица совсем не испугалась и даже, наоборот, с каким-то любопытством посмотрела на дитё, а потом вдруг перевела хмурый взгляд на его мать.

— Живу я здесь, — тихо, почти шёпотом произнесла она.

Сконфуженная молодица открыла было рот, но так ничего и не произнесла, пытаясь, видимо, понять непонятное.

Девушка молча обошла молодицу и на пороге вдруг обернулась.

— Злобы в тебе много, — тихо сказала она молодице. — Через это и дитё страдает.

Сильно залившись румянцем, молодица тихонько села на место и начала нервно качать на руках ребёнка.

Через некоторое время красавица вышла из избушки уже без трав и снова направилась в лес.

Степан, только что подвёзший сына с перевязанной рукой, спрыгнул с телеги и с нескрываемым любопытством стал смотреть вслед уходящей девушке.

— А чего это девка туда пошла? В деревню ж обратно надо, — ни к кому не обращаясь и всё ещё глядя вслед незнакомке, спросил он.

— Никак Химина дочка, — словно огрызнулась молодица. — Ей в деревню не надобно.

— Неужто дочка? Вот те и Хи-има… — изумлённо протянул Степан.

После этой встречи вся округа была несказанно удивлена: Серафима-то живёт в лесу не одна, а с дочкой — редкостной красоты девицей.

Но это будет чуть позже, а пока у избушки подошла очередь и Степана с сыном.

Прищурившись, Хима бегло осмотрела рану мальчишки, потрогала вокруг пореза заскорузлым пальцем и довольно кивнула:

— Ну вот, даже не загноилась.

— Это и так видно, — сказал рядом стоящий Степан.

Хима бросила на Степана сердитый взгляд. По воровато бегающим глазкам она сразу догадалась, что в голове батьки вовсе не переживания за сына.

— Ну, — вздохнула старуха, обращаясь к мальчишке, — моя помощь тут уже непотребна. Всё будет добре.

Степан неожиданно бросил тряпицу сыну на руку и повелительно буркнул:

— Иди на двор. Там замотаешь.

Хима не удивилась. Она лишь ухмыльнулась своей догадке.

А Степан уже сел к столу напротив Химы и, конечно же, ухмылку заметил.

— Ничего смешного я не говорил, — обиженно сказал он.

— Так а мне и говорить-то иногда не надо. Я и так всё вижу, — нахмурив брови, проскрипела Хима, а затем вдруг выдала: — Ну, говори, с чем пожаловал.

Степан смутился, удивившись прозорливости старухи.

— Так ты ж это… — не зная, как начать, промямлил он, — ты ж говоришь, что сама всё видишь.

— Ну… то, что ты не из-за хлопца третий раз тут — это я сразу распознала. Говори уж, с чем пришёл.

— Тут вот какое дело… — замялся Степан и виновато глянул на Химу. — Бедность дюже одолела. Вот я и хотел…

— Так тебе ж подсобили уже! Со стороны жонки. Это ж я верно вижу?

Ещё сильнее стушевавшись, Степан кивнул опущенной головой, а сам мрачно подумал: «Небось вынюхала у кого-то, что из-за богатства на страхолюдине женился! Вот сейчас и будет насмехаться! Да и какое там богатство — курам на смех. То приданое было и сплыло, а страшилище как было, так и осталось… Даж е ещё страшнее стало».

— Ну подсобили трошки… — согласился Степан с видением Химы, — так оно ж это… всё равно… Вот я и подумал… на прибыток там или как… чтоб разбогатеть. Наворожишь?

Наконец-то перейдя к главному, Степан даже почувствовал некоторое облегчение. Хотя главное-то для него было ещё впереди…

— Вона оно что, — качнув головой, задумчиво оттопырила нижнюю губу Хима. — Что ж, я этим частенько занимаюсь. И каждый раз диву даюсь глупости людской: придут ко мне, попросят подсобить, а потом сиднем сидят. Ждут, будто всё готовое им с неба само упадёт. — Хима вдруг подалась через стол и почти в лицо Степану выдохнула: — Надо, мил человек, и самим что-то делать, а тут уж и я подсоблю, чтоб ладом всё вышло.

— Мне про других без интересу слухать. Поможешь?

— Что ж, попробую. Но не сейчас. Время неподходящее. Луна на убыль пошла…

Установилось напряжённое молчание. Хима не сводила со Степана пристального взгляда.

— Ну, так ты скажешь, зачем пришёл али как? — неожиданно спросила она.

Степан вздрогнул. Помедлив в раздумье, он вдруг встал и шагнул на выход. Уже приоткрыв дверь, обернулся.

— И ничего ты не видишь… — произнёс он, решив хоть как уколоть старуху. — Я уже сказал, зачем приходил.

С этими словами Степан решительно вышел. Хима ещё некоторое время сидела неподвижно, глядя на дверь, а затем задумчиво произнесла:

— Да я тебя, соколик, как облупленного вижу. И прибежишь ты с этим всё равно ко мне…

Наконец и поесть могли вволю отшельники, и покосившуюся избушку кто-то в благодарность починил, и крышу подлатали. Нашлись и печники, соорудившие небольшую печку. После таких преображений жизнь в избушке стала довольно-таки сносной.

Однако такая сносная жизнь была вовсе не по душе девушке, только-только начинавшей цветение. Ей до отчаяния не хотелось проводить юность в болоте! По воле злого рока они с матерью снова оказалась изгнанными из обжитого места!

Серафима заверяла дочку, что это ненадолго, надо лишь переждать смутное для них время. Но это же время с каждым днём всё больше и больше искореняло надежду на возвращение к нормальной жизни. Словно воск, эта надежда таяла и слезами исходила, оплакивая лучшую пору, которую девушка проводит в глухомани. Вокруг только лес и уныние, болота и тоска. А сколько ещё рассветов придётся ей встретить здесь в одиночестве и в слезах?

Отчаяние переполняло юную красавицу.

Янинка знала, из-за чего они оказались в этой глуши. Знала и не могла простить. Между ней и матерью всё чаще возникали ссоры и размолвки.

На Янинкины укоры и упрёки Серафима становилась всё более озлобленной и раздражительной. Ох, и крепкую обиду она терпела на дочку свою. «Ни в какую не хочет продолжать дело рода семейного! — мрачно мыслила старуха. — Претит ей, видите ли, колдовское ремесло. Знать, в батьку пошла богобоязненного. А задатки-то колдовские имеет наши. Редкостные задатки. Почитай, получше, чем у меня самой…» Такие мысли о строптивой девке ещё больше добавляли злобы и горечи в душу старухи.

Да, Янинка наотрез отказалась перенимать колдовство! Она знала, что это ремесло ещё никому не принесло ни богатства, ни счастья. И девушке иногда даже казалось, что мать вымещает на ней злобу за свою неудавшуюся жизнь.

Однажды в ссоре на довод дочки, что они живут изгоями в нищете, Серафима согласилась и ответила:

— Ладно, дочка, не будем ссориться. Потерпи малость. Скоро у нас будет всё…

Янинка недоверчиво посмотрела на мать.

— Ты что-то задумала? — с тревогой спросила она.

— Есть одна намётка… Да, у нас злоключений хватает… но этому скоро будет конец… Я это чувствую.

Сдвинув брови, Янинка уставилась на мать, напряжённым молчанием требуя пояснений.

Помедлив, Серафима начала говорить:

— Я, донька, достигла такой высоты в колдовстве, что уже расти некуда без… — старуха на время задумалась, как бы это лучше объяснить. — В общем, мне сейчас надо найти человека, стойкого к колдовству и… одержать над ним верх. Вот это для меня… для нас… сейчас самое важное. Это сейчас моё главное дело жизни… Только вот где ж ты тут найдёшь нужного человечка… для этого важного дела?

— Ты хочешь сказать, что «одержать верх» — это погубить? — со страхом поинтересовалась Янинка.

— Ну… — пожала плечами Серафима, — это уж как получится. Хотя главное тут не это, не погубить… Взять верх над душой — вот что главное. И тогда моя колдовская сила возрастёт во много раз… Вот тогда-то и будет у тебя всё, что пожелаешь.

— Я лишь одного хочу: со счастьем хоть чуточку знаться.

— А давай-ка я по руке тебе гляну, — оживилась вдруг старуха, довольная тем, что ссора иссякла.

Янинка неуверенно протянула руку.

— Кровной родне можно и ошибиться в предсказаниях, — внимательно изучая линии на ладонях, бубнила Серафима, — да и не шибко я мастерица в этом… но всё ж основное можно увидеть.

— Ну и что там видно?

Ещё некоторое время поводив заскорузлым пальцем по дочкиной ладошке, Серафима начала тихо вещать:

— Будет у тебя… то ли счастье, то ли сердечная любовь… Однако, если любовь, то… о-о, кажись, великая любовь, дочка, и… — старуха вдруг нахмурилась и совсем тихо прошептала: — Запретная, донька, любовь…

— Как это запретная? — стыдливо вспыхнула Янинка.

— Ну тут же подробно не указано… — схитрила Серафима, но, помедлив, выдала: — Грешная, во как.

Заметив, что Янинка сильно огорчилась, мать поспешила её успокоить:

— А ещё я вижу рядом с тобой доброго парубка, — скрывая истинные чувства, радостно затараторила Серафима. — Похоже, военный… а может и полицейский. С ружьём будет.

— Охотники тоже с ружьём ходят.

— Ну… может и так… может… и охотник… — голос старухи внезапно начал затихать, и в глазах появился странный блеск. Через мгновение Серафима и вовсе замолчала — дальше слова уже вязались в шальные мысли. А в конце своей догадки старуха и вовсе смогла лишь едва слышно выразить изумление: «Так-так-тааак…»

Примечания

19

отменташивание — за отсутствием оселков, косы точили деревянной лопаткой-менташкой. На неё наносились неглубокие частые пропилы, что делало поверхность рифлёной. Перед точением менташку макали в воду затем в песок