За зеркалами

Вероника Орлова, 2018

В тихом городе появился серийный маньяк, зверски убивающий мальчиков. Следователь Ева Арнольд впервые сталкивается с такими жуткими преступлениями и впервые позволяет чувствам вмешаться в следствие. Ведь подозреваемый – король бездомных, Натан Дарк, против которого все улики, просит довериться ему. Ева с ужасом понимает, что влюбляется в подозреваемого. Но всё не так однозначно. И, может быть, Натан Дарк вовсе не преступник, а жертва… И с Евой играют в беспощадную игру на выживание.В оформлении обложки использована фотография автора romancephotos (Jason Baca) с сайта Depositphotos.Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Натан. Ева

…Четырнадцать лет спустя

Никогда в любовь с первого взгляда не верил. Да и в любовь саму тоже. Сказки, выдуманные для дураков, для малахольных идиотов, оправдывающих самые естественные инстинкты высокопарными словами. Трудно поверить в то, чего не видел, не слышал и не чувствовал никогда сам. В секс верил. В похоть…о, о похоти я знал так много, что мог бы написать о ней целые трактаты…верил в привычку и удобство рядом с женщиной. А вот такие бредни перестал слушать ещё в детстве. Это всё же не религия, которую вбивают с младенческих лет в голову, и тебе не остается ничего другого, кроме как покориться чужой убеждённости в собственные слова. Те, кто меня окружал, были такими же отъявленными тварями, не верившими ни в Господа, ни в ангелов, ни в чувства. Конечно, кроме естественных, таких, как голод, жажда, усталость, вожделение. Животные инстинкты, которым уделялось основное внимание, тогда как другие активно душились.

Давно понял, что человеческая жизнь — не сказка, это кошмар, надвигающийся, как только наступают сумерки, а смысл его состоит в том, чтобы поутру суметь открыть глаза. И желательно, целым и невредимым.

Джони, правда, утверждал, что она существует. Любовь эта. Та, которая сразу дубиной по лбу бьёт, тасуя все мысли в голове, как в стеклянной банке. Правда, по его словам, не длилась она и дольше одной ночи. Удобная такая штука, если верить старику.

— Чего развалился? — жирдяй в полицейской форме ощутимо ткнул кулаком прямо в бок, и я стиснул с силой ладони, чтобы не ответить ему тем же, — к следователю давай быстро, мразь.

Он даже удосужился встать с кресла, облегченно скрипнувшего, когда огромная туша поднялась на ноги, и подтолкнул меня. Скорее, ударил по спине.

— Шевелись, ублюдок!

Обошел, открывая дверь в кабинет, и тут же падая с грохотом от поставленной подножки. Я склонился над ним, улыбнувшись, когда кретин угрожающе выругался, подмигнул, перешагивая через его голову и заходя в небольшое помещение со стенами персикового цвета и новенькими белыми шторами на узком окне.

— Мэм, — откуда-то сзади наряду с пыхтением и едва сдерживаемыми проклятиями, — Натан Дарк. Ублюдок прятался в Квартале для бездомных.

Так они называли катакомбы, в которых мы жили. Вот только ни черта я не прятался. Я вообще впервые за эти два дня обедал и поэтому охренел, когда сразу две полицейские «коробки» подъехали к моему одиноко стоящему домику, и оттуда выскочили четыре придурка, которые заорали дурными голосами, приставив пистолеты к моему лицу и требуя отправиться с ними.

Перевел взгляд на стройную темноволосую девушку, стоявшую боком ко мне и смотревшую в окно. За спиной шум раздался — толстяк закрывал за собой дверь.

Девушка игнорировала меня, продолжая изучать улицу и придерживая тонкими пальчиками легкую ткань занавески. Странно, когда Ларри рассказывал о новом следователе, который распутывал нашумевшие в городе убийства, я почему-то даже представить не мог, что им может оказаться женщина. Ларри не назвал имени, только фамилию, и я привычно решил, что к нам прислали матёрого пса, и сейчас не смог сдержать ухмылки, глядя на хрупкую женщину перед собой. Впрочем, может быть, дело в том, что за последнее время нам удавалось довольно легко избегать проблем с полицией. По крайней мере, последний раз я контактировал с «законниками» около пары месяцев назад, и тогда принимал меня Томпсон, которого, как справедливо полагали многие, и должны были сделать главным следователем. Но нет. Словно в насмешку над всеми погибшими — молодая, явно неопытная девушка, появившаяся недавно. Кажется, Ларри упоминал что-то о столице. Интересно, что натворила мисс Арнольд, если её сослали в наш городок? Навряд ли успела совершить нечто такое страшное, достойное столь жестокой ссылки. Скорее всего, переспала с кем-то влиятельным и была отправлена подальше от глаз? Плевать. В любом случае мне это играло на руку. Легче обвести вокруг пальца кого-то вроде неё, чем злобного пса Томпсона.

Кому были интересны грязные оборванцы, оказавшиеся ненужными собственным родителям? Точно не местной власти. Как, впрочем, и их так называемым новым семьям. Да, оказывается, ни одна бумажка не способна заставить полюбить другого человека, если в нём нет твоей крови. Все те, кто утверждает обратное, — самые обычные лицемеры. Они поплачут пару месяцев или год, в лучшем случае, и пойдут за другим ребенком в приют. Как завести в старом аквариуме новую рыбку взамен умершей. И я даже не знал, что хуже для этих детей — жалость, которую к ним испытывают, или безразличие, прорывающееся сквозь лживую маску любви и привязанности.

Сел на стул перед её столом, готовый получить все ответы на свои вопросы. В частности, какого чёрта меня вытащили из дома и притащили в полицию.

А потом она повернулась ко мне, посмотрев прямо в глаза своими, ярко-синими, обрамлёнными длинными чёрными ресницами, и я впервые понял, что старый маразматик был прав. Дьявол его раздери, но Джони не врал! Эта сука всё же существовала. И сейчас с размаху ударила меня прямо в солнечное сплетение. Ударила с такой силой, что я едва не согнулся пополам, неспособный сделать даже вздоха, глядя широко открытыми глазами на женщину перед собой и слушая, как барабанной дробью забилось собственное сердце о рёбра.

***

Натан Дарк. Двадцать восемь лет. Высокий брюнет с правильными чертами лица. И безмерной наглостью. Уселся на стул, сложив руки в наручниках на коленях, и смотрел прямо на меня.

Местный король бездомных. Так называли его даже полицейские между собой. Он был коронованным главарём банды бродяг, располагавшейся за городом и обитавшей в старых катакомбах. Неоднократно привлекался за организацию краж на оживленном рынке и ограбление домов состоятельных граждан. Однако каждый раз каким-то образом его оправдывали. Каждый раз находились те, кто брал вину на себя, или же потерпевшие отказывались от выдвинутых обвинений.

Правда, сейчас никто и ничто не позволит этому ублюдку уйти от наказания. Даже если за ним будет стоять сам Господь Бог. У нас были показания сразу нескольких свидетелей, которые утверждали, что видели этого мужчину вместе с последним пострадавшим ребенком. Видели, как он вёл его куда-то в сторону катакомб. Причём сходилось как описание внешности, так и одежды, которая была на нем. Кроме этого Флинт обнаружил тёмные короткие волосы на манжете мальчика, и сейчас я смотрела на парня и понимала, что они могли принадлежать именно ему. Иссиня-черные, слегка взъерошенные волосы падали на высокий лоб. Скорее всего, он сопротивлялся задержанию. Странно, я ожидала увидеть мужчину в грязных обносках, но Дарк был одет в недорогое, но чистое и аккуратно скроенное черное пальто поверх такого же цвета рубашки с простыми пуговицами на манжетах. Он сидел передо мной, слегка расставив ноги в чёрных брюках. Облачённый в чёрное, он вызывал желание отстраниться и в то же время необходимость приблизиться. Опасность. Именно ею веяло от него, как от других мужчин веяло парфюмом.

И, если, изучая его по сухим бумагам, я пыталась понять и не могла, почему самому обыкновенному бездомному удавалось постоянно уходить от справедливого возмездия за совершенные деяния, то сейчас я остолбенела, когда он вдруг резко вперёд подался и на меня посмотрел расширенными чёрными глазами. Такими тёмными, что нужно приглядываться, чтобы увидеть зрачки. Мрак. Вот что он обрушил на меня своим взглядом. Беспросветный, всепоглощающий мрак. Привстал со стула неожиданно и ладонями о стол оперся, подавшись вперед, к моему лицу. От неожиданности я вскрикнула, откинувшись на спинку кресла и опустив руку под стол, где в верхнем ящике пистолет лежал, а мужчина носом повел, прикрыв глаза, словно принюхиваясь.

— Что вы делаете?!

Разозлившись на него и на себя за этот страх. Всё до предсказуемого просто: увидел молодую женщину и хочет напугать. Любимая уловка мужчин-преступников.

— Всего лишь нюхаю вас. Это в нашей стране не запрещено.

— Простите, ЧТО вы делаете?

— Нюхаю вас.

Ответил нагло, усмехнувшись краем губ и глядя прямо в глаза. А я не могу вот так…в его. Впрочем, чего только я не слышала во время допросов. Правда, никогда раньше не возникало желания отвернуться от подозреваемого и медленно выдохнуть, собираясь с силами. Обычно дерзость задержанных вызывала раздражение.

Взяла со стола папку с данными на него, давая себе секунды на передышку, невольно взглядом зацепив длинные мужские пальцы, сплетенные вместе. Постукивает большим пальцем правой руки, словно ждёт чего-то.

— Вы знаете, почему вас пригласили сюда?

— А меня приглашали? А то мне показалось, что ворвались ко мне домой, волоком протащили к машине, заковали в кандалы и притащили в другой конец города.

Посмотрела в его прищуренные глаза — серьезные. Изучающие. И тьма в них…горячая. Слишком горячая, чтобы можно было выдержать спокойно этот взгляд. Чтоб можно было не ощущать, как поднимается температура в кабинете, вызывая желание распахнуть окно настежь, впуская прохладу.

— Так вы знаете, почему вы здесь?

— А вы знаете, что вы вкусно пахнете?

— Что?

Я застыла, не в силах поверить, что правильно услышала.

— Корицей. От вас пахнет корицей. Я люблю этот аромат.

***

…Десять лет назад

Мальчик ненавидел запах корицы. Вонь. Да, вонь корицы. Она вызывала у него сильнейшую пульсацию в висках. В такие моменты ему хотелось вонзиться в них ногтями и выдрать эту чертову боль из своей головы. Зато отец любил добавлять её в кофе, требуя каждое утро на завтрак ещё и свежие булочки с этой пряностью.

— Это один из лучших университетов в стране. Он обеспечит мне то будущее, которого я заслуживаю!

— Об этом и речи быть не может!

— Отец, — парень скривился, будто давясь этим словом, — я всё равно уеду. Мы уже договорились с моим другом…

Он ведь действительно верил, что достаточно взрослый, чтобы принимать решения сам за себя. Да и до сих пор мужчина напротив него не выказывал недовольства ни увлечением сына велосипедным спортом, с готовностью покупая самые дорогие образцы, ни рвением парня получить образование в столице страны. Именно поэтому тот и предположить не мог, что известие об отъезде вызовет такую реакцию. Хоть и догадывался почему. Догадывался и ощущал, как подкатывает от этой мысли тошнота к горлу. Плевать. За эти годы он научился справляться с ней. С тошнотой и с ненавистью к отцу…и к себе. За собственную слабость. За страх натолкнуться на осуждение и отторжение. Самое настоящее ничтожество! И он так презирал себя за то, что таковым являлся…и ничего не мог сделать. Но рано или поздно всему приходит конец.

— Ты не имеешь никакого права удерживать меня здесь, в этом захолустье! В конце концов, я уже достаточно взрослый…

Он не ожидал такой ярости. Не ожидал, что на него тут же набросятся и опрокинут на живот, придавливая голову к мрамору на полу.

— Отец, прошу…

Он ведь почти забыл, каково это…поэтому и говорил с откровенным возмущением. Последние годы мужчина не трогал его. И мальчик наконец ощущал себя счастливым. Каким-то полноценным. Он старался не думать, почему вдруг обрёл эту свободу. Возможно, просто вырос и перестал интересовать извращенца…возможно, в том всё-таки взыграли отцовские чувства. Ему было плевать. Он учился наслаждаться своей жизнью без оглядки на кого-либо еще. Без постоянного напряжения и выступающего над верхней губой пота каждый раз, когда в гостиной слышался голос пришедшего с работы отца. И он тщательно гнал от себя мысли, кто плакал для того всё это время. Ему было всё равно. Как было когда-то всё равно всему остальному миру на него. Он справедливо полагал, что своё выплакал сполна.

— Прошу, не надо…

Всхлипывая. Почему он думал, что разучился рыдать, как маленький ребёнок? Почему позволил себе забыть, как ужасный сон, что это такое — ощущать себя беспомощным под сильным мужским телом. Дёрнул головой, пытаясь освободиться, и только сейчас понял, что ему в щёку упиралось лезвие ножа, который отец схватил со стола.

— Имеешь право? Ты? Да у тебя не было никогда и не будет никаких прав! Это я оплачиваю всё, что у тебя есть. Твою еду, твоё тряпье…даже твои трусы куплены на мои деньги! И это я решаю, куда и когда ты уедешь, что будешь есть и что пить!

Удар ладонью по спине, и юноша впивается зубами в собственный кулак, чтобы не взвыть от боли.

— А ты уже забыл, какую оплату я от тебя жду? — мерзкий смех, вспарывающий вены, разрывающий внутренности вернувшимся страхом и адской болью, — Так я напомню. Плачь, мой мальчик. Плачь.

***

…Десять лет спустя

Она заправила изящным движением ладони локон длинных тёмных волос за ухо, и я сквозь сжатые зубы медленно выдохнул. Душно. Как же душно в этом долбаном кабинете. Сколько я здесь сижу? Два часа? Три? Хрен его знает. По фиг. Здесь всё равно лучше, чем в камере моей, провонявшей испражнениями и потом бывших сидельцев. Лучше, потому что здесь она. Потому что здесь даже стены ею пропитаны. Запахом её, а я себя наркоманом чувствую, жалким, никчёмным, зависимым от него.

Который день меня приводят к ней? Уже почти неделю. Задают вопросы, предлагают идти на компромисс или же, наоборот, угрожают большим сроком. А в ответ я смеюсь. И их это раздражает. Мою Еву и пса рядом с ней, который смотрит зло исподлобья, а в глазах у него обещание жуткой смерти. Люк Томпсон. Он словно забыл, что знает меня долгие годы, приветствуя каждый день мощным ударом в солнечное сплетение. Грёбаный ублюдок! Он забыл, а я посчитал слишком унизительным пресмыкаться перед этим ничтожеством и напоминать ему об этом.

У них есть показания свидетелей, видевших, меня вместе с мальчиком…и я действительно в этот день встречался с ним, но в противовес их уликам — показания двух человек, утверждавших, что в момент убийства ребёнка я был вместе с ними и никуда не отлучался. В любой другой ситуации показания жалких бездомных ничего бы не значили, никто не обратил бы на них внимания на фоне слов местного священника и других благообразных жителей города.

И кто знает, как скоро вынесла бы приговор судья, если бы не одно «но»… и это «но» сейчас сидело прямо передо мной. Молодая следователь, которая боится совершить ошибку, боится приговорить не того, и это именно та струна, на которой я должен сыграть, если не хочу отправиться на виселицу. А я не хотел. Видит Дьявол, мне особо и жить-то было незачем, но я всегда вгрызался в эту жизнь зубами, подобно голодной псине, учуявшей запах крови. По привычке. По инерции. Будто покориться, отступить и сдохнуть было сродни наглядной демонстрации собственной слабости. А я ещё четырнадцать лет назад сам себе пообещал, что никогда слабым не буду.

А теперь…теперь на Еву смотрел и ощущал, впервые ощущал, что пёс не разомкнёт челюстей теперь и из-за интереса. Дикого интереса к этой женщине с длинными стройными ногами и соблазнительными формами, скрытыми за темным строгим платьем.

Она нервно кусает губы, постукивая карандашом по деревянному столу. Ей идёт злиться. Определенно идёт. Бросать гневные взгляды, и тогда синее море её глаз вдруг пересекают яркие вспышки ярости. Красивая. Никогда таких красивых не видел. В наших катакомбах девки все в основном грязные, и пахнет от них немытыми телами. А меня от вони этой всегда воротило, заставлял их купаться и только потом к себе вёл. А от неё чистотой веет и мылом с ароматом корицы. Кожа загорелая и нежная, какая же нежная…пальцы стиснул, чтобы руки не поднять и скул её не коснуться. Впервые такое со мной. Дьявол! Чтобы зубы сводило от желания просто дотронуться. Впервые, чтобы дух выбивало просто от присутствия рядом, от осознания, насколько близко к ней нахожусь. Другая она. Совершенно другая. Такой не касался никогда. И не потому, что богатая и чистая…нееет…я без особого трепета в свое время оттрахал, как дочь священника, так и её богобоязненную скромную матушку, со смиренным видом таскавшую свою стряпню в катакомбы бездомным и оттуда приходившую в мою старенькую лачужку, чтобы выть гортанным голосом подо мной так, как не выли самые искушённые шалавы в городе. Вот только от близости с ней и ей подобными не возникало и трети той эйфории, которую испытывал сейчас, просто находясь на расстоянии вытянутой руки от Евы.

Словно идиот последний всю эту неделю. Все мысли о ней только. О том, чтобы скорее оказаться в кабинете и смотреть на неё. До боли в глазах смотреть, пока слепить не начинает от красоты этой…нет, не кукольной, не могу себе объяснить, да и не пытаюсь. Просто жадно поглощаю минуты рядом. Вместо того, чтобы думать о том, как выбраться отсюда, сижу перед ней, словно псих конченный, унизительно смакуя тот же воздух, которым она дышит.

Иногда отвечает на звонки телефона, стоящего на столе, или разговаривает с полицейскими, и меня выворачивать от злости начинает, что тратит МОЁ время на других, что улыбается чужим словам, пряча от меня свои сияющие глаза. Челюсти до скрежета зубовного сжимаю, чтобы не выдрать телефон из ладони и не раскрошить его об стену или же не оторвать голову очередному самцу, пускающему слюни на мою женщину.

Чёёёёёрт! В такие минуты ненавидел и её, и себя. За наваждение это. Ведь не может же возникнуть зависимость с первого взгляда? И сам на себя злился, потому что понимал — может. Может, мать её! Как от первого же приёма героина…и тебе не остается ничего другого, кроме как жадно вбирать в себя эту свою одержимость, чтобы протянуть до следующей дозы, чтобы не сдохнуть до очередной встречи.