Вето на девочку

Виктория Волкова, 2022

Ему – 36. У него за плечами неудачный брак, взрослая дочь и успешный бизнес. Ей – 19. И она гостья в его доме и подруга его дочери. Он запретил себе думать о ней, как о женщине. Прикасаться к ней. Иначе точно не вывезти. Вот только от мысли, что она в любой момент может уехать, сносит крышу.

5. Лучше сказать правду

Около бассейна я чувствую себя неуютно. И даже сама понять не могу почему? Нервно кутаясь в белоснежный махровый халат, лениво раскачиваюсь на качелях и поглаживаю уткнувшуюся мне в бок Жужу.

Рядом на террасе уже вовсю идут приготовления. Фигуристая женщина в форменном платье тщательно вытирает длинный каменный стол. А двое мужчин разжигают мангал, стоящий в сторонке.

Любуюсь синим небом, березками и елочками. И залипаю взглядом на биокамине, где в прозрачной стеклянной чаше пылает огонь.

На улице прохладно. Особенно под вечер. Так и хочется пересесть поближе. Погреться.

А может, меня знобит от нервов, а не от местной погоды. Маме я так и не дозвонилась. Отправила лишь эсэмэску, что добралась нормально и устроилась на месте.

— Настя, давай сюда! — кричит из бассейна Катерина, отвлекая меня от грустных мыслей. — Вода отличная!

— Не-не-не, — отмахиваюсь я, смеясь. — Мне на нее даже смотреть страшно.

Жужа приподнимает голову, словно прося «не уходи!». Да я и сама не собираюсь. Разве что за носками подняться. Но тогда Катя очень долго будет надо мной прикалываться.

Прикрыв глаза, тихонечко раскачиваюсь на качелях. Легонько отталкиваюсь ногой и млею под скупыми лучами московского солнышка.

— А ты почему не купаешься? — слышится рядом голос хозяина дома.

Вздрагиваю, будто меня поймали на месте преступления.

— Х — холодно, — отвечаю я, чуть заикаясь.

— Да я говорил Кате, — морщится Димиров. — Шли бы в зимний сад. Там в бассейне вода всегда двадцать семь градусов. Странно, что она выбрала этот.

— Ей нравится, а я тут посижу, — оправдываюсь поспешно.

— Ну ладно, — улыбается Димиров и спешит прочь. А я выдыхаю с облегчением. Этот человек вводит меня в ступор и в непонятную дрожь.

Он, конечно, богат и красив, но нужно научиться не пасовать. Иметь собственное достоинство. А я не могу. Будто слабый беззащитный кролик прогибаюсь перед сильным хищником.

Если так и дальше пойдет, придется съезжать. Вот только как быть с Жужей?

Бросить ее я не смогу. А в общежитие с собакой не пустят.

Непонятно зачем смотрю вслед удаляющемуся Димирову. Залипаю взглядом на широких плечах и крепкой заднице.

Такой мужчина не может жить один. Наверняка есть любовница или гражданская жена. Только Катя о ней ничего не рассказывала. А спрашивать я не собираюсь.

Александр Георгиевич негромко окликает кого-то из персонала, на ходу дает указание и ленивым шагом удаляется в дом.

Может, мне кажется, но вокруг Димирова все происходит легко и непринужденно. Вроде он никого ни к чему не принуждает. А все исполняется сразу же, словно по мановению волшебной палочки.

Вот и сейчас двое парней, подхватившись, спешат к камину. Осторожно переставляют тяжелую конструкцию на специальную подставку на колесах и катят ее ко мне.

Он что? Распорядился передвинуть камин, чтобы я не мерзла? Потрясающий человек!

— Ух ты! Как хорошо! — трясясь от холода, выбегает из бассейна Катерина. Быстрой лошадкой несется к камину. Подставляет мокрые ладони к языкам пламени. — Папочка для меня постарался. Люблю-люблю!

«Действительно! — протянув Кате полотенце, думаю я. — Александр Георгиевич — хороший отец. Сразу догадался, что дочке будет холодно из воды выходить».

— Вот он такой во всем, — стуча зубами, вытирается Катя. — И как мама могла такого мужика на придурашливого Витю променять? Не понимаю!

Сунув мне на колени Жужу, усаживается рядом.

— Ох, хорошо, что мы с тобой в Москву выбрались, Настя, — тянет довольно и неожиданно подскакивает на месте.

— Что тебя так насторожило? — спрашиваю я лениво.

— Гости приехали. Гоу одеваться. Бежим! — хватает она меня за руку. А я в свою очередь крепко сжимаю Жужу. — Быстрее, Настя, — торопит меня подруга.

— Что случилось? — спрашиваю я, влетая в дом одновременно с Катей.

— Вон, смотри, — манит она меня к окну. — Лиманские приехали…

Изумленно таращусь на людей, поднимающихся по ступенькам. Симпатичный высокий мужчина ведет за руку настоящую восточную красавицу. А за ними чуть поодаль спешит невысокий красивый парень.

— Ой, и Алишер с ними! А папа ничего не говорил, — возбужденно шепчет Катя. — Это мой краш, — признается порывисто и тут же предупреждает строго: — Макарова, он — мой. Даже не суйся.

— Больно надо, Димирова, — фыркаю я, демонстративно отходя от окна. Медленно поднимаюсь по лестнице, поджидая, пока Катерина насмотрится на своего Алишера.

Невысокого роста худощавый мужчина, больше смахивающий на подростка. Такие мне никогда не нравились!

И как только Катя догоняет меня, роняю насмешливо:

— Он вообще не в моем вкусе. Я люблю высоких пацанов.

— Слушай, а ты правда Кириллу кольцо вернула?

— Ну я же тебе говорила, — отмахиваюсь я недовольно. И войдя в свою комнату, падаю на кровать.

Сейчас бы поспать. Но меня ждут к обеду, и отказаться я не могу. Невежливо. Обнимаю Жужу, прижавшуюся к груди. И чувствую, как наваливается непонятная тоска, замешанная на страхе.

Как оно дальше будет? Как меня воспримут новые однокурсники? И не дай бог поссориться с Катей. Получается, я теперь завишу от нее.

«Глупости! — отмахиваюсь решительно. — Мы с Димировой никогда не ссоримся. И Алишер этот мне на фиг не нужен!»

В ящике тумбочки дребезжит сотовый. Дрожащей рукой вытягиваю его наружу. И в ужасе смотрю на экран.

Мама. Хорошо, что не папа!

— Да, мам, — отвечаю я, стараясь сразу взять легкие интонации.

— Здравствуй, Настя, — строго произносит она. — Ты уже устроилась?

— Привет. Да, — лепечу я, сбиваясь с мысли.

— Ты сама в комнате? — интересуется мама устало.

Так и хочется ответить «нет, со мной еще одна девочка!», но что-то в мамином голосе настораживает. Да и врать не хочется.

— Да, — роняю коротко.

— А Катя?

— Она в соседней.

— И как оно, в чужом доме? — горько спрашивает мама.

— Мы только приехали, — выдаю я непреложный факт. — Когда дадут общежитие, перееду.

— Да уж лучше у Катиного отца под присмотром живите, — вздыхает мама и добавляет с усмешкой: — Рита говорит, он Катю в ежовых рукавицах держит…

Силюсь не расхохотаться. Если это ежовые рукавички, то какие тогда атласные перчатки.

— Мне пора, — стараюсь прекратить разговор.

— Мне тоже, — вздыхает мама и добавляет категорично: — Веди там себя прилично, Настя. Деньги я тебе на карточку кинула. За еду и коммуналку вноси там. Ты же не бедная родственница и не приживалка.

— Хорошо, мама. Спасибо, — благодарю совершенно искренне. — Я так и сделаю.

И закончив разговор, в ужасе смотрю на часы. Через пять минут нам с Катей нужно спуститься к столу.

И в ужасе смотрю на отглаженные, будто новые, джинсы, висящие на подставке для одежды, и пустой рюкзак, стоящий рядом. Кидаюсь к шкафу. И как только распахиваю дверцы, в комнату вплывает Катя.

Вот уж точно, она время зря не теряла. Сделала легкий макияж и даже волосы уложить успела. И платье в пол, яркое, чуть облегающее. А сверху джинсовка известного бренда. Очень красиво!

— Божечки-кошечки, Макарова! Ты еще не готова? — закатывает Катя глаза. — Папа меня убьет.

«Такие не убивают», — так и хочется возразить мне. Но я, снимая с вешалки сетчатую тунику в мелкий цветок, лишь роняю: «Сейчас, минутку!».

Натягиваю джинсы, тянусь за туникой.

— Ты в этом замерзнешь. Мы же на улице сидеть будем, — смотрит на меня строго моя Димирова. — Где вообще все твои теплые вещи?

— Я посылкой отправила, — фыркаю довольно. — Не хотела привлекать внимания.

— Ладно, проехали, — вздыхает Катерина. В карих, как у отца, глазах еще плещется сомнение, но уже бегают озорные чертики. — Давай платье принесу. Мы с мамой его перед самым отъездом купили.

— Какое?

— Атласная комбинация бутылочного цвета со стразами на лямках, а к ней рубашка почти до колен. Ткань плотная. Не замерзнешь.

— Тащи, — соглашаюсь легкомысленно. Мы с Димировой часто меняемся вещами. К большому неудовольствию моих родителей.

— Носить чужие вещи негигиенично! — всегда говорит мама, как только уличает нас с Катей в обмене. А папа морщится и называет наши переодевашки плебейской привычкой.

Интересно, а что подумает Александр Георгиевич?