Возвращение Жигана

Виктор Галданов, 2022

Детективный роман современного российского автора рассказывает нам о загадочной истории произошедшей в заштатном среднерусском городке, где правит криминалитет вкупе с продажными политиками. В город прибывает человек, у которого убили брата, превратили племянницу в секс-рабыню. Вокруг всей этой истории сложился заговор молчания, никто ничего не желает расследовать и ни на что влиять. Правители города вроде бы всё правильно рассудили: на их стороне сила и власть. Ошиблись они лишь в одном: они не рассчитывали на то, что разбираться во всех хитросплетениях этой трагедии будет наёмный убийца по кличке Зуб…

5

За окном завывал ветер. Дневной свет просачивался сквозь занавеску. Я повернулся на спину и посмотрел на часы — без четверти восемь. Я еще долго лежал и курил.

Свет так отражался на потолке, что навевал зеленую тоску.

Бесцельное лежание и курение вызывали во мне самом раздражение. А я все лежал, курил, поставив пустую сигаретную пачку на грудь вместо пепельницы. В конце концов я вылез из кровати, пошел в холодную ванную комнату и привел себя в порядок. За окнами ветер раскачивал деревья.

Я спустился вниз и включил радио. Несмотря на значительное удаление от центра, «Европа Плюс» ловилась довольно четко. Пока разогревался чайник, пошел на кухню и нашел заварку. Затем заварил чай и стал застегивать запонки на манжетах.

В это время открылась дверь и вошла Дина. Она была в черном коротком пальто и простой синей косынке в белый горошек. Длинные светло-рыжеватые волосы были уложены так, что спускались прядями на плечи, шею и грудь. Какое-то время она молча смотрела на меня, стоя в проеме двери, а потом закрыла ее за собой. Дина не стала раздеваться, только сняла и положила косынку, и стояла около двери, засунув руки в карманы пальто и уставившись в пол. Она выглядела скорее сердитой, чем несчастной. Я наконец разобрался со своими запонками.

— Здравствуй, Дина, — мягко проговорил я.

— Хай, — вяло ответила она приветствием, перенятым из видиков.

— Ну, как ты?

— А как ты думаешь?

Я налил себе чаю и решился на тривиальнейшее из возможных заявлений:

— Прими мои соболезнования.

Она промолчала. Я предложил ей чаю, но она отвернулась.

— От попсы тащишься? — спросила она.

«Европа» в это время транслировала дурацкий шлягер «Айн, цвай, полицай».

— Извини. Было так одиноко и неуютно, к тому же…

Она не дослушала, пожала плечами, пошла в гостиную и, не вынимая рук из карманов пальто, села в кресло Олега. Я прошел за ней и сел на ручку дивана, прихлебывая чай.

— Пойми, смерть твоего отца для меня действительно тяжела, ведь он был моим братом.

Она снова ничего не сказала.

— Я не нахожу подходящих слов, — попытался оправдаться я. — На язык лезет что-то пошлое.

Она молчала. Я не хотел расспрашивать ее накануне похорон и потому просто сказал:

— Не могу поверить в это. Не могу! Он ведь всегда был таким осторожным.

Снова молчание в ответ.

— Он даже когда пил — половинил.

Молчание.

— И так любил свою работу.

Две слезы стекли по щекам Дины.

— Его что-нибудь беспокоило в последнее время? Может, он был озабочен чем-то, и это делало его рассеянным?

Она молчала, слезы струились по ее щекам.

— Дина?!

Она вскочила с кресла.

— Заткнись! — закричала она. — Умолкни, неужели не понимаешь, это невыносимо!

Она убежала на кухню и стояла там, вся обмякшая, содрогаясь от рыданий.

— Что невыносимо? — спросил я, стоя у нее за спиной. — Я не понимаю, что для тебя невыносимо, мои чувства?

— Мой папа! Он же мертв, понимаешь?

Я протянул руку, и она уткнулась мне в плечо. Я крепко обнял ее и подождал, пока девушка успокоится.

Дина немного пришла в себя, и я налил ей горячего чаю. На этот раз она не отказалась. Я сел на табурет, обитый красным дерматином (папина еще работа), который стоял рядом с раковиной, и стал разглядывать племянницу. Она судорожно глотала чай, не отрывая взгляда от чашки. В чем причина этого нервного срыва? Неужели дело только в том, что в соседней комнате в гробу лежит ее отец? Или за этим кроется что-то еще? Я не мог этого понять. В последний раз я видел ее восемь лет назад, ей было тогда всего семь лет.

Дина казалась старше своих пятнадцати лет. У нее были очень взрослые глаза. По-видимому, жизнь ее многому научила. Интересно, знал ли Олег о том, что она уже не девственница? Только не спрашивайте, как я узнал это. После определенного опыта общения с дамами это определяешь сразу навскидку. Об этом говорит множество косвенных признаков, манера стоять, даже глядеть на мужчин. Для меня высшим пилотажем было вычислить девственницу в группе подружек. Ну и поскорее лишить ее этого бремени, разумеется. Скорее всего о том, что его дочь уже ведет половую жизнь, догадывался и Олег, только он старался об этом не задумываться. И если бы у него и появились проблемы, он не стал бы с ней делиться. Таким Олег был всегда. Наверное, от отца она действительно ничего не могла узнать о его врагах или делах. Но, может, она что-то услышала или заметила сама? Это мне предстояло узнать, но не сегодня.

Я встал и вышел, чтобы выключить радио. На часах было полдевятого. За окном унылым шарканьем звучала метла дворника. Вернувшись на кухню, я спросил:

— Хочешь покурить?

Она кивнула и поставила чашку. Курить девчонка умела, даже когда не заботилась о том, как выглядит со стороны. Несколько раз затянувшись, я снова спросил:

— Что ты теперь собираешься делать?

— Не знаю.

— Но ты же не останешься здесь?

Она покачала головой.

— Послушай, — начал я, — ты меня почти не знаешь, а то, что тебе известно, вряд ли будет лестным для меня. Но я хочу тебе кое-что предложить. Возможно, моя идея тебе не очень-то понравится, но я хочу, чтобы ты подумала о ней в эти дни. Я уезжаю из России. На следующей неделе я уматываю в Южную Африку. С женщиной, на которой может быть, женюсь, а может, и нет. В среду мы улетаем. У меня на руках два билета, но я могу постараться и, возможно, успею выправить третий и визу для тебя. У меня хорошие связи в ихнем консульстве. Почему бы тебе не поехать с нами?

По ее взгляду я не мог понять, какие мысли бродили в ее голове.

— Подумай об этом. Мне бы хотелось, чтобы ты поехала. Нужно только уладить здесь кое-какие дела.

— Очень мило с твоей стороны. Какая забота!.. — издевательски процедила она.

— Я пробуду здесь все выходные, так что у тебя достаточно времени для размышлений.

— Спасибо, не стоит.

Она продолжала смотреть на меня.

— Минут через пятнадцать сюда притащатся, — сказал я ей. — Так что ты можешь пока побыть с ним наедине.

Она отвернулась. Вот сейчас ей действительно было пятнадцать лет.

— Не хочу.

— Дина, сделай это для него.

Она всхлипнула.

— Иди, у тебя еще есть время.

Она погасила в блюдце сигарету и пошла в ту комнату.

Через пять минут она вернулась. Ее щеки еще не высохли от слез, а глаза были красными. Я надел пиджак и отправился к Олегу. Стоя у гроба, я думал, что, наверное, никогда не видел такого спокойного и неподвижного лица. Потом дверь тихонько со скрипом приотворилась, и в комнату вошла старушка с бледно-восковым лицом — наша добрая старая соседка Анна Никитишна, непременная участница и, я бы даже сказал, заводила всех окрестных похорон. Помню, когда мы, двое здоровых растерянных дурней, Олег и я, в ужасе стояли перед трупом отца, она стала главной распорядительницей на скорбном торжище, послала меня за прозектором, Олега в гробницкую, соседского парня отправила в исполком за талончиками на водяру (был самый разгар Мишкиной антиалкогольной эпопеи), масло и колбасу, затем собрала соседок на обмывание тела, и так же размеренно и степенно руководила всем до той поры, пока последний ком земли не упал на могилу и последний пузырь не усосали на поминках.

Полагаю, вы не станете настаивать на том, чтобы я расписывал здесь все прелести русских похорон, обряда, истово ненавидимого всеми нами. Однако подходит срок, и мы вновь исполняем все его дурацкие каноны: сидение вокруг дощатого, обтянутого саржей гроба, вынос гроба на люди, плачи и прощания во дворе дома под фальшивое громыхание «реквиема про Ту-104» в исполнении трех полупьяных лабухов, узкое, тесное утыканное крестами и полуразвалившимися оградками кладбище, через которое приходится тащить гроб на вытянутых руках, порой рискуя свалиться в чью-нибудь обвалившуюся могилу, и снова прощание, и истошный рев труб, и вдупель бухие могильщики, не успевшие вырыть могилу, стреляющие чирики, «а то, мля, сами рыть будете», но их надо ублажать, ибо больше никто не позаботится о том, чтобы спустить гроб на веревках в отверстый зев могилы. А потом — комья земли и опять на автобусе домой, где заботливые бабушки-соседушки уже накрыли столы, и водяра льется рекой, и поминальщики едят и пьют, и снова и снова повторяют этот процесс, пока все не окосеют, как китайцы, и не начнут драться, петь, а кое-кто и в пляс пускается…

Глядя на все это, я в душе дал себе клятву, что постараюсь быть похороненным где-нибудь в Англии или Голландии, где близкие, ежели они у меня к тому времени там будут, уложат меня в полированный, инкрустированный гроб, усыпанный цветами, и попросят гробовщика хорошенько меня набальзамировать, а прощаться со мной будут в стрельчатом костеле под звуки органа, и пастор и тишине прочтет надо мной по-латыни псалом номер такой-то, и буду я лежать на лужайке, под аккуратным камушком, и вокруг будут разбросаны такие же камушки, под которыми лежат такие же благообразные англичане или голландцы, и ждать своей очереди предстать перед нашим общим Господом. Но пока, чтобы добиться этого, кое-каким сукам придется еще очень даже постараться. Во всяком случае, я сделаю все, чтобы им пришлось попотеть. Кровавым потом.

Когда гроб задвигали в серый автобус, исполнявший в нашем городе обязанности катафалка, ко мне подошел старикан в очках и, похлопав меня по руке, сказал:

— И это надо пережить, Жорочка.

Я хотел было сказать ему, чтобы обошелся без фамильярностей, но осекся, узнав в нем нашего с Олегом старого учителя литературы Павла Ивановича по кличке «Компот». Кличка эта явилась производной от «комбата», а наш кроткий учитель на фронте и в самом деле командовал истребительным артиллерийским батальоном и, говорят, давал фрицам прикурить.

— Сам-то при деле или как? — продолжал интересоваться Компот.

— Да, у меня все в порядке, работаю на фирме, — отвечал я.

— Вот и хорошо. Надолго к нам? Нет? А жаль. Увидел бы, как много изменилось в городе за эти годы.

— Я уже замечаю.

_ Да, все меняется, хотя и не так быстро, как хотелось бы. Но все-таки когда-нибудь все наладится. И тогда, слава Богу, люди будут нормально воспитывать своих детей — так чтобы они любили свой дом, любили жить в доме, а не скитались по улицам.

— Да, хотелось бы знать, кто придет на смену нынешнему поколению, — в тон ему ответил я.—Но не думаю, чтобы они были лучше нас.

_ Перемены должны быть. И они обязательно будут.

Я посмотрел на собеседника. У него были песочного цвета волосы, очки и желтая кожа на лице. А возраст не поддавался определению.

У гроба, кроме нас с Диной, стояли еще две соседки.

Мужчин было катастрофически мало, учитывая, что мне как прямому родственнику те же обычаи не разрешали носить гроб. Однако его уже надо было поднимать и тащить, а тащить было некому. Положение спасли двое мужчин, которые пришли к самому выносу тела: один лет пятидесяти, второй — двадцати трех — двадцати пяти. Сразу можно было сказать, что они бармены. Отличительная черта профессии — шея в белоснежном воротничке и при бабочке. Но все их изящество пропадало при взгляде на пыльные ботинки. Они подошли и встали чуть поодаль от нас, склонив головы и опустив руки. Затем, когда пришло время, они бодро подхватили гроб спереди, а мы с Компотом взялись сзади. Никогда не представлял, что это окажется такой тяжестью. Сбоку забежал еще и шофер автобуса, спасибо ему. Музыка грянула дурным медным ревом.

Неожиданно нести мне стало легче, я оглянулся и чуть не обомлел, увидев мента в форме, который подменил меня у гроба и тихо сказал:

— Давай, давай, отойди, не положено тебе.

— Дабыч! — тихо простонал я, узнавая закадычного друга своего раннего детства Сережку Дабытова, белобрысого мордастого паренька. Таким же белобрысым и мордастым остался он спустя двадцать лет, только взгляд стал посерьезнее.

— Потом поговорим, — бросил он сквозь зубы.

Поговорили мы в катафалке.

— Надолго сюда? — спросил Дабыч.

Я отрицательно помотал головой и спросил в свою очередь:

— Ты знаешь, как он умер?

— Разбился на…

— Я имею в виду, как он на самом деле умер.

— Официальная версия… — начал было он.

— Но ты же знал Олега!

— Меня не допустили к материалам следствия, — пробормотал он. — Но формально все было чисто. Мост, разбитый автомобиль, содержание алкоголя в крови…

— В крови моего брата не мог содержаться алкоголь, и ты это знаешь, — упрямо повторил я. — Значит, ты ничем не лучше его убийц. А может быть, и заодно с ними.

Он встал с сиденья, подошел к шоферу, что-то сказал.

Тот остановил машину и открыл дверь. Дабыч вышел, не попрощавшись и не посмотрев на меня.

К кладбищу мы спускались вниз с холма. Было светло, дул ветер, и без того тусклое солнце застилали низкие серые рваные облака.

На кладбище бармены стояли чуть поодаль, склонив головы и опустив руки.

Пока Компот толкал речугу, я держал Дину за руку. Небритый могильщик в старом выцветшем военном мундире пялился на девушку. Старый, грязный козел! Встретившись со мной взглядом, он едва не свалился в могилу.

— Да будет земля ему пухом! — провозгласил в заключение Компот.

Я нагнулся и взял в обе руки по горсти земли — себе и Дине. Бармены подошли ближе и тоже взяли по горсти.

Мы присыпали землей опускавшийся гроб. Бармены отступили за наши спины. Старший поднес руку ко рту и прокашлялся. Второй беспрестанно чистил манжеты.

Поначалу Дина беззвучно плакала, но вскоре сникла.

Могильщики принялись орудовать лопатами. Было холодно. Неподалеку две молодые женщины в серых косынках пробирались между оградками и остановились, чтобы посмотреть. А потом смотреть стало уже не на что. Все кончилось.

Я увел Дину от могилы. По пути к автобусу она задержалась и оглянулась назад, наверное, для того, чтобы до конца осознать случившееся. Бармены шли за нами.

Мы уже разместились в автобусе, когда я оглянулся и посмотрел на ворота кладбища. У ограды стояла эффектная блондинка в ярко-красном пальто, перетянутом в талии поясом.

— Это Рита? — спросил я у Дины.

Она кивнула. Женщина стояла неподвижно. Дина по-прежнему плакала.

— Подождите минуту, — попросил я шофера, а затем обратился к барменам, направляющимся к своей машине: — Я очень прошу вас помянуть с нами Олега.

Они переглянулись, затем старший взглянул на часы и кивнул. Я пошел к Рите, которая и не думала двинуться мне навстречу. Она была недурна собой — одна из тех кисок, что проводят большую часть жизни в кабаках и чужих постелях.

— Я был уверен, что вы не придете. Вы же сами сказали… — начал я.

— Я передумала.

В ее интонации проскользнул московский говорок.

— Я рад. Мне нужно поговорить с вами.

–О чем?

— О Дине, — солгал я.

Женщина посмотрела на ожидающие машины.

— Все прошло нормально? — спросила она.

— Да, все было замечательно организовано. Мне сказали, что вы одна все это сделали. Спасибо.

Ее глаза были влажными. Я повторил:

— Мне хотелось бы поговорить с вами.

Она продолжала смотреть мимо меня, на автобус.

— Как Дина?

— А как вы думаете? — сказал я. — Она знала о ваших отношениях с Олегом?

Рита улыбнулась и пожала плечами, давая понять, что я задал глупый вопрос.

— Естественно, почему она не должна была знать?

— Потому что… ну, не знаю… Вы можете сейчас поехать с нами? Мне кажется, кто-то должен побыть с Диной, а я здесь мало на что гожусь.

Она покачала головой.

— Я не могу поехать, не просите.

— Ну, хорошо. Когда мы увидимся? Мне нужно уладить все дела до отъезда. Может быть, вы придете попозже?

— Нет.

— А завтра?

Она пристально посмотрела на меня, а затем решила:

— Ладно. Завтра утром в «Карусели», в двенадцать.

— Там работал Олег.

— Знаю. Я назначила встречу там, потому что это далеко от работы мужа и он не ходит в этот кабак.

— Хорошо. До завтра, — попрощался я.

Она развернулась и стала удаляться. Некоторое время я смотрел ей вслед, а потом вернулся к машине.

Когда я открыл входную дверь, Дина вошла первой, за ней двинулись оба бармена. В прихожей Дина сняла косынку.

— Проходите в дом, я сейчас, — обратился я к парням.

Народу на поминках было на удивление мало: Компот, Анна Никитишна, бабки, помогавшие обмывать тело, парочка завзятых алкоголиков, забежавших на запах выпивки. Я не дал компании хорошенько разгуляться и после пятого тоста быстро свернул поминки, пока они еще не успели перерасти в гулянку.

Поднявшись наверх, я достал из сумки две бутылки коньяка. Когда я вернулся, Дина хлопотала на кухне. Бармены стояли у камина и в очередной раз прикуривали.

— Это подойдет? — спросил я, показывая бутылки.

— О, настоящий «Отборный»? Да, вполне. Спасибо, — сказал старший.

Младший также одобрил мой выбор. Они пытались одновременно выглядеть и торжественно, и благородно. Я прошел на кухню. Дина была занята приготовлением чая.

Я осторожно спросил:

— Дина, дорогая, скажи, пожалуйста, где стоят стаканы?

Она молча указала на шкаф. Я достал стаканы и начал разливать коньяк.

— Они долго здесь пробудут? — спросила она.

— Не знаю. Хочешь выпить? — спросил я ее. — Станет легче.

Она долго смотрела на бутылку, затем взяла ее и налила себе в стакан. Поднесла его ко рту, сделала надлежащее лицо и залпом выпила все до дна. Я налил в стаканы три большие порции и понес их гостям.

— Вы чем закусываете, шоколадом или огурчиком? — сказал я, входя в комнату.

Старший выбрал конфетку, а молодой вяло развел руками, показывая, что он всеяден. Я вернулся на кухню.

Дина уже успела выпить еще.

— Ты посидишь с нами? — спросил я.

Она покачала головой. Я подошел и положил ей руку на плечо.

— Поступай так, как считаешь нужным, — мягко произнес я. — Просто делай что хочешь.

Я вернулся в комнату, поставил закуски на столик, рядом пластмассовую бутыль вездесущей пепси. Мужчины закряхтели, поднимая стаканы.

— Пусть земля ему будет пухом, — сказал я.

Мы выпили.

Старшего из барменов звали Иваном Иванычем. У него были довольно длинные вьющиеся черные волосы, зачесанные назад, и продолговатые бачки, на которых отчетливо проступала седина, а искусственные зубы казались плохо подогнанными. Типичный представитель среднего класса.

Второго звали Котиком. Лицом и телосложением он напоминал молодого футболиста: плоское лицо и плотная коренастая фигура. У него были белокурые волосы, если бы не короткая стрижка, они вполне могли бы виться. На левой руке парень носил золотой перстень, в левом ухе — серьгу. Во взгляде голубых глаз отчетливо проступала голубизна их владельца. Я снова наполнил стаканы.

— Я вам очень благодарен за то, что вы пришли, — сказал я. — И за помощь.

— Не стоит благодарностей, Григорий Сергеич, — ответил Иваныч, — Олег был хорошим парнем.

— Это точно, — подтвердил Котик.

— Он был одним из лучших, — добавил Иваныч.

— Вы с ним давно были знакомы? — спросил я.

— Я? — начал Иваныч. — Мы познакомились с Олегом еще на ипподроме: вместе работали там в кабаке. Это было пять-шесть лет назад. Подружились. Потом, примерно через год, я ушел оттуда в «Корону», потом в «Якорь», но по субботам мы виделись. Он тоже сменил место работы, но мы оба оказались недалеко от стадиона и каждую субботу в полчетвертого ездили туда. Покупали с собой пирожки и всегда опаздывали на полчаса, но все же матчей не пропускали никогда, даже когда наши надолго вылетали из первой лиги.

–Да, Олег с детства любил футбол, — добавил я.

— Я сразу не мог поверить, когда услышал, — сказал Котик. — Поначалу я просто удивился, что он не вышел в ночную смену, потому что он всегда приходил вовремя, даже чуть пораньше. Но когда услышал, что произошло, то даже не понял, что говорят об Олеге. Ведь он практически не пил. Кроме того, он всегда говорил, что если и выпьет, то уж ни за что не сядет за руль. Иначе он просто не сможет расслабиться. А зачем пить, если нет расслабухи?

— Я знаю, — согласился я, — он всегда был осторожным.

Мы немного помолчали.

— Я до сих пор не могу в это поверить, — еще раз повторил Котик.

Мы выпили, и я еще раз пустил бутылку по кругу.

— К нему все очень хорошо относились, — сказал Иваныч.

Опять воцарилось молчание.

— Он рассказывал о вас много хорошего, Григорий… ээ-э… — обратился ко мне Котик.

— Просто Жорик.

— Да, он всегда восхищался твоими успехами.

Олег всегда говорил такое людям обо мне, а может быть, он и на самом деле так думал.

— Идиотизм какой-то! — продолжал Иваныч. — Знаешь человека почти шесть лет, и все это время он кажется тебе спокойным и уравновешенным, как сфинкс. Он в рот не берет ничего крепче чая, хотя у него под руками выпивки — море разливанное, и вот именно этот человек неизвестно где накачивается, съезжает с моста и оказывается в трех метрах под водой. Это несправедливо! В это невозможно поверить! А наш мудила-шеф мало того, что в жопу пьяный колесит по городу, сбивает четырех человек, пускает под откос встречный «москвичок» с целой семьей и под, конец врезается в столб. Когда его выволакивают, он не вяжет ни уха ни рыла, а на следующий день выписывается из больницы не только без единой царапины, но и даже, по-моему, без мало-мальски серьезного штрафа… — Он горестно всплеснул руками, быстро отхлебнул из стакана и сказал в заключение: — Это могло случиться с кем угодно, только не с Олегом. Он был лучшим из нас.

В глазах Иваныча блеснули слезы. Он взял сигарету и стал лихорадочно искать спички. Я подлил ему еще и поднес зажигалку.

— Спасибо, — пробормотал он глухим голосом.

Трудно было понять, истинное ли чувство или выпивка вызвали в Иваныче эту повышенную чувствительность. Так или иначе, но в этот момент, полагаю, он полностью верил в искренность своих слов.

Какое-то время все молчали. Наконец я решился:

— Вам не приходила в голову мысль, что он мог сделать это умышленно?

Они оба уставились на меня.

— Как это? — сказал Котик. — Ты хочешь сказать, что это самоубийство?

Я не стал отвечать. Котик посмотрел в другую сторону, а когда я снова увидел его лицо, то заметил на нем отблеск саркастической улыбки.

— Нет! — сказал он. — Олег? Самоубийство? Что ты!

Я продолжал смотреть на него. Он явно скептически отнесся к этой идее.

— Не понимаю, зачем?

— Вот это мне и хотелось бы знать, — заметил я.

— Вряд ли, — сказал Котик. — Олег был… он был не из паникеров, он мог найти выход из любого положения. К тому же у него не было повода для такого поступка. Я бы знал об этом. Последний год мы виделись каждый день на работе, его волнение не укрылось бы от меня.

— Но оно могло оставаться незаметным? — предположил я.

— Да нет же, он вообще был всегда очень ровным. Даже настроение его никогда не менялось.

— А когда ты видел его в последний раз, каким он был? — спросил я.

— В воскресенье. Точно таким же, как всегда. Вовремя пришел, много работал. Ничего особенного…

Иваныч налил себе изрядную порцию.

— Все, что он делал, — продолжал Котик, — он делал, как всегда. Да и сам он был как всегда.

–А ты не думаешь, что вдруг что-то могло случиться между тем моментом, когда вы расстались, и моментом, когда он начал пить?

— Я не знаю. Наверное, что-то было. Но тогда это должно было быть нечто ужасное. Это действительно так?

— Пока не знаю, — ответил я.

— Но ты, наверное, узнал бы, если бы что-то было?

— Не знаю, — повторил я.

Иваныч уже наливал себе следующую порцию. Он явно выключился из разговора несколькими стаканами раньше.

— Черт, хороший был парень. Один из лучших… — пробурчал он.

— Да откуда вы знаете, каким он был?! Вы, старые козлы! — пронзительно выкрикнула Дина.

Она появилась в дверях со стаканом в руке. За ее спиной я увидел бутылку, которую оставил на кухне. Она была выпита почти до дна. Дина стояла в расстегнутом платье и рыдала.

— Откуда вам знать! — крикнула она еще раз, но уже не так пронзительно. — Вот тебе… или тебе? Особенно тебе? — Она повернулась ко мне лицом. — Да никто из вас не знает, а я знаю. Он был моим отцом!

Последнюю фразу она кричала на пределе своих голосовых возможностей и, выпулив последние слова, запустила в Иваныча стаканом… Я был уверен, что конкретно она ни в кого не метила. Стакан попал Иванычу в плечо и залил рукав пиджака. Тот вскочил со своего кресла. Котик тоже поднялся со стаканом в руке. Я подошел к девушке.

— Дина, дорогая, послушай…

— Уходи, не трогай меня. — Она пыталась держать себя в руках.

— Послушай, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь…

— Нет! Если бы понимал, то давно оставил бы меня в покое!

Она подбежала к двери, ведущей в прихожую, и распахнула ее.

— Вон отсюда! Выметайтесь! Все до единого!

Я кивнул парням. Они допили и начали собираться. Иваныч носовым платком размазывал пятно по рукаву.

— Подождите меня на улице, — обратился я к ним, — я выйду через секунду.

Когда они ушли, я уже было открыл рот, чтобы поговорить с Диной, но она моментально оказалась в кресле Олега, поджав под себя ноги, и зажала рот рукой. Она снова начала плакать.

— Послушай, — сказал я, — на твоем месте я бы прилег ненадолго.

Она не ответила.

— Мне нужно уйти на часок, но потом я вернусь и мы поговорим.

Дина не реагировала. Я молча посмотрел на нее с минуту, а затем вышел, тихонько закрыв за собой дверь.

Они стояли прямо за калиткой, на тротуаре. Иваныч все оттирал свой рукав. Когда я появился излома, они оба посмотрели на меня.

— Извините, что так вышло, — сказал я, закрывая за собой калитку, — для нее это очень тяжелый день.

— О Господи, — ответил Котик, — не берите в голову. Ее можно понять.

— Да, бедная девочка. — промямлил Иваныч.

Я достал из бумажника полтину и протянул ему.

— Возьмите. Это на чистку вашего пиджака.

— Нет-нет, Григорий Сергеич, я не возьму, — забеспокоился Иваныч.

Но я знал, что он возьмет, и в конце концов он сломался.

— Я считаю, нам все равно необходимо выпить где-нибудь вместе, — предложил я.

Иваныч посмотрел на часы.

— Я вряд ли смогу, — сказал он, — через двадцать минут мне надо быть на работе.

— А вы? — обратился я к Котику.

— Я готов. До шести я свободен.

— В таком случае, я прощаюсь, — сказал Иваныч.

В его голосе чувствовалось сожаление из-за того, что он упускает хорошую возможность нажраться на халяву. Мы пожали друг другу руки.

— Спасибо, что пришли. Я действительно очень благодарен, — сказал я.

Он опять расчувствовался.

— Это меньшее, что я мог сделать. Олег был хорошим парнем, одним из лучших. В нашем поколении, — уточнил он.

— Да, — подтвердил я.

Еще какое-то время мы стояли на месте, потом Иваныч встрепенулся:

— Ладно…

Он еще раз пожал мою руку, развернулся и стал по диагонали переходить улицу: руки в карманах, расстегнутый пиджак развевался на ветру.

Я повернулся к Котику.

— Пошли.

Мы двинулись по улице в направлении, противоположной тому, в каком ушел Иваныч.