Дорогу осилит идущий…

Вероника Жданова

Моим мальчишкам. Когда-нибудь и вам захочется о чем-то рассказать своим детям. Удивительно, как много людей случается в нашей жизни.

Женщины…

Звонки ночью всегда пугают. Но я привыкла к ночным звонкам, мне часто звонят в неурочный час. Половина четвертого, начались схватки у соседкиной дочери. Мой муж ворчит спросонья: « Действительно, кому ж еще можно позвонить! Дай-ка я соображу! В городе, в стране и вообще на планете видимо отменили скорые помощи!» Мужчина. Ему не понять, что перед тем, как останешься один на один с болью, ожиданием, нежилым кафелем операционной, в окружении чужих людей, так хочется еще чуточку тепла и участия, которые ободрят и дадут сил. В приезде «скорой» какое-то отрицание человеческой душевности. Есть в нашей жизни моменты, когда остаешься один на один с испытанием, и никто не может взять твою ношу на себя или хотя бы разделить ее. Ты должен пройти это сам. С женщинами это случается чаще. Ночь нежна и душиста, прошита стрекотом цикад, укрыта лунной кисеей. Молча несемся по серпантину, трасса свободна и только сзади давят нас две ксеноновые фары. Угрожающе заливают агрессивным светом зеркала и стекла, слепят глаза. Невольно сбрасываю скорость, слегка подвигаюсь на узком повороте и мощный внедорожник, гордо сигналя, перегоняет нас. « Наверное, сильно торопится!» — вздыхает соседка, и мы заливаемся смехом. В самом деле, нам, как на ночной прогулке, торопиться просто некуда. Роженица шумно втягивает воздух и ерзает на сиденье. Украдкой взглядывает на часы. Время между схватками пятнадцать минут. На нас обрушиваются воспоминания, смешные детали, забытые ощущения. На мгновение мерещится забытый запах родильного отделения. Смеемся. Болтаем о детском приданом, мужских странностях, коварном целлюлите и кормлении грудью. Мы сейчас заодно, мы — сила в этом ночном мире. Десять минут. Громада роддома неприветливо встречает темными окнами. Корпуса спят, прильнув друг к другу, прижмурив тусклые фонари над входом в приемный покой. Сонная медсестра неторопливо пропускает нас внутрь. Пять минут. Ждем дежурного врача. Помогаем надеть тапки нашей роженице. В дверях испуганное девичье личико — это врач. Три минуты. Виновница нашего ночного заезда со стоном втягивает воздух. С подола на пол набегает лужица. В недоумении смотрю, как ее уводят. Мы ж втроем! В животе у меня подозрительно пульсирует и тянет поясницу. Мама роженицы нервно мнет пачку сигарет. Мы ждем вещи и какого-то прощания. Где-то в недрах приемного покоя что-то бесконечно шуршит, суетит, падает. Хлопают то ли двери, то ли окна. Шумит вода. Шлепают тапки. Раздается крик ребенка. Это ни с чем не спутаешь. Соседка кидается к двери. Через секунду матерая санитарка ловко выкидывает ее обратно в приемную. Еще через полчаса мы несемся по темной трассе обратно. Стремительные роды, девочка, три триста, родилась прямо на кушетке в смотровой. Мама в порядке. Соседка беспрерывно курит, у меня болит живот. В душе смутное сожаление, что с нами уже этого никогда не случится. У нас уже все случилось. И как хорошо, что все же случилось. Встает солнце.

НЮРА…

В контору приняли на работу еще одну женщину. Уборщицей. Нюра ее сторонилась. И всегда старалась выйти из кабинета, когда она мыла пол. Женщина была «оттуда», и хотя она ни одним взглядом или словом не давала знать об этом, что-то этакое было в ее глазах, от чего даже строгий начальник-горбун ёжился и чувствовал себя неуютно. Маленькая и какая-то вся подобранная, скупая в эмоциях, продуманная до мелочей в движениях, она, казалось жила каким-то своим внутренним миром и, главное, была в полном согласии с ним.. Она была из тех людей, которых никогда и ни при каких обстоятельствах не застанешь врасплох. Однажды, оставшись наедине с засидевшейся за отчетом Нюрой, она даже не взглянула в ее сторону, отмывая затоптанные за день половицы, а та, поджав ноги, чтобы не мешать мытью полов, не могла больше работать, боясь, что та с ней заговорит. А Нюра больше всего на свете боялась, что кто-то вдруг увидит, что и она «оттуда». Поселили уборщицу на той же улице, что и Нюру, и к вечеру уже все знали, что уборщица в конторе — бывший военврач.

* **

А девочка росла, не причиняя Нюре никаких особенных хлопот. Они как бы существовали параллельно, почти не пересекаясь. Возвращаясь поздно вечером, она слышала в темноте легкое дыхание и находила разобранную для себя постель, а утром отмечала и аккуратно сложенную на стуле одежку, и вымытую белую чашку. Однажды на столе Нюра обнаружила школьный аттестат и похвальную грамоту. Первый класс русской школы №1 города Боржоми был закончен на одни пятерки. В школе девочку любили. Да и школа была маленькая и дружная, как одна семья. Один только недостаток был в этой русской школе — по — русски там говорили только учительница и девочка.

Долгие летние дни проходили в играх и забавах. Дети носились по улице, ели там, где накормят, плескались в горной речушке до посинения и к вечеру засыпали мгновенно, переполненные впечатлениями дня. Было голодно, но девочка знала один секрет — если напиться в уличном фонтанчике боржоми, то голод отступал на целых полчаса, а потом же можно прибежать к фонтанчику еще и еще раз.

***

Нюра до дрожи в коленях боялась собак, и они это чувствовали. Хозяйский пес, серо-белый огромный «кавказец», даже не лаял, а просто тихонько рычал, когда она быстрым шагом проходила к крыльцу, и у Нюры заходилось сердце. « Он добрый! Не бойся!» — говорила хозяйка, поглаживая огромную морду. « Добрый-добрый!» — вторила ей девочка, повисая на шее у кудлатой громадины. Иногда ее можно было найти в будке у собаки, где она устраивала «штаб» или на крыше той же будки, где она играла в «самолет». Нюру мурашки пробирали, когда она видела тонкую загорелую ручонку, протягивающую лакомство этому чудовищу. Собака благодарно щурилась, деликатно брала лакомство и отходила в сторону.

***

Горе пришло, как ему и положено — внезапно, не считаясь с ярким летним солнцем и выходным днем. Встряхивая у веревки мокрую простынь, Нюра увидела то, чему боялась поверить и осознать. Ярко красные струйки стекали между пальцев девочки, которая накрепко сжимала свой рот. Такой же красной была морда у пса. Схватив девочку на руки и пнув прочь со своей дороги пса, Нюра кинулась вверх по улице. Она не спрашивала где, люди ахали, расступались и показывали ей путь. Уборщица просто сидела у окна. Она просто сидела! Сидела и всё! Сидела! Нюра сжала ребенка еще сильнее и завопила: « Сидишь! Ты просто сидишь! Сидишь и всё!» Военврач встала и, не обращая внимания на орущую мать, забрала ребенка. Девочка не хотела отнимать рук от рта, на бледном до синевы лбу появилась испарина, ее бил крупный озноб. « Не бойся!» — ласково сказала ей врач и неожиданно влепила вопящей Нюре хлесткую пощечину. В наступившей тишине она дала поручение застывшей в дверях хозяйке, достала чемоданчик с инструментами и принялась за работу.

***

Как и предполагалось, девочка выросла редкой красавицей и лишь в сильные морозы, когда до синевы замерзало лицо, на верхней губе проступал тонюсенький серповидный шрам, там где собака вырвала вместе с губой изо рта карамельку, которой ее дразнила девочка. Военврач до войны была пластическим хирургом.

Есть люди копирки, а есть ксероксы. Копирки относятся к более зрелому поколению, оно и понятно, тогда ксероксов не было. А более молодые — те уж точно ксероксы. И если копирка может проявить свою индивидуальность там, где рука дрогнула и линия пошла немного в сторону, то у ксерокса даже при всем желании — шаг вправо, влево, прыжок на месте — катастрофа!

СРАВНЕНИЕ…

Копирка.

Наша соседка тетя Ната приехала из глухой украинской деревни. Она говорила свое «гхэ…» и была вполне счастлива и своей косой до попы, и удачным замужеством за молодым прапорщиком. Пока не увидела наших гарнизонных дам. У них было сразу все, о чем ей мечталось, и выглядели они все так, как она видела «и в журналах, и в кино». Внешность, манеры, образование, вкус и элегантность. Конечно же, ей больше нравились жены офицеров из второго подъезда. А степенная соседка из квартиры напротив, мать троих детей и отличная хозяйка, посадившая грядку лука на клумбе и тоже жена прапорщика — почему-то нравилась не очень.

И началось… копирование, подражание, а порой обезьяничанье и просто пародия. Тетя Ната проявила артистический талант, копируя понравившиеся ей жесты, позы, походку, фразы и интонации. Окружающие подсмеивались над ней, но она, казалось, действовала по намеченному плану. Коса была обрезана и волосы были выкрашены в модный цвет «каштан», широкие ступни вбиты в туфли на «платформе», попа упакована в мини-юбку. Мы, дети, ее называли тетей Натой, которая всех копирует. Сегодня она была т. Любой с четвертого этажа, завтра т. Люсей с первого, а потом вообще становилась один в один т. Аллой, командиршей. Со временем ее имя стало именем нарицательным. И каждый раз, когда кто-то из нас наряжался как-то уж очень неудачно, мы говорили: « Ну, ты уж совсем, как тетя Ната!» Нынче я иногда вижу т. Нату в Одноклассниках, читаю восторженные комментарии к ее статусам и узнаю в каждой новой фотографии изящно стареющей леди свою мать, соседок с первого и четвертого этажа и даже т. Аллу, командиршу. Интересно, счастливо ли прошла ее жизнь?

Ксерокс.

Она напоминает мне мопса. Живые, черные глаза чуть на выкате, ничем не примечательное бледное личико. Тщедушное тельце на кривоватых толстеньких ножках. Ступни и кисти рук крупноваты для ее роста, и поэтому лишают ее манеры и наряды изящности. Про таких обычно говорят: « Маленькая собачка — до старости щенок». И неподдельный, всепоглощающий интерес к собеседнику, если он ей нужен, конечно….Она может быть навязчивой и даже непредсказуемой, если ей хочется встретиться с интересным ей человеком.

НО… в этой тщательно причесанной, неврачной головке живут огромные амбиции и претензии к окружающему ее миру. Есть такие люди, которые всю жизнь считают себя обделенными судьбой. Нет, не деньгами или везением, а происхождением. Классика жанра, вроде « Принц и нищий». Они живут с чувством, что их подменили, отдали не в ту семью. С одной стороны они поражают своим упорством, стремясь добиться более высокого положения и попасть в определенные круги. С другой стороны вызывают жалость и некоторую брезгливость, пытаясь скрыть свою ординарность и стыдясь своей семьи. Но при этом они паразитируют, питаясь чужими знаниями, эмоциями, впечатлениями, копируя в свои жизни целые куски чужих жизней, перенимая традиции и милые привычки. То же происходит и с моей Мопсихой. Она копирует меню чужих праздников, примеряет дизайны чужих жилищ, пробует на вкус чужие радости и пользуется чужими решениями в решении своих проблем. В общем, снобизм и изысканность в ее интерпретации выглядят довольно комично. Интересно, счастливо проходит ли ее жизнь?