Любаша. Сборник рассказов и миниатюр

Виктория Чуйкова

«Любаша» – главную героиню бросает муж. В удрученном состоянии она следует совету знакомой и… чуть не губит себя и детей. Как именно – читайте в сборнике.«Роман» – мужчина-писатель уезжает на дачу закончить роман. Встречает молодую незнакомку и забывает обо всем и всех.Центральным в книге является «Дверь», где автор откровенно открывает читателю душу, делясь чувствами в разных оттенках.Некоторые произведения опубликованы в ранее изданных сборниках «Чем ниже солнце, тем выше тени», «Чашка чая», «Аллергия на осень» и «От февраля до Москвы…».

Раз, два три, четыре…

Рассказать то, что так тщательно скрываешь всю жизнь, открыться, поделиться — ИСПОВЕДАТЬСЯ!

«Раз, два, три, четыре, пять,

Будем в прятки мы играть.

Небо, звезды, луг, цветы…»

Не люблю дожди. Нет, это мягко сказано. Дожди я просто терпеть не могу. Даже если льет за окном, а я в теплой квартире, у камина, пью горячий чай и кутаюсь в одеяло — НЕНАВИЖУ! Однако сегодня я надеваю яркое платье, эфирное и откровенное, набрасываю сверху плащ, прозрачный, с легким голубым оттенком, с большим капюшоном. Плащ закроет меня от льющейся с небес воды, но не спрячет фигуру, облаченную в яркое одеяние.

У самой двери я оцениваю свой вид в зеркало, наношу последний штрих — сочно-красную помаду, взъерошиваю волосы, чтобы прическа не выбивалась из моего сегодняшнего облика классическим консерватизмом, глубоко натягиваю капюшон и, прихватив с собою зонт-трость, выхожу за порог.

Все мое существо, каждая моя клеточка не переносит слякоть, но только так я смогу найти его.

Вечереет. Сегодня не будет яркого заката, окрашивающего небосвод, дома, окна… Как и уличное освещение не сможет отогнать мрак из-за падающей влаги с хляби небесной. Улицы рано опустеют, одинокие путники спешно разбегутся по своим обиталищам. Даже бездомные будут искать сухой уголок, чтобы укрыться от противной мокроты.

Терпеть не могу дождь, от этого неудержимо повторяюсь в мыслях и словах.

Под подъездным навесом я замечаю как фонари, не разогревшись, монотонно бросают свет на мостовую, размыто копируясь в лужах, но не отгоняют мглу. Моторошно. Вот сидеть бы мне дома, так нет же, спешу покинуть свой район, тихий и привычный, где знаю каждого второго в лицо, где даже собаки обходят меня стороной, не попрошайничая и не оскаливаясь. Вздыхаю и направляюсь в центр ночной жизни, где гремит музыка, где неоновые витрины слепят глаза, где кучками молодежь, распивая непонятного происхождения напитки, гогочет над плоскими шутками, где на скамейках трутся парочки, где есть темные закоулки, в которых стынет душа…

Дождь уже не льет, барабаня по крышам и навесам, он мерзко моросит.

Освещенные мостовые остались за спиной.

Я, поспев отскочить назад, чертыхаюсь вдогонку пронесшемуся мимо авто, фонтан брызг грохнулся у моих ног, зацепив носки туфель. Не успев оторвать взгляд от насмешливо моргающих фар, я делаю шаг вперед, и зонтик ударяется о бордюр, звенит наконечник и я, дергая руку вверх, кручу головой, надеясь, что никто не услышал. Никого! Это отвлекает мое внимание, и моя нога ступает в глубокую лужу, деваться некуда, становлюсь второй, и сердце щемит — мои туфли, от Карло Пазолини, намокают, кожа, тут же втягивая влагу, начинает чвякать. Мои туфли! Ах, как бы сегодня к месту были простые резиновые сапожки. Как бы мне в них было тепло и сухо. Как бы радовались мои ножки. Но именно в туфлях, в коротком, нескромном платье, у меня есть надежда, что он не пройдет мимо. Ему нужны незащищенные и в тоже время дорогие, словно случайно попавшие в непогоду. Да, не по погоде обута…. Опять же — любимые туфли… Тем не менее, именно так у меня есть надежда, что он не узнает меня.

ОН. Он всегда там, где много народа и есть укромный уголок. Он там, где играет музыка прошлых веков, где чистые голоса передают простые слова, а мелодии не гипнотизируют тебя однообразным ритмом. Он там, где обязательно прозвучит танго. Он прекрасно танцует, он легко двигается, он ослепляет улыбкой, он завораживает взглядом. А ты…, ты не в силах ему отказать.

Не многим удалось уйти от него после танго. Мне посчастливилось. Хотя, возможно, он просто решил поиграть. Вот сегодня я и спрошу его об этом.

«Утомленное солнце, нежно с морем прощалось…» — пел Утесов, поскрипывала заезженная пластинка, перенесенная на диск, создавая атмосферу давно прошедших лет.

И особняк, за высоким забором из железных прутьев, с толстыми колонами у ворот, в онные годы дворянская дача, прятался за мокрыми деревьями, маяча тусклой лампочкой у входа и льющимся светом из больших окон, свидетельствуя, что ресторан, разместившийся здесь, еще открыт.

Справа и слева грохочет современная музыка, яркие витрины разбрасывают режущий глаза ионовый свет, но я не спешу к ним, я медленно иду вперед, где белые, тканевые зонтики, над одинокими столиками, поникли от дождя. Где, скорее всего, внутри будет душно и накурено. В тот ресторан, с пожелтевшими фото, гамаками меж старых деревьев, диванами и стульями, покрытыми льняными чехлами.

На радость тут не многолюдно. Я, ответно улыбнувшись молодому парнишке в длинном, белом фартуке, следую к дальнему столику на двоих, быстро вешаю на крючок вешалки-треноги зонт и закрываю его своим плащом. Приветственны чай уже дымится на моем столе и я, налив его в чашку, грею руки, не снимая тонких, шелковых перчаток, украдкой поглядывая по сторонам.

Смеются, кокетничают, держаться за ручки…

«Мне немного взгрустнулось, без тоски, без печали…»

Внутри все сжалось. Ком подступил к горлу, пальцы предательски трясутся, но вместе с тем, я радуюсь. Пролетевшая мимо стынь, покрыла мою спину мурашками, подсказав — наконец-то ОН рядом.

Я не успела протереть забрызганные грязью туфли влажной салфеткой, это ли не причина покинуть зал? Выпрямляюсь и следую в дамскую комнату. Две симметричные родинки на моем запястье заныли и посинели. Теперь бы любой заметил, что это не родинки, а крохотные шрамы. В глубине груди, между ребер, сердце сжалось и не решается исполнять свой привычный ритм. Еще глубже, где предположительно прячется душа, все застыло, замерло, затихло…

ОН здесь! Я нашла его, я дождалась. Я получу ответы. Ах, как же ломит руку. За мной наблюдают. Я чувствую это спиной. Открываю дверь, вхожу внутрь дамской комнаты. Тут полумрак, отлично. Стащив перчатки, долго держу руки под струей холодной воды, смотрю на себя в зеркало и ищу равновесие. Я никак не ожидала, что возникнет такое беспокойство. Смачиваю лицо водой и приступаю к обуви. Забрызгалась! Ах, нет, это же тот лихач, окатил меня. Мысли непреднамеренно убегают в прошлое, а я, автоматически приведя себя в порядок, спрятав руки в перчатки, проделываю путь обратно, к столику, уже полностью возродив картинку давно минувших лет собственной жизни.

Снова холод пробежал мимо, только теперь я готова к нему, я, как никогда, настроена к исполнению своей мечты.

Отбрасываю воспоминания, делаю глоток остывшего чая. Ставя чашку, поглядываю по сторонам и, взлохматив прическу, беру меню…

****

Субботний день освежился пролетевшей майской грозой, разогнавшей людей в укрытие. Дождь был сильным, с огромными пузырями, покрывающими лужи, и коротким. Еще слышны отдаляющиеся раскаты, еще не прояснилось небо, достаточно плотные тучи скрывают солнце, а оркестр продолжает играть. Подруги смеются, шуткам новых знакомых, а я кручу головой, мне постоянно кажется, что на меня кто-то глазеет. Оглядываюсь в который раз, но никого не нахожу. Заиграл вальс и первые смелые пары, пренебрегая мокроту каменной мостовой городского сада, уже кружатся в танце. Потихоньку разгораются фонари. Замечаю, как высокий мужчина, в военной форме, следует к нам, заставляя пары отступить, давая ему дорогу.

— Юрий! — представляется он, ударяя каблуками хромовых сапог, отдавая честь, легко касаясь сверкающей кокарде на козырьке.

Мой взгляд падает на его погон — три звездочки, на золотистом фоне, красная окантовка и гербовая пуговка.

— Лейтенант. — вырывается у меня и я спешу исправиться: — старший.

А он, чуть-чуть, лишь краешком губ, улыбнувшись, протягивает руку, приглашая следовать за ним.

— Нас не представили, — говорю я: — однако, я подарю Вам танец.

Мы плавно скользим по кругу, он едва касается пальцами моей талии, моя рука, в белой атласной перчатке, застыла над его ладонью, но не легла на нее, будто бы между ними есть препятствие, твердая тактичность, вживленная в меня с молоком матери. И, не смотря на это, я чувствую его. Проникаюсь к нему интересом, прикрыв глаза, вдыхаю его запах, но ничего не распознаю, кроме… свежести и… прохлады, исходящее от его тела.

— Разрешите Вас проводить домой. — подводя меня к подругам, запрокинув одну руку назад, он, склонив голову, даже не смотрит мне в глаза.

— Спасибо, — отвечаю я: — не стоит.

— Ах, какой эндимион! — перебивает меня подруга Муся, и я облегченно вздыхаю, кокетливая напористость подружки не оставляет мужчин равнодушными, они мгновенно падают перед ней ниц. — Только Вы, голубчик, глубоко не воспитаны. Увели нашу Капу, даже не представившись!

— Покорно прошу извинить. Юрьев Юрий Юрьевич! — и опять военные, вышколенные манеры.

— Как мило! — захлопав в ладоши, верещит Муся, остальные ей вторят. — Вы Ю в кубе….

Они долго болтают, облегчая мою участь, а я сама не понимая, двоюсь, нет, множусь в нахлынувших чувствах. Он невообразимо красив и галантен, у него такая выправка и…. Так что же это со мной? Почему мне хочется бежать от него, сломя голову, как можно быстрее и дальше?

Прошел месяц. Жаркий и яркий май канул. Я больше не видела Его, как и ничего о нем не слышала. Нет, это не так, я ежедневно выслушивала укоры от Муси и Нюси, что была отвратительно недоброй и прогнала единственного мужчину на земле. Я переживу их стенания. Завтра мы все переедим на дачу, и там появятся новые поклонники, притягивающие все внимание моих подруг. Тут же о нем все забудут. И тут я вдруг признаюсь себе, что и сама, нет-нет, а возвращаюсь мыслями к малознакомому субъекту одного танца. Вот только чувства у нас с подругой глубоко отличаются, я не испытываю к нему притяжения, а скорее всего наоборот, хочется спрятаться. И здесь же ловлю себя на том, что совершенно не помню ни лица его, ни глаз. Только рост, ширину плеч и, пожалуй, силу, несмотря на тонкость его кости. Ну, не рассмотрела и бог с ним! Завтра все унесется в прошлое, мы едем в деревню.

Лето радовало погодой. Солнце разбросало свое золото на бездонное лоно нивы, простирающейся сразу за окном моей светелки. Мы приехали поздно и, выпив чаю, я уснула, измученная дорогой.

Прокричал петух, отозвались птицы, рассекающие небосвод, я улыбнулась новому дню и снова провалилась в сон. Окончательно проснулась от радостного смеха подруг. Они собрались в беседке, чуть поодаль моего окна. Я собиралась не долго, уж очень хотелось чаю, а еще, так сладостно пахло свежим хлебом. Выбежав на крылечко, прежде чем свернуть за угол, мое сердце заколотилось, мне показалось, что по краю поля, на вороном коне, проскакал Он. Присмотрелась и, отругав себя, вздохнула с облегчением, побежала завтракать. Это же надо, вспомнила!

Хорошее лето, прекрасный отдых, теплая вода в реке, вкуснейшая земляника в лесу…. Люблю деревню, можно не отвлекаться от дум, а еще читать, читать, читать…

****

«Расстаемся, я не стану злиться»…

Едва тронув салат, заказанный мной опрометчиво, я осознаю, что не голодна. Ужасно пересыхает в горле, вино не спасает. Я понимаю это состояние — меня изучают, внимательно, в деталях, скрываясь в затемненных уголках ресторанчика. Не отодвигая тарелку, я делаю вид, что еще продолжу трапезу, беру бокал с легким, десертным вином, пригубляю в энный раз. Не выпуская бокал из рук, бросаю взгляд на присутствующих, полный любопытства, однако ни на ком, серьезно не останавливаясь. Им нет до меня дела, мне до них. Всего один посетитель меня волнует, но его-то я и не вижу, а он здесь, я-то это знаю, да и шрамы свидетельствуют об этом.

— Простите! — мягкий, бархатный голос раздается у меня над ухом. Это происходит так неожиданно, что моя рука дрогнула, вино в бокале заколыхалось, я спешно ставлю его на стол, но не тороплюсь поднять голову. — Простите… — повторяется Он: — если я Вас испугал, ненароком. — Ему бы выйти к свету, а он продолжает стоять чуть сбоку, хорошо, что с правой стороны, иначе он бы сразу услышал, как заколотилось мое сердце. Я не боюсь его, это адреналин заставляет сердечные мышцы дергаться, это эйфория, от того, что я нашла его. Слава богу, он пока об этом не догадывается. — Возможно я не вовремя, или покажусь не тактичным. — я ухмыльнулась и слегка повернула голову. — Красивая, одинокая… — я молчу. — Возможно, Вы ждете…

— Нет, я никого не жду. — говорю тихо, не выказывая никаких эмоций. — Дождь, намокла…

Я оставляю фразу недосказанной, мне хочется действий от него…

****

Вечер пятницы. И почему я дала подругам себя уговорить пойти в гости на этот деревенский бал, да еще пешком. Подруги, все до одной, обзавелись кавалерами, возможно, они надеялись на встречу и увлекательную прогулку. Но я, я-то, что тут делаю? Мало того, что мне это все не интересно, что стерла ноги по ухабам, и кажется, повредила свои любимые, атласные туфельки, так еще и намокла до нитки. Хорошо еще, что дождь пошел, когда мы достигли ворот имения, где устраивали бал. Пробежав парадное, мы, смеясь и снимая мокрые шляпки, направились в отведенную нам комнату. Щеки у меня пылали, видно мужчин собралось много и они, скрываясь, разглядывают нас, расписывая кто с кем, когда и что будет танцевать.

Ах, пусть! Ко мне вряд ли кто запишется, всем давно известно, что я не вальсирую.

Вечер был не плохим. Как мне не хотелось домой, но покидать хозяев я не торопилась, дождик дважды еще обрушивался, барабаня по крыше и окнам. Танцующих становилось все меньше, зала пустела. Все толпились по углам или у стола, закусывая, выпивали. Подруги мило кокетничали с новыми и уже старыми кавалерами. И тут, где-то в средине дома, я услышала громкий, достаточно дерзкий, моему уху, смех. Он мне показался настолько знакомым, отчего я съежилась. Не успев прийти в себя, увидела этого, не милого моему сердцу, Ю. Он так щедро улыбался, смотря в меня своими, совсем бесцветными глазами, похожими на застывшие капли дождя, что я онемела. И снова, ничего не смогла разглядеть, кроме его глаз — прекрасных, притягательных и ужасающе холодных, точно сосульки в морозную ночь.

Однако голос, его бархатный, гипнотизирующий голос, мало-помалу привел меня в чувства и…

Сама не знаю как, но мы кружимся по залу. Я даже не помню, в который круг он уносил меня, лихо выплясывая Кадриль, Мазурку. Кажется перед ними была Полька и даже Вальс. А затем все пропало. Покрылось мраком, исчезло.

Я очнулась от холода и колючего покрывала на моем теле. Пахло сыростью, прелью и еще чем-то непривычно зловонным. С трудом открыв глаза, я встретилась с белым потолком. Нет, белым он уже давно не был, его сплошь покрывали ржавые пятна. Болело все тело, но больше всех ныла рука. Все мои движения были чем-то ограничены, вскорости я поняла, что это широкие кожаные ремни. Проведя по пересохшим губам языком, не меньше жаждущего влаги, я застонала. Затем еще и еще, все громче и громче, пытаясь подняться, дергая головой. Мой взгляд ловил только грязные, посеревшие стены и маленькое, узенькое окошко, совсем под потолком.

— Ну-с, как у нас дела-с? — возник передо мною мужчина. На его широком, напоминающем картошку носу покачивалось пенсне. Мне хотелось накричать на него, даже выругаться. Я уже собралась позвать маменьку, как он продолжил, выделяя и протягивая «с», где только можно: — Испугались, милая барышня! Значит, идем-с на оправку-с!…

Меня не выписали, даже посетителей ко мне пускали редко. Правда, я уже на следующее утро, изучив свою комнату до сантиметра, могла передвигаться по серому, невеселому зданию, в пределах нескольких комнат: столовой, холла, где толкались все больные. Прохаживалась мимо приемной по узкому, нескончаемому коридору. В общем, мне позволено было «гулять» по тюрьме, именуемой — ЛЕЧЕБНИЦОЙ. Серый, убогий дом «Скорби». Что тут лечили и чем, тогда меня не волновало. Я даже не реагировала на крики, стоны и шепот вокруг меня. Я, помня себя, зная всю свою жизнь, не ориентировалась лишь в теперешних датах, не могла вспомнить, как попала сюда, что предшествовало этому. Приходил папенька, не смог со мной говорить. По отцовский, поцеловал меня в лоб, проронив слезу, быстро удалился, лишь спросив, что мне передать. На мои мольбы забрать домой, тяжело вздыхал и отмалчивался. Затем пришла матушка, принесла книги, вещи и постельное белье. Я спряталась ото всех в своей конуре, сидела на кровати, пялясь в книгу и стараясь вытянуть из глубины своей черепушки пролетевшие дни и заполнить угнетающий меня пробел. Ничего не выходило. Даже беседы с моим врачом не давали пользы, не сдвигали дело, пока он не решился на крайнюю меру и не ввел меня в гипнотический сон.

И снова я проснулась от боли, поразившей все мои члены, от сухости во рту. Опять встретилась с потолком, а в нос ударил запах цвели. Все повторялось — стон, потуги освободиться из пут, ломота во всем теле и жужжащее мухой «С». Только на этот раз я помнила намного больше. Всплыли и не покидали меня холодные, ледяные глаза, пронизывающие меня насквозь, хотя я и не знала, кому они принадлежат.

Все по кругу — отец с вздохами и скупой слезой, матушка с причитаниями и молитвами. Медсестры, в длинных платьях, белых фартуках и покрытыми чепцами головами, безучастно снующие мимо. Врач с пенсне и своим противным «С».

Шли дни, проходили недели. Я все больше и больше возвращала себе память, но упорно твердила, что ничего не помню, прекрасно осознавая, что правда никому не нужна, что именно она меня здесь держит. Да, я вспомнила много, кроме некоторых вещей: как зовут обладателя ледяных глаз, что он сделал со мной, отчего я оказалась здесь? В том, что это произошло из-за него, у меня сомнения не возникло. И главное — что на моей руке, под повязкой, которую часто меняют, ибо просачивается кровь?

Эти вопросы меня волновали больше всего на свете, сильнее чем то, когда я выйду на свободу, да и что творится за стенами моей лечебницы, по всему напоминающему темницу, каземат.

Очередной сеанс глубокого лечения, к которому тяготился мой врач, закончился тем же эффектом — я была одна в своей палате, правда, уже не связанная. Придя в себя, я не успела даже застонать, как уловила крики и топот множества ног за своей дверью, а еще, хлопки. Они раздавались там, за толстыми стенами, проникали ко мне в малюсенькое оконце, с воли. Я села и в этот момент стены задрожали, открылась дверь, сестра только глянула на меня, махнув рукой, тут же унеслась. Не дождавшись врача, я поплелась к двери. Больные заполнили коридоры и тынялись как неприкаянные. Потолкавшись с ними, не обнаружив ни сестер, ни санитаров, я пробралась к выходу, он был открыт. Выходить в том виде, в каком я была, в одной ночной сорочке, я не могла. Быстро вернувшись к себе в палату, надела то единственное платье, что висело на вешалке. Затем прихватила кое-что из собственных вещиц, принесенных матушкой, снова выскользнула в коридор. Никто меня не трогал. Направляясь к выходу, я заметила, что дверь в кабинет доктора приоткрыта. Осторожно, оглядываясь, я бросилась к большому шкафу с ящичками. Покопавшись в нем, нашла бумаги с моим именем, сунула за лиф платья и побежала.

Город. Мой любимый город встретил меня полным, что называется, хаосом. Горожане неслись в разные стороны, никого и ничего не замечая, прижимая к груди все самое ценное, толкались и ругались. Смрад, дым, выстрелы, ор…. Покинув стены обители, я долго стояла на распутье дорог, боясь сделать шаг, как ни странно, прекрасно понимая, что оставаться у ворот нет смысла, меня в любой момент могут хватиться. Опустив голову, я понеслась к дому, не задумываясь, что на это уйдут мои последние силы. Постепенно я привыкала к окружающему, все больше абстрагируясь на собственных желаниях: ванна, нормальная еда и собственная одежда.

Да, мой город пал в «грязь лицом». И всего-то за несколько месяцев. А как же все хорошо начиналось — шампанское, бой часов, залпы военных. Семнадцатый год, мне семнадцать. Разве могло хоть что-то намекнуть мне, молодой, не замороченной проблемами бытия девушке, что в один день все перевернется? Нет, нет, нет!

Свой дом я увидела еще издали. Устала ли я от такого дальнего, пешего пути? Не помню. Как только я увидела свое родовое гнездышко, с заколоченными ставнями, с дверью, которую крестом пересекали доски, внутри все похолодело. Взбежав по парадным ступенькам, я принялась колотить кулаками, призывая слуг и родителей впустить меня. Стучала и стучала, пока не заболели руки. Забыв о второй двери, я принялась бегать под окнами, выискивая лазейку. И вдруг вспомнила, что есть запасной ключ! Вытащив его из цветочного горшка, я принялась отдирать доски. И это мне удалось! Зашла, не закрывая двери, стаяла в парадном, задрав голову и как идиотка орала, снова клича родителей. Мне отвечало эхо. Разрыдалась, громко, завывая. Но мое желание: «ванна, еда, одежда», побороли истерику, заставили думать. Заперев двери, я поплелась на второй этаж, в свою комнату. Тут мое внимание отметило, что внутри дома, хоть и были разбросаны кое какие вещи, да и мебель осталась не зачехленной, что говорило о спешке, с какой покидали дом, все же было тепло и относительно уютно. Нет, не относительно. По сравнению с палатой — тут было превосходно!

Едва я достигла своей двери и положила на ручку руку, как услышала голоса под окнами, а за ними и требовательный стук. Замерла, прислушалась, попятилась. Осторожно, ступая на пальчиках, стала спускаться. Треск. Отварили первую дверь. Испуг. Дыхание прервалось, я присела, и уже в таком виде продолжала спускаться. Удар и снова непонятный мне звук, напоминающий треск дерева. Вторая дверь распахнулась и на пороге, в лучах солнца, замер мужчина. Его жадные глаза шныряли по сторонам, он постоянно облизывал губы. Он что-то разглядел, довольно крякнул и сделал еще шаг, протягивая руку к добыче. Во мне все взыграло. Я заорала, прыгнула вниз, перескочив перила, набросилась на него, повиснув на нем, как на стволе дерева и вцепилась в его шею, со всей силы стараясь ногтями разодрать кожу. Уж, какие звуки издавал мой рот, я не ведаю, но мужчина попятился. Его глаза расширились от удивления и страха. Он схватил меня, стал отдирать от себя, но я рычала, колотила его ногами и сильнее впивалась в шею. Доли секунды, он грохнулся ничком на пол, а я…, я почуяла запах крови и в голове у меня помутилось. Я, уже сидя на нем, смотрела на свои окровавленные руки и принюхивалась. Мне хотелось вкусить, эти пурпурные капли, стекающие с моих пальцев, но в то же время рвотные спазмы подступали к горлу.

В двери потемнело. Кто-то вошел, я не разглядела, мужчины или женщины, знаю лишь, что их было несколько. Снова из моего горла вырвался нечеловеческий вопль и я, приподнявшись, уставившись на них безумными глазами, вытянув руки, пошла вперед. Выстрел, запекло в плече. Это подстегнуло меня к действию, и я бросилась на своих незваных гостей. Мне удалось поцарапать ближнего, пока они оставляли мой дом. Я все еще порыкивала, когда увидела себя в зеркале. Это была я, но обезумевшая и…., озверевшая. Растрепанные волосы, выпученные глаза, грязные по локоть руки, юбка порвана, оголяет мои ноги до самых бедер…

«Ванна, еда, одежда» — всплыло в моей голове. Засосало под ложечкой. Я развернулась к лестнице. Он лежал, выпучив глаза, и смотрел в одну точку. Двумя руками схватила его за ворот и поволокла на улицу. Вышвырнула, как выбросила бы чужого, нагадившего котенка. Фыркнула, смахнула с рук его запах, вошла в дом и принялась баррикадировать двери. Сначала одни, затем вторые, подтаскивая к ним все, что могла поднять.

— Ванная, еда, одежда!

****

«В этот час прозвучали. Слова твои***…»

Он сидит за моим столом. Да, у меня нет сомнения, это он. Высокий, плечистый, с военной выправкой и неизменным умением не торопить, ни события, ни собеседника. Присел так, чтобы тень падала на его лицо, дабы был общий вид и не вырисовывались детали. Но я-то его знала! Даже если бы он сменил обличье, то взгляд, как и глаза, холодные, прозрачные, как у рыбы, изменить невозможно. Если бы он мог только знать, какое я получила удовольствие, от самого интереса, проявленного ко мне.

Он поднял руку, призывая официанта и говоря мне:

— Разрешите угостить шампанским?

— Я пью вино, — отрицаю и добавляю: — легкое.

Это можно было и не говорить, смененный бокал стоял едва тронутым. Тут я замечаю мелькнувшую усмешку на его губах, он же, взяв в руки винную карту, моментально сделал заказ, указав официанту и не озвучив мне. «Усмешка? — подумала я: — интересно, по какому поводу? Что я не отказалась, или что озвучила очевидное? Странно, неужели я так сильно изменилась? А быть может, снова играет?» И тут он, словно прочел все мои «почему», после довольно продолжительной паузы, во время которой мы неустанно изучали друг друга, слегка качая головой, произносит:

— «Шенон Бран». Прекрасный выбор. Бодрящее, с пряным запахам. Однако, как бы Вам не показалось назойливым мое присутствие за Вашим столиком, я позволю себе угостить Вас «Сотерн». Поверьте, в этом заведении оно настоящее.

— Я верю. — просто отвечаю я и отважу глаза. «На этот раз, ты — мой улов!» — хвалю себя, уже не боясь, что он подумает или предпримет, глядя на засветившуюся радость в моих глаза. Как не боюсь и того, что он раскусит мои планы. Я-то уже знаю — мысли он не читает, будущее не видит.

****

Дом пуст, прислуга, как и родители, исчезли. Камины, печи не топлены, значит, горячей ванны мне не видеть. Зато есть вода, я смогу смыть с себя грязь и больничную вонь. Стоя посреди своей ванной комнаты, я стала стаскивать с себя одежду и почувствовала боль, тут же вспомнила, что в меня стреляли. Сняв, не без усилий, платье, я подошла к зеркалу, принялась разглядывать рану, она была не глубокой, скорее даже поверхностной и больше походила на ожог.

— Интересно, чем это в меня пальнули?

Потемневшая кровь на моих руках, вызвала во мне отвращение, настолько сильное, что я, плюнув на собственное ранение, принялась мыть руки, щеткой, стирая кожу. Затем так разошлась, что забравшись в ванную, уже не ойкала от холода воды. Вымыв голову, вдруг осознала, что произошло в моем фойе. До меня дошло, что люди могут вернуться, что вряд ли мне удастся с легкостью прогнать их второй раз. Но и покидать свой дом я не хотела. Я начала действовать быстро. Оделась тепло и как можно скромнее, собрала в узел немного, самых необходимый вещей. Не расставаясь с узлом, побежала в кабинет папеньки, вскрыла стол и получила небольшую дозу радости — мои документы были на месте. Взяв их, выгребла деньги, их было совсем немного. Подбежала к окну. Внутренние ставни были закрыты. Пришлось отварить. Улица плохо просматривалась в заколоченное окно, но вход во двор был как на ладони и, пока еще чист. Тут я вспомнила про свою копилку, побежала, забрав и узел с вещами. Разбила ее — очередная порция отрады, собралось достаточно, чтобы купить билет на пароход. Снова подбежала к окну. Уже не раскрывая ставень, больше прислушивалась, чем присматривалась. Удивительно, но за мной не спешили. Достав одну из шляпок, надела ее на голову и тут, третье желание, которое я так и не успела выполнить, напомнило о себе.

Голод кружил голову. Может к голоду и ранение добавляло слабости, я не знала, просто ужасно хотела есть. Взяв всю свою поклажу, очень тихо ступая, постоянно прислушиваясь ко всем звукам улицы, я спустилась на кухню. Тут появилась проблема — парадный вход был далеко. Однако и плюс тоже был — двери во внутренний дворик находились именно в кухне. Взяв метлу, я вернулась к проходу, просунула ее в дверные ручки, подергала, подумала и подставила ведро — если кто начнет ломиться, я обязательно услышу. Обосновалась в кухне, соответственно подперев и эту дверь на улицу, приступила к трапезе. Ела все, что можно было как-то разгрызть. Набив желудок, почувствовала облегчение и, вместе с тем, поняла, что сил почти не осталось. Ужасно хотелось спать. По существу я давно не сплю, как только поняла, что таблетки, коими меня пичкали, отключают меня надолго, прятала их. Нужно было выспаться. Находиться здесь опасно, но и уходить, тем не менее, мне не хотелось. Оставался подвал, или чулан. Но это не выход. Если в дом ворвутся, то их обязательно, в поиске провизии, обыщут. И я решила — чердак! Собрав корзину кое-какой еды, я отправилась наверх.

Наш дом, из двух жилых этажей, имел еще один, чердачный, тут папенька устроил свою мастерскую, он у меня ученый муж, я никогда особо не лезла в его дела и поднималась в его обитель всего пару раз — пригласить к столу. Особым любопытством я не страдала, поэтому, что творится под крышей, не знала, совершенно. Зайдя же сюда, я была восхищена — чисто, тепло, уютно. Шкафы с книгами и какими-то рукописями, труба на треноги, папенька наблюдал звезды, мне тоже пару раз дал взглянуть. Массивный стол, ящики и дверцы заперты. Кожаное кресло и небольшой диванчик. Это все меня очень обрадовало. В связи с находкой сон отступил и я, бросив принесенную поклажу, побежала вниз. В скором времени, в папенькином кабинете была настоящая постель с подушками, теплыми одеялами. Затем появилось еще кое-что из моих вещей, кое какая мелочь, милая моему сердцу, фотографии. За ними съестные припасы и вода. Немного подумав, я спустилась и взяла себе несколько бутылок вина — на случай если замерзну. Самым последним я принесла пустое ведро, решив, что уж если ночью мне понадобится по нужде, или же в доме появится кто, я смогу воспользоваться «ночной вазой», а уж потом буду думать обо всем остальном. Уселась в кресло, напротив малюсенького окошка, вытянула ноги и прикрыла глаза. Нет, так сидеть и прислушиваться я долго не смогу. Сбежала, нашла веревки, перевязала все ручки в доме, ввязывая жестянки. Тоже сделал с окнами. Теперь если будет вторжение, то поднимется звон, и я буду уведомлена. С чувством выполненного долга, я удалилась в свое убежище. Дверь папенька соорудил добротную, закрыв запоры, я, не снимая одежду, улеглась.

Сколько я спала — не знаю, часы не брала, а когда открыла глаза, в небольшое, чердачное окно сияла луна, это радовало, не полная темень, да и тишина в доме была ничем не нарушена. Вдруг удар, я вздрогнула и вскочила, но тут же, прижав руку к заколотившемуся сердцу, упала на подушку и стала считать. Я-то, совсем забыла, что у нас есть напольные часы с боем. Днем-то я их не встретила, да и в суматохе их бой не привлек внимания, а сейчас…

— Раз, два, три, четыре! — посчитала я. — Скоро утро!

Прикрыла глаза, глубоко вздыхая, успокаивая себя, я неожиданно, вспомнила детскую считалочку:

«Раз, два, три, четыре, пять! Я иду тебя искать!» — резко открыла глаза и уставилась на окно. Сон, или воспоминания из недалекого прошлого посетили меня. Мужчина! Был какой-то мужчина… Что связано с ним, что он мне сделал, пока еще было загадкой, но вот то, что из-за него у меня оборвалась привычная жизнь, я поняла всем своим существом. То, что ответов, пока, в себе я не найду, признала с готовностью. Как поняла и то, что сон уже не вернется. Все еще лежа, укутавшись в одеяло, в отблеске небесного светила, изучала помещение, пытаясь понять, что делать дальше.

Эта, не очень большая, но просторная комнатка, была сооружена не в самом начале чердака, а после большого, пустого пространства. Да и сам вход был не выделен из общей деревянной обивки. Я без труда открывала дверь, потому что знала, что она тут есть. Что же мой папенька делал? Что изобретал, чем занимался, зачем сделал это укромное, таинственное убежище? Тут у меня, наконец-то, с большим опозданием, я имею в виду возраст, проснулось любопытство. Поднявшись, укутавшись в большую маменькину шаль, вытащив сухую булку, но еще вполне пригодную, чтобы ее жевать, смочив ее немного вином, я принялась ходить по кругу.

— Что, с моими родителями? Куда они, да и прислуга, делись? Отчего бросили меня? — вопросы выстраивались в длинный, безответный ряд.

Луна удалялась в сторону, меня пробивала дрожь. Снова бой часов подсказал мне, что утро уже совсем близко. Решилась. Пока есть возможность, нужно спуститься. Проникнув в сою комнату, привела себя в порядок, обработала рану, побывала в спальне родителей, пытаясь найти хоть какие подсказки — снова ничего. Поглядывая в каждое окно, пробралась на кухню, поела, чтобы не тратить свои запасы, решила, что надо припрятать родовое, столовое серебро. Так в комнатке на крыше оказалось много дорогих вещей, которые я могла бы продать. Да и надежда появилась, когда в городе утихомирится, у нас хоть что-то останется. Книги не брала, а вот картины были легки, чтобы и их упрятать. Начало светать. Пока у меня есть возможность, я должна быть в доме и, теперь уже я этого очень хотела, обыскать кабинет отца. Первым обследовала стол — ничего существенного. Затем я прощупала кресло и диванчик — тайников не нашла. Бегло просматривая книги, чудом увидела пуговку. Даже улыбнулась — это моя пуговка, она была на моем любимом платьице, с которым я, повзрослев, не хотела расстаться и верно хранила в своем шкафу. Потянулась к ней и, она сдвинулась в сторону, но взять ее я не смогла:

— Странно! Что это папенька выдумал. — поцарапала ее пальчиком и отскочила в сторону. Скрежет, полки сдвинулись, открывая мне узкий проход. Я с детства была девочкой тихой, но смелой. Тайник — значит, я должна его исследовать. Зажгла керосиновую лампу, осмотрительно прихваченную мной еще вечером, я легко протиснулась в щель. Небольшое помещение, совершенно пустое, зато тут были и лампы и свечи, и даже факелы. Не найдя окошка, вот же, с улицы меня не заметят, я добавила огонечек и принялась тщательно изучать место. В десяти шагах вправо от входа я обнаружила спуск вниз. — Вот это да! Ладно, чуть позже. Тут должен быть тайник, обязательно! Я рассматривала стены, трогала коробки и нашла! В одном из старых комодов была всякая ветошь и мои разломанные игрушки. Это ли не намек?! Я стучала по стенкам, выстукивала дно. Оно оказалось двойным. Оттуда я и достала несколько свертков. В первом была пачка денег, а так же небольшой кожаный мешочек, на длинном шнурке. Он был достаточно тяжелым, открыв его, я увидела золотые червонцы. Слезы накатились на глаза, я тяжело вздохнула. Вскорости, слезы лились градом, во втором свертке были документы и письмо.

«Капушка! Любимая моя доченька! Время тяжелое, грядут большие перемены. Собственно, если ты читаешь мое письмо, значит, случилось то, чего я боялся. Ты у меня самый умный человечек на этой бранной земле, я в этом не сомневался, таковым и останешься. Ты с детства не задавала лишних вопросов, всегда прислушивалась к нашим, с мамой, советам. Вот и сейчас, я не смогу ответить тебе ни на один из тех, что нахлынули на тебя.

Капа! Мы так тебя любим. Нам так больно, что вот так случилось, но поверь, не в наших силах было что-то изменить. Сейчас же, уезжай из города, покидай родную землю, как можно скорее. Ты очень любишь усадьбу, только поверь, это всего лишь стены и крыша. Я заблаговременно позаботился о новом жилье и в твоих силах сделать его таким же милым, как был наш любимый всеми дом. Документы все оформлены. Ты, пожалуйста, запомни все основательно и уничтожь пояснительные бумаги. Теперь ты Катерина. Живи с миром! Живи долго. Даст бог, мы тебя найдем.

Любимая, любимая наша доченька.

Обожающие тебя, но так пред тобой виноватые, твои папа и мама.»

Слезы капали из моих глаз, размывая чернильные буквы, а я все не могла отвернуться. Целовала листок, хлюпала носом и снова прижимала его к губам, вдыхая слабый папенькин запах. Что же с ними, где они?

Наконец мне удалось немного успокоиться, я просмотрела остальные бумаги — паспорт, новое имя, даже возраст увеличен. Билеты на пароход, каюта высшего класса, с отсутствующей датой, но приметкой, оплачено, отправить по предъявлению, заверено печатью и штампом. Последним было свидетельство о приобретенной, на мое новое имя, недвижимости. Повздыхав еще немного, поголосив, я поняла, что другого пути у меня нет, как выполнить последнюю волю родителей. Осмотрев еще раз закуток, я вернулась в комнату, где провела последние часы. Села в кресло, задрала голову к окну и протяжно скулила. Мое состояние было таковым, что я не помнила ни о психушке, где провела несколько месяцев, ни о ране на плече, ни о том мужчине, которому я вцепилась в горло. Меня не волновало — жив он или мертв. Лежит все там же или его уже нет, под стенами моего дома. Благо усадьба наша отдалена от основного жилого массива. Но, как не тяни время, а бездействие опасно. Решив, что дом я обязательно обойду, попрощаюсь со всем, что дорого моему сердцу, я принялась собираться в дорогу. Мне бы, в первую очередь, узнать, когда следующий пароход. Но для этого придется выбираться из убежища.

— Надо! — приказала я сама себе. Приготовив все самое необходимое для дальней дороги, отнесла в тайный закуток. Хотя я не проверяла спуск, но была уверена, что смогу им воспользоваться, оставаясь незамеченной, если вдруг, если что…

Далее я вытащила свой ридикюль* и сложила в него все необходимое. Основное количество денег привязала к поясу нижней юбки, червонцы повесила на шею и, взяв ташку*, подаренную мне отцом, с его вензелем, бросила туда немного денег, паспорт и билеты. Надела шляпку и решилась, возможно, в последний раз, простится с домом. Прислушивалась долго, делала осторожные шаги, замирала, слушала и снова осторожно шла дальше. Дом все еще был пуст. Наведавшись в свою комнату, умылась, попрощалась со всем, что было у меня, пошла дальше. На все про все, у меня ушло около часа, об этом свидетельствовали часы в столовой. Хотела выйти через парадную, но тут вспомнила о госте, попятилась и, ушла бы через задний двор, но…. Оставалась у меня одна загадка, и я ее решила разгадать.

Как открывается потайной ход я уже знала, поэтому мне не составило труда в него попасть, взяв лампу, я, с замиранием сердца стала спускаться, все-таки я не была настолько смелой, как мне хотелось, а эта лестница мне была не знакома. Цепляясь за каменную кладку рукой, второй, вытянув вперед, я освещала себе путь. Ступени закончились, впереди темный, узкий тоннель, и я его, практически, касалась головой. Снова страх охлаждал мою спину. Боясь даже оглядываться, я уже неслась вперед, пока не уткнулась носом в стену.

— Уууу! — вырвалось у меня. — Тупик! Но как? Для чего?

Упрямо подавляя панику, поставив лампу на пол, я шарила руками, по, казалось бы, сплошной стене.

— Думай, Капа, думай! Нет, теперь я Катерина! Катерина!

Царапнулась, ойкнула, взяла лампу, увидела, что светильников тут с десяток и они, даже не зажженные, засияли мне надеждой. Уже спокойно я присматривалась к каждой мелочи, дергала попадающиеся скобочки и гвоздики, и снова, мой любимый и заботливый папенька оставил подсказку для меня — мои порвавшиеся бусики висели на неприметной железяке. Чужой бы снял их, или вообще не обратил внимания, но я-то, умная девочка!

Открылась створочка, я оказалась в нашем сарае, у противоположного края участка, заброшенного давно и не имеющего ничего ценного, кроме… густо растущего кустарника вокруг. Вот же, из дому меня не увидят, а за забором городской сад, правда, между его стеной и нашей изгородью все-таки есть узенький проход, я протиснусь.

До пристани мы всегда брали извозчика. Сегодня я не могла рассчитывать на такую милость. Держась в тени деревьев и домов, я поспешила в порт.

Конец ознакомительного фрагмента.