Белый капедан

Василий Тюхин

Роман-миф, основанный на реальных событиях. В конце 1924 года сотня русских белогвардейцев-эмигрантов разгромила армию Албании, вернув к власти свергнутого премьер-министра Ахмета Зогу.Армейские части отступали в суеверной панике перед мифической дивизией русских призраков, бессмертных ледяных солдат во главе с Белым Капеданом. Балканы — идеальное место для войны мифов, здесь все не то, чем оно кажется.Правду знал лишь Ахмет Зогу, будущий король албанцев Зогу Первый.

ТЕНИ НА БЕЛГРАДСКОМ ВОКЗАЛЕ

Первое задание, полученное Кучиным от руководителя команды добровольцев, было простым, но очень ответственным и чрезвычайно срочным: нужно было встретить на вокзале полковника Бойко, который вместе с казацким войсковым старшиной должен был привести команду казаков в количестве восьмидесяти сабель, а возможно, даже и ста с лишним, как предположил полковник Бойко при заключении договора. Восемьдесят казаков он гарантировал несомненно, но вполне возможно, что к такому заманчивому и высокооплачиваемому предприятию могли присоединиться и другие охотники.

Миклашевский считал, что это самый надежный способ набрать за два-три дня намеченные восемьсот или тысячу добровольцев — если командиры сразу будут приходить со своими, проверенными временем, подразделениями, уже слаженными в бою. Кучину не нужно было решать никакие финансовые или организационные вопросы — полковник Бойко подписал все нужные бумаги и получил авансом триста наполеондоров, так что в задачу ротмистра входило лишь сопроводить команду казаков до Скопье, проследить за их размещением и немедленно вернуться в Белград за следующей партией. В дальнейшем в указанное время добровольцы должны были уже из Скопье самостоятельно добраться до Дебара, или, как этот город называли албанцы, до Дибры. Нужно было привыкать к албанским названиям и даже осваивать какие-то албанские слова, что для ротмистра не представляло никакой трудности, поскольку во время службы в пограничной страже он непрерывно сталкивался с албанскими контрабандистами и уже свободно овладел всеми выражениями, жизненно необходимыми как для тех, кто стреляет, так и для тех, в кого стреляют.

Волшебным образом совершенно протрезвевший Кучин полетел на вокзал, по дороге успев поймать явившегося в кофейню Улагая, который немедленно записался в добровольцы и отправился за своими друзьями-черкесами. Таким образом, работа по формированию экспедиционного корпуса закипела совершенно чудесным образом.

Казалось, часть сияния Миклашевского перенеслась на Кучина, и он летел по улицам, издали привлекая к себе внимание всех знакомых и малознакомых русских эмигрантов, которых он в самые сжатые сроки немедленно вербовал и отправлял к Миклашевскому. Не все могли, правда, тут же отправиться в Албанию — старый знакомец по галлиполийскому сидению, поручик Казиков, к примеру, которого на лету поймал за рукав Кучин, очень сожалел, что не может записаться в добровольцы, но обещал присылать всех знакомых.

— И что, уже начинается отправка? Прямо вот так, немедленно? Уже кого-то отправляете?

— Да, да. Вот бегу на вокзал, нужно отправить команду казаков под командой полковника Бойко — больше ста сабель, возможно, и до ста пятидесяти дойдет. Вот это по-нашему, мгновенно откликнулись! Как говорится, казаку собраться — только подпоясаться. Остальные тоже собираются непрерывно, целыми подразделениями, это все-таки живое дело, не театральный кружок на турецком полуострове. Ну, бегу, всего наилучшего!

И Кучин полетел дальше, оставив поручика Казикова в глубокой задумчивости. Вполне возможно, что тот вспоминал с ностальгией постановку «Ревизора», в которой участвовал вместе с Кучиным в упомянутом им самодеятельном театре, организованном в лагере для интернированных в Галлиполи в тот момент, когда стало ясно, что главной опасностью для русской армии является не голод, не холод и не болезни, а вынужденное безделье и безнадежная тоска. Именно тогда по приказу генерала Кутепова были заведены полковые любительские театры в унылой турецкой пустыне, и прошедшие огонь и воду боевые офицеры, робея, учили тексты и дебютировали в театральных постановках. Казиков изображал, кажется, почтмейстера, но сейчас уже никто не сможет утверждать это наверняка.

Вокзал — это лицо города для приезжающих, и выражение этого лица может сильно меняться в зависимости от обстоятельств. Когда Кучин добрался, наконец, до Белграда после всех эвакуаций, передислокаций и пересадок, вокзал показался ему олицетворением надежности, покоя и европейской основательности: одним из фасадов он напоминал Николаевский вокзал в Петербурге, а у другого фасада доминировало солидное классическое сооружение с римскими цифрами над главным входом (увидев их впервые, Кучин попытался перевести римские цифры в нормальные, человеческие, но слишком суетно и нервно все было, и не успел сосредоточиться, решил как-нибудь потом пересчитать, но все как-то было некогда, так и бросил это дело). Когда уезжал на службу в пограничной страже, вокзал оставался за спиной надежным тылом, а когда оформлял через «Технопомощь» визу во Францию, вокзал улыбался Кучину уже издали — он представлялся ему радостными сияющими воротами в новую жизнь, чуть ли не пригородом Парижа.

Через три часа выражение лица у вокзала было довольно хмурым и недоумевающим, он не понимал, чем тут занят Кучин и зачем он мечется взад-вперед, словно пытаясь отыскать потерянную вещь. Кучин понял это и сам — и метаться перестал, поскольку совершенно ясно всякому здравомыслящему человеку, что сотня казаков это не чемодан, и потеряться на вокзале, тем более довольно небольшом, они не могут. Нельзя не заметить сто казаков, одновременно прибывших на вокзал, даже если они и не идут строем. Казаки однако не прибыли к условленному времени.

Кучин успел уже разобраться с римскими цифрами над входом. Латинская М это определенно тысяча. Дальше идут латинская D и три ССС — это значит пятьсот плюс еще три сотни. Потом L и дальше совсем уже просто — тридцать четыре. Получается — 1884 год. Так, кажется. Получается, сорок лет назад вокзал был открыт. Солидный возраст. Хорошее время тогда было, золотое. Крепостное право уже было отменено, но о большевиках никто еще слыхом не слыхивал. Александр ловил рыбу в пруду, а Европа ждала. И всего через десять с небольшим лет должен был родиться он сам, Кучин.

Да, все-таки хорошая школа (а закончил он Тенишевское училище в Петербурге) дает настоящее, основательное классическое образование, которое никакие жизненные перипетии не смогут выбить из головы, и которое непременно когда-нибудь пригодится в жизни. Например, когда маешься от безделья на белградском вокзале и пытаешься скоротать томительно тянущееся время.

Однако, уже стемнело, и Кучину пришлось решать сложнейшую задачу: отправляться искать Миклашевского, чтобы доложить ему о сложившейся ситуации, или все-таки еще подождать? Если он уйдет, то пока найдет Миклашевского, пока получит дальнейшие указания… на это как минимум час-другой уйдет, а вдруг казаки как раз и явятся в этот момент на вокзал? Не хотелось пропустить прибытие команды и провалить таким образом первое важное поручение. Но и стоять всю ночь напролет, вглядываясь в мелькающие ночные тени, в тщетной надежде, что какие-то из них вдруг обретут плоть и превратятся в бравых казаков полковника Бойко, тоже было невозможно. Холодно было на улице. Пришлось Кучину перебазироваться в станционный буфет, не забывая регулярно выбегать и проверять, не появились ли казаки.

К утру он припомнил всем казакам всех разборов все их грехи, мнимые и настоящие — вспомнил, к примеру, как в конце 1917, перед самым новым, 1918 годом, когда вагон с офицерами шел из Киева на Дон, к генералу Алексееву, донские казаки из следовавшего следом эшелона вдруг по какой-то, неизвестной никому до сих пор причине, решили повесить на столбах всех офицеров-неказаков, и им пришлось прорываться сквозь толпу донцов, ощетинившись винтовками с примкнутыми штыками. Спасло их только то, что подставляться под офицерские пули казаки не захотели — одно дело, весело перевешать на телеграфных столбах сонных и безоружных, и совсем другое — столкнуться с организованной вооруженной силой, готовой оказать ожесточенное сопротивление. Много чего еще припомнил казакам Кучин, но делать было нечего — нужно было идти докладывать о провале выполнения задания.

К его несказанному удивлению, Миклашевский не стал его ни о чем расспрашивать, сам был сильно смущен, теребил свой замечательный длиннейший ус и отводил взгляд в сторону. Не дослушав доклада Кучина, он потрепал его по плечу, откашлялся и как-то задумчиво высказал ему свое удивленное восхищение по поводу того, как замечательно работает телеграфная служба в королевстве.

Кучин не понял, причем тут телеграф, и молча ждал разъяснений.

— Видите ли, ротмистр, не успеет человек за границу выехать, стоит ему только телеграмму отбить, и вот, пожалуйста, ее уже с утра доставляют. Очень эффективно работают. Вот, извольте ознакомиться, — и он протянул Кучину листок с неровно наклеенными серыми бумажными ленточками телеграфного сообщения. Кучин прочитал и громко нецензурно выругался, помолчал немного, и выругался еще раз, на этот раз более основательно, в три загиба упомянув полковника Бойко, всех его предков, родственников, и казаков в целом, хлопнув себя при этом по колену.

— Прошу прощения, господин полковник! — извинился он.

— Ничего, ничего. Готов к вам в этом смысле присоединиться.

В телеграмме, адресованной Миклашевскому, казачий полковник Бойко выражал глубокую благодарность за столь своевременно оказанную ему материальную помощь и желал всяческих успехов в затеянном ими мероприятии. Он не поленился на первой же станции после пересечения границы, по пути из станционного ресторана (где он расплачивался золотыми наполеондорами), будучи в благодушнейшем настроении, заглянуть на телеграф и отбить благодарственную телеграмму.

Восемьдесят казаков оказались призраками, продуктом его фантазии, и после получения на них денежного содержания благополучно испарились, развеялись по ветру, их на вокзале не было и быть не могло, а вот сам полковник Бойко и его компаньон, казачий старшина, на вокзале были, но гораздо раньше назначенного времени, прихода Кучина они, разумеется, не дожидались и уехали международным экспрессом еще прошлым утром, лелея надежду, что в сербохорватском королевстве ноги их больше никогда в жизни не будет. В Париж они отправились, конечно же.

Миклашевский озадаченно поморгал, глядя в свои списки, что-то отметил, и деловым тоном проговорил:

— И тем не менее, и тем не менее… Надо продолжать работу. Вот тут я для вас, Александр Васильевич, списочек составил, потрудитесь обойти как можно скорее.