Исповедь вернувшегося. По ту сторону

Виктор Яросвет

Есть ли жизнь в коме? Или это автоволновые всплески затухающего мозга? Исповедь вернувшегося с того света. Не все можно описать, потому что там все чуть-чуть иначе, и все-таки это жизнь. Не буду вспоминать кого когда-нибудь обидел я, у всех прощения прошу и всех прощаю я, обидевших меня.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вдруг всё исчезло. Темно и ничего вокруг, только далёкий стук раздавался будто из глубин земли. Стук был не громким, но каждый удар отстукивал в сердце болью. Я падал, опять падал, и было не понять, куда? Не в первый раз испытывал падение, но всё равно никак не мог привыкнуть. Это было не падение в пространстве, это было падение пространства, частью которого являлся сам. Падал весь мир.

Падение всё ускорялось, до тех пор, пока не закружилась голова, будто я сижу на центрифуге и вращаюсь в неизвестности и пустоте, я потерял сознание, вернее, будто провалился в сон. Мысль последняя в сознании мелькнула: — Ведь в коме я, куда же могу падать?

Очнулся на железной кровати в закрытом помещении. Где-то высоко, под самым потолком свет тусклый и холодный проникал в небольшое окно. Понял, что я проснулся, осознал себя, не понимая, что происходит и тут услышал стук. Стучали во внешние врата не громко, но настойчиво, прося открыть.

— Кого нечистая несёт? — спросил негромко, понимая, что те, кто стучится, не услышат всё равно, но спрашивал для вида, скорее самого себя. Встал, одел рубаху на себя и к выходу пошёл.

Чтобы открыть, надо было выйти во двор, пройти метров двадцать до врат и отпереть засов. Там, где я находился был не просто дом, а дом святой, что-то типа церкви. В церкви был один, ночь на дворе, а я был священником. Пока шёл порадовался тому, что так прекрасно создал акустику церкви, стук во внешние врата слышно было в любом конце часовни. И, если надо было звук заглушить, достаточно было закрыть одну заслонку и звук не проникал внутрь дома.

Подойдя к вратам, уже ясно понимал, кого нечистая несёт. Открыл и не успел опомниться, как у ног своих увидел падших на колени молодца и деву. Они опустили очи в землю и шептали:

— Спаси нас батюшка, благослови.

Я взял обоих их за руки призывая подниматься:

— Пойдёмте в дом, исповедуетесь, а дальше посмотрю, надо ли вас благословлять или спасать.

Я отпустил их и молча отправился к центральному входу часовни. Они покорно последовали следом.

Войдя в храм, я показал им вход в исповедальню, прекрасно понимая, что молодые люди желают обвенчаться… «Э-эх, соблазн молодости»! — подумал я, прекрасно понимая, что занимаюсь противозаконными действиями, за которые, если узнают, будут судить и приговор довольно жестокий — смерть. Но я был молод сам, хоть и священник, и смерть казалась такой далёкой и неправдоподобной, что даже не допускал такого финала.

Венчал я тайно и перед богом молодые люди были оправданы, ведь были мужем и женой, поэтому без страха утехам любовным предавались. Конечно, для некоторых из обвенчанных тайно кончалось всё весьма печально, но молодость не ведает сомнений, ведь они то любят или так они считали. О том, что сам грешу, как-то не думал, радостно было видеть счастливые улыбки на устах.

Молодые люди сидели где-то там за горизонтом, далеко, далеко. хоть и разделяла нас всего перегородка небольшая. Они рассказывали, как любят и что согрешили не нарочно, что их любовь до гроба и заверяли, что будут верны друг другу, но я не слушал. Перед глазами у меня стояла девица краса. Она была дочерью начальника тюрьмы, которая так же находилась в этом маленьком городке.

Звали её Мери, и она каждое воскресение приходила в церковь, чтобы помолиться. Приходила не одна, а с нянькой, которая была уродливая внешне и добрая внутри.

Как она была прекрасна!.. Мери! Как прекрасна! Случайно узнал, что она больна смертельно и это связывало руки. Нянька приходила иногда с подарками и просила помолиться вместе с ней. И я рядом вставал с ней на колени, и мы молились. Я просил только одного у бога, чтобы он жизнь мою забрал в обмен на жизнь любимой девы.

По местным обычаям ей нельзя было замуж выходить, да и смирилась она с этим. Она знала о своей болезни и поэтому порою наслаждалась, мне так казалось, общением со мной, ведь мы были почти ровесники и не было преграды для общений. Так продолжалось уже довольно долго, мы становились к друг другу всё ближе и ближе. И чем больше я влюблялся, тем сильнее сердце разрывалось.

Разумеется, я немного раньше дал обет безбрачия, так как хотел стать священником и посвятить свою жизнь служению богу. Тем не менее эта клятва не останавливало чувства, да и не было греха в том, что я жалел Мери. Так мне хотелось думать и так я думал. Вспомнил, что завтра воскресение и она придёт молиться.

И я очнулся, по-видимому по той причине, что наступила тишина. Она густым туманом окружила и давила сердце. Пока молодые люди говорили, их голос, словно провод, уносил в неведомые дали нерадостные мысли, оставались только чувства, что звучали камертоном ожидания встречи. Тишина же остановила поток мыслей, и я будто только что проснулся в реальности и обществе двух молодых людей, жаждущих венчания.

Конец ознакомительного фрагмента.